Приговоренные ко тьме. Эпизод 10 (Глава 10)

Эпизод 10. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(14 мая 901 года от Рождества Христова)

На следующий день кортеж Теодоры Теофилакт покинул Лукку. Едва крепостные стены скрылись из виду, Теодора приказала своей дочери и двадцати ближайшим слугам переодеться в дорожные платья, вооружиться и пересесть верхом на скакунов, в то время как обоз с остальным снаряжением получил приказ продолжить движение к Риму. Сама же Теодора с Мароцией и ближайшими слугами резво взяли курс на Сполето. Мароция тряслась рядом с матерью, всю дорогу она провела в седле вместе с Климентом, верным слугой семьи и начальником их охраны. Нимало не смущаясь заботами о дочери, еще малолетней для таких переездов, Теодора подгоняла кавалькаду всадников, как только позволяли силы и возможности. Разворачивающиеся события практически не оставляли ей времени на отдых. К тому же, пока она находилась в пределах Тосканы, она имела основания беспокоиться за свою жизнь. Как только она и ее спутники оставили за спиной Ареццо, Теодора задышала спокойнее — первый пункт ее плана был благополучно выполнен.
На границе папского Пентаполиса и Сполето Теодора получила возможность убедиться в том, что Альберих ввиду последних событий готовился к худшему для себя сценарию. Очень скоро, при пересечении границы, ее колонну окружили рыцари Асколи, вассалы Сполето, которые поспешили учинить им допрос о цели их визита. Теодора показала им папские пропуска, а целью своего появления назвала визит к герцогу Альбериху. Асколийцы немедленно окружили красивую знатную даму всей заботой, на которую они только были способны, и предложили дополнить собой ее эскорт в Сполето, поскольку на дорогах пошаливали все кому не лень. Теодора охотно согласилась.
Утром следующего дня, спустя двое суток после выезда из Лукки, перед глазами Теодоры предстал строгий замок сполетских герцогов, возвышавшийся над живописными окрестностями. Теодора с дочерью для приличия вновь пересели на носилки, которые слуги торжественно внесли внутрь просторного двора, начинавшегося за подъемными воротами замка. Гостей встречал сам радушный хозяин, обдав их удушливым смрадом многодневного перегара.
— Хвала Небесам! Самая красивая женщина в мире переступает порог моего вертепа! — взревел Альберих, кидая к ногам Теодоры свой плащ, — не прощу себе, если на самые прелестные ножки, которые я когда-либо видел, ляжет вездесущая сполетская грязь!
Теодора, немного смущенная приемом, ступила на сполетскую землю и протянула Альбериху руку для поцелуя.
— Доброе утро, мессер Альберих, — пропищала Мароция, вылезая следом за своей матерью из носилок.
— О, моя маленькая госпожа! Клянусь Богом, я никогда не видел, чтобы дети столь совершенно копировали бы своих матерей. Лет через десять я, старый шакал, буду почитать за великое счастье танцевать с вами, Мароция, на каком-нибудь пиру.
— Припомни ему эти слова, Мароция! Доблесть Альбериха не ведает предела, и кто знает, какая корона через десять лет будет увенчивать его чело!
Хозяин и гости вошли в обеденную залу. Там уже вовсю хлопотали слуги, убирая, по всей видимости, следы вчерашнего буйного пиршества и готовя стол для новых посетителей. Пользуясь сумраком зала, Альберих сзади приобнял Теодору.
— Теодора, королева моя! Не верю своим глазам, что вы в моем доме, что хотите делайте, а я не могу сдержаться, видя вас рядом с собой.
— Уймите свою страсть, дорогой Альберих! Вы забываете заповедь Господню «не возжелай жены ближнего своего».
— О, это место в Библии я изучал едва ли не внимательнее прочих. Там далее следует притча Иисуса о добром самаритянине и о том, что не всякий проходящий мимо есть ближний твой.
— Вы не совсем верно толкуете Библию, друг мой. К тому же, разве мой супруг более не является для вас добрым самаритянином?
— Признаться, Теофилакт своими стараниями в последнее время принес мне немало головной боли, и я теперь сплю, держа под подушкой меч, а в ногах седло. Но вы правы, он мой друг и вы жена его. Но как же велико искушение хоть один раз нарушить эту заповедь!
