Ареал прайда (Глава 3)

Глава третья отрывок из романа…

Заговор.

Константинополь, начало июля, полдень. С возвышенности береговой кручи человеческому взору открывался вид сверкающего Пантидского моря, в том месте где ровная, песчаная полоса преобразовывалась в изрезанную береговую линию с крупной, белой галькой, не лишенную заливов и бухточек, у порога которых стоят скалы с невысокими, обрывистыми стенами. Их склоны местами покрыты небольшими плантациями смешанных хвойных лесов, сочетавшиеся с можжевельником, бугенвиллии и многих других.

На одной из таких скал с ровной платформой стоит одноэтажный, загородный дом, построенный в римском стеле, с комфортом — выше среднего уровня, его каменные стены окружают со всех сторон обширный, внутренний двор, в центре которого росла старая, финиковая пальма, посаженная за долго до того, как её новый хозяин появился на свет, напоминавшая рослыми ветвями высокий фонтан. Дом состоял из пяти комнат и трёх веранд, одна из них — с видом на море. Стояла постройка в дали от всех остальных, облагороженная небольшой плантацией виноградника, садовых деревьев. Сегодня, впрочем как и всегда на этом месте царила тишина — без суетливого образа жизни, что характерно для мест с городским бытом, это и являлось основным положительным качеством для её постояльцев. Дом принадлежал одному из местных купцов и его юному сыну. Отец сделал все возможное для того, чтобы его потомок с малых лет не только мог получить базовые знания, свойственные на то время, но и получал их со специальным, усиленным уклоном, не обходя курсов точных наук, философии…

В веранду — с видом на море вошел старший хозяин с черной бородкой, по имени Хаим, приятными чертами смуглого лица — с точки зрения женского пола, ростом выше среднего стройным телосложением, в большей степени внешне походившим на человека из светского общества: прямой, открытый лоб; ясный, черноглазый взгляд, а ниже под ним с годами образовались глубокие, вертикальные борозды на впалых щеках, слегка проглядывающие под густой, короткой щетиной на скулах; легкий, летний халат светло-голубого цвета покрывал загорелый торс вошедшего мужчины, обутого в немало поношенные сандалии…

Хаим подал гостям к столу на круглом, бронзовом подносе персики с внушительным кувшином сока давленной черешни, разлил по — чашам; за молчаливой трапезой он любовался морской далью, окидывая царственным взором морскую, прибрежную зону. Спокойный простор водной синевы, где-то очень далеко упирался в край голубого, низкого неба и, пока он наслаждался привычным его глазам видом, в его жизни происходили очередные, важные перемены устроенные им самим. Но основная интрига заключалась в том, что событие было одно, но оно решало сразу два важных вопроса. Первый вопрос — это умирающий пекарь от рук судовладельца. Второй вопрос — это разорившийся судовладелец, душивший несчастного бедолагу шелковым шнуром, пытающегося в предсмертных судорогах тщетно высвободиться из прочной удавки. Тонкий шнур в некоторых местах глубоко прорезал шею, кровавая струя брызгала из прорезанной раны, хорошенько запачкав убийцу. Несостоявшемуся судовладельцу не только предстояло совершить убийство за обещанное вознаграждение другим жидом, но и быть немедленно схваченным подставными обличителями, о которых он не догадывался. Что собственно и произойдёт сегодня, но это будет чуть позже. Долги убийцы обратились в угрозу его семейному быту; но и это обстоятельство являлось хорошо спланированным действием заказчика убийства. Несколько лет назад убийца унаследовал от своего отца ладью и она принесла ему в доход ещё две; убийца хорошо знал купеческое дело, но его безупречная репутация морского волка и преуспевающего торгаша в последняя время оставляла желать лучшего, по причине возникших роковых обстоятельств, вино выгруженное с его судна, по прибытию в родной порт оказалось отравлено, — погибли люди. На первый раз ему удалось чудом оправдаться перед судом и он исправно выплатил семьям погибших огромные суммы, в добавок к этому еще и вынужден был влезть в долги. Но как водится в людской жизни беда редко приходит в дом одна, за ней следом приходит другая, третья и так далее… и спастись от подобного, зловещего рока практически невозможно и, не потому что вас полюбила беда, — нет конечно. А потому что вы, как соперник в коммерции попали в поле зрения неприметному и всюду радушному по жизни жиду. Политически пассивные граждане во все времена — далеко не новаторы, поэтому для узкого круга лиц не представляют должного интереса. Чего нельзя сказать о выше упомянутых жертвах оказавшиеся в обстоятельствах устроенной для них неспешной, поэтапной западни.

Хозяин загородного дома, о котором выше писалось еврей-полукровка, сорокалетний вдовец, по имени Хаим, его отец был римлянином и принадлежал «великому гербу» римского сената, чего нельзя сказать о его матери, мать — обычная иудейка, по имени Цвия. Внебрачные, тайные узы его родителей едва не нанесли по репутации его отцу тяжелым ударом по успешной, политической карьере. Теперь же его отец Иуст давно отошёл в мир иной по невыясненным обстоятельствам в возрасте пятидесяти двух лет в своём, пригородном поместье недалеко от Рима, а мать незадолго до смерти своего возлюбленного тайно бежала из центральной Италии в пригород Вифлеема вместе с сыном, которому было на тот момент два с половиной года. На сегодняшний день, как мы уже знаем Хаим уже и сам является отцом, у него взрослый сын, и ему недавно исполнилось немного немало, а девятнадцать лет. Как-никак это тот, самый возраст, когда кропотливая учеба рано или поздно обязана соприкоснуться с практикой, по мере взросления человека. И вот, совсем недавно он решил, что пришло время начинать реализовывать свои планы, в которые он намерен был вовлечь собственное чадо. Сын был при нём, но занимался своими делами на заднем дворе, погрузившись в хлопоты повседневности. До сегодняшнего дня этот юноша ещё не знал о том, в какие дела предстоит ввязаться, тем более о степени предстоящего риска. Он всё узнает сегодня, но не много позже, после того как его отец в очередной раз взвесит прямо сейчас всё и вся со своими двумя опытными и давно проверенными компаньонами, с которыми он сейчас мирно беседует за столом в веранде, под шум прибоя и не столь редкий крик чаек.

