Приговоренные ко тьме. Эпизод 15. (Глава 15)

Эпизод 15. 1657-й год с даты основания Рима, 17-й год правления базилевса Льва Мудрого, 3-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(30 августа 903 года от Рождества Христова)

Со времени своего приезда в Рим Теофилакт, граф Тусколо, заимел привычку уже бодрствующим встречать рассвет над вверенным ему городом. В то время, когда хозяин дома начинал готовиться к своему очередному рабочему дню, его семья обычно еще спала, большинство его многочисленных слуг еще тоже видело сны, спал город, спали даже неутомимые бенедиктинские монахи, поскольку утренняя служба в церквях уже прошла, а до оффиция первого часа было еще довольно далеко. Раннее пробуждение позволяло Теофилакту грамотно спланировать весь свой день, в том числе заблаговременно отдать сонной челяди необходимые распоряжения по своему хозяйству еще до своего выезда в Рим, а летом, ко всему прочему, дарило возможность достичь здания префектуры ранее, чем город накроет одуряющая жара.
Вот и в это чудесное августовское утро Теофилакт не изменил своим привычкам. Двор понемногу начинал просыпаться, в конюшне копошился конюх, приготавливая скакуна хозяину, стряпчие готовили завтрак, аромат которого сладким облаком всплывал к стоявшему на балконе Теофилакту, поднимая тому аппетит и настроение. Граф Тусколо оглядывал лежавшие подле его дома окрестности Рима, умиротворенный вид которых вносил аналогичное состояние в душу знатного сеньора. Лишь напрягая слух, можно было бы услышать сейчас тихое гудение нехотя просыпающегося города, большая его часть еще по-прежнему лежала в ускользающей ночной тени, в то время как верхушки многочисленных римских базилик уже вовсю согревали первые лучи расточительного римского солнца. Над Римом занимался новый день, занимался осмотрительно и осторожно, словно боясь кого-нибудь растревожить своими первыми шагами по городу или обидеть неосторожным лучом своим, невежливо заглянув в чью-нибудь спальню.
Вот так же, как новый день в Риме, мягко и нерешительно, начинал свою деятельность на троне святого Петра и молодой римский епископ Лев Пятый. Ни во сне, ни наяву не мечтал он и не мог предполагать, что однажды Провидение вознесет его на такую захватывающую дух высоту. Но раз это все-таки произошло, то Лев и вел себя подобно человеку, робко скользящему по карнизу верхнего этажа высокого дома, ощущающему каждым своим нервом всю опасность своего положения и всю роковую цену любому своему необдуманному поступку.
Так думал граф Тусколо о римском папе, понтификату которого шел всего-то тридцатый день. В глубине души своей Теофилакт находил оправдания осторожным действиям понтифика. Лев в эти дни чуть ли не с извинениями встречал в своем дворце представителей проигравшей тосканской партии во главе с самим кардиналом Христофором. «Ничего. Ничего, привыкнет. В крайнем случае, на то есть я и Сенат мой, чтобы оберечь его от опрометчивых шагов», — утешал себя Теофилакт. Кстати, если бы не он, папа, наверное, до сих пор бы не послал писем о своем избрании ни изгнанному императору Западу Людовику Третьему, ни благополучно восседающему в Константинополе императору Востока и своему тезке Льву Шестому. Единственное, на что еще решился молодой папа в первый месяц своего правления, так это, уступая внезапным и настойчивым просьбам прекрасной Теодоры, зачем-то освободить каноников Болоньи от уплаты налогов.
Вспомнив это, Теофилакт нахмурился. Он догадывался, что покровительство, оказываемое с недавних пор его женой равеннскому и болонскому епископатам, продиктовано далеко не религиозным рвением Теодоры, однако, заключив со своей супругой соглашение о предоставлении друг другу свободы действий на личных фронтах, он волей-неволей должен был теперь глушить приступы глухой ревности. Тем не менее, утро нового дня в Риме при следующем взгляде Теофилакта уже не показалось тому столь благостно-оптимистичным, как в первый раз.