— Устрашите себя тем, что другие заповеди вы также нарушали, и не раз. Что из того, мой друг, что вы вступите в близость со мной? Поверьте, после этого наши отношения уже никогда не будут дружескими, напротив, с огромной долей вероятности мы очень скоро станем врагами. И потом, разве в Сполето мало прекрасных дев?
— Мне кажется, что в моих покоях побывали уже почти все.
— Тем более. Простите мне мою гордыню, Альберих, но я вовсе не горю желанием стать в вашей постели какой-нибудь двухтысячно -цатой наложницей. Лучше я вам помогу сделать так, чтобы эта ваша цифра постоянно росла, невзирая на сопутствующие издержки. Одним словом, я здесь исключительно по делу.
Альберих склонился в поклоне и любезно пригласил Теодору за стол. Рядом с ними села Мароция и стала уплетать приготовленный завтрак.
Теодора рассказала о празднествах, случившихся в Лукке по причине приезда туда императора, и о планах новых властителей страны. Альберих мрачнел с каждой минутой.
— Я смотрю, у новоиспеченного императора большие планы. А Адальберт, видимо, хорошо запомнил тот момент, когда, вымазанный в свином дерьме и в одних портках, стоял передо мной в Пьяченце.
— Это события у кого славного, у кого нет, но прошлого. Сейчас же наша задача не допустить разгрома Беренгария, иначе следующим блюдом у Людовика будете вы.
— У вас, конечно, уже есть план, прелестная и недоступная Теодора.
— Прежде всего, отправьте гонца к Беренгарию. Praemonitus praemunitus. Пусть тратит хоть все свое оставшееся золото, но хотя бы на время утихомирит венгров и соберет людей. Вы со своей стороны также мобилизуйте вассалов.
— О, здесь уже давно все в полной готовности. Я, признаться, ждал, что бургундцы и тосканцы начнут с меня.
— Пусть ваш монах составит с моих слов письмо к Беренгарию. Есть мысль переманить на фриульскую сторону Адальберта Иврейского, для чего лучшим средством могла бы стать женитьба маркграфа на Гизеле, дочери Беренгария. Тем самым, он составит блестящую партию этой Гизеле, вошедшей в самый сок, но изнывающей, как говорят, после смерти Ламберта от отсутствия мужского внимания.
— Ну почему эта женщина не является моей женой! — патетически вскинул руки к небу Альберих.
— Вы имеете в виду Гизелу? — усмехнулась Теодора.
— Да к черту Гизелу, говорят, она ни рыба ни мясо. Я говорю о вас!
Теодора невозмутимо продолжила:
— Отправьте со мной десяток своих слуг с парой-тройкой крепких повозок. В Риме я передам вам нечто, что поможет вам в вашем противостоянии с бургундцами, а также людей, умеющих с этим управляться. Как вы думаете, сколько времени займут у Людовика приготовления к походу?
— Если верны ваши слова, обольстительная Теодора, что император прежде наведается в Павию, то к Вероне его следует ждать не ранее чем через три недели.
— Надеюсь, мы успеем. Отправляйтесь со своими людьми к Вероне и постарайтесь все время держаться в тылу у Людовика. Возле Равенны дождитесь моего обоза из Рима. Уверяю вас, содержимое обоза порадует вас и устрашит врагов.
Мароция, во время разговора попеременно переводившая взгляд со своей матери на Альбериха и обратно, сердито нахмурила брови и изрекла:
— Там же будет мой папа!
Возникло неловкое молчание.
— Да, действительно. Ваша дочь не по годам разумна, Теодора. Теофилакта лучше всего удалить из войска Людовика. К тому же одним добротным мечом у бургундцев, таким образом, станет меньше.
Теодора задумалась.
— Пожалуй, я смогу составить письмо из Рима, возможно от самого папы, с приказом Теофилакту явиться в Рим по причине…
— Мятежа, Теодора!
— По причине вспыхнувшего или грозящего вспыхнуть в Риме мятежа. Чудесно, Альберих! На том и остановимся.