Непродолжительную молчаливую паузу образовавшуюся за столом нарушил ни в меру задумчивый собеседник:

— Хаим, мы не торопим тебя; в любом случае решение принимать тебе. Мы не в праве рисковать жизнью твоего ребёнка. Но, мы все ожидаем успеха от нашего, общего дела и последующих гарантий, на которые так сильно уповаем: что наши планы не потерпят крах и не будут оплёваны безрассудной молодостью твоего сына. И если, ты видишь в своём сыне незаменимую перспективу, о которой я подразумеваю тебе, мы с Самуилом противиться не станем, и, подталкивать к такому решению тоже не станем тебя. Ты сам должен решить… дабы не обрушился весь твой гнев в случае несчастья на наши головы. Но смею тебе напомнить также о том, что это твоя была идея. Я узнал о ней.от тебя ровно пятнадцать лет назад и, как видишь и помнишь, я дал тебе своё согласие. Я сдержал данное тебе слово. Ты не испытывал нужды ни в чём, твой сын полностью был в твоём распоряжении. Ты уделял ему массу времени, вложил много сил, не только как хороший отец, но и как учитель. Мы тратили на тебя столько денег, сколько ты испытывал в них нужды. Теперь же, по-праву желаем ожидать от твоего сына причитавшееся нам плоды. А плоды эти очень дорого стоят. И я, Рафаил, — гость не сводя глаз с Хаима, указал пальцем на собственную грудь, убедившись в том, что хозяин, по-прежнему внимательно следит за сутью разговора, продолжил, — со своим компаньоном Самуилом не хотим потерпеть фиаско. Мы готовы с ним перестраховаться и подождать ровно столько, сколько того потребуется. Вот такой тебе наш ответ будет.

Даже теперь Хаим оставался непоколебим. Незаурядная твердость его характера оказывало необъяснимое магическое притяжение, в том числе и на людей из очень близкого круга. В последнюю минуту, окажись кто в его ситуации, не раз меняли свое решение и отступались. Но в виду того, что Хаим умел досконально просчитать все возможные варианты соперников, стоял на своем и выигрывал, на удивление тем, кто не верил его возможностям. Паруса небольших рыбачьих лодок идущих к берегу от самой кромки дальнего горизонта, то и дело попадались ему на глаза и спустя какое-то время вновь скрывались из виду в дальнем, морском мороке. Хаим смотрел на море, скрестив на груди руки, вольно рассевшись на стуле вытянув вперёд ноги, облокотившись всем своим весом в спинку стула. Конечно он внимательно выслушал своего друга, соратника, который с такой трепетной заботой проникся в его давние идеи и переживал о его сыне, хотя был абсолютно чужим для него человеком. Но его сегодняшняя непоколебимость, теперь была лишь хорошо им замаскирована и находилась в нём глубоко внутри. Отпустить в таком возрасте своего сына в Рим и быть далеко от него, не так просто отцу, который вложил в него всё своё будущее и будущее своего народа. Тревожно промчавшиеся в голове одному ему известные мысли заставили Хаима подняться с места, пройти немного вперёд к самому краю веранды. В шаге от невысокой, каменной ограды он остановился, навалился на нее локтями. Хаим в очередной раз осмотрел обширные просторы спокойного моря, после чего притупил взор и с небывалой пристальностью всмотрелся в дно крутого склона, на краю которого стоял его загородный дом. Образовалась очередная пауза. Каждый из присутствующих был занят тем, что каждого из них волновало больше всего; а именно, какое решение примет Хаим, перенесёт ли он на более поздний срок, или..?

Наконец, Хаим тяжело вздохнул, подобно мученику сумевшему выгнать из соей груди одному ему известного зверя, после чего развернулся к собеседникам лицом, посмотрел на них тем, открытым взглядом, которым обычно хотят пронзить человека насквозь, и, не найдя в них противоречий, он духовно окреп, потому как глаза собеседников, по-прежнему светятся гостеприимным океаном общих интересов.

— Промедлим, наверняка себе дороже выйдет, — не скрывая угрюмого вида, Хаим, как не в чем не бывало продолжил делиться собственным мнением:
— Царица Славии молода, красива — у каждой женщины могут быть свои тайны на личную жизнь; и подобные тайны рано или поздно, обязательно должны будут увлечь её в мир иллюзий, в погоню за призрачным счастьем. Нам ли не знать?! Молодость — она для алчущих жизни, прохладным родником среди горячих песков пустыни. Вопрос всем нам: что она выберет живя в изобилии уготованного для нее оазиса? Послушание к мужу, любовь к своей родине или, те советы, которые должны будут умело навязываться в её строптивый, женский рассудок? Да, мы хорошо подготовлены, но не стоит забывать и о том, что и для Ирины нашлось немало достойных преподавателей. За её персоной ведётся неустанный контроль. Царей и правителей, как выяснилось — проще убить, чем заставить их играть в нашу игру. Но, как показал опыт, от этих убийств, нам нет никакого проку. Мы все прекрасно знаем о том, что времени осталось совсем немного, всего год. Год — это всего ничего, до того как Ирина с мужем посетят Рим и, всего на один месяц. Ме-ся-ц! У нас всего один месяц. Другого шанса у нас не будет. Все наши старания могут перехватить другие персоны, упускать такой шанс нам нельзя. Попробуем овладеть Славией через тайные, любовные связи, а если подберёмся к ней, подберёмся и к золоту и ко всему остальному. Нет. Нет. Нет. И ещё раз — нет. Медлить нельзя. Или мы вступаем в иргу или, — давайте распрощаемся с нашими планами навсегда. Следующие олимпийские состязания могут пройти в Риме очень и очень нескоро, а за этот срок Ирина успеет обрасти своими причудами, тайнами без нашей помощи.

