Александрия. Глава 10. Дети Распри

Изгнанный из Александрии ересиарх и не думал смиряться с приговором собора. Прежде всего, в поисках убежища и поддержки, он направил стопы на родину своей учености, в Антиохийские пределы – именно там пребывало наибольшее число его сторонников.

Однако не достигнув Антиохии, нашел нежданный приют в Кесарии Палестинской, где был ласково встречен владыкой Евсевием. Признанный и достославный ученый муж, историк Церкви и увлеченный оригенист, владыка Кесарийский увидел в Арии нового Оригена, некогда также, за свое инакомыслие и философские устремления, изгнанного из родной Александрии. А потому он весьма сочувственно отнесся к бедам александрийского пресвитера, пригласив остаться под своим кровом. Сам же обратился к Александрийскому владыке, вступаясь за опального священника и его последователей-ариан:

«Твои писания обвиняют их, будто они говорят, что Сын был создан наравне с прочими тварями, – обратился Евсевий к Александру. – И ещё ты обвиняешь их за то, что они говорят истинный родил не истинного. Удивительно будет для меня, если кто может сказать иначе. Ведь если один только Истинный, ясно, что из Него произошло все, что существует после Него. Если же не один Он есть истинный, но и Сын был истинным, каким же образом Истинный родил уже Истинного? Ведь таким образом было бы два Истинных!»

Арий же, руководимый Евсевием, из Кесарии обратился к столичному владыке – Евсевию Никомидийскому.

«Не я один, но и брат твой Евсевий в Кесарии, равно и многие другие сирийские и палестинские, за исключением нескольких отступников-еретиков, учат тому же, что и я, а значит равно со мной подвергнуты анафеме на александрийском соборе», — писал он, жалуясь на своего епископа, и выражая в письме то, что, и действительно, чувствовали многие, давно поддерживавшие его учение, восточные владыки.

Близкий ко двору, придворный епископ Евсевий Никомидийский, энергичный, властолюбивый и честолюбивый, поспешил принять живейшее участие в судьбе своего школьного товарища, солукианиста Ария, пригласив его к себе в Никомидию. Убеждения Ария были близки и ему, а кроме того, взять под покровительство ариан и добиться для отлученных обратного принятия в общение, означало, путем принижения Александрийского епископа, доказать фактическое первенство на Востоке Никомидийской кафедры, вопреки традиционному первенству кафедры Александрийской.

«Ты мыслишь вполне верно, — писал он изгнаннику в ответном послании, успокаивая и ободряя его, — молись, чтобы и другие мыслили так же. Прекрасно мудрствуя, желай, чтобы все так мудрствовали, потому что всякому ясно, что сотворенного не было, пока оно не приведено в бытие; приведенное же в бытие имеет начало».

И закипела работа. Следовало прежде всего собрать наибольшее количество сторонников, и Арий, осев в Никомидии, принялся слать весточки во все стороны империи – это были послания с изложением его учения и жалобами на несправедливость владыки Александра. И получая благоприятные для себя ответы, повсеместно распространял уже их. Его последователи лично ходили по епархиям, убеждая многих в истинности арианского учения.

В оживший александрийский порт, вместе с прибывавшими судами, в Александрию устремились гневные и вопрошающие послания от восточных священников, понукаемых к содействию энергичным Никомидийским владыкой:

«Зачем ты порицаешь Ария с его единомышленниками за то, что они говорят: Сын Божий создан из ничего, как тварь, и есть одно из творений в ряду всех прочих? Если совокупность всех сотворенных существ уподобляется (в притче) стаду овец, одно из них есть и Сын» — обращался к Александру Афанасий Аназарбский.

«Не порицай последователей Ария за то, что они говорят: было, когда не было Сына Божия, — вторил ему в своем пространном послании епископ Лаодикийский, бывший александрийский пресвитер, также некогда отлученный Александром, — ведь и Исаия был сыном Амоса, и Амос был раньше рождения Исаии, Исаия же раньше не существовал, а потом уже стал существовать.»

«… Пребывая в паломничестве на святой земле, после имею намерение направиться в Александрию. Не буду скрывать, что цель моя не только в том, чтобы вновь повидать ваш величественный, славный красотой и ученостью город. Имею дерзновение также исполнить богоугодную миссию блаженной миротворицы, надеясь Божьей милостью смягчить твой, преподобный отче, гнев и уговорить тебя, проявив присущую тебе милость, вновь принять в церковное общение изгнанного тобой пресвитера Ария. Ни я, ни мой священный брат Константин, ни кто-либо ещё из священного двора, из тех почитателей вашего благочестия, кто весьма огорчен и уязвлен распрей, не можем понять, в чем вина этого честного пресвитера. За какие проступки велел ты извергнуть его из Церкви Христовой? Разве лихоимец он? Блудник? Злоречивый хищник или идолослужитель? ...» — письмо Констанции было преисполнено праведного негодования и решимости. Афанасий смолк, глянув на внимавшего ему епископа. Владыка, умиротворенно погруженный в свои думы, неторопливо перебирал четки. Несмотря на все давление на него почитателей и учеников Ария, все неприятные последствия александрийского собора и неизвестность будущего, он оставался неприступным для всяческой суетливости, степенным и величественным, достойным наместником апостола Марка, каким все привыкли его видеть.

— Что ж, милости просим, — кротко кивнул преподобный отец.

Александр мог позволить себе оставаться невозмутимым и кротким. На его стороне были и первый советник императора Осий Кордубский, и епископ Римский Сильвестр, и Александр Византийский, и большинство других западных и восточных владык. Отправив по епархиям специально составленный кодекс для сбора подписей единомышленников, он собрал их вполне достаточное количество, чтобы уверовать в свою победу.

«Так мы учим, так проповедуем, таковы апостольские догматы, за которые мы готовы умереть, нисколько не обращая внимание на тех, которые вынуждают нас отказываться от них, хотя бы принуждение и сопровождалось пыткой» — с чувством писал александрийский владыка своему стороннику Александру Византийскому.

Арий, если и не мог похвастаться большим числом сторонников, зато в их рядах значились люди большей частью весьма значительные и почтенные, высоко образованные и занимавшие видное положение в Церкви.