Внезапно чуткий слух Теофилакта уловил звон копыт, раздавшийся возле ворот его резиденции. Спустя мгновение в двери постучали, и по нервной торопливости этого стука Теофилакт понял, что его рабочий день начался, в дом просится гонец с какой-то срочной новостью.
Слуги торопливо распахнули ворота. Во двор въехал плотно сбитый сеньор с длинными кудрявыми волосами, на лице которого явно отражалась тревога. Теофилакт узнал Кресченция и поспешил тому навстречу.
— Рад приветствовать вас в добром здравии, мессер Тео… — начал было Кресченций, но граф Тусколо его перебил:
— Кресченций, мы не на приеме у папы. Что случилось?
— Простите, мессер, но я с плохой новостью! В Риме мятеж! И на сей раз вполне себе настоящий!
— Хорошее начало хорошего дня! Итак, прошу вас, по порядку!
— Пригрели мы у себя на груди змей, граф! Тосканский отряд, поднявшийся ночью со своего лагеря на Нероновом поле, еще до наступления рассвета атаковал папский город Льва! Наши люди смогли отбить первую атаку, но надо спешить. Сил у них надолго не хватит!
— Что же ты делаешь здесь, Кресченций?! Довольно было бы направить и своего слугу, а самому с сенаторами собрать силы и разобраться с этими шакалами как подобает!
— Увы, но на этом плохие новости не заканчиваются. Атака тосканцев идет с благоволения или, если хотите, измены большинства сенаторов!
— Что такое ты говоришь? — вскричал Теофилакт, благодушное настроение его разом испарилось, а его громкий крик разбудил всех домочадцев.
— Боюсь, нам надо спасать не только папу, но и самих себя. Сенаторы Грациан, Григорий, Адриан и Феодор, очевидно, подкупленные Адальбертом Тосканским, издали указ о сложении с вас, граф, звания консула. Сенатор Анастасий, который выступил против их решения, сегодня ночью был арестован и теперь находится в Квиринальской тюрьме. К счастью, он успел предупредить меня о заговоре, иначе и вам, и мне пришлось бы если не завтрак, то обед уж наверняка провести за решеткой!
— Я так понимаю, они захватили управление и всей нашей милицией?
— Ну, допустим, не всей, но в большинстве своем дело обстоит именно так. А главной целью мятежников является папа Лев. Тысяча тосканцев сейчас штурмует Город Льва, тогда как папский гарнизон насчитывает всего пару сотен человек, и не на каждого из них я теперь готов положиться!
— А что со сторожевыми воротами?
— Сие мне неведомо, но подозреваю, что все северные ворота в руках заговорщиков!
— Кого же предатели хотят видеть своим консулом?
— Старую жабу Григория!
— Я так и думал! Того, кто безропотно позволил им в свое время устроить суд над Формозом!
— Сейчас об этом никто не вспоминает! Щедрые милостыни Адальберта, похоже, сделали свое дело, сейчас на каждом углу среди черни только и речи, чтобы наказать зарвавшихся в последнее время греков, то есть вас, граф!
В тихий шепот просыпающегося Рима внезапно ворвался гул колокола.
— А вот и набат! — с некоторым испугом в голосе произнес Кресченций, — торопитесь, мессер!
— На кого же сейчас мы можем рассчитывать?
— Мои люди собирают сейчас всех на поле Цирка Максимуса. Добавьте свою охрану, и я, думаю, на три сотни человек мы можем рассчитывать!
— Всего три сотни, — задумчиво повторил Теофилакт и вскочил на ноги, — собираем людей, Кресченций, и немедля идем на выручку папе. Если Господь окажет нам милость свою, мы прорвемся в город Льва и там будем держать осаду!
— Согласен. Мессер Теофилакт! Один совет — возьмите с собой свою семью. Их нельзя оставлять здесь. Адальберт может использовать их как заложников!
— Верно, — согласился Теофилакт, — ждите нас, Кресченций, ждите на поле Цирка! — и, обращаясь ко двору, Теофилакт заорал, — коней, бездельники! Седлать коней! Приготовить оружие! Будить хозяйку и детей! Никаких носилок, все на лошадей! Живо!
