Был месяц декабрь

Село Михайловка, декабрь 1942 г.

Снег метёт, ничего не видно. Меня куда-то тащит Степан, бьёт дрожь, зубы цокают от холода. Ничего не понимаю, куда он меня ведёт? Что-то припоминается о какой-то бабке, которая живёт в доме на окраине. Говорят, будто она умеет лечить всякую хворь. Меня неделю мучает кашель, температура, и кажется, что я уже никогда не выздоровлю. Мне восемнадцать лет, что я видел, что успел сделать в этой жизни? И сколько нас, таких ребят, только со школьной скамьи и сразу на фронт. Мне восемнадцать… Пушкин в моём возрасте уже писал гениальные стихи. И хоть я не был дома уже очень давно, я прекрасно помню запах своих книжек, уютный свет лампы на столе, нашу маленькую квартиру на Арбате. Москва, Арбат, удастся ли ещё раз повидать вас? Пройтись по брусчатому асфальту, подставляя лицо солнечным лучам. Когда я в последний раз видел солнце? Не помню…
Мы подошли к домику, наконец, сейчас будет тепло! Ноги заплетаются, Степан еле тащит меня, какой он оказывается сильный. Двери открывают. Запах трав бросается в нос. Как здорово было бы сейчас попить чаю и уснуть. Степан уходит, меня ведёт на чердак старушка в платке. Здесь много соломы, прямо как в моём детстве, в селе у деда. Она вливает мне в рот горячий напиток, и я валюсь на солому, под чей-то тёплый бушлат и одеяло. Хорошо… Давно не было так хорошо. Сейчас отключусь. Закрываю глаза, вижу сон и вроде не сплю ещё, а картинки проносятся перед глазами. Наше знакомство со Стёпой… Как сейчас помню, в школу пришёл новенький, мы не сразу подружились, шибко умничал он! Зато потом – не разлей вода! И на фронт вместе, а наши мамы как смотрели на нас, словно мы братья, каждая переживала за обоих. А Стёпка мне и вправду как брат. Ещё и живёт в доме рядом. И почему мы раньше не сталкивались с ним во дворе? Хотя, может, и сталкивались, только не помним.
Я просыпаюсь утром, когда уже светло, прислушиваюсь к своим ощущениям. Кажется, жар спал, какое счастье! Который час, интересно? Слышу шаги по скрипучей лестнице, наверное, старушка. Сегодня я более чётко рассмотрел её лицо. Она рассказывает, что в селе её кличут бабкой Стефанией, что живут они на отшибе и соседей почти не осталось. Снова даёт мне что-то горячее и пахучее в чашке, отвар из лечебных трав. Я пью, слегка морщусь – горький. Как я вчера не заметил? Но от него хорошо, меньше кашляю, однако слабость ещё есть. Лежу на сене и разглядываю деревянный потолок. Ну, точь в точь как у нас в селе. Воспоминания вновь уносят меня. Я маленький, прибегаю с речки, пью парное молоко и лезу на чердак отдыхать. Летняя жара и зной нагоняют сон. И так прекрасно становится от того, что у тебя каникулы, ты можешь сколько угодно купаться, ловить рыбу, бегать по полю за бабочками, а дед, если ты будешь хорошо себя вести, возьмёт с собой в лес за грибами… Кажется, опять проваливаюсь в сон. Слышу краем уха как скрипит лестница, поворачиваюсь лицом к ней, передо мной не бабка Стефания, а кто-то ростом поменьше, весь в платках. Увидал, что я смотрю, и бегом вниз. Снова тишина, будто никого и не было. Наверное, мне это померещилось.
Ещё два дня прошли так же. Мне стало намного лучше, надо отдать должное бабушке Стефании, спасительница моя! А Степан, оказывается, вчера приходил ночью, принёс лекарства, а я всё проспал. Аппетит появился, хороший признак, только вот есть особо нечего. Яйца варённые да молоко, всё. Но для меня это такой деликатес, по сравнению с сухим пайком. Ем, чуть ли не давлюсь с голодухи. Как вдруг, опять вижу кого-то – всё в платках, обмотанное, маленькое.