На осуждение, произнесенное собором, решено было ответить собором же, который и был собран, стараниями Никомидийского епископа, в Вифинии – области, к которой принадлежала Никомидия. Сюда съехались все единомышленники Ария и его последователи. Сам же отец Евсевий председательствовал на нем. Собор признал за арианами право не подчиняться постановлению александрийского собора и возвращал их в Церковь.

Ко всем епископам были разосланы послания, в которых собор требовал, чтобы ариан повсюду принимали в общение и ходатайствовали о том перед Александром.

Было составлено и отправлено миролюбивое письмо и к Александрийскому владыке. Ариане извещали его о решении собора и ещё раз излагали свою веру: «Бог один безначален, а потому Сын, рожденный прежде всех веков, не существовал прежде рождения, а потому не вечен и не совечен Отцу, как говорят некоторые, вводя два начала» — вновь утверждал свои догмат Арий, при этом находя возможным надеяться на примирение и принятие в общение.

Афанасий узнал о решении арианского собора от бавкалейского диакона.

Вопреки чаяниям, что анафема и изгнание ересиарха принесут в город мир и покой, беспорядки в христианской Александрии только усилились.

Ариане наотрез отказались принимать нового пресвитера. Игнорируя его, они собирались отдельно, руководимые диаконом, и продолжали исповедовать ересь своего духовного отца. Что ни день, они устраивали бурные возмущения на соборной площади в Неаполисе, где требовали возвращения своего пресвитера и во всеуслышание подвергали Александра грубым насмешкам и ругани. И хотя стражники, по приказу префекта, прогоняли нарушителей городского порядка, но на следующий день ариане снова были в Неаполисе. Они вступали в перепалки и склоки с александровцами на рынках и площадях, приставали к торговками с непотребными насмешками, язвительно интересуясь об истинности их сыновей, не существовавших прежде своего рождения. Они подговорили неких женщин, которые повсюду обвиняли Александра в самых позорных преступлениях, и одолевали почтеннейшего Камилла своими жалобами, непристойными подробностями и требованиями устроить александрийскому владыке публичное судилище. Они совершили бы ещё большее злодеяние, как все отступники, ведомые диаволом, если бы им не помешали бравые вигилы. Арестованные ночью неподалеку от Неаполиса ариане вынуждены были сознаться, что собирались поджечь христианскую общину. От наказания за преступные намерения их спасло только заступничество Афанасия. Однако командир вигилов строжайше пригрозил злоумышленникам, что при повторной попытке никто и ничто уже не спасет их от кандалов и каменоломни.

Именно после этого случая Афанасий имел обстоятельный разговор с бавкалейским диаконом, посчитавшим правильным поблагодарить Афанасия и просить прощения за поведение некоторых не в меру агрессивных членов его общины. Он заверил, что непременно накажет злодеев, и попутно сообщил о решении собора в Вифинии, дав прочесть письмо от Ария. Действительно, ариане с тех пор попритихли, но решение собора придало им убежденности и уверенности в своих силах. Они со дня на день ожидали возвращения своего мятежного пресвитера.

Ни Афанасий, ни сам александрийский владыка не предполагали призывать на помощь языческую власть, чтоб усмирить взбунтовавшихся еретиков. Но козни мятежников обернулись против них же — своими злодеяниями они добились того, что, в разборки между христианами пришлось вмешаться новоназначенному командиру вигилов.

Поскольку возблагодарить Бога христиан не представлялось возможным – христиане не пускали язычников в свои храмы, — то Валерий не преминул отблагодарить таким образом Его жреца, ибо неблагодарность не относилась к числу его недостатков. Не позабыл Галл и наведаться в храм Исиды с богатыми дарами, прихватив с собой кувшин доброго вина и лучшее масло, возжечь на алтаре великой богини дорогие благовония из мирры и корицы, и передать жрецам нескольких довольно упитанных гусаков, купленных на рынке.

Хвала богам, жизнь стала налаживаться! И чем больше богов будут к нему благосклонны, тем более гладкой и широкой дорогой ляжет его жизненный путь.

Он прикупил себе дом неподалеку от набережных, приглянувшийся ему не столько своим видом, сколько удобством расположения. Завел слугу, чтобы самому не приходилось больше беспокоиться о чистоте одежды и жилища, а равно и о приготовлении обеда, так как свободного от службы времени оставалось теперь ещё меньше, чем прежде, когда он был простым солдатом. Спал он лишь несколько часов перед службой. Затем обедал, облачался в свое новое, командирское обмундирование, не забывая про наградное ожерелье и другие знаки отличия, и отправлялся на службу, охранять доверенный ему покой ночного города.

Вигилы – его бывшие товарищи, ставшие теперь его подчиненными, в большинстве приняли его лидерство как должное. Валерий Галл – лучший александрийский колесничий и любимый сын победы, на которого смотрели как на полубога. Уж скорее безвестное полунищенское существование героя воспринималось как несуразное и временное состояние, а его новый успех, напротив, был заслужен и ожидаем. Особенно после подвигов на военном поприще, ведь подвиги — непременный этап в биографии любого героя, начиная с Геракла.

Среди воинов постарше находились и те, кто отнеслись к назначению Галла скептически. Они не спешили превозносить его, сдержанно ожидая какими будут первые шаги Валерия на новом поприще – чтобы либо безоговорочно признать за ним звание своего командира, либо удостовериться, что командир он негодный и уже окончательно утвердиться в презрении к его молодым годам и в неуважении к его приказам. Очень скоро, однако, Галлу удалось расположить к себе даже самых упорных и сомневающихся в его правах на лидерство скептиков. Во исполнение предписания наместника об усилении ночной охраны, ему пришлось увеличить количество часов дежурства каждого стражника, но одновременно он сумел провести приказ о значительной прибавке жалования для вигилов, чем окончательно завоевал у них авторитет.

К префекту же он ходил как к себе домой, доводя советника до зубовного скрежета. А однажды, вскоре после своего назначения, даже был удостоен приглашением на обед, вместе со своей невестой. Привести невесту во дворец Адриана, по понятным причинам, не представлялось возможным, но Валерий, не смущаясь выражением недовольства по этому поводу префекта, объяснил отсутствие Лидии обычным женским недомоганием. Встречу же с бывшей возлюбленной, Валерий выдержал с достоинством. Она была все так же красива, но как будто потускнела и не вызывала больше в нем того умопомрачающего жара страсти, что прежде.