Началась суматоха. К Теофилакту выскочила, невзирая на все правила этикета, растрепанная после сна и еле одетая Теодора. Ей не надо было долго объяснять, Теодора сразу поняла всю опасность положения. Свой дом волею судеб приходилось оставлять, причем, скорее всего, на разграбление дикой римской черни, ибо никакую серьезную осаду их дом выдержать не смог бы. А значит, дело неминуемо кончилось бы их арестом.
Спустя полчаса кавалькада всадников, в том числе и сидящая по-мужски Теодора, в том числе и устроившиеся на руках верных слуг дочери Теофилакта, вылетела из ворот дома на Авентинском холме.
Гул набата становился все громче и с каждой минутой звучал все грознее. К хору колоколов постепенно присоединялись все больше и больше римских церквей. Все это вселяло неясную тревогу в сердце Мароции, которая испуганно прижималась к слуге и всматривалась в мелькавшие перед ее глазами лица горожан, спешно расступающихся перед несущимися всадниками.
В считанные минуты Теофилакт со своей свитой достиг Цирка Максимуса, некогда самого грандиозного ипподрома в Риме. В отличие от сегодняшнего времени, оставившего нам от Цирка, по сути, только рельефный оттиск своего присутствия у подножия Авентина, в девятом веке Большой Цирк еще представлял собой печальную груду развалин, основная часть строительного материала которого была растащена на новые здания во времена лангобардов. В любой другой момент Теофилакт, оказавшись среди обломков былого величия рухнувшей империи, не отказал бы себе в удовольствии пофилософствовать насчет суетности и тленности всего сущего. Однако на сей раз ему перво-наперво важно было встретить среди этих развалин оставшиеся верными своему консулу две сотни (лишь две сотни!) людей в полном воинском облачении, которых созвал сюда Кресченций. Теофилакт, воздав хвалу Небесам, приказал немедленно двигаться к Ватиканскому холму.
Людские ручейки, встречающиеся им на пути, по мере приближения к городу Льва мало-помалу начинали становиться все шире и оживленнее, вскоре всадники услышали и голос города. Услышанное им не добавило оптимизма. Разгоряченные римляне кричали о бессовестном подкупе сенаторов и священников греками, о том, что справедливо избранный папой кардинал Христофор обманом лишен престола дабы его заняла жалкая марионетка Теофилактов, что попраны (в который уже раз!) все устои святой Церкви, что хищная Византия вновь пытается установить свое господство над Римом, и прочая, и прочая. Видя всадников, одежда которых не оставляла сомнений в их греческом происхождении, горожане, все более осмеливаясь, грозили им вслед кулаками и выкрикивали кровожадные угрозы. Теофилакт не узнавал Рим!
Конечно, неправдой будет сказать, что он вовсе не получал никаких сигналов о готовившихся беспорядках в городе. Такие сигналы к нему начали поступать сразу после папских выборов, но он самоуверенно понадеялся на свой авторитет в Сенате и безусловную верность ему римской милиции. А кроме того, Теофилакт, вихрем пролетая по улицам Рима, имел основания сейчас всерьез сетовать на папу. Если бы не мягкотелость Льва, боящегося обидеть твердым словом каждого встречного и поперечного, он давно бы выставил за пределы Рима тосканский отряд Адальберта, по многочисленности своей и снаряжению явно не тянувший на обычное сопровождение миролюбивого сеньора. Если бы не склонность Льва к всепрощению, за истекший месяц можно было бы препроводить прочь из города и лишить сана наиболее ретивых сторонников Христофора, а самого кардинала-смутьяна вновь подвергнуть интердикту. Если бы не Лев, Теофилакт к сегодняшнему дню, наконец, уже очистил бы Сенат от тех, кто проявил малодушие еще на выборах папы. Все они, по всей видимости, загодя получили щедрое подношение от Адальберта и теперь, проиграв выборы, их хозяин, очевидно, нашел свои рычаги воздействия на их волю и совесть, принудив пойти на открытый мятеж. Впервые со дня своего появления в Риме Теофилакт чувствовал себя в городе чужим и непрошеным.
