Приговоренные ко тьме. Эпизод 17 (Глава 17)

Эпизод 17. 1657-й год с даты основания Рима, 18-й год правления базилевса Льва Мудрого, 3-й год правления императора Запада Людовика Прованского
(20 декабря 903 года от Рождества Христова)

Прошло почти три недели, прежде чем бывший епископ Сергий с белым флагом в руке вновь появился на мосту, ведущем в Замок Ангела. Для защитников замка эти три недели протекли в рутинных хлопотах, перемежаемых ленивой перестрелкой и перебранкой с осадившими замок тосканцами и сторонниками префекта Григория. Однако для прочих участников конфликта последние дни прошли не столь однообразно, приведя многих в состояние сильного нервного возбуждения. Громом среди ясного неба стало для Адальберта и Христофора известие о том, что отряды папского Пентаполиса, и прежде всего Равенны и Болоньи, вторглись в пределы маркграфства Тосканы и их же примеру с севера последовал Гуго Миланский. До сильных столкновений в Тоскане дело, правда, еще пока не доходило, нападавшие ограничились тем, что заняли несколько деревень и небольших замков — граф Гуго подошел довольно близко к Лукке, а войска Болоньи и Равенны оказались в непосредственной близости от Флоренции. Свои действия нападавшие мотивировали тем, что они не признают законными последние папские выборы в Риме, не признают права Христофора на престол Апостола Петра, а самого Адальберта считают отныне покровителем узурпатора. В качестве дополнительного аргумента в свою пользу равеннцы сделали достоянием гласности письмо Христофору, пришедшее от византийского патриарха Николая Мистика, где последний разразился яростным памфлетом против еретика, допустившего в своих словах «филиокве».
Все это вынудило Адальберта спешно искать мира с Теофилактом. Странное дело — занявший почти весь Рим, он теперь вынужден был общаться с затворниками башни Ангела практически как проигравший. Поэтому в один прекрасный день верного отца Сергия снабдили дополнительными полномочиями и арсеналом необходимых маневров для ведения дипломатической игры, и, возлагая на него колоссальные надежды, отправили на новый раунд переговоров.
В отличие от предыдущей встречи, разговора на верхней террасе башни на сей раз быть не могло. Если три недели назад в Риме еще стояла более-менее сносная осенняя погода, то теперь светло-коричневые стены башни обдувались колючими, злющими ветрами и временами моросящий дождь даже норовил переходить в снег. Сергий, войдя в пределы крепости, сразу кинулся к большому огню, разведенному во дворе, и, грея озябшие руки, обернулся к Теофилакту:
— Мессер консул, а ведь сегодняшняя погода под стать настроению Адальберта!
— Все идет, как мы планировали?
— Именно так. Ваш миланский Гуго и отец Иоанн вовсю хозяйничают в Тоскане. Альберих, как лев, караулящий жертву, затаился у себя в Сполето. Патриарх базилевса проклял папу Христофора, а Людовик между тем настаивает на прибытии Адальберта с войсками в Павию не позднее апреля.
— Прекрасные новости. Ну а что же на этот раз предлагает мне Адальберт?
— Ко всем прочим обещаниям, высказанным мною ранее, он обещает восстановить вас и Кресченция в звании сенаторов Рима, но о возвращении вам консульского титула и слышать ничего не хочет.
— Что же даст мне это звание сенатора, если Сенат теперь полностью подчинен Григорию?
— Разумеется, ничего. Сенат в любой момент может вновь вас лишить пурпурной тоги и отдать под суд. И, тем не менее, не сегодня, но спустя время, я советую вам согласиться. Также как и согласиться на перемирие с Адальбертом. Но, еще раз повторю, не сегодня.
— Почему так? Что вы хотите выиграть на этот раз?
— На этот раз я нижайше прошу вас, мессер консул, приютить бедного несчастного отца Сергия в пределах вашей благословенной крепости.
Теофилакт удивлялся крайне редко, но сейчас был именно тот случай.
— Что-то произошло?
— Видите ли, несчастный отец Сергий имел смелость или глупость вступиться за формозианцев, брошенных Христофором в тюрьму. Конечно, не от того, что начал разделять взгляды их учителя, разорви его Люцифер! А только от христианского сострадания и любви, каковые должны исповедовать все рабы Божьи, ну а слуги Церкви его тем более.