Освоившись в качестве командира, он занялся насущными вопросами – прежде всего, ему предстояло оправдать доверие префекта, прекратив убийства в городе и вернув в Александрию прежнюю спокойную жизнь.

Сколько ни обдумывал он обстоятельства убийства Аттала, Марцелла и Кассия, а также покушение на императорского советника, все направления его мысли неизбежно вели к одному человеку. Отбросив другие версии, теперь он даже не сомневался, что именно Фест затеял эти кровавые игрища, с некой, одному этому негодяю ведомой, целью. Лишь убийство Сабина выделялось из общего строя, но, наверняка, и здесь не обошлось без него.

Затеяв встретиться с начальником секретной службы под вполне правомерным предлогом скоординировать действия подразделений, он вскоре убедился, что это довольно затруднительное для осуществления предприятие. Словно настоящий демон, Фест был и вездесущ, и одновременно неуловим. У родных пенатов застать его было невозможно. Семьи у него, похоже, не было. Друзей? Его друзей Галл прекрасно знал и даже пытался завязать общение с командиром секретной службы через советника, явившись в тот самый дом, который так спешно покинул в последний свой визит. Планк даже принял его, но смотрел с надменным недоумением, а говорил так, словно каждое его слово было на вес золота, – суть недолгой беседы сводилась к тому, что советник ничем не мог, а главное не хотел ему помогать. Казначей оказался разговорчивее, но узнал от него Галл не больше, чем от советника.

Отчаявшись, Галл поручил нескольким самым толковым из своих починенных выследить и доставить к нему одного из фестовских шпионов, которыми всегда был наводнен город. Это был открытый вызов, но на то и был расчет. И хотя ребята не сплоховали, в точности и довольно быстро — не прошло и недели, выполнив поручение командира, но затея не принесла толку, кроме того, что шпион покончил с собой, повесившись с помощью припасенной им обрезанной бечевки на одном из крючьев в каморке дознания — как видно, действуя по инструкции этого белозубого улыбчивого демона – своего командира.

Ну что ж, так или иначе, Галл решил сделать все возможное, чтобы помешать Фесту осуществить очередное злодеяние и отступать не собирался. И поскольку Фест использовал в качестве наемных палачей именно обитателей Ракотиса, включая того же Саратия, то охрана этого района велась особенно усиленно, каждая улочка, каждый проулок находился под строгим надзором. И даже мышь не могла прошмыгнуть из Ракотиса ночью без ведома Галла.

Пускай теперь попытаются что-нибудь предпринять под его зорким оком! Только навряд ли у негодяев что-то срастется. Во всяком случае во время ночной стражи.

***

Казначейство считалось частью резиденции наместника и находилось буквально в нескольких шагах от дворца в обширной пристройке. Охранялось самым тщательным образом. Мало того, что и внутри и снаружи здесь на каждую сажень приходилось по стражнику, в портике у входа в помещения восседал писец, вносивший имена, титулы, статусы и другие данные посетителей в свиток посещений. При том, число посещений было строго регламентировано, и расчеты с горожанами проводились в специально отведенные для этого часы приема. В остальное время вход в казначейство был открыт только для дома префекта и дворцовых служащих – этих впускали строго по предъявляемым ими пропускам за подписью самого префекта или дворцового распорядителя, несмотря на то, что каждого из них здесь отлично знали в лицо.

Высокая, статная, горделивая красавица в драгоценном убранстве, блистающем золотом на жемчужно-пепельных, искусно уложенных волосах и на платье из тончайших благоухающих пурпурных тканей, легкой непринужденной поступью богини прошла внутрь казначейства без каких-либо помех, милостиво кивнув писцу у входа, одарив его легкой улыбкой — и тот, счастливо зардевшись от оказанной ему чести, поспешил внести имя столь высокой, во всех смыслах, посетительницы в учетный свиток. Красавицу сопровождала стайка служанок со знаками принадлежности дому наместника на их, едва прикрывающих женские прелести, одеждах.

Завидев сиявшую от собственного величия и золотых украшений юную особу, служащий казначейства поспешил предупредить о посетительнице свое начальство, а когда она приблизилась учтиво отворил перед ней дверь.

— Ждите здесь, — надменно кивнула красавица своим рабыням, взяв из рук у одной из них тонкой резьбы продолговатый ларец-футляр для свитков.

Казначей, услыхав о высокой гостье, был неприятно удивлен этому визиту: что она забыла здесь? Не иначе хваткая бабенка затеяла свою игру, которая лично ему, Ганнону, не могла принести ничего, кроме неприятностей по службе.

— Приветствую тебя, о сиятельная супруга Аттала! – помня об этикете, вежливо исполнил он низкий поклон при её появлении. – Да здравствует во век сиятельный Аттал и да процветает его дом!

Самым обходительным образом казначей предложил гостье расположиться в кресле, составлявшим часть богатой обстановки его приемной.

— Благодарю тебя за столь сердечный прием, о почтеннейший, — с достоинством отвечала Лидия, изящно устроившись на краешке кресла и положив на колени загадочный ларец, неизменно привлекавший взгляд казначея на протяжении всего дальнейшего разговора. — Но твой слуга сперва ошибся сам, а после вверг в заблуждение и своего господина. Я вовсе не Сабина, супруга наместника Александрии, сиятельного Аттала, а её сестра, Лидия, невеста командира вигилов Валерия Галла. Однако в этой ошибке ничего нет удивительного, и винить тут некого. Разве что нашу матушку, разродившуюся шестнадцать лет назад близнецами. Признаюсь тебе, почтеннейший, что за шестнадцать лет мы с Сабиной уже успели привыкнуть к тому, что нас все вечно путают. Просто приходится сразу объясняться, кто есть кто, во избежание глупых недоразумений.

— А, христианка… — небрежно бросил казначей, с плохо скрытым презрением.

— Что? – удивленно переспросила девушка. — Почтеннейший, разве ты против христиан?

— Разумеется нет, — буркнул Ганнон, спохватившись и сменив тон.

— Что ж, это радует. Значит мы можем с тобой беседовать совершенно доверительно и открыто.