— Эй, ты кто? – спрашиваю тихо я.
— Никто! – следует ответ звонким голосом.
— А звать как тебя?
— Дуня…
Оказалось, внучка бабки Стефании. Девчонка ещё совсем, шестнадцать лет. Старушка её прячет, одевает так специально, будто она бабушка старая, что бы никто не тронул. Мать её при родах умерла, отец на фронте. Дуня смотрит на меня одновременно с любопытством и страхом. Красивая, глаза большие, чуть раскосые, волосы рыжеватые, коса. Она никогда не была в Москве, просит рассказать об этом городе, я с упоением начинаю говорить, но кашель вновь мучает меня. И тут приходит Степан! В немецкой форме!
— Стёпка! – шепчу я радостный.
— Привет! Как здоровье, сержант? – улыбается он.
— Нормально! – отмахиваюсь я, — А ты чего, лекарства принёс? День на дворе, тебя ж увидеть могут!
— А форма на что? Я так, в гости к Дуняше… — он глядит на девушку нежным взглядом. Мне это не нравится. Очень не нравится! Когда он успел с ней познакомиться? А Дуня тоже смотрит на него, улыбаясь! Ну, знаете ли…
— Стёпа, как там наши?
— Да всё в порядке! – даже не взглянул в мою сторону!
— А как Володька? Он же теперь вместо Виталика…
— Ничего, справляется. Дуняш, а знаешь, ты мне сегодня приснилась… — продолжает нежничать Стёпа. Не могу на это смотреть! Роняю с шумом ложку.
— Ты чего? – непонимающе смотрит Стёпа.
— Ничего! И вообще – мне спать пора! И ты тоже, до темноты тут не околачивайся!
Ухожу сердитый на чердак. Через пару минут чувствую, что мучает совесть. Да, я не имел права злиться, обижаться на них. Я не прав. Дуня мне никто, а Стёпа может, влюблён и наверняка в первый раз в жизни. Я не должен им мешать, тем более показывать такую ревность. Как она на него смотрела… На меня так никто никогда не смотрел. По лестнице поднимается бабушка Стефания, в руках у неё чашка.
— Ты чего не лежишь? А ну бегом! Рано ещё ходить, слаб ты, солдатик. Выпей, полегчает!
— Ай, не буду! – отмахиваюсь я.
— Почему это?
— Горький! И вообще, не надо мне этого! Помру, так помру…
— Ишь чего надумал! Хорош вояка! А если все, как ты, начнут дух моральный терять?! Воевать не захотят… Ты о людях простых подумал? О женщинах, детях, кто их спасать будет? Кто нашу Родину защищать станет?
У меня комок в горле встал. И правда, чего я раскис как тряпка? Подумаешь, друг лучший девушку уводит! Я её знаю всего ничего! Но отчего же так больно, плохо на душе? Проглатываю лечебное питьё, почти не морщусь. Ложусь на солому, внизу тихо, все уже спят, а мне чудится, что по лестнице кто-то идёт.
— Ваня! Ваня… — шепчет Дуня. Не могу поверить, правда, она?
— Дунь, ты что ли? – приподнимаюсь.
— Я… — она заходит и глядит очень серьёзным взглядом.
— Ну, ты чего? – непонимающе смотрю я.
— Ты не обижайся, Ванечка…
— Да на что же мне обижаться, а?
— На меня, на Степана. Время сейчас какое страшное. Никто не знает, что завтра будет, кто жив останется. Поэтому надо жить сегодняшним днём, понимаешь? Вы со Стёпой хорошие ребята, мне вас жаль, многое в жизни не познали ещё, а каждый день последним может быть…
Говорит так тихо, а глаза в темноте блестят, звёздочки, словно отражается.
— Вот ты, Ваня, любил хоть раз в жизни?
— Да когда уж мне! – машу рукой.