— Как отреагировал на это Христофор?
— Он еще пока не в курсе, но, конечно, он будет взбешен. Впрочем, его реакция на все это дело меня мало интересует. Для меня главное сейчас, чтобы моя позиция и мои слова дошли до глаз и ушей римского плебса. Мои люди уже оповещены, что я нашел приют в Замке Ангела, и завтра весь Рим будет знать, что я укрылся здесь, спасаясь от преследований Христофора.
— Я восхищен, ваше преподобие, хитроумием вашего плана. С учетом последних событий вы в глазах римлян будете считаться жертвой и оппозицией тирану Христофору.
— Вот именно, вот именно, ну а для Адальберта дверь в мышеловку окончательно захлопнется. Думаю, что очень скоро мы увидим его возле замка собственной персоной. Ну а сейчас, мессер консул, прошу вас найти какое-либо пристанище для бедного слуги Церкви, который, уж поверьте, навсегда запомнит вашу доброту.
На следующий день Рим раздраженно забурлил. Фигура папы и без того вызывала мало симпатий у римлян, а памфлеты Сергия, расклеенные по всему Риму, дополнительно подогрели этот градус нелюбви. В своем письме к гражданам Рима Сергий к тому же просил у римлян прощения за свое участие в Трупном синоде и взывал к милости горожан, чем окончательно покорил сердца их. К полудню на оба берега Тибра, к Марсову полю и к Замку Ангела, начали прибывать гневные горожане с требованием снять блокаду с осажденных и восстановить их в правах. Сторонники Христофора попытались вбросить в толпу в качестве противовеса слухи о том, что отец Сергий насильно захвачен вероломным Теофилактом и теперь находится в заложниках. Толпа римлян начала громко выкрикивать имя Сергия, требуя от Теофилакта, чтобы священник-оппозиционер непременно явил себя городу. В итоге среди римской черни раздался рев восторга и шумные рукоплескания, когда на верхнем парапете Башни Ангела показалась знакомая им согбенная фигура священника. Сергий в качестве подтверждения своих взглядов и намерений пошел на еще один эффектный трюк и демонстративно поджег штандарт Тосканы, развевавшийся на копье стоявшего рядом с ним воина башни. Толпа ответила на это новым взрывом восторга и, воодушевившись увиденным, ринулась на укрепления тосканцев. В ходе короткого боя тосканцы отбили яростную атаку горожан, уложив в заросшие пожухлым камышом берега Тибра не менее трех десятков человек. Тем не менее, Сергий торжествовал, в своих расчетах он даже и не предполагал достичь своим хитрым маневром столь оглушительного успеха.
В течение следующих двух дней римская милиция энергично охотилась за зачинщиками бунта, были арестованы и повешены несколько человек. Город это не успокоило, а ненависти к тосканцам вообще и к Христофору в частности добавило. Ситуация была накалена до предела. Григорий и его сторонники со страхом ждали надвигающегося Рождества, когда в столицу хлынет поток паломников и обстановка в Риме станет совсем неуправляемой.
Вечером 20 декабря 903 года дозорные доложили Теофилакту о том, что по мосту Элия в их сторону движется трое богато убранных носилок. Теофилакт, даже не глядя в сторону моста, понял, что на переговоры приехал сам Адальберт и, по всей видимости, с семьей, дабы подчеркнуть миролюбивость своих намерений. Приказав слугам позвать свою жену, дочерей, а также Кресченция и отца Сергия, Теофилакт распорядился караулу торжественно принять дорогих гостей, оставив, тем не менее, их охрану за пределами замка.
Спустя время в приемную залу главной башни действительно в полном составе пожаловала семья тосканского маркграфа. Сам сиятельный граф Адальберт вступал в залу, испытывая определенное смущение, свойственное просителю. Рядом в роскошном платье плыла его жена Берта, чье состояние можно было бы охарактеризовать как до крайности раздраженное тем, что приходится ради большой цели вступать в общение с неприятными ей людьми. Также с тосканской четой шли трое их детей: сыновья Гвидо и Ламберт, двенадцати и шести лет от роду соответственно, а также их дочь, девятилетняя Ирменгарда. Теофилакты также предстали перед гостями в полном составе, за исключением своего старшего сына Теофило, блестяще исполнявшего в настоящий момент роль посла Теофилактов в отряде любовника своей матери.