«О чем, глупая курица?!» — с раздражением подумал Ганнон, но лишь молча кивнул в ответ, в знак внимания к её словам.

— Итак, начну по порядку. Как я уже сказала, я являюсь законной невестой командира вигилов Валерия Галла, — степенно заговорил Лидия, с удовольствием прислушиваясь к собственному голосу. – Я долго не могла выбрать себе жениха, хотя претендентов было хоть дорогу мости, и отец то и дело приговаривал, что неплохо бы мне уже определиться. Но среди молодых и не очень мужчин так трудно было выбрать то, что надо. Мало того, что все они как один были уродами, так ещё и тупы до крайности. А если и попадался среди них вдруг красавчик и умник, так оказывался самовлюблен и капризен хуже нарцисса, — она вздохнула, ища сочувствия.

— Угу, — мрачно поддакнул Ганнон, размышляя, уж не насмехаться ли над ним явилась сюда эта христианская овца, но все говорило за то, что девушка действительно была редкостной дурой.

«Дуракам везет» — со злорадством подумалось ему.

— Впрочем, за мою избирательность и терпение я была награждена встречей с моим ангелом. О, как добр ко мне Господь! – подумала я тогда. – Ведь Валерий и красив, и умен, и добр – вот лучший муж для меня! Но одно было плохо, родители никогда не позволили бы мне бракосочетаться с ним, ведь тогда он ещё не летал так высоко, хотя и стяжал уже славу лучшего колесничего, а как посмотреть со стороны моих родителей, так и вовсе был пустым местом. Они были так несправедливы к нему! Пришлось нам сговориться тайно. Это так тяжело: скрывать свои чувства, встречаться украдкой, чтобы просто перемолвиться словом… — Лидия вновь жалобно вздохнула. – Но как ты, наверное, слышал, почтеннейший, мои родители покинули меня, отойдя в мир иной. Это было так страшно, признаться. Жизнь будто остановилась. Если ты никогда не терял близких дорогих для тебя людей, почтеннейший, тебе не понять, насколько ты в этот миг ненавидишь всех тех, кто виновен в их скоропостижной смерти. Господь велит прощать врагов, но мы так далеки от совершенства… — Лидия смолкла на мгновение. — Однако нет худа без добра – мы с Валерием смогли открыто объявить о своей любви и своих планах на наше совместное будущее.

Сколько ни вглядывался внимательнейшим и самым пристальным образом Ганнон — ни в выражении лица рассказчицы, ни в её широко распахнутых бирюзовых глазах он не заметил и тени тех сильных чувств, о которых она вела речь, и вообще выражения хоть какого-то мыслительного или эмоционального движения. О чем бы ни говорила, о чем бы ни вздыхала или о чем бы ни молчала Лидия, её лицо оставалось абсолютно безмятежным, а взгляд невинно пустым.

«Она понятия не имеет, о чем говорит» — подумал казначей.

— Так что же привело тебя в казначейство, почтеннейшая, — перебил он её поток бессмысленной болтовни, — прости, но время не ждет.

— Если ты стеснен во времени, почтеннейший, то можешь даже не беспокоиться на этот счет, ибо я не задержу тебя долго. Дело мое не слишком замысловато, хотя и требует некоторой секретности до поры. К чему я заговорила про жениха? Так дело в том, что мы с ним поссорились. И все из-за моего приданого. Ведь дом, что остался мне от родителей, был записан префектом в мое приданое. Так вот, я хотела продать его, чтобы передать деньги своей общине, а вот Валерий, наперекор мне, запретил это делать. Из-за этого проклятого дома мы с моим ненаглядным Валерием не разговариваем с самых ид, — впервые с начала повествования в лице девушки произошли некоторые изменения – её глаза наполнились слезами.

«Так вот почему он явился без невесты на обед к префекту» — сообразил Ганнон. Это обстоятельство долго служило поводом для злословия среди придворных чиновников. Будет что порассказать, после.

— И что же ты решила? – вернул её к изложению сути дела Ганнон. С ним тоже произошла некоторая метаморфоза – в лице появился хищный прищур опытного дельца, глаза засветились огоньком заинтересованности. За исключением некоторых, пока не разъясненных деталей, он уже понял, за чем дело стало и даже приблизительно подсчитал барыши.

— Я хочу отделаться от этого ненавистного мне дома, и, если ты мне поможешь в этом деле, то часть денег я, как и собиралась, передам своей общине, а часть отойдет в казну.

— О чем речь, с радостью помогу тебе, почтеннейшая! Мы с твоим отцом были в прекрасных отношениях, отчего же мне не помочь дочери такого замечательного человека решить её финансовые дела. Ты очень умна и правильно сделала, что обратилась ко мне. В городе полно жуликов, кто кроме меня поможет тебе произвести все наилучшим образом!

— Благодарю, почтеннейший, что согласился мне помочь, — дева благодарно улыбнулась.

— Скажи, Лидия, а это зачем ты сюда принесла? – он кивнул на ларец.

— Ах, да, — спохватилась рассеянная девица, — я подумала, что может быть, это тебя тоже заинтересует, почтеннейший. Я нашла этот документ в тайнике родительского дома. Там ещё много этого добра, даже не знаю, что с ними делать.

Она извлекла из футляра свиток и протянула казначею, заставив его подойти к себе. Это было долговое обязательство одного из богатых и известных горожан на довольно кругленькую сумму.

— Не знаешь, что делать? – бросил, просматривая документ, казначей. – Ты можешь запустить его в дело, ну а если тебе не досуг мараться судебными издержками, болтовней с судейскими остолопами и ругаться с ответчиком, то я могу выкупить их у тебя. Говоришь, у тебя много таких?

— Можешь сам посмотреть, почтеннейший, если пожелаешь. Как я сказала, они лежат в тайнике дома моих умерших родителей.

— Когда?

— Когда пожелаешь, хоть сегодня приходи, но, само собой, один и лучше под вечер.

— Почему так поздно?