Но все еще, возможно, поправимо. Главное, успеть к Ватикану ранее, чем тосканцы доберутся до папы. Каким бы ни был Лев, но в глазах всего мира, а в глазах римлян особенно, он прежде всего глава Церкви и наместник Апостола на земле, и, следовательно, ему возможно будет найти правильные слова к разуму и сердцу горожан. Главное — успеть…
Вылетев на левый берег Тибра недалеко от Фабрициева моста, Теофилакт не решился переправляться на противоположный берег, так как мост был полностью забит толпой. Решив переправиться в Ватикан через мост Элия, Теофилакт продолжил движение вдоль набережной, наблюдая за событиями, разворачивающимися на правом берегу. Увиденное им поневоле повергало в уныние, в какой-то момент он почувствовал даже, что у него и вовсе опускаются руки. На другой стороне реки бесновалась трастеверинская толпа, никогда не испытывавшая дефицит в маргинальных личностях, а сейчас в своем течении бурно устремлявшаяся по направлению к Городу Льва. Однако Теофилакт был ошеломлен и раздавлен не видом этой самой толпы, а распахнутыми настежь воротами папского города. По всему выходило, что тосканцы взяли Город Льва и понтифик, вероятно, уже находится в их руках.
К Теофилакту подскочил Кресченций и высказал те же опасения. Граф Тусколо, однако, был не из тех, кто быстро сдается.
— Я думаю, есть два варианта действий. Можно попробовать, например, пробиться к сторожевым воротам Рима и вырваться из города.
— Все ворота Рима в руках мятежников, — перебил его Кресченций. — Впрочем, — добавил он,— людей у нас хватит, чтобы прорваться с боем.
— Да, но покинув Рим, я боюсь, мы потеряем его надолго, если не навсегда, — с горечью заметил Теофилакт. «Кому я нужен вне стен Рима? — подумал он. — Неужели вот так рухнет в один миг все то, что я так вымаливал и выстраивал годами? Господи, как стремительно и непонятно легко разрушилось то, на что я тратил годы жизни!»
— Мессер, жизнь важнее любого города, — заметил Кресченций.
— Да, но не Рима! — воскликнул Теофилакт, — лучше умереть от меча в римских стенах, чем от старости в провинции! Нам ничего не остается, как прибегнуть ко второму варианту и пробиваться к Замку Ангела. Запасов провизии там хватит для пары сотен человек надолго, а прочность его стен позволит выдержать самую жестокую осаду. И никто и никогда не обвинит нас в том, что мы позорно бросили Рим и даже не попытались сохранить остатки своей власти! Вперед, к Замку Ангела!
И отряд бросился к замку, видя в нем свою последнюю защиту. Существовала опасность, что враг предусмотрительно завладел уже и этой цитаделью, однако, к счастью, охранники замка радостно приветствовали своего консула, и спустя мгновение свершилось еще одно событие, предопределившее историю Рима на многие годы вперед, хотя о величии свершающегося момента никому и ничто это не подсказывало. На холодные плиты главной башни замка впервые опустились маленькие пятки ее самой знаменитой в будущем владелицы Мароции Теофилакт. Ко всему прочему необходимо добавить, что также впервые в башню вошел дед Великого Кресченция, ее самого знаменитого хозяина.
Но в тот момент все мысли вошедших были об организации обороны своего последнего убежища и размещении всех верных людей. Ревизии были подвергнуты подвалы крепости. Теофилакт результатами осмотра кладовых и оружейных остался доволен — не зря в течение долгого времени он размещал здесь запасы продовольствия и оружия, среди которых оказался, в частности, и греческий огонь. Не так давно это волшебное оружие было доставлено в Рим из Константинополя. Рецепт изготовления огня держался в строжайшей тайне, и Византия практически никогда не делилась им со своими союзниками, но для семьи Теофилактов было сделано исключение. По всей видимости, базилевс дальновидно рассчитывал, что греческая семья, захватившая власть в Риме, не забудет в дальнейшем свои корни, и в своей политике будет всегда учитывать интересы ромейской державы.