Несмотря на военные действия, ни в коем случае не стоило забывать об этикете, а посему настала очередь церемониальных поклонов с обеих сторон, причем дети участвовали в этом наравне со взрослыми и смешно расшаркивались друг перед другом. Сердце Гвидо Тосканского начало лихорадочно биться еще утром сегодняшнего дня, когда родители объявили ему, к кому они собираются ехать в гости. Он пожирал глазами Мароцию, а та, усмехнувшись в ответ, дала ему основание думать, что она помнит их поцелуй в Лукке. Брат Гвидо, Ламберт, крепкий розовощекий мальчуган с длинными мечтательными ресницами, с нетерпением дождался окончания процедуры взаимных актов вежливости, чтобы с деревянным мечом удрать во двор замка, где он, воображая себя славным Роландом, повел беспощадную борьбу с огромными чугунными котлами, в которых варились каши для воинов Теофилакта. Впрочем, в эту борьбу очень скоро вмешались рассерженные солдаты. Видя, что их обед явно находится под угрозой, они выгнали юного Роланда, наградив его непочтительной затрещиной, о которой он, к своей чести, не стал жаловаться своим родителям. Маленькая Ирменгарда, с длинными белокурыми волосами и огромными голубыми чашками глаз, во всем походила на мать и с течением времени обещала расцвести в редкую красавицу. Она жеманно раскланялась с Мароцией, тоже маленькой копией своей матери. Как и между матерями, среди дочерей также, повинуясь, видимо, женской природе и инстинкту, моментально возникла неприязнь. По окончании церемонии, Ирменгарда, улучив момент, показала Мароции язык, та в ответ назвала ее при всех дурой. На этом общение дочерей почтенных вельмож закончилось, причем обе они понесли суровое наказание от родителей, втайне за своих отпрысков мелочно порадовавшихся.
Легкий стол, легкое вино, зажженные факелы по стенам приемной. И знатные люди повели неспешный разговор.
— Я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что дальнейшее противостояние ваших и моих воинов в Риме нелепо, противоречит христианским заповедям и невыгодно ни одной из сторон, — певуче начал Адальберт. — Я отдаю должное воинской доблести мессеров Теофилакта и Кресченция, но силы ваши небеспредельны, запасы оружия, воды и еды небезграничны. Рано или поздно Замок Ангела падет, но нужна ли Господу кровь столь достойных христиан?
В разговор вступил Сергий, чем вызвал гримасу ненависти со стороны Берты, в душе проклинавшей предателя:
— Истоки вашего противостояния, сиятельный граф, действительно нелепы, но я позволю себе ответить за мессеров Теофилакта и Кресченция, обратив ваше внимание, что данные христиане и воины по-другому воспринимают произошедшие события, и прежде всего, не считают находящегося в базилике Святого Петра кардинала Христофора законно избранным папой, так как настоящий и законный папа Лев томится сейчас в темнице Ватикана. Милесы Теофилакт и Кресченций до конца исполнят свой долг перед папой Львом, и, если волею Господа им суждено будет сложить свои головы в этих стенах, они не пожелают для себя лучшей участи.
— Отдаем должное безусловным добродетелям милесов Теофилакта и Кресченция, но напомним вам, что выбор в пользу папы Христофора был сделан Сенатом, Церковью и городом, — заметила Берта.
— Еще ранее все перечисленные вами сделали выбор в пользу Льва, который и по сию пору жив и здоров, пусть и пребывает в неволе. Помимо папы, Христофор, против всех правил и законов, заключил под стражу каждого неугодного ему священника, Сенат аналогично арестовал Анастасия, а положение Теофилакта и Кресченция сделал мало чем отличающимся от арестантского! — возразил Сергий.
— Но в наших силах все это изменить, — выдавил из себя улыбку Адальберт, найдя возможность повернуть разговор из русла обвинений в русло поиска компромисса, — Есть ли возможность, при определенных условиях, получить ваше признание относительно произведенного Римом выбора?
— Мы готовы выслушать эти условия, мессер граф, — сказал Теофилакт.