— Мой ангел вечером на службе, а значит точно не явится и не помешает делу. А кроме того, до самого вечера я пробуду в общине, у нас сегодня агапа. А она всегда заканчивается незадолго до заката. Впрочем, приходи тогда, когда сам пожелаешь, почтеннейший. Я прикажу своему доверенному человеку впустить тебя в дом и открыть для тебя тайник, где ты без помех сможешь все посмотреть. А когда я вернусь – обговорим сделку… И я забуду все эти свитки как страшный сон! — внезапно изменившимся тоном, не скрывая досады, подытожила Лидия — похоже, мысли о финансовых расчетах, долговых обязательствах и приданом действительно весьма тяготили эту девушку.

Покинув казенный дом и обогнув его угол, девушки направились не в сторону дворца, а ровно в противоположную ему сторону, спеша свернуть с дворцовой площади в ближайший переулок. Там, оказавшись вдали зорких глаз стражников, они с радостью отделались от пурпурных лент на одежде, а поджидавшая их Ноа накинула на Лидию полотняное покрывало, в которое та поспешила закутаться, не забыв прикрыть им искусно сооруженную и украшенную нянюшкой прическу.

Затем маленький отряд разделился.

Бывшие рабыни с веселым щебетом устремились домой. Став вольноотпущенницами, они, не без помощи друзей Лидии, обзавелись жильем на втором этаже одного из наемных домов Брухийона (на первом размещалась лавка, где хозяин дома, зажиточный горожанин из христиан, торговал сирийскими тканями), а работой — в ремесленных мастерских христианской общины. Эта новая жизнь их вполне устраивала, а будущее представлялось в самых радужных оттенках.

Ноа последовала за Лидией в сторону городских ворот, размышляя о том, что вот она никогда не надеялась и не помышляла стать вольной, и тем более никогда не пожалела бы себе свободы такой жестокой ценой, и что намного лучше ей жилось рабыней у таких добрых господ, какими были опочившие Агапий с Корнелией, чем теперь, на вольных, но горьких хлебах, отравленных тревогой за свое будущее, а что ещё хуже — за будущее осиротевших хозяйских девочек, которые ей были словно собственные дети. Что творит Лидия? Зачем ей выдавать себя за сестру и в таком виде являться в казначейство? Чем все это обернется для обеих сестер? Всё это изрядно огорчало и тревожило женщину, а Лидия ничего не объясняла ей и не спешила её успокоить.

Девушка, также как её спутница, погруженная в мрачные думы, молча шагала по шумному и многолюдному декуманусу мимо дворца и Кесариона, мечтая уже поскорее дойти до ближайшего поворота, чтобы переулками добраться до городских ворот и выйти на пустынный берег, вдали от порта, набережных и рыбацких заграждений. К вящей досаде на центральной улице ей повстречался Галл, но, к счастью, он её не заметил.

Так, в молчании девушка и её служанка добрались до пустынного берега, где Лидия без всякой суетливости неторопливо сняла с себя украшения и припрятала их под одной ей приметным камнем, достав оттуда предварительно приготовленное простое будничное платье на смену царскому наряду, который она предпочла бы никогда в жизни не надевать, чем рядится в него по такому поводу. Раздевшись, она не спешила одеваться, а сперва зашла по шею в волны и, окунувшись с головой, долго плескалась, словно пытаясь их прохладной чистотой смыть с себя невидимую грязь, хотя только сегодня была в бане. Затем легла на спину и долго лежала на волнах, заплыв далеко от берега, глядя в высь и ни о чем не думая.

Наплававшись, она вышла на берег, стряхнула воду с волос, оставив их сушиться на сильном и теплом весеннему ветру и, надев платье, уселась на один из камней, покрывавших тут и там заброшенный песчаный берег.

«Учитель не поймет и не простит, — с тоской подумалось ей и тут же, отчаявшись что-либо изменить, словно смирившись с неизбежным, девушка мрачно усмехнулась: — Ну и ладно.»

***

— Итак, нашего героя ждет пренеприятный сюрприз, — говорил тем временем Ганнон, в полном расслаблении возлежа на мраморной скамье тепидариума, пока умелые рабы ловко наминали ему тело, обращаясь с этой речью к советнику, расположившемуся рядом на соседней. — Детали позже, когда дело будет сделано…

— Вот как? Неприятный сюрприз? Надеюсь, под этим словом ты подразумеваешь повешение с предварительным бичеванием, или как минимум распятие на городской площади? – лениво отозвался его приятель.

— Ну, друг мой, такие сюрпризы, скорее по твоей части, — усмехнулся казначей.

— Клянусь священным Аписом, негодяй не избежит заслуженного наказания! – проговорил Планк вполголоса.

Тем временем, тот о ком шла речь, как обычно, вернувшись домой во второй половине дня, выспался, пообедал и отправился на службу.

После построения и обычных распоряжений по поводу организации ночной охраны города, распределению стражи по отдельным районам, улицам, переулкам и городским объектам, поощрению отличившихся и нагоняя нерадивым, отправив подчиненных караулить ночной покой города, командир занял свое место в штабе вигилов, чтобы оттуда координировать их действия.

Первая стража прошла без происшествий. Ракотис, уже привычный к еженощному наплыву вигилов, тихо спал. В богатых же районах Александрии наблюдалось, как обычно, движение по городу чиновничьей братии. В частности, Галлу доложили, что казначей, отказавшись от положенной ему охраны, в сопровождении лишь одного слуги, направился прочь от своего особняка. О нем было доложено отдельно, так как его имя входило в составленный лично Галлом список особо охраняемых лиц города, — список, заученный на зубок каждым солдатом.

Услышав эту новость, Галл недовольно нахмурился, тихо проворчав сквозь зубы: «И куда тебя демоны тащат на ночь глядя…». Но что поделать, нельзя же ради безопасности весь город загнать на ночь по домам.

— Действуйте по инструкции: проводить, дождаться возвращения, сопроводить до дому, — сказал Галл доложившемуся командиру бригады, дежурившей возле дома казначея. — Не лезьте к ним, они нам не за это платят, пусть делают что хотят, наше дело охранять их, куда бы они не направлялись.

— Понял, командир.

— Кстати, куда его несет?

— Пока неизвестно.

— Ну так узнай и доложи! Я должен знать о всех его передвижениях по городу.

Офицер кивнул и исчез.

Прошло с полчаса, в городе по-прежнему все было спокойно, как обычно. Перед Галлом предстал солдат, присланный командиром следившей за казначеем бригады стражников:

— Командир, он вошел в дом убитого куриала, а своего слугу оставил дожидаться на пороге.