— Вот и я тоже. Солдатиков раненных к бабушке часто приводят. Всем им хочется и нежности, и тепла, поэтому я от жалости каждого пыталась чем-то ободрить, помочь как-то, что бы они заботу женскую ощутили. Словом добрым, взглядом ласковым…
— И со Стёпкой так же?
— Да, только он, кажется, в меня действительно влюблён, а я вот…
— Что ты? – смотрю внимательно, а она уже чуть не плачет, — Ну, а что ты?
— А я его не люблю. Просто пожалела, поцеловала один раз, а он решил, что серьёзно всё это.
— И меня тоже жалеешь? Ну, чего молчишь? Говори, но только правду!
Она вдруг протягивает руку к моему лицу. От неожиданности не могу понять, что она собирается делать. И тут, словно вспышка молнии, на моих губах остаётся её поцелуй. И пока я прихожу в себя, Дуни и след простыл. Первый поцелуй… Что это было? От жалости или по любви? Сижу сам не свой, лоб аж испариной покрылся. Мысли разбегаются, голова гудит. Ложусь, накрываюсь бушлатом. Сколько ещё мне здесь оставаться можно? Вот-вот выздоровлю и придётся покинуть временную обитель. В лес, к своим, долго ли ещё дислокация тут будет? Всё, завтра точно надо уходить! И так бабка Стефанья рискует, меня приютив. Нельзя злоупотреблять её добротой! Вот только Дуня… Дотрагиваюсь до своих губ. Нет, если принял решение уходить, значит всё!
И опять ночь настаёт. Снег всё сыпет, убаюкивает. Скрип лестницы, поворачиваю голову.
— Бабушка велела передать, ночи то морозные…
Дуня протягивает мне огромные шерстяные носки. Медленно надеваю, тепло и хорошо.
— А расскажи мне про Москву, — опять просит она.
— Как же тут рассказывать? Это видеть надо… Вот идёшь ты вдоль набережной… Вода блестит, солнышко отражается, глазам больно смотреть. А дождик пройдёт, тёплый, летний, бежишь по площади центральной, и запах асфальта такой приятный, чистый прям. Или вот в сквере сел на скамейку и видишь, как вокруг голуби послетались…
— Вижу! – вдруг говорит она, её глаза устремлённые куда-то вверх. Представила, значит, как я всё это описывал. И вдруг как заплачет! И лицо руками закрыла.
— Ты чего? – подскакиваю я к ней, — Ты чего ревёшь, Дунечка?
— Я Москву никогда не увижу! Никогда я отсюда не выберусь…
— Ну что ты такое болтаешь, голуба моя! – спешу успокоить её я, — Война скоро закончится и поедем мы с тобой в столицу…
— Мы? – удивлённо поднимает голову она, — Мы вместе поедем?
— Ну, конечно! Я же там живу, там мой дом. Вот возьму и повезу тебя к своим в гости! – выдохнул я. Дуня округлила глаза.
— Обещаешь?
— Я слово своё сдержу!
Она на миг засияла, но потом тень пробежала по её лицу:
— Нет, ты это говоришь, что бы меня утешить. Но сам ты ничего знать не можешь. Когда война кончится? Где ты завтра окажешься? Вот выздоровеешь, покинешь наш дом и забудешь меня…
Она собралась уйти, но я схватил её за руку.
— Да что же ты такое говоришь? Забыть тебя! Дунечка, родная ты моя…
Тут рядом с нами что-то упало, какая-то полочка провалилась от тяжести на пол. Дуня от страха вцепилась в мою рубаху. Руки холодные как лёд! Я начал согревать их своим дыханием. Дуня потянулась ко мне, и мы вновь поцеловались. Странное дело, я в этот миг забыл обо всём на свете! Будто и нет никакой войны, и зимы нет, и деревеньки этой. Есть только Дуня и бесконечность, приятная, светлая и прекрасная.
— Ты завтра уйдёшь от нас? – вернул к реальности её голос. Она что, мысли читает?
— С чего ты взяла, Дунечка?
— Чувствую. Всё равно ты уйдёшь, рано или поздно… А я останусь одна.