— В обмен на ваш уход из замка и роспуск ваших вооруженных отрядов святейший папа Христофор и я, граф Адальберт Тосканский, клятвенно пообещаем, прежде всего, сохранение жизни вам, вашим семьям и вашим слугам, то есть всем тем, кто по сию пору находится в стенах крепости. Далее, правом, дарованным ему свыше, папа Христофор возвратит вас и ваши семьи в лоно кафолической церкви. Далее, мы возместим вам все ваши убытки, понесенные в результате разграбления вашего имущества. Мы восстановим вас в звании сенатора Рима, а вам, мессер Теофилакт, вернем должность судьи. Ко всему прочему, к вашему графству Тусколо будет присоединено несколько поместий в Лацио, на данный момент принадлежащих папскому трону.
— Ну а как насчет должности главы римской милиции и звания консула Рима? — спросил Теофилакт.
— Увы, это требование, мессер Теофилакт, является для папы Христофора и Сената чрезмерным. Но мы можем клятвенно и письменно гарантировать, что ваши звания сохранятся за вами не менее, чем на три года.
— Я так понимаю, что данную клятву готовы принести все члены вашей семьи, — лукаво спросил Теофилакт, помня, какую юридическую уловку в свое время Адальберт использовал против Беренгария Фриульского.
— Без сомнения. Посему вся моя семья пред вашими глазами. Итак, ваше мнение, мессер?
После некоторой паузы Теофилакт ответствовал:
— Хвалю Господа за то, что он дает нам возможность прекратить бессмысленное кровопролитие, происходящее сейчас в Риме. Мы приложим все усилия, чтобы в горячо любимом нами городе воцарились мир и спокойствие. Но, по нашему мнению, мир и спокойствие здесь наступят только тогда, когда будет устранена причина всех возмущений. А причина в данный момент преступно восседает на троне Апостола Петра. Я готов принять лично ваши предложения, мессер граф, но, в свою очередь, хочу выдвинуть дополнительные требования.
— Какие? — хором спросили Адальберт и Берта. Теодора расплылась в улыбке.
— Я прошу Великий Рим дать мне и потомкам моим право расположить в Замке Святого Ангела свою резиденцию. Тем самым я выкажу почет и уважение стенам, приютившим меня и мою семью и сохранившим всем нам жизнь и честь. Я требую, чтобы мой двор оставался подле меня в полном воинском облачении, равно как и люди мессера Кресченция. Ну и главное, вам, граф Адальберт, и вашим людям надлежит еще до Рождества покинуть Рим. Только в этом случае я готов подписать соглашение о перемирии с тем, кто именует себя епископом Рима.
— Покинуть Рим? Мне? Мне, замкнувшему вокруг вас кольцо? Мне, в чьей власти уничтожить всех защитников крепости, оставив их без пропитания? — Адальберт был возмущен такой наглостью.
— Да, вам. И я безотлагательно жду вашего решения. Время играет против вас, дорогой граф. В то время как мы разговариваем с вами, мои союзники разоряют ваши земли. Уверен, что еще две-три недели, и даже ваш тугой кошелек обнаружит в себе первые признаки похудания. Но, если вы покинете Рим до Рождества, мои союзники незамедлительно уйдут из Тосканы, а вы, в свою очередь, сегодня поклянетесь мне не мстить им за их вторжение.
Адальберт молчал. Молчала и Берта. По лицу графини ходили волны чрезвычайного раздражения, но она вынуждена была терпеть, она сама и без Теофилакта понимала трудность сложившейся ситуации.
— Папа Христофор не пожелает отпустить меня из Рима. Он нелюбим в этом городе, вокруг него одни враги, — попробовал найти спасительную зацепку Адальберт.
— Ну вот, а вы говорите, что его избрал сам Рим, — подловил тосканца Теофилакт. Адальберт на это только неопределенно махнул рукой.
К неудовольствию Берты, слово взяла Теодора:
— Успокойте вашего папу тем, что находящиеся в крепости сенаторы поклянутся не выступать против него с оружием в руках. Дополнительно утешьте тем, что с собой из Рима вы возьмете в качестве заложников людей мессера Кресченция. Его люди составляют половину защитников крепости. Таким образом, оставшимся здесь не под силу будет справиться с римским гарнизоном, сохраняющим верность Григорию. Но заложниками люди Кресченция будут являться только для Христофора, вы поклянетесь в том, что по выходе из Рима вы на следующий день отпустите людей Кресченция и его самого на все четыре стороны с оружием в руках.