Между тем до толпы и управлявших ими тосканцев, видимо, дошел слух о том, что сторонники папы Льва заняли Замок Святого Ангела. Толпа постепенно стала стекаться к замку, до поры до времени не решаясь атаковать его и ограничиваясь только потоком оскорблений в адрес Теофилакта, его жены, папы Льва и всей Византии в целом. Теофилакт уже достаточно спокойно обозревал всю эту негодующую толпу, стараясь среди нестройного хора голосов угадать судьбу понтифика. Рядом с ним стояла Мароция, с бесстрашным любопытством выглядывавшая между зубцами парапета башни на ревущий внизу народ и пытаясь понять, что произошло и почему все эти люди так зло настроены против нее и ее родителей. Вдали на южных окраинах Рима поднимался черный дым — там горел их дом, подожженный римлянами, еще вчера почтительно ломавшими шапки перед ее носилками с гербом Теофилактов — золотой короной на красном поле.
А толпа медленно пододвигалась к замку, подстегивая свою смелость все более оскорбительными выкриками в сторону оборонявшихся. Теофилакт приказал своим лучникам взвести свои луки, продолжая внимательно осматривать толпу и выискивая в ней основных зачинщиков. То, что таковые были, Теофилакт не сомневался. Он вместе с Кресченцием начал обходить своих воинов, отдавая короткие приказы и назначая каждому свою мишень.
— Бери на прицел вон того бородача в синей тунике. Судя по ней, а также по мечу, он знатный господин, но я его не знаю. Наверняка это тосканец.
— Возьми вон того, в плаще монаха.
— Монаха? Вы приказываете мне стрелять в монаха, господин?
— Ты слышишь, какие слова отпускает этот монах? Разве может настоящий благочестивый монах такое себе позволить? Да не отведет Господь руку твою!
— Ищите тосканцев, в первую очередь тосканцев. Бейте в каждую звезду Бонифация, бейте во все синее и фиолетовое! Добрый римлянин никогда не наденет одежду таких цветов. Щадите римлян, нам с этими несчастными идиотами еще делить кров и пищу!
Отдельные приказания получили ланциарии Теофилакта, которым поручили своими копьями держать оборону моста, так как на левом берегу Тибра также собралась толпа с явно недобрыми намерениями.
Наконец мятежники, которые приближались к замку со стороны Ватикана, подошли уже на предельно близкое расстояние. Первый, самый смелый из них запустил камнем в стену замка, целясь в солдат, находившихся между зубцами стены. За первым камнем последовал второй, пятый, десятый. Теофилакт махнул рукой, и лучники дружно отпустили тетиву. Тактика Теофилакта оказалась абсолютно верной — наземь рухнули порядка семи-восьми наиболее бойких зачинщиков, а остальные, ахнув скорее от страха, чем от негодования, отхлынули от стен. Теофилакт приказал лучникам дать второй выстрел, который практически пропал даром, но заставил бунтовщиков еще дальше отойти от замка. Первый приступ был отбит.
Тем временем в базилике Святого Петра разворачивалась еще более драматическая сцена. Прорвав оборону защитников города Льва по причине предательства и малодушия в ее рядах, тосканцы ворвались на Ватиканскую площадь и устремились к базилике. Их будто горным потоком нагнала и поглотила толпа беснующейся черни, радостно предвкушавшей легкую и богатую поживу в зданиях великой церкви. Больших трудов стоило Адальберту и Христофору остановить эту толпу и не допустить разгрома главной святыни католичества — для этого в дело пришлось пустить, оружие и несколько наиболее ретивых мародеров остались лежать на плотно утоптанной земле. Оставив толпу на площади, Христофор с ближайшими соратниками и тремя десятками человек охраны Адальберта прошел в базилику.