— Не останешься! Слышишь, я тебя не брошу одну! Я забегать буду ночью, пока мы тут…
— Опасно!
— Пускай опасно, всё равно видеться будем. А потом писать тебе стану и так мы дотянем до конца войны, а потом я тебя увезу далеко – далеко отсюда, в Белокаменную… Будем ходить по улочкам, держась за руки, и вспоминать как мы тут с тобой зимней ночью сидели и говорили об этом. Ты только не плачь больше, голуба моя.
Не знаю, зачем я говорил ей всё это тогда, сам себя успокаивал что ли. Уверенности не было ни в чём, но словно кто-то сверху диктовал мне, что ей говорить. И одно я знал точно! Я люблю её безумно, как никого никогда не любил и не полюблю уже.
— Я тебе на память хочу кое-что отдать, — вдруг произнесла Дуня и сняла с шеи что-то на шнурочке, — Вот, это иконка Богородицы, нашей покровительницы небесной. Хочу, чтобы она у тебя была. Тебе нужнее, чтобы была защита в бою.
— А как же ты? Не могу я принять такой подарок!
— Можешь! Что со мной станется? А ты солдат, ты Родину защищаешь, а тебя кто сохранит? Молись, да иконочку возле сердца держи. Молитвы то хоть какие-нибудь знаешь?
— Да,- выдохнул я, — Меня дедушка научил в детстве, он всю жизнь тайно верующим был.
— Теперь мне за тебя спокойно будет!- улыбнулась она, — Я пойду, а ты спи, силы тебе нужны.
И в лоб поцеловала. Потрепала рукой мокрую чёлку.
— Жара нет, выздоравливаешь.
И быстро спустилась по лестнице. А я до конца ночи так и не смог сомкнуть глаз.
На следующее утро, только начало светать, я уже засобирался. Дуня меня провожать не стала, только тайный выход из домика показала, там мы простились.
— Я за тебя молиться буду, — прошептала она мне.
Я целовал её холодные пальцы.
— А плакать больше не будешь? – спросил я.
— Не буду!
— Пообещай! Дунечка, не грусти, что бы ни было, не грусти. Помнишь, душа моя, как в той песне поётся? «Грусти тогда с тобою мы не знали, ведь мы любили и для нас весна цвела…»
— Ах, эти чёрные глаза меня любили… — подхватила тихонько она, — Их позабыть никак нельзя, они горят передо мной … Ой, Ванечка! – она порывисто обняла меня, — Я тебя буду ждать! Хоть всю жизнь, если надо! А сейчас уходи, уходи скорее, прошу тебя, не мучай нас!
Я поцеловал её, сказал слова любви, и быстро выбежал из дома в направлении леса. Никого вокруг не было, меня не заметили.
Стёпа как то холодно отнёсся к моему возвращению, словно был не рад. Я рассказал ему о Дуне, про то, что мы любим друг друга, а Стёпа лишь кивнул головой.
— Пойми, она тебя из жалости только поцеловала, а любит она меня! Ну, не обижайся, не обижайся, слышишь? – объяснил я ему. Стёпа поджал губы и ничего мне не ответил. Ни этой, ни следующей ночью я не смог вырваться в деревню к Дуне. А потом нас отправили в другое место, и уже не было возможности попрощаться. «Ну, ничего! — думал я,- Напишу ей письмо». Вдруг, перед самым боем Стёпа показал мне фотокарточку Дуни.
— Вот, я к ней перед нашим уходом из леса забежал, и она мне подарила. Так что не любит она тебя!
— Не может этого быть! Ты что, украл её фото?
— Ах, ты меня за вора принимаешь!- рассердился он, — Сама она мне подарила, сама! И с обратной стороны даже надпись есть!
— Покажи! Живо показывай что там!
— Не покажу!