— Я полагаю, соблазнительная Теодора, что результат нашего разговора заслуживает доброго вина. Эй, слуги! Вина!
— Какого, синьор? — из темноты зала выдвинулся совершенно незаметный до сей поры мажордом.
— А знаете что, Теодора? Я сейчас вас удивлю, — Альберих подмигнул гречанке, — моя коллекция вин недавно пополнилась несколькими бочонками, присланными мне моей дряхлой возлюбленной, сестрой Евдокией, которую еще так недавно все величали герцогиней Агельтрудой.
Брови Теодоры удивленно взлетели вверх.
— Вот как! Она еще жива? И вы, — Теодора зашлась в смехе, — даже ее успели внести в список своих наложниц?
— Да! Да! Признаться, это было не самое лучшее мое любовное приключение, но, бесспорно, я никогда не держал в своих объятиях более знатной особы.
— Завидую ей и вам, — съехидничала Теодора.
— Это произошло перед самым пострижением Агельтруды. Вообще-то я обещал ее навещать, но вот как-то…
— До сих пор не удосужились.
— Именно так.
— И что она? Пишет вам письма и шлет подарки?
— Сначала были письма. Слуга, читая их, весь проникался жалостью к истерзанной душе сестры Едвокии. Она называла меня своей последней любовью и лучом света на закате ее жизни. Никогда не думал, что железная герцогиня способна на такое.
— Женщины хотят быть любимыми в любом возрасте, Альберих.
— По-видимому, не всегда. Очень скоро тон ее писем сменился на продьявольский. Она проклинала меня и мое будущее потомство, и мне по совету моего капеллана пришлось ходить на службу в местную церковь, чтобы ее проклятия не подействовали. Затем, правда, опять в письмах заструилась фимиамом нежность, а теперь вот, кстати, и подарок прислала, сделанный, как она пишет, ее собственными руками. Хотел бы я посмотреть на герцогиню, давящую виноград! По всему видно, что у Агельтруды возникли проблемы с головой.
Теодора внимательно посмотрела на Альбериха.
— Вы уже пили это вино, Альберих?
— Нет, но собирался.
— Очень хорошо, Заставьте одного из своих слуг прежде отведать его.
— Вы думаете…
— Я думаю, что мой друг Альберих гораздо наивнее, чем кажется, и меньше знает женщин, чем он полагает. Уж не взыщите, мой друг, но ведь известны слухи, что проблемы со здоровьем у Арнульфа Каринтийского начались после того, как он получил от Агельтруды и, кстати, тоже в подарок, бочонок с вином. Правда, говорят, свита Арнульфа также пила это вино и ничего с ними не случилось.
— Дым из преисподней, а ведь вы правы, Теодора! Оса, даже будучи придавленной, порой все свои последние усилия направляет на выпуск своего жала! И я единственный, кому она может отомстить за все свои злоключения! Слуги!
Вновь в зале появился мажордом.
— Любезный Донато, пригласи сюда какого-нибудь раба поплоше да поленивее, и пусть отведает вино, которое мне было на днях прислано из монастыря Коразмус.
Мажордом поклонился. Спустя несколько минут в залу зашел изможденного вида мужчина лет сорока.
— Доброго дня, дружище, — фамильярно начал Альберих. В своей сеньории он менее всего заботился о соблюдении церемониальных обрядов и субординаций, — за твое усердие твой хозяин решил угостить тебя благородным вином, которое ты никогда в своей жизни еще не пробовал и вряд ли когда-нибудь попробуешь. Оно вызывает у меня некоторые сомнения, но ты своей утробой поможешь мне их разрешить.
Узнав о предстоящей ему почетной миссии, раб задрожал, но, повинуясь, пепельно-серыми губами начал шумно глотать вино. Осушив чару, раб начал внимательно прислушиваться к своему организму. Ничего не происходило. Альберих нетерпеливым жестом приказал рабу и мажордому исчезнуть.
— Это еще пока ничего не доказывает, Альберих. Понаблюдайте за ним не менее пяти дней, — сказала Теодора.
— Спасибо за совет, восхитительная Теодора. Этого раба и бочонок-другой монастырского вина я прихвачу с собой в поход. Свою победу над бургундцем я хочу отметить вином Агельтруды!