На этой фразе Хаим задумался, скрестил на груди руки и медленно походил по кругу, раздумывая при этом о каждом высказанном слове. Не найдя никаких противоречий в своей логике, он продолжил:

— О вашей решимости, я промолчу, други мои; а вот о своей скажу так: да, я согласен пожертвовать своим сыном на благо нашему народу. Теперь, если и вы полны той решимостью, какой обладаю я, то пора познакомить моего сына с будущим любовником царицы. Пускай мой сын его курирует в советах, ведёт в нужном направлении. Это, если конечно всё у них сложится там? Пора и мне взглянуть на эту личность. Прошло почти семь лет, я давно его не видел. Вы готовы мне организовать с ним встречу? Прошу понять меня правильно, я должен обязательно поглядеть на него ещё и ещё; надо сделать так, чтоб какое-то время он был у меня на виду. Пускай он поработает в моей будущей пекарни. Если я почувствую в нем хоть какую-то угрозу для своего сына, знайте: я не отдам его в устроенное нами политическое игрище, как бы вы мне этого человека не рекомендовали и советовали, я останусь при своём мнении.

Выслушав желание Хаима Рафаил притупил взгляд, с выражением лица исключительной сосредоточенности нагнулся вперёд, налег локтем на край стола. В диалоге собеседников образовалась очередная, небольшая пауза. По глазам Рафаила Хаим с легкостью читал уготовленные для него мысли, но предпочел не опережать события собственными домыслами.

Сгребая указательным пальцем крупную борозду пота нависшую над бровями, Рафаил тихо заговорил:

-Организовать тебе встречу с нашим кандидатом, это пару пустяков. Но, я хочу тебе напомнить о том, что все будущие случайности, которые могут произойти в Славии и Риме, могут убийственным образом сказаться на каждом из них. Нельзя, чтобы вас видели вместе, нельзя. Они должны быть абсолютно чужими людьми друг для друга, до определённого времени разумеется. А вот что касается твоего недоверия к нашей кандидатуре, так и у нас есть доля сомнения в обещанном нам успехе твоего сына. И если мы не научимся понимать друг друга и ценить личные старания с возможностями до конца реализации совместных планов, то можно уже смело считать известную нам миссию наполовину провальной. Чрезмерная эмоциональность тут не к чему, один вред от неё; пора бы всем нам в этом уже убедиться как следует. Да и не стоит так нервничать. Могу тебя Хаим успокоить в этом. Этот юноша подготовлен ничуть не хуже твоего сына, возможно и то, что в некоторых вопросах он легко даст твоему сыну фору, и скорее они смогут дополнить друг друга, нежили навредить себе. Поэтому, Хаим, пригласи сюда своего сына, мы хотели бы взглянуть на него, когда вернёмся с Самуилом в твой дом с короткой прогулке к обеду, и поговорим с ним за столом. Пора тебе сказать ему, что настал час покинуть родовое гнездо. Рафаил посмотрел в глаза Самуила и указал слабым жестом руки ему на выход, при этом сопроводил свою просьбу жалобой о солнечном пекле и духоте:

-Нет, это просто кошмар какой-то, солнце который день непросто греет летний воздух, а жжет его, хочу окунуться немного в воду, пойдём.

Два гостя встали и не торопясь направились к морю, спустившись к берегу, они направились медленными шагами вдоль самой кромке морского прибоя, в сторону скалистого, небольшого утёса. Там они и вошли в воду… А позже обсудили на берегу некоторые вопросы, о которых требовалось заговорить с сыном Хаима.

Через пару часов они вернутся обратно с одной, единственной целью: принять окончательное решение, связанное с внедрением молодого юноши в ту игру, в которой никто иной, а именно проигравший заплатит своей жизнью и, очень даже возможно — не только своей.

А вот и он — Михей, молодой юноша, черноволосый, ничего необычного в его внешности нет, он не красавиц, но и не урод; невысокого роста, можно сказать чуть выше среднего, тело худощавое, лицо овальное, нос дугообразной формы, губы тонкие, глаза с глубоким, вдумчивым взглядом…

Встретившись за обеденным столом в полном составе, первым заговорил с Михием отец:

— Подумать только, как быстро летит жизнь в этом мире для человека, у которого есть всё — прошлое, настоящее и даже неизведанное им некое будущее, в которое он пытался заглянуть сквозь толщу грядущих времён, опиравшегося не на свои амбиции и силовые возможности, коими пользуются рабы, а на талант своего будущего рода, всюду стремящегося познать вкус плодов взращённых на древе неизведанных знаний.

Речь родителя Михею показалась предвестницей очередного тоста, по крайне мере о начале празднования праздника, о котором он не знает.

Михей пробежался радостным взглядом по сидевшим за столом гостям и с тем же выражением на лице обратился к отцу:

В честь какого события будет первым твой тост?