Их не встретил никто. Все защитники папы Льва разбежались, а некоторые из них за свою преданность поплатились жизнью. В глубине центрального нефа перед алтарем печально стоял брошенный всеми понтифик, всего месяц назад трепетно благословлявший Господа и народ Рима за свое избрание. Папа недвижимо смотрел на приближающихся заговорщиков, одни губы его шептали молитву — Лев Пятый готовился к последнему испытанию в своей жизни. Оставив всех сзади себя, к нему приблизился Христофор и схватил Льва за папский паллий.
— Сим низвергаем тебя! — проорал он в ухо Льву и, с силой дернув того за паллий, усадил папу на колени. Папа Лев не сопротивлялся и не сделал попытки подняться, лицо его еще более побелело, глаза были устремлены на распятие, которое он держал в руках перед собой. Заметив это, Христофор вырвал распятие из рук папы и силой пригнул его голову к каменному полу. С головы Льва слетела тиара и покатилась по плитам церкви. Священники, вошедшие с Христофором, испуганно закрестились.
— Преступным путем став папой, ты изверг себя из лона христианской церкви, — громогласно вещал Христофор, все более выходя из себя, видя овечью безропотность понтифика. Для Христофора куда лучше и проще было, если бы Лев решился встретить их с оружием в руках или хотя бы проклятием на устах.
— Заковать в кандалы и бросить до суда в подвалы папского дворца того, кто называл себя епископом Рима, — прогремел Христофор, обращаясь к охране.
Выйдя к толпе, кардинал Христофор повторил свое обвинение, брошенное Льву:
— Преступным путем став папой, священник Лев из Ардеи изверг себя тем самым из лона христианской церкви. Трон Святого Петра пуст, и да благословит Господь народ Рима на достойный и праведный выбор своего нового пастора!
Рядом с ним стоял маркграф Тосканы Адальберт со своей женой Бертой, лицо последней раскраснелось, как солнце на зимнем закате, глаза излучали слепящий победоносный блеск. В этот момент она казалась красивейшей и грозной одновременно. Сам же Адальберт дивился всплеску своей внезапно обнаружившейся храбрости, безмерно гордился собой и ликовал от того, что его решительный поступок внезапно разрешил все его основные проблемы. Надо же, все получилось, отныне для него ничего невозможного в этой стране нет!
Настроение Адальберту вскоре подпортила весть о том, что Теофилакт со своими людьми благополучно ускользнул из-под грозящего ему ареста и расположился совсем рядом от него, в Замке Ангела. Берта со свойственной ей горячностью приказала немедля атаковать замок. В сторону осажденных были брошены две сотни тосканских ланциариев, которых возглавил верный граф Хильдебранд. Тосканцы попытались сходу, ввиду отсутствия осадных орудий и тарана, с одними только лестницами подняться на стены замка. По пути следования к замку они претерпели три жестоких обстрела лучниками Теофилакта, потеряв два десятка человек, а сам Хильдебранд получил ранение руки. Однако полностью атаку остановили не стрелы римской милиции, а извергшийся из сифонов, поднятых на стены крепости, греческий огонь, так к месту заготовленный Теофилактом. Вопли ужаса раздались у всех лицезревших это невиданное и смертоносное зрелище. Тосканцы бросились бежать, толпа римлян, заполонившая оба берега Тибра, обмелела более чем наполовину. Вторая за день атака на Замок Ангела закончилась тем же, чем и первая.
В те же самые минуты, когда Теофилакт, подобно сказочному огнедышащему дракону, извергал огонь на мятежный город, вселяя страх и смятение в сердца его жителей, по растрескавшимся ступеням, ведущим в мрачные подвалы Города Льва, спускался, вдыхая дурманящий запах казематной плесени, несчастный молодой человек, тридцать дней бывший главой христианского мира и видевший теперь в случившемся плату за свои несуществующие грехи и за не успевшую развиться гордыню. Его смиренность и благочестие впоследствии даже самому Лео Таксилю, известному хулителю папства, не позволят произнести о Льве Пятом ни одного плохого слова.