Это известие весьма озадачило Валерия. В доме никого не могло быть, он давно пустовал. С кем мог встречаться там Ганнон и почему именно в этом доме? Это было очень странно и очень не по нутру. Солдат молча стоял перед ним, дожидаясь дальнейших указаний.

— А кто его там поджидает, в доме убитого куриала?

— Не могу знать, — бодро пожал плечами солдат и, тут же поправился, предупреждая гнев командира: — Прикажешь узнать и доложить, командир?

— Приказываю, — кивнул Галл, проводив новобранца взглядом, не предвещавшим тому ничего хорошего.

Поразмыслив несколько минут, Галл кликнул караульного:

— Отправь десяток человек к дому куриала, скрытно окружите и следите за всеми передвижениями в доме и возле него. И обо всем сразу докладывайте мне.

Тот понятливо кивнул и исчез.

Действительно, едва город погрузился в сумерки, Ганнон вышел из своего особняка и в сопровождении слуги решительным шагом направился в сторону дома куриала. Патруль, внезапно выросший словно из-под земли и посмевший его остановить, привел казначея в бешенство и со страшными ругательствами в полном составе был отправлен им восвояси. Кинжал и вооруженный слуга казались ему достаточной защитой от любых злоумышленников, а дело вигилов было обеспечить в городе безопасность, а не останавливать высокопоставленных персон, когда те спешат по делу.

Дом куриала выглядел заброшенным, что неприятно кольнуло в душе смутной тревогой, но с другой стороны – чем меньше народу шастает рядом с вожделенным тайником, тем сохраннее поджидавшие своего часа спрятанные там долговые обязательства. Он уже потирал руки в предвкушении того, как будет трясти этих зажиточных торговцев, на чьи богатства он давно поглядывал, поджидая лишь удобного случая, чтобы окучить их. Эти приятные мысли придали ему уверенности и, отогнав глупый страх – откуда он вообще взялся, ведь он, Арнобий Ганнон, никогда не считал себя трусом! — казначей спустился по лестнице во двор дома, оказавшись в кромешной темноте.

— Жди меня здесь и встречай хозяйку, она скоро подойдет, — молвил он слуге и без колебаний вошел внутрь.

В доме было светло – в вестибюле горело несколько светильников.

— Есть кто? – крикнул казначей, услыхав в ответ эхо пустоты и заброшенности.

— Доброй ночи, господин, — отозвался, появившись из коридора, один из домашних рабов невесты Галла, не забыв низко склониться перед гостем. – Хозяйка велела встретить тебя и проводить к тайнику.

«Видимо, остальные вместе с хозяйкой ушли на христианский праздник» — догадался казначей.

— Все верно, — снисходительно кивнул он, довольный толковостью куриальского раба.

— Прошу, следуй за мной, господин, — сказал слуга, снова поклонившись, и направился вглубь дома, вместе с шагавшим за ним гостем.

Дом и изнутри, так же как снаружи выглядел совершенно запущенно, словно в нем давно никто не жил. Проходя мимо атриума, так же освещенного развешенными вдоль портика светильниками, он заметил среди неухоженных чахлых розовых кустов статую богини и пересохшие заброшенные фонтаны. «Богатенько жил наш почтенный Сабин, — злорадно усмехнулся гость. – А дочка-то не справляется».

Они прошли кухню, хозяйственные помещения, и, наконец, слуга остановился в небольшой слабо освещенной единственным светильником каморке с несколькими массивными колоннами по углам. Затем, присев возле одной из колонн – над которой и располагался источник света, нажал известный только ему, неприметный с виду рычажок и тем самым открыл спрятанный в углублении колонны тайник, и молча отошел в сторону, чтобы не мешать гостю осмотреть содержимое тайника.

Ганнон, присев на корточки, заглянул в углубление и увидел внутри деревянный ларец.

— Я оставлю тебя почтенный? – сказал слуга. — Полагаю, больше тебе мои услуги не понадобятся?

— Да, иди, — отозвался казначей, нетерпеливо вытаскивая ларец и открывая его. В нем действительно лежали свитки, много свитков, но развернуть и посмотреть, что в них гость не успел – внезапно свет померк для него, а он сам провалился в небытие, едва успев почувствовать крепкий удар по затылку бронзовой статуэткой, которой воспользовался слуга, чтобы оглушить его.

Затем Джахи ловко подтащил казначея к заранее приготовленной для него веревочной петле, закрепленной на верхней балке, продел в эту петлю голову гостя и, спрыгнув, убрал подставку. Тело со стянувшей шею веревкой, повиснув, дернулось в предсмертных судорогах и замерло навсегда.

В запасе не было ни мгновения. Убрав ларец и закрыв тайник, Джахи стянул с себя рабскую дерюжку, оставшись в спрятанной под ней одежде стражника, и, захватив с собой меч и шлем, вышел в экседру, располагавшуюся с противоположной от входа в дом стороны. Затем быстро надевая и застегивая на ходу амуницию, бесшумно обогнул дом, в темноте поднялся вверх по лестнице и предстал перед товарищами, поджидавшими его на улице.

— Где ты ходишь? – недовольно зыркнул офицер.

— Виноват, командир. Он долго говорил о чем-то со слугой, а после зашел в дом, оставив слугу дожидаться у двери. А я ещё, так, на всякий случай, обошел весь дом – нет ли там засады.

— Ну и что там, засада?

— Никак нет, — доложил Джахи.

— Узнаю себя в новобранцах… — усмехнулся один из товарищей.

— Да какая засада, кому он сдался, — заметил другой.

— Все, отставить болтовню, – негромко одернул их офицер. — Ступай доложи командиру, что казначей зашел в дом бывшего куриала, да поживей, слышишь ты, засада, — велел он Джахи.

Тот, спеша со всех ног исполнить приказ, быстрей ветра оказался в штабе и доложился Галлу.

Услыхав, что казначей пришел в гости к убитому куриалу, командир ожидаемо нахмурился и насторожился:

— А кто там его ждет, в доме куриала? Этот дом давно пустует.

— Не могу знать, — невозмутимо отозвался Джахи и поспешил добавить, заметив, что его ответ очень не понравился Галлу: — Прикажешь узнать и доложить, командир?