-Увы, сын, я тебя разочарую — тоста не будет. Если так хочешь, то он уже прозвучал… Это моё тебе напутствие, для твоей будущей дороге, в которую тебе очень скоро предстоит отправиться. Тебе предстоит покинуть родительскую опеку в самое ближайшее время. Мне очень жаль; жаль с тобой расставаться; потому как, я не разлучался с тобой практически не на один день. Я хочу, чтобы ты понял это: ты очень дорог своему отцу, который вложил в своего сына всё для воплощения нелёгкой миссии, причём — довольно опасной.

Хаим на миг задумался, неглубоко вздохнул, посмотрел на сына и вновь заговорил с ним.

— Вот ответь мне, Михей, какой толк охранять своё семя, каким бы оно сладострастным на вкус не было, если его не вкусят нуждавшиеся в нём? Кто о по достоинству оценит плод моих стараний? Каждый раз я не перестаю задаваться одним и тем же вопросом: что будет, если это семя не бросить в гумус или, если его не «втоптать» в прах? И вот что для меня обиднее всего, сын, так это то, что, если я не сделаю этого, оно непременно погибнет, не взойдёт. Более того, скажу: я не хочу уповать на сытый желудок людей, взявших на пробу плод моих трудов, дабы не разочароваться в их мнении.

Не так давно, по характерному поведению отца Михей стал понимать, что его родителю есть о чем с ним поговорить; в последнее время сын уже не раз познавал на себе тяжесть тоскливого, отеческого взгляда, при какой-нибудь, ни к чему не обязывающей встрече в редких для обоих минутах безделицы, а то и вовсе проводит грустными глазами в спину мимо идущего сына, но по каким-то, необъяснимым причинам откладывал на потом и, уж совсем не ожидал Михей того, что этому непростому разговору, по — душам, суждено будет состояться сегодня. Михей вновь осмотрел друзей отца, молча сидевших за столом на против него, опустил взгляд, немного подумал и поблагодарил отца за его заботу.

-Отец, не терзай своё сердце, я не испытывал нужды практически не в чём, всё что мне требовалось, у меня было всё. Мне не на что жаловаться тебе. И не мне говорить о том, что воля моего отца чужда его сыну. Зачем зря терять время на то, чтобы оправдаться передо мной. Отец, тебе не стоит со мной говорить так, чтоб его сыну становилось понятно, что его отец вынужден подбирать нужные слова, словно вор, который хитростью пытается отпереть чужой замок отмычкой. Не веди себя так, я не осуждаю и никогда не стану тебя осуждать за то, что б не случилось. Всё что тебе требуется взять из сундука, знай, положено тобойбери и пользуйся.

На этот раз Михей счел нужным быть более убедительным… Невероятным, преданным хозяину щенячим взглядом сын всмотрелся в глаза отца и после некоторой паузы вновь произнёс, — отец, теперь ты меня понимаешь?

В уголках глаз Хаима блеснули крошечные слезинки, вспыхнули и пропали словно отразившийся луч солнца коснувшийся на миг низкой, морской волны. Он ощутил такое чувство, будто невидимый ему демон проник к нему в грудь, рядом с сердцем держит раскалённую сталь и оно предчувствуя скорую муку гулко отстукивало бьющиеся ритмы подобно тяжелому, кузнечному молоту. Слова сына тронули его душу. Хаим хорошо понимал, что возможно не увидит больше своего сына никогда, как только он переступит порог родительского дома.

Хаим вышел из-за стола, ему показалось, что в эту минуту он не сумеет сдержать в себе слёзы, подошёл к окну и смотрел какое-то время на море и, когда почувствовал что боль в душе немного отступила, повернулся лицом к сыну и заговорил с ним вновь.

-Я хочу, чтобы ты понял, Михей. Тебя могут убить, — на этот раз голос отца источал сожаление, а те ещё не высказанные мысли, которые он намеревался озвучить сыну, причиняли ему адскую муку, — и скорее не так я выразился: не могут, а точно — убьют. Это, если, хоть как-то ты себя проявишь там неосмотрительно. Тебе предстоит первому подумать над тем, как опрокинуть трон Рима для того, чтоб раскачать трон Славии, не имея при этом себе в помощь армии и каких-либо, других войск. Для этого тебе предстоит научиться использовать врагов Рима в своих интересах, при этом никогда не став их настоящим другом. У тебя не должно быть друзей там, кроме мнимых союзников, которые должны будут помогать тебе добиваться только твоей цели, пренебрегая и по пиная в нужное время их интересами. Но и этого никто не должен знать. У тебя должна быть одна цель — уметь пользоваться этими врагами, которые время от времени появляются у власти и, только во благо нашему народу. Другие народы с их лидерами не должны заслуживать твоего внимания, какое бы место в обществе эти народы не занимали. Наоборот, используй всё их влияние и силу на вовлечения нашей духовной теории. Твоя скромная деятельность должна заключаться в уничтожении их собственных традиций, политики и культуры. И когда научишься говорить громко, с восторгом перед лицом всего обречённого народа о их национальной культуре — души её, при этом восхваляй её. Также говоря о политике — ломай, круши её, используя весь потенциал этих же народов им во вред. И самое главное, ты должен будешь научиться сам подменять труды былых европейских летописцев на достойный труд людей из нашего племени и очень даже возможно — учить их тому, что будешь знать сам.

Михей вдумывался в каждое сказанное слово, которое он сейчас услышал и ему трудно было понять сам мотив побудивший огласить для него подобное желание его родителем. Состоявшийся с отцом разговор, завел Михея в некий, душевный транс от через-чур откровенной речи отца.

Хаим же, напротив был полностью сосредоточен на своём сыне, он не спускал с него глаз и ждал от собственного чадо дальнейших вопросов, которые естественным образом могли родиться в его голове. И не понукая сына в скорых вопросах стал терпеливо дожидаться дальнейшей беседы, инициатором которой на этот раз должен был стать его сын. За столом никто не проронил ни слово, гости сидевшие за столом ели долму, пили небольшими глотками молодое вино и внимательно следили за разговором родственников.

Рафаил взглянул на Михея и обратил внимание на то, как тяжело достаётся усвоить разговор юноше, который только что состоялся и решил прекратить дальнейшею дискуссию, по крайней мере на сегодня.

— Полагаю довольно уже,- встрял с видом небывалого равнодушия Рафаил, как будто этого разговора и не было, — завтра продолжим. А на сегодня Михею следует подумать над тем, над чем ему предстоит долго ещё поразмыслить как следует.

Рафаил вновь посмотрел на вдумчивого Михея; убедившись в собственном намерении, заговорил с ним вновь:

-Правильно я говорю, Михей, или нет?

Михей провёл ладонью по вспотевшему лбу, на сей раз он не знал что ответить, притупил взгляд, а затем еле заметно покивал головой.

-Пожалуй — да, чем нет. Вы правы, дядя Рафаил, так будет правильнее.
-Вот и молодец. Подумай, Михей, как следует над тем, что сказал тебе отец, а завтра продолжим. Я хочу тебе Михей ещё вот что сказать; пожалуйста, постарайся запомнить мои слова, когда будешь терзаться противоречивыми сомнениями, которые будут обязательно происходить в трудные минуты в твоей жизни, и возможно тебе это когда-нибудь пригодиться и нашему народу. Но я хотел бы сказать тебе это прямо в глаза, подними их и посмотри на меня.

Михей подчинился, Рафаил встретился с печально-загадачным взглядом юноши, выдержал короткую паузу, глубоко вздохнул, медленно выпрямил перед собой руку, указывая ею словно посохом на грудь Михея.

— Вижу, вижу, ясно вижу, Михей то, как терзает и съедает совесть тебя изнутри; возможно тебе стыдно за своего отца, но, я хочу оправдать его немного, а остальное возлагаю на твоё личное мнение; ты должен будешь дать оценку его цели и на его некоторые взгляды на жизнь, не выслушивая более ничьих советов после того, как услышишь от меня вот что.

Михею легче давалось переносить домашний смрад знойного воздуха, нежели паузы разговора старших, являвшиеся для юноши предвестниками непростой дискуссии.

Собравшись с мыслями, Рафаил немного склонил голову, почесал лоб, затем вновь вздохнул и тихонько заговорил.

— Михей, жизнь — как спесивый, неоседланный конь бежит быстро — быстро мимо идущих зевак вдоль дороге, но повезёт он того, кто способен оседлать гончее, рысака бестье и, никак-нибудь, а на ходу, с ходу. Дряхлым и старым прохожим не имеющим резвой прыти — не под силу уже овладеть такой тварью. И, именно поэтому мне очень хотелось бы, чтобы ты, нам, старикам предоставил решать самое малое: указывать верное направление такому как ты — путнику. Это если потребуется? Полагаясь на свой богатый, жизненный опыт, мы поможем указать тебе на менее опасный путь к твоей, очередной цели. Разумеется такие цели должны быть сопоставимы твоим возможностям.

***
Вечер того же дня на углу главной улицы торгового порта Константинополя начался так.
Солнце зашло за горизонт и алый закат медленно гаснул в уже серой, низкой кромке летнего неба. Лай собак по вине запоздалых, редких прохожих иногда будоражил округу, потом затихал, а их неожиданно прекратившуюся перебранку тут же насыщали душный воздух сверчковые трели.

Кулаком, со всего маху, несколькими сериями ударов в дверь пекаря не без свойственной нагловатости постучал средних лет сопровождающий слуга Хаима, за спиной которого стоял и сам хозяин. При первом шорохе дверного запора с внутренней стороны слуга Хаима прекратил колотить в дверь. Дверь открыла с бледным лицом, наспех размазанными под глазами слезами молодая сирийка в хиджабе лет тридцати жена пекаря с очень приятными чертами лица и такими же красивыми, традиционными для востока широко открытыми, карими глазами, выражавшие безмолвным криком всё её внутренние состояние.

Показавшаяся хозяйка в дверном проёме держала в руке небольшой, медный светильник, состоявший из неглубокой, круглой чаши с длинной, тонкой ручкой. Яркое пламя без особого труда помогло ей распознать еврея-кредитора стоявшего в шаге, за спиной слуги. В своё время он не раз выручал деньгами ее мужа. Муж сирийки — это тот самый наемный «судовладелец-убийца», душивший шнуром хозяина пекарни; про эту историю с убийством писалось в строках начала истории.

Итак, открывшая дверь Суфия сделала шаг вперед, а первый кто к ней стоял сделал шаг в сторону, и, принялась насторожённо всматриваться в лица запозднившихся визитеров. Их было двое. Ступивший в сторону от огня, это слуга, по виду ему можно было дать не более сорока пяти лет. Он стоял перед ней в богатом халате. А второй при появлении огня ступил пару шагов в сторону. Внешний вид лица слуги оставлял желать лучшего. Во всяком случае черты его худощавого лица вызвали у женщины отвращения. Обычно про такие лица люди говорят не лицо, а рожа. Нос большой и острый, губы практически отсутствовали, голова косматая, а глаза выражали откровенную плутоватость. Лицо этого человека выражало излишнюю самонадеянность и не только сейчас. Этот человек обладал невысоким телом, но хорошо развитой мускулатурой. А вот того кто ступил в сторону, Суфия узнала в нем бывшего кредитора мужа и, как только он понял, что женщина его не только видит, но и признала, произнес:

— Мне нужно поговорить с вами, — как можно любезнее постарался выразить просьбу Хаим, потом добавил, — Ас-саляму алейкум, — что на арабском звучит «Мир вам» или «Мир с вами».