На протяжении всей речи Адальберт с грустным упреком смотрел на Теодору. Но та осталась холодна к умоляюще-влюбленному взору графа, взывавшего к давно умершим в Теодоре чувствам.
— И кое-что еще, сиятельный граф Адальберт. Не беспокойтесь за судьбу узурпатора Христофора, от которого нам нужно только снятие интердикта, беспокойтесь за себя и свои земли. Восстановленный в правах папа Лев как человек, известный своим смирением и христианской любовью даже к врагам своим, подарит вам свое прощение, в чем мы послужим вам гарантией, а также, быть может… благословит вас в вашем совместном с бургундцами походе в Верону, — подчеркнуто резко сказал Сергий. Голос его зазвенел в стенах приемной, как металл о камень, и, казалось, был способен высечь искру. Никто их присутствовавших никогда ранее не слышал от Сергия подобного тона.
— Что за интерес у вас в конфликте Людовика и Беренгария? — спросила Берта, голос ее немного дрожал.
— У нас? Да, признаться, никакого, — поймав момент, ответила ей Теодора, отчего Берта резко отвернула голову в сторону от нее, — наши интересы не простираются так далеко на север. Но мы всегда будем готовы оказать посильную помощь тем, кто сам помог нам в трудную минуту, — Берта быстро взглянула на нее, но тут же вновь отвела глаза прочь, — Пусть Людовик и Беренгарий сами выясняют, кто из них достойнее императорской короны. На наш взгляд, никто из них не является достойным ее вовсе, а посему мы не будем вмешиваться в их конфликт и, мало того, посоветуем остаться в стороне и нашему другу, герцогу Сполетскому, — и Теодора этими словами удостоилась третьего, самого продолжительного, взгляда в свой адрес со стороны Берты Тосканской
Адальберт задумчиво поднял глаза к темному и низкому потолку тесной крепостной залы. Что ж, римская кампания, очевидно, им снова проиграна, ему предлагают с почетом, имуществом и даже иллюзорным обещанием будущей поддержки покинуть город, оставив своего протеже, судьба которого отныне рисовалась явно не в оптимистических тонах. Берта снова опустила голову вниз, чтобы никто не видел внезапно заблестевшие прекрасные глаза дочери Вальдрады, а главное, чтобы не видела и не торжествовала эта греческая куртизанка, вновь прибирающая к рукам Рим.
Молчание тянулось долго, был слышен только треск дерева в полыхающем зеве камина. Теодора закуталась в плед, оставив видимыми только свои глаза, внимательно и насмешливо наблюдающие за гостями. Теофилакт смотрел в сторону двора, где копошились слуги, готовя себе ужин и ночлег. Сергий делал вид, что молится за достижение сторонами компромисса, хотя на самом деле с замиранием сердца ждал ответа от тосканцев и боялся лишним словом или жестом спугнуть удачу и лишить себя грядущего триумфа, к которому сегодняшние решения могли стать сладчайшей прелюдией. Кресченций, на протяжении всего разговора вертевший головой из стороны в сторону, тихо, про себя, удивлялся, как ловко судьбой его и его людей жонглировала эта лихая красотка Теодора, будто речь шла о бестелесных фигурах шатранджа. Понимая важность вопроса, обсуждаемого родителями, в соседней зале замерли даже дети, впрочем, нормального общения между ними так и не сложилось — каждая из девочек принципиально не хотела играть в игры, предлагаемые другой, Ламберта по-прежнему тянуло к изучению быта стражников, а маленький Гвидо весь вечер хвостом ходил за Мароцией, стремясь предугадать все ее желания и использовать любой момент, чтобы дотронуться до ее руки.
Определившись со своими мыслями, но стремясь получить итоговое разрешение, Адальберт взглянул в глаза своей очаровательной жены. Та одним движением ресниц подтвердила тому свое одобрение, и Адальберт, облегченно вздохнув, промолвил:
— Мы принимаем ваше предложение и в том готовы принести клятву.
С этими словами отец Сергий получил последние недостающие основания вознести благодарственную молитву Создателю.