Выживая - выживай! Эпизод 31. (Глава 31)

Эпизод 31. 1670-й год с даты основания Рима, 4-й год правления базилевса Константина Багрянородного, 1-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского (май – 16 августа 916 года от Рождества Христова).


Беренгарий пробыл в Риме всю пасхальную неделю, лишь по истечении которой папа Иоанн обвенчал императора с его избранницей. Как и ожидалось, девица Анна осталась на положении консорта, то есть титула императрицы не получила. Будь на ее месте Берта, скорее всего, папе пришлось бы провести еще одну коронацию на беду папской и городской казне и, возможно, это бы заставило Латеран отложить на время поход против сарацин. Однако, Анна, по счастью, и после венчания осталась женщиной непритязательной и нечестолюбивой, а посему растроганные римляне устроили уходящему императорскому кортежу торжественные проводы. После того как за северными гостями закрылись Саларские ворота, Рим еще долго не мог успокоиться, приятно взбудораженный произошедшими в его стенах событиями. Но всему на свете есть предел — отгулявшись, отмолившись и отплакавшись, город вернулся в рутину своего бытия, а его епископ с завидным энтузиазмом принялся за осуществление своего воинственного плана.
Буря восторга, с которой Рим встретил Беренгария, вызвала определенную зависть в душе честолюбивого понтифика. Прошло уже два года со времени его воцарения в Латеране и на Ватиканском холме, однако по сию пору Иоанн так и не подобрал ключиков ко взыскательным сердцам большинства римлян. Истребление иноверцев должно было исправить отношение к папе римского плебса, и, в этой связи, папе совершенно не нужен был Беренгарий, которому, в случае победы, перепала бы значительная часть дивидендов.
Помимо прочего, расчетливый Иоанн должен был сделать все, чтобы не дать сарацинам ни малейшего шанса ускользнуть или, хуже того, одержать над ним верх. Именно поэтому римский клир развил невиданную для той поры дипломатическую активность. Прежде всего, в Константинополь был немедленно отправлен Теофило, сын Теофилакта, с задачей привлечь к участию в походе византийский флот. Одновременно с этим, папа достиг договоренности с Мароцией о финансовой поддержке похода со стороны Тосканы. Вот и пригодились Мароции добрые отношения, установленные в свое время с лукканским двором! Конечно же, большинство тосканцев с возмущением восприняли весть о том, что их правители были заключены под стражу прямо во время императорской коронации и обвиняли папу и императора в совершенном обмане. С другой стороны, фигура Мароции тосканцам была знакома и единственным для нее негативным фактором, настораживающим Лукку и Флоренцию, был действующий брак Мароции с Альберихом Сполетским, правителем извечных соперников Тосканы. На фоне всего этого, отказ Мароции в прямой военной помощи походу был встречен Луккой с пониманием, тем более, что Мароция отнюдь не собиралась заниматься благотворительностью, а инвестиции в предстоящую кампанию намеревалась вернуть с прибылью, что опять-таки не могло не вызвать одобрения местных баронов.
Еще более сложными выдались переговоры Рима с князьями Южной Италии. Потомки лангобардских завоевателей, с недавнего времени вновь принявшие сюзеренитет Византии, вели подчеркнуто независимую политику и враждебно относились к соседям с севера и друг к другу по отдельности. Надо отметить, что именно в это время начала закладываться основа будущих отношений между жителями северной и южной части Апеннинского полуострова, чьи языковые, ментальные, бытовые различия сохранились до наших дней. Да, каждый из лангобардских князей время от времени вступал в борьбу с назойливыми сарацинами, при этом всякий раз предпочитая почему-то действовать в одиночку, и такая тактика по сию пору приносила их землям сплошное разорение, а африканцам – незапланированную прибыль и военный престиж. И Ландульф, герцог Беневента, и его старший брат Атенульф, сеньор Капуи, и Гваямар Второй, герцог Салерно, и Иоанн Второй Неаполитанский – каждый из этих достойных монархов в былые годы пытался в одиночку истребить гарильянских сарацин и каждый раз это заканчивалось неудачей. Папе Иоанну стоило немалых трудов принудить местных строптивых князьков выступить единым фронтом против общего врага, и лишь спустя полтора месяца, во второй половине мая, он получил от них четкие гарантии своего участия в войне. К этой лиге вскоре присоединились бароны Гаэты и Мастал Фузулус, префект независимого Амальфи.