Стёпа вёл себя как ребёнок, честное слово. Я еле выхватил у него карточку и посмотрел на обратную сторону. «Любимому Стёпе». Как же так? Не успел я опомниться, как бывший друг забрал у меня фото и важно спрятал его в карман. В голове не укладывалось! Всё, что она говорила мне, все её слёзы, иконка… Нет, здесь явно что-то не то! От Стёпы бесполезно чего-либо добиваться, нужно каким — то образом добраться до Дуни и увидеть её, тогда всё станет ясно. Только вот, как и когда? Нам предстояла важнейшая и сложная операция – задержать наступление врага на определённом участке, и силы были явно не равны. Я много молился и много думал о Дуне. Сердцем чувствовал, что Стёпа мне врёт. Но как его заставить сознаться, открыть мне правду? Кто бы мог подумать, что мы вдвоём влюбимся в одну девушку! В самую прекрасную, лучшую девушку на свете…
В этой операции, в этом неравном бою полегло много моих товарищей, погиб и Стёпа. Он умирал на моих руках, и это было страшно. Ранение в живот и я понимал, что шансов нет.
— Ты прости меня, Ванюша… — прерывисто говорил он, — Я ей наврал, сказал, чтобы не ждала тебя, что невеста у тебя в Москве есть. А фото украл и сам подписал его. Вот дурак, да? — усмехнулся Стёпа, — Ты меня никогда за это не простишь…
— Ну что ты, Стёпушка, миленький! Я всё понимаю, я прощаю тебя, слышишь? Не злюсь и прощаю.
— Ваня, только маме моей не рассказывай, что я… — и тут он умолк на полуслове, и его глаза стали словно стеклянные. Я закрыл их дрожащей рукой, и упав лицом на его грудь, зарыдал. Мне посчастливилось одному из немногих выжить в том бою, не получив даже ранения. Я понимал, что это всё защита Пресвятой Богородицы, что по моим молитвам и по молитвам Дуни я остался жив. Стёпа сказал мне правду, и я мог только догадываться в каком сейчас состоянии Дуня. Поверила ему или нет? Хотелось бы думать, что нет. При первой возможности я написал ей письмо, но ответа так и не получил. Сколько я понапридумывал себе, сколько переживал, не зная, что с ней. А когда по воли Господа оказался снова в тех местах, то нашёл их дом пустым и заколоченным. Они куда- то уехали. Добровольно это было или по принуждению — этого я знать не мог. Однако я чувствовал, что с моей Дунечкой всё в порядке. А ещё в тот момент я осознал, что больше её никогда не увижу…


Москва, май 1963 г.

Молодой парень, очень похожий на своего отца, с такими же глубокими карими глазами и тёмно-русыми волосами, пришёл на Тверскую площадь послушать концерт песен военных лет в годовщину Победы. Много молодёжи собралось, у многих в руках были ленточки и букеты тюльпанов. Паренёк покрутил головой и вдруг заметил вдалеке красивую девушку с рыжеватыми волосами и большими чуть раскосыми глазами. Она внимательно вслушивалась в слова песни, глубоко переживая её смысл, её глаза были наполнены слезами. Парень, протискиваясь сквозь толпу, подошёл к ней поближе. Она не видела его, смотрела на сцену и слёзы скатывались по её щекам.
— Вы чего ревёте? – не сдержался парень, и вынув из кармана платок, протянул ей.
Она шмыгнула носом, покачала головой.
— Ну, ну, хватит реветь то! Всё хорошо… Война закончилась и больше её не будет никогда, слышите?!
— Откуда Вы знаете? – девушка повернулась к нему, — Очень бы хотелось, чтобы Вы были правы…
— У меня отец всю войну прошёл и не царапинки! – решил похвастаться парень.
Песня закончилась и все стали аплодировать. Началась следующая мелодия, раздались звуки танго. Это было — « Ах, эти черные глаза…»
— Меня Евдоким зовут, — представился парень.
— А я Иванка, — улыбнулась девушка.
— Можно Вас на танец пригласить?
— Можно. Почему нет? – она подала ему руку.
Многие вокруг танцевали, а эта пара словно не замечала никого, глядя друг другу в глаза. Они чувствовали, что знают друг друга очень давно…