— Приказываю, — недовольно кивнул Галл.

Метнувшись быстрее стрел Юпитера к дому куриала и обратно, солдат сообщил Галлу, что казначей, по словам его слуги, поджидает хозяйку дома, с которой, по словам того же слуги, его хозяин днем договорился о встрече.

— Тааак… — зловеще протянул Галл — сбывались его худшие опасения. – Пять дежурств вне очереди, за разгильдяйство! – бросил он новобранцу. Откуда их, таких недоумков, только откапывают?! (Всю нудную работу с документацией, за неимением времени, Валерий полностью свалил на канцелярию. Писарь лишь время от времени приносил ему на подпись приказы из префектуры о новых назначениях во вверенные под командование Галла отряды, а он подписывал, толком не разворачивая и не читая. Документы его не интересовали, ведь командовать ему предстояло реальными людьми, а не документами.)

– И моли Всемогущего, чтобы Ганнон был жив!

— Слушаю, командир, — беспрекословно отчеканил Джахи, вытянувшись в струнку.

— Маркион!

В мгновение ока в штабе предстал дежурный.

— Отправь кого-нибудь в христианскую общину, в Неаполис, доставь мне оттуда дочь убитого куриала.

— Твою невесту? – уточнил на всякий случай Маркион.

— А? Да-да, её, голубушку мою ненаглядную… Стой. Они там очень ценят всякие официально заверенные грамотки…

Выдав стражнику документ с приказом об аресте Лидии, дочери Агапия Сабина, он устремился к злополучному куриальскому особняку. Командир оцепления доложился, что вокруг дома не замечено никакого движения.

— Отлично, — хмуро кивнул Галл. — Двое – сюда, с этого олуха глаз не спускать! — бросил он на ходу, указав на растерянного казначейского слугу, у которого при виде отряда стражников, врывающихся к его господину, глаза, казалось, вот-вот вылезут на лоб, а все слова застряли в, разом пересохшем, горле.

Внутри дома царила мертвая тишина. Сильно ощущалась затхлость и сырость нежилого помещения, будто в погребальной камере.

— Вы – проверьте на втором этаже! – распорядился Валерий, указав нескольким солдатам на лестницу, ведущую в женские покои. Сам же, в сопровождении остальных направился в атриум.

Долго искать не пришлось. В хозяйственной половине дома, в одной из дальних клетушек его поджидало предсказуемое зрелище уже остывшего трупа Ганнона. Это было поражение. Итак, Фест творил зло в городе совершенно свободно, очевидно, полагая, что никакой управы на него нет и не предвидится. Однако теперь он не довольствовался услугами египетских бедняков. В очередное преступление, словно в насмешку, он вовлек девушку, которая для всего города значится как его, Галла, невеста. Неспроста он встретил её сегодня днем, возвращавшуюся из Брухейона. Откуда она могла идти? Ясно — из казначейства. Интересно, чем она его заманила сюда? Не иначе, здесь замешаны большие деньги. Ведь известно, что ничем кроме денег и, разве что ещё смазливых рабов, вроде Марцелла, Ганнон не интересовался. Валерий прошел дальше и заметил небольшую, но достаточно прочную и крепкую дверцу в нише. Дверца оказалась не заперта. Открыв её, он вышел в экседру.

«Успел смыться до оцепления. Ловко сработано, нечего сказать», — мрачно констатировал командир стражников, с досады сплюнув под ноги.

В это время Лидия лежала в своей кровати, не смыкая глаз, мысленно пребывая в доме убитых родителей. Время тянулось убийственно медленно; о том, что происходило в городе все не было ни слуху, ни духу. Только ночь и тишина царили в окрестностях. Прошла целая вечность, прежде чем за стеной дома раздались мерные уверенные шаги – стражники. Значит все прошло как надо — так, как и было задумано. Значит Джахи справился — значит она справилась!

Дверь сотряслась от мощных ударов, под их напором загрохотали дверные крючья.

Дом всполошился. Испуганные женщины, накидывая на ходу покрывала, с громким обеспокоенным разговором потянулись на стук незваных гостей. Лидия тоже, как и все, выпрыгнула из постели. Поверх платья, которое и не снимала с вечера, девушка накинула покрывало и выбежала в вестибюль, где увидела пожаловавших в гости стражников, объяснявшихся с возмущенными их неурочным посещением общинницами.

— Нам велено доставить в дежурную часть невесту нашего командира, — сдержанно оповестил галдящих женщин стражник.

— Да что он там о себе возомнил, этот ваш командир! – негодовала матушка Биррена. — Я сейчас сама отправлюсь к нему, вместе с ней!

— Вот приказ об аресте, почтенная, – солдат отдал Биррене документ, снабженный печатью и подписью её сына. — В городе произошло чрезвычайное событие, в котором оказалась замешана дочь убитого куриала. О дальнейшем я не имею права говорить, там ей все расскажут… Думаю, это в интересах самой девушки, — многозначительно добавил он, заметив появившуюся в вестибюле Лидию и обращаясь уже к ней самой.

— Матушка, не беспокойся, — заговорила Лидия, обрадованная тем, что её собираются вести не в дознание. — Не думаю, что Валерий прислал бы сюда солдат посреди ночь из-за пустяков или из пустого самодурства. Прошу вас, не волнуйтесь, — обратилась она ко всем общинницам. — Здесь явно какое-то недоразумение, и я уверена, оно очень скоро разрешится.

В штабе ей велено было дожидаться командира. Хотя у неё было тысяча вопросов, но она знала, что стороживший её дежурный не ответит ей ни на один, поэтому она в смиренном молчании ждала возвращения Валерия, который вскоре и появился в дежурке. Выглядел он мрачнее зимнего шторма, что ещё раз убедило Лидию в том, что уничтожение очередного негодяя счастливо удалось.

— А, вот и ты, — проговорил он, увидев девушку. – Проследи, чтоб нам не мешали, — приказал он дежурному.

— Будет сделано, — кивнул тот, выходя и закрывая за собой дверь, — дело молодое, — буркнул он при этом себе под нос.

— Скажи-ка мне, невестушка, как так получается, что если в городе происходит убийство, то либо тебя находят рядом с трупом, либо труп находят у тебя дома?