В ответ женщина ответила тем же и зная предмет визита стоявших людей у ее дверей, заговорила первой:

— Разве вы не знаете, Хаим, что мужа забрали? Его нет дома. — Не без изумления ответила хозяйка. — А я не имею возможности беседуя с вами решить вашу проблему.
— Да, это может и так, — согласился гость равнодушным голосом, — но лучше бы было впустить меня в дом обсудить некоторые нюансы, касающиеся не только долга, но и сроков его отдачи, — многозначительно склоняя голову с легким покачиванием, тихонько договорил себе под нос еврей.

Решимость не званного гостя заставило женщину осмотреть не без тревоге в душе пустые окрестности собственной улицы. Убедившись, что кроме ее вечерних визитеров больше нет никого, указала им рукой на вход. Двое мужчин незамедлительно последовали за хозяйкой. Та, провела их без всяких церемоний во двор и усадила на ковер, а сама стала с повинным видом недалеко от приглашённых.

— У меня ни так много времени, Хаим. Говори по сути, — несмотря на отчаянное положения мужа, женщина как могла строго донесла свою просьбу обоим посетителям.
— Вот две расписки твоего мужа, — ни как иначе, только для насмешливой издёвки, вдобавок сказанному с видом глубокого сожаления еврей полез рукой в сумку, вынул их и положил перед собой.
— Да, я знаю о долге моего мужа перед тобой, а также о сроке его погашении, — ответила без малейшего сожаления женщина.
— Нет, меня это конечно в какой-то степени радует, что ты помнишь о долге, — на этот раз голос еврея источал не такую твердость как прежде; теперь в его словах вместо твердости ясно доносилось слуху подавленность и сипатость. — Но это еще не все. — Еврей спешно опомнившись от безмятежности непокорной женщины продолжил давить аргументами на явное положение должников. — Ты наверно не в курсе, что ваш долг с мужем превышает раза в полтора все нажитое вами имущество.
— И это я знаю, Хаим! – Подтвердила Суфия вновь, как и первый раз без всякой доли сожаления. — Так нужно было поступить на тот момент. Да, мой муж нуждался в дополнительной коммерции. Но, как мне известно на все воля Аллаха! Так чего же ты хочешь? Зачем явился? Тебе ли не знать, что в моем доме нет больше денег. Все что у нас осталось, это дом, где я живу.

Хаим благоговейно поглядел на хозяйку.

— Все в руках всемогущего Аллаха, Суфия, я знаю это. Не стоит тебе мне про это напоминать лишний раз. У тебя есть не только муж, но и дети, которых нужно кормить.
— Хаим! – Произнесла голосом властительницы хозяйка, — мы заняли у тебя денег, на которые мой муж купил два торговых судна, и они насколько мне известно уже принадлежат тебе.

Разведя руками Хаим подтвердил оправдания Суфии, и все же не поднимая глаз добавил, — я вынужденно принял эти суда, потому как понимал, что покрыть долг полностью твой муж не сможет. По той цене, по которой он их покупал, мне они ни к чему, я оценил их немного дешевле. А ведь деньги давались мной вам под проценты. На сегодняшний день они составляют уже чуть ли не четвертую часть самого долга!

— Я начинаю тебя понимать, Хаим! Ты хочешь снять с нас шкуру. Уверена, и это для тебя покажется мало.
— Что ты! Что ты, Суфия! Зачем ты так плохо обо мне думаешь? Неужели я уподобившись волку выгрызу человека до голых костей ?! Напротив, я намерен склонить тебя к продуктивному диалогу, от которого непременно будет больше пользы, чем упрекать друг друга в бесчеловечности.

— Время позднее, Хаим. Поэтому не тени его, если есть что сказать, говори, а не ходи вокруг да около.
— О, да, Суфия, — важно покачивая головой согласился еврей, — ты права. Конечно у меня есть тебе что сказать. И это, верь мне, будет выгодно нам обоим. Ты отдаешь мне пекарню, что в порту, а я почти забываю про второй ваш долг и непогашенные проценты с первого займа.

Суфия предчувствовала назревающий шантаж и поэтому уже не так твердо, и немного теряясь под взглядом опытного в подобных разговорах еврея, заговорила с ним более уступчивым тоном.

— Хаим, мы не снимаем перед тобой свою ответственность долга. И, тем не менее, я чувствую, что ты чего-то не договариваешь.
— Ой ты! Ах ты! — с ироничным видом заигрывая должницу Хаим едва не расхохотался ей в лицо, но вместо этого на через мерную женскую догадливость не отрываясь от ковра шутливо поёрзал задом из стороны в сторону.

— Твоему мужу предстоит шесть лет провести в каменоломне, а к тому времени проценты по первому долгу вырастут в разы. Я мог бы к пекарни востребовать вашу землю, которая составляет ни много ни мало, а целых десять десятин. Но имея к вашей семье некоторую привязанность, я не стану её требовать у вас. Должны же вы на что-то существовать?! Но…, — чуть замешкавшись, с деловитым видом на лице Хаим наконец внёс ясность своего визита, — взамен от вас с мужем, хотел бы получить пользу, которая бы заключалась вашим трудом на моем скромном производстве.

— То есть, — не сводя возмущенного взгляда с гостя обратилась за разъяснением Суфия, — ты хочешь моего мужа с прибытием в дом из каменоломни превратить в раба?
— И тебя тоже, Суфия. Тебе с ним предстоит отработать у меня ровно столько, чтоб покрыть весь долг. Ты будешь работать у меня за еду, другие привычные твоей семье излишества станут не по карману. По моим преждевременным подсчетам, это где-то займет всего-то не более пяти — семи лет. Вот собственно и все. Поверь мне, это гораздо лучше того, что могло бы вас ожидать, если бы я набрался смелости востребовать с вас весь долг немедля, в полном объеме; тебе бы пришлось уже вчера, а не завтра продать все и жить на улице с детьми. Так что смотри, у тебя все еще есть очень большие шансы, при первом мраке холодных ночей прижиматься к бродячим собакам. А главное, — все это без малейшего шанса на возврат к былому образу жизни.

— Выслушивая тебя, Хаим, смеяться хочется мне, от того, как ты умело себя заботливым благодетелем передо мной выставляешься. Мой тебе совет: поубавь пыл своему великодушию.

Хаим с грустью на лице, внимательно всмотрелся в лицо должницы; сознавая сложившуюся ситуацию, в которой оказалась Суфия чувствовал себя настоящем хозяином в её доме. Еврей осмотрел под собой ковёр и молча развалился на нем навзничь, будто снимая пробу спального ложа. Подперев голову рукой, Хаим принялся осматривать хозяйку. Глаза его начинали извергать то жар, то застилаться бледным туманом, а кожа на лице багроветь.

— Для рабов, Суфия, я нахожу тебя ещё слишком привлекательной. Поэтому, у тебя есть выбор: либо всё, по-моему, в моём доме, либо тоже самое, но с рабами — в тёмных, сырых подвалах. Утром, сюда явится судья. От него ты узнаешь, что тебе придётся вернуть мне долг сполна, и если ты по известным мне причинам не сможешь выплатить обещанного, я в праве тебя продать в гарем или распоряжаться тобой на своё усмотрение. Также, мои права распространяются и на твоих дочерей. Сейчас же, я хочу решить, продать тебя или оставить себе? И именно поэтому я хотел бы узнать цену своего товара.

Не без того бледная Суфия стала ещё бледнее, недавно ее взгляд извергал женскую непокорность, теперь же угас и источал отчаяние, страх отнял последние силы, ноги подкосились и она не желая того невольно оказалась перед Хаимом на коленях; низко склонившись вперёд, крепко сжала кулаки и скорее от неуемной душевной боли стала растирать их чуть ли не до крови о ковер. Словно раненая тигрица Суфия извивалась от адских предсмертных мук, молча прижимаясь то левой, то правой щекой к ковру и тихо, не издавая ни единого звука извергала на него горячие ручьи слёз.

— Довольно, Суфия! — угрожающим тоном скомандовал еврей. Если это всё, что ты можешь, я продам тебя рабовладельцу.
— Чего ты хочешь? — несмотря на причиненную евреем душевную муку прозвучал твёрдый голос женщины.
— Подойди ко мне.

Суфия покорно встала, сделала несколько шагов и остановилась на расстоянии чуть дальше вытянутой руки от Хаима.

Еврей посмотрел на слугу особым, сверкающим, злобным взглядом, подобным доминирующему в стае зверю, отстаивающий свое право… Слуга расценил это как команду и незамедлительно вышел. Оставшись на едине, Хаим продолжил:

— Теперь повернись медленно, — со стороны, возможно это выглядело как просьба, но не для женщины; слова исходившие с уст еврея были сопоставимы команде, поданной пока ещё не агрессивным дрессировщиком, по мере своевременного послушания…

Еврей осмотрел её со спины, и на этот раз кровь ударила ему в голову: её безупречная осанка, прямые плечи, узкая талия с массивными ягодицами и тяжелыми бедрами в буквальном смысле слова сводили его с ума. Со стороны было видно, ещё немного и он лишится рассудка.
— Довольно. А теперь стань ко мне лицом.
Суфия развернулась.

— Подойди ко мне ещё ближе, я хочу попробовать тебя.

Женщина выполнила и эту команду. Ступив еще чуть ближе, на сколько это было для неё возможно.

Еврей протянул руку, уперся ладонью в её бедро. Движениями верх, вниз он хотел понять подходят ли они ему по форме? Упругие ли они или рыхлые, как у старух?
Бедра женщины оказались неправдоподобно упругими, несмотря на её зрелый возраст. Чего собственно Хаим и желал, его желание оправдалось — Суфия была в самом что ни на есть в соку.

— Иди, оденься, как для мужа.

Женщина не поворачиваясь к Хаиму спиной попятилась назад, потом развернулась и ушла. Убедившись в том, что двери детской комнаты закрыты, направилась через двор к той, где была её с мужем спальня. Там зажегся огонь, и вот через какое-то время она показалась в тех же дверях вновь, спустилась с крыльца на двор одетой с головой до самых кончиков ног в прозрачную длинную шаль ярко-оранжевого цвета с тонкими золотыми цепями на ступнях.

Суфия стала посреди двора. О внутренним чувстве стыда не могло быть и речи, по крайне мере о видимом облике его проявления. Прозрачная шаль выдавала все подробности женского тела: худую шею, хрупкие плечи, опрятно поднятую упругую грудь, такую же изящную тонкую талию и то, что ниже под ней, даже маленькую родинку на одном из её пышных бедер. От Суфии разило очень лёгкое, влекущее к ней ароматное благовоние.

Хаим прикрыл глаза, слегка задрал голову и несильно потянул носом воздух.

— Что изволит мой господин? – чуть склонив голову, услужливым тоном обратилась Суфия…

Хаим протянул руку, в знак того, чтоб она стала ближе,
Суфия поданный жест расценила правильно; она понимала, что расторопность будет играть в ее пользу, поэтому с небывалой лёгкостью, словно пламя подхваченное ветром предстала перед ним.

Еврей, не подымаясь с ковра, сидя, осмотрел её ещё раз. Гладкий, невесомый глянец шали добавил стоявшей перед ним женщине изысканность, всякий раз испытывающая рассудок мужчин страстным, притягательным чувством вожделения. Хаим потянулся к черному, заросшими волосами лобку и, как по волшебству до не узнаваемости изменился в лице, ровное дыхание сменилось на прерывистое, к горлу подкатил сухой ком, сосредоточенный взгляд залился блеском, а его ладонь совершала незамысловатые вращательные движения. Пальцы Хаима ощущали грубоватые кудри густых, лобковых волос. Насладившись… и убедившись в покорности стоявшей перед ним женщины, Хаим на какое-то время запустил руку ей между ног, их взгляды встретились. Некогда тоскливо-затравленный взгляд Суфии источавший уныние, теперь же обрел свет; блеск крохотных, мерцающих огоньков выдали глубоко спрятанные потайные желания, желавшие одного — похоть и страсти… кровь её буквально вскипала, что было очень заметно по характерному вздутию вен на открытых участках шеи. Хаим улавливал едва различимые слухом звуки чувственного стона, слабо доносимого неровным дыханием стоявшей перед ним Суфии. — Ну что же, пора, — мысленно дал сам себе он команду. На этот раз нисколько не церемонясь взялся левой рукой за верх женского бедра и грубой силой потянул его на себя, женщина повинуясь усилию ступила еще ближе, на сколько для неё было возможно. В тот же миг, без через мерных усилий его правая ладонь словно мечущая рыба проникла по самое запястье в запретную зону, растолкал легкими движениями округлые, тяжелые бёдра и принялся аккуратно массировать женский половой орган, степенно, возвратно-поступательными движениями продавливая боковым краем указательного пальца половые губы. Вскоре он заметил, что манера движений женского таза движется навстречу его слабым усилиям; поначалу женщина попыталась делать чуть заметные попытки подтянуться на носочках немного в верх, потом она робко подсаживалась на его пальцы, но через какое-то время потеряла над собой контроль и уже пренебрегая прежней осторожностью стала пытаться захватить их бедрами на самом пики спуска так, что они с легкостью проникали в теплую вагину: — «Да», — пронеслась мысль в голове Хаима: — «Суфия пытаться предугадать, поймать тазом такт движения моей ладони», — не было никаких сомнений, тонкая ткань пропитала, Хаим почувствовал на пальцах первую влагу.

— А теперь я хочу, чтоб ты танцевала. Станцуй. Ты знаешь танцы?

Суфия, не осмелившись вслух вымолвить слово, потупив взгляд, едва заметно кивнула головой, и почти сразу словно опомнившись от глубокого сна дала ответ таким тоном, каким обычно говорят с хозяином рабыни или рабы:

— Я знаю и не плохо владею египетским стилем, персидским, — глядя в лицо еврея взволнованно ответила женщина.

Хаим сунул расписки в сумку, затем всмотрелся в глаза должницы и тихо произнес, — ну что ж, раз так, попробуй, удиви меня скромно, а лучше, — Хаим поспешил поправить себя и, уже с улыбкой показал наглядно, сомкнув у прищуренного глаза указательный с большим пальцем до промежутка узкой щели, — чтоб слегка взволновало; вот так, чуть-чуть.

Суфия ступив несколько шагов назад, подняла высоко руки над головой и не сходя с места сделала одной нагой полшага вперёд, приподняв туже, полусогнутую ногу бедром, чуть ниже уровня поясницы. С гордо поднятой головой танцовщица начала вращать кистями рук, как бы изображая ими свет звезд. С них, волнообразные движения словно змеями устремились на локти, а от них к плечам, тело как-будто завилось на ветру пламенем, перескакивая с живота, талии на другие части тела. Тонко уловив такт ритма, женщина чаще сосредотачивала игривые движения на бедрах, поворачивая их вперёд и назад, описывая ими полукруг. С обратными шагами Суфия приседала, становилась на одно колено, а другая нога выставленная вперед делала те же движения бедром, подтягивая его вверх и резко сбрасывала вниз. До страсти волнующий мужскую душу танцевальный ритм танцовщица какое-то время сохраняла на верхней части туловища, лихо выписывая быстрые восьмёрки, своевременно перераспределяя змеевидные волны обратно на руки и гибкие кисти. Не прекращая танец женщина медленно подходила все ближе и ближе к сидящему на ковре Хаиму. В полшаге от него танцовщица широко раздвинула ноги и медленно, глубоко прогнулась назад. Пластика её тела легко позволила упереться руками в пол. Живот женщины плавно забился прежними волнами. Перед лицом Хаима оказалась самая важная интимная часть женского тела. Чёрные волосы лобка возвышались над ближнем краем смуглого живота и тонкой полоской покрывали остальную часть женской промежности. Не в силах противостоять желаниям угодить нахлынувшим чувствам страсти, собственной похоти, Хаим задрал нижние края невесомой шали, брови его изумлённо приподнялись, а со лба покатились крупные капли пота; в помутневшем рассудке, крутя головой тихо, невнятно забормотал,- «гевалт, хатан бич», — и обеими ладонями прикоснулся к половым губам, уподобившись эмотивному, ранимому душою садовнику, трогающий бутон распустившейся на его глазах розе, покрытой каплями утренней росы. Танцовщица словно по команде замерла и немного подалась телом навстречу партнёру. Хаим припал лицом к интимному лону, вновь хотел было что-то сказать, но не смог, в каком-то необъяснимом неистовстве он наслаждался запахом ароматного женского тела, иногда тихо стонал, рычал уподобившись дикому зверю, при этом надёжно поддерживал снизу ладонями за ягодицы Суфию…

Продолжение следует.