Дипломатический успех папы Иоанна, возможно, не был бы достигнут, если бы понтифик свои цветистые слова не подтверждал бы впечатляющими делами. Лига могла бы не состояться, если бы Иоанн, в союзе с Альберихом Сполетским, в мае не начал бы военные действия по уничтожению мелких африканских общин, обосновавшихся в Сабине. Римский отряд под предводительством самого папы, оставившего Вечный город на попечение консула Теофилакта, вышел из ворот города 20 мая и уже спустя сутки достиг Тибура, после чего понтифик отправил гонцов в Сполето. Альбериха долго уговаривать не пришлось, поход в Сабину папа провозгласил как акт возмездия пунийцам за нападение на сполетских баронов вблизи Фолиньо, в результате чего погиб римский сенатор Кресченций, ближайший друг Альбериха. Кроме того, для сполетского герцога предстоящая военная кампания была превосходным шансом пополнить свою казну, доведенную его не слишком умелым управлением до состояния крайней дистрофии.
Первым столкновением кампании стал бой возле Треви, где Альберих привычной для себя ураганной кавалерийской атакой разбил отряд сарацин, состоявший из пяти сотен человек. Урон был невелик, большинство пунийцев после боя нашло себе спасение в сабинских лесах, но Альберих и его люди были вполне довольны доставшимся им обозом. Победа при Треви позволила многим местным жителям вернуться в свои дома, и даже сам Кресченций-младший, на своей, ставшей знаменитой, мраморной лошади, наконец, преспокойно вступил в свой небольшой родовой замок после двухлетнего вынужденного пребывания в Риме. Девятилетний барон затем чуть ли не на коленях упрашивал Альбериха взять его в свое войско, горя желанием отомстить за смерть своего отца, и герцогу Сполетскому не без труда удалось убедить сына своего погибшего друга, что тому надлежит остаться дома, где от него будет явно больше пользы.
Едва опрокинутый враг смог собрать свои разрозненные силы, как он попал в засаду, устроенную ему папским войском возле Тибура. Папа лично принял участие в сражении, по окончании которого лишь мелким отрядам неприятеля удалось прорваться далее на юг, к своим сторонникам и единоверцам в Гарильяно. Решительные и победоносные действия понтифика, явно вернувшегося к своему истинному призванию в этой жизни, стали решающим доводом южноитальянским сеньорам для вступления в лигу.
Справедливости ради, необходимо сказать, что, как в любом крупном деле, не обошлось и без отступничества. Несмотря на клятву, данную им в Риме, маркграф Адальберт Иврейский ожидаемо отказался от участия в походе, подстрекаемый, очевидно, своей супругой Ирменгардой, чья мать теперь томилась в мантуанской тюрьме. Услышав эту весть, папа Иоанн довольно равнодушно пожал плечами – все это, сказал он, эмоционально и глупо, но раз так все получилось, то нет худа без добра, и значит теперь нет необходимости и ответственности у Рима помогать Иврее разгромить беспрестанно тревожащее север Италии и Прованс другое сарацинское гнездо во Фраксинете. Таким образом, из-за капризов Ирменгарды сарацинская крепость во Фраксинете благополучно просуществовала еще несколько десятков лет, прежде чем пала под ударами бургундских мечей.
В первых числах июня союзники встретились на границе папских владений, в Террачино, где, отстояв совместно мессу, проведенную понтификом, разработали план дальнейших действий. Папа первым делом потребовал немедленного подчинения собранного войска себе, как идейному вдохновителю похода. Честолюбивым герцогам пришлось повиноваться, тем более, что римский корпус оказался самым многочисленным среди прочих войск лиги и состоял из четырех тысяч человек, тогда как Неаполь выставил две тысячи, Беневент, Салерно и Капуя по тысяче человек, еще пятьсот человек выставил Альберих и примерно столько же составила самая разношерстная публика со всех провинций Апеннинского полуострова.
После военного совета христианские владыки рассредоточили свои силы вокруг холма Гарильяно, образовав своими войсками стальное полукольцо, имеющее разрыв возле устья одноименной реки и морского побережья. Африканцы в ответ выбрали тактику уклонения от крупных сражений с превосходящими их силами христиан и начали готовиться к долгой обороне. Частыми мелкими засадами они больно кусали медленно сжимающего свое кольцо врага и одновременно с этим отчаянно просили помощи своих собратьев с африканских берегов. Почти ежедневно к устью Гарильяно прибывали небольшие лодочки пунийцев, доставлявшие осажденным оружие и продовольствие и вывозившие обратно детей и награбленное ранее имущество.
А размеры этого имущества были весьма изрядны, ибо таили в себе военные трофеи, собранные на протяжении почти семи десятков лет. В середине прошлого века предки нынешних сарацин были призваны тогдашним базилевсом для расправы с бунтовщиками Апулии и Калабрии. Бунт был подавлен, но каратели предпочли остаться на плодородных итальянских берегах, вольготно разместившись на оживленных торговых путях из Рима в Неаполь и принявшись увлеченно грабить местное купечество и духовенство. Отдельные отряды африканцев доходили до самих римских предместий, и одно из таких нашествий привело в итоге к разграблению римских зданий на ватиканском холме и, как следствие, спешному возведению Города Льва. Еще более, чем Рим, пострадали монастыри Фарфы и Субиако, чье имущество было практически полностью вывезено хозяйственными пунийцами. Награбленные сокровища затем, как правило, продавались, а точнее перепродавались другим, не слишком щепетильным христианским правителям, в ту же самую Тоскану или в Неаполь, а также вывозились за море, в дар или на продажу эмирам Магриба. Дело шло бойко, и, тем не менее, накопленные грабежами богатства были так велики, что они горами лежали в амбарах гарильянского лагеря в момент, когда их бывшие хозяева вдруг загорелись желанием возвратить их себе.
Роковой ошибкой сарацин стало то, что они, видимо, не совсем верно оценили мощь и степень управляемости выступившего против них войска. Самоуверенно и высокомерно отвергли потомки Ганнибала, к тайной радости папы, высланный им ультиматум о немедленной сдаче крепости в обмен на жизнь и волю. «Чем гуще трава, тем легче косить», — с усмешкой ответил пунийский посол на слова папы о численном превосходстве христианского войска, повторив слова Алариха, первого покорителя римлян. К концу июня войско христиан составляло не менее десяти тысяч человек, тогда как защитников деревянной крепости Гарильяно, включая женщин и детей, было не более трех тысяч.