— Во-первых, не называй меня невестушкой, если не хочешь, чтоб я называла тебя женишком. А во-вторых, мне кажется, ты сильно утрируешь, — невозмутимо отозвалась Лидия.

— Что я делаю? – оторопев от её наглости, переспросил Галл.

— Утрируешь, значит гиперболизируешь, ну, знаешь, это как в трагедии…

— Потом напомни мне похвалить твою ученость, — перебил её Валерий. – Сейчас нам с тобой не до любезностей, девушка. А ты действительно настолько уверена в своей безнаказанности? Или это просто бравада?

— Я уверена в своей невиновности, и совершенно не понимаю, что произошло и отчего ты так зол на меня? — «Пантиев женишок» — мысленно добавила Лидия.

— Только что в твоем доме убили человека. Его кретин-слуга сейчас дает показания в дознании, что этот человек пришел туда, чтобы встретиться именно с тобой. Что скажешь на это?

— Человека убили? – удивленно переспросила Лидия.

— Да, это Ганнон, главный казначей.

— Так человека или Ганнона? Я так и не поняла.

— Вот как. Значит ты даже не собираешься отрицать, что ненавидела его?

— А почему тебя это удивляет? Ты разве сам можешь похвастаться любовью к этому негодяю?

— Я-то нет, но убили его в твоем доме.

— Не забывай, что для многих этот дом и твой тоже.

— Знаю, и, поверь, я очень сожалею, что защитил тебя от посягательств, публично назвав своей невестой, — попытался усовестить он её. Но попытка не удалась:

— Заметь, что я тебя об этом не просила, — весомо произнесла Лидия.

— Ладно, здесь ты права, — отмахнулся Галл. – Но вот в чем ты ошибаешься, так в том, что мое имя, а также заступничество христиан для тебя надежный оберег.

— Послушай, почему ты так уверен, что я имею к этому убийству хоть какое-то отношение? Понятно, что пустующий дом – идеальное место для убийства с точки зрения преступников, но разве я виновна в том, что кому-то взбрело в голову пригласить его ко мне в гости от моего имени? И потом, тебе самому все это не кажется бредом? Какие у нас с главным казначеем могут быть общие дела? Зачем ему вообще со мной встречаться? Тебе не приходило в голову, что его слуга попросту лжет?

— У тебя — нет, но у твоего покойного отца — возможно.

— Я никогда не интересовалась делами отца.

— Допустим. Тогда скажи мне, что ты делала вчера возле Кесариона и откуда возвращалась, когда я встретил тебя на главной улице?

— Я… вчера была в термах. Возможно, ты встретил меня, когда я возвращалась из бань в общину, — «не слишком ли скоро я ответила?» — забеспокоилась Лидия.

— Из терм? Неужели? А разве христиане посещают общественные бани?

— Периодически, — усмехнулась она.

— Ты смеешься?!

— Нет. Хотя ты сейчас действительно был смешон с этим вопросом.

Глядя в её усмехающееся лицо, Валерий не мог понять: что это – сверх-наглость или беспредельная глупость?

— А ты даже не смешна, ты просто жалка! Считаешь себя умнее всех, да? Да ты глупее ослицы! Любой другой на моем месте просто собрал бы всех твоих рабов и выпотрошил из них признание в убийстве. И твоя участь была бы предрешена. Ты даже не понимаешь, что он просто использует тебя, так же как вас всех. А твоя жизнь, с тех пор как ты связалась с ним, не стоит и медного эса!

— Кто это он и кого это вас? – не теряя самообладания, холодно поинтересовалась Лидия.

— Придет и твой черед, и тебя он так же бросит на потеху кровожадной толпе, как этого твоего приятеля из училища, того рыбака, на которого повесили убийство Аттала и Марцелла, — говорил Галл, не обращая внимания на её реплику. – Ты даже не понимаешь, с кем ты связалась! С негодяем, который в сто раз хуже Ганнона, которого ты так ненавидишь! Это он виновен в смерти твоих родителей! И ради этого демона в человечьем обличии, ради убийцы твоих родичей, ты лжешь всем вокруг и играешь своей и чужими жизнями!

— Я ничего не понимаю, о чем ты говоришь, ни одного слова… — побледнев, упрямо повторяла девушка.

— Ладно, без толку с тобой говорить, как вижу. Запомни только — вот именно то, что ты сейчас наплела мне — тоже самое повторяй всем остальным. Да, ещё! Кто видел тебя в термах? Кто может подтвердить, что ты там была сегодня?

— Не знаю… Пойми, я не рассматриваю людей в бане, — смутившись, быстро проговорила она в сторону.

Галл лишь развел руками.

— Я не буду пока отправлять тебя в дознание, но ты должна сидеть в общине и не высовываться, ты поняла?

Она молча кивнула.

— Вот предписание о том, что тебе запрещено появляться в городе. Как только выйдешь из общины, сразу окажешься в дознании. Уясни себе это в своей ученой голове!

Он подошел к ней и отдал только что наскоро начертанное предписание.

— Как скажешь, — она равнодушно пожала плечами и взяла документ. И вдруг добавила, тихо, но с отчетливой угрозой и в голосе, и в сверкнувшем исподлобья взгляде: – Только прими и от меня совет. Пора тебе уже определиться бы, на чьей ты стороне, Валерий Галл!

— Ах, вот как! — Галл понимающе кивнул. — А ну отдай-ка! – он забрал у неё документ и крикнул дежурного.

— Сопроводи эту девушку обратно в общину, а вот это отдай тамошнему главному жрецу по имени Афанасий! – повелел он стражнику, передав ему документ.

Лидия молча вышла следом за Маркионом, сопровождаемая мрачным взглядом Галла.

«Боги неумолимы. Ничто не зависит от человека. Ты можешь хоть в лепешку разбиться, чтобы предотвратить неизбежность рока, но придет судьба и сделает все наперекор любым твоим чаяниям и поступкам!» — с горечью подумалось ему. От внезапного острого приступа отчаяния впору было самому залезть в петлю.

— Командира ночной стражи к префекту! – раздался голос возле дежурки, и в штабе появился один из стражников:

— Командир, префект зовет тебя!

— Иду! – угрюмо отозвался Валерий.