Долгое время казалось, что пунийцам и на сей раз все сойдет с рук. Подступив к холму, на котором возвышались стены вражеской крепости, Иоанн решился на штурм с ходу, который африканцы с громадным трудом, но отразили. После этого папа приказал готовиться к осаде, однако тут, как это бывало и до и после, сказалась слабая организация феодального войска. Понятия регулярной армии в те времена не существовало, и даже формирование ополчения было чрезвычайно редким явлением. Война в те годы была исключительно прерогативой знатных сеньоров и их дружин, в то время как простонародье, обслуживающее, обстирывающее, кормящее своих господ, было избавлено от необходимости являться для последних, ко всему прочему, еще и поставщиками пушечного мяса. Отсюда, как следствие, вытекал характер средневекового войска – высокомерный и жестокий к подданным врага, разгульный и удалой, с высокой, переливающейся через край, пеной честолюбия, и совершенно неуправляемый, ибо каждый вассал подчинялся только своему сюзерену и считал неприемлемым для себя повиноваться кому-либо еще. Вот и при Гарильяно благородные сеньоры, все эти маркизы северных и герцоги южных земель, на словах выражая готовность подчиняться своему полководцу в тиаре, на деле стремились к единоличным лаврам для себя. Еще одним немаловажным и торопящим всех фактором для герцогов, стянувших под свои знамена немалые войска, были ежедневно увеличивающиеся траты на содержание своих своевольных вассалов. Каждый день осады стоил слишком дорого для вечно худого кошелька Альбериха Сполетского и неудивительно, что именно он, а затем и Иоанн Неаполитанский предприняли в последующие дни самостоятельные и неудачные попытки штурмовать крепость. После очередного отпора папа немедленно созвал светских властителей еще на один совет, в ходе которого упрекнул последних в неразумности разрозненных действий. Не до конца доверяя южным князьям, папа перегруппировал свои дружины таким образом, чтобы в непосредственной близости возле крепости расположились римляне и сполетцы. а неаполитанцы и прочие разместились позади них, блокируя дороги из Гарильяно.
Ситуация коренным образом изменилась десятого июля, когда защитники крепости с великой горечью для себя, а христиане с вознесением благодарных молитв Господу, увидели вблизи устья Гарильяно грозные очертания византийских дромонов. Подойдя к берегу, греки своим знаменитым огнем подожгли все утлые лодчонки сарацин и, тем самым, окончательно захлопнули мышеловку. Защитники крепости с печалью наблюдали как, вместе с гарью и дымом пунийских кораблей, испаряются их последние шансы на спасение.
С распростертыми объятиями встретил папа вступившего на берег Теофило Теофилакта, чья миссия в Константинополь закончилась блестящей победой. Папа немедленно перепоручил Теофило авангард своего римского корпуса, а сам расположился чуть поодаль. Греки, а их было около тысячи человек под командованием патрикия Николая Пицингли, предпочли оставаться на своих кораблях на случай, если сарацинам все-таки подойдет помощь из Африки.
В крепость были немедленно отправлены послы с новым требованием сдаться. На сей раз папа уже не обещал осажденным свободу, но только их жизнь. Ответ на сей раз был лишен ссылок на позорные страницы римской истории, сарацины просто сказали «нет». Папа, невзирая на яростные протесты Альбериха Сполетского, не стал торопиться с новым штурмом, приказав своему войску уделить особое внимание защите реки Гарильяно от вылазок пунийцев, очевидно рассчитывая взять крепость измором.
Этот план оказался верен. Солнце, в полном соответствии с временем года, палило нещадно, запасы воды у осажденных иссякли быстро и им ничего не оставалось, как начать предпринимать отчаянные вылазки к реке. Христиане же, конечно, были готовы к этому и, подобно львам, подстерегающим буйволов во время водопоя, безжалостно расправлялись с этими смельчаками. Горькие стенания и молитвы Аллаху в стенах крепости становились все громче и верным показателем ломающегося духа защитников стали первые случаи побегов осажденных и добровольной сдачи в плен.
Поначалу это носило единичный характер, однако десятого августа на милость папы сдались сразу шестьдесят пунийцев со всем своим вооружением. Командир отряда поведал о том, что внутри осажденных начались конфликты между собой, а воды в крепости нет ни капли и, дабы утолить жажду, защитники пьют кровь из вен лошадей и коров. На следующий день уже из самой крепости прибыли послы, которые просили дать жизнь и волю защитникам Гарильяно в обмен на безусловную и немедленную сдачу крепости и обещание щедрого выкупа, залогом чему должны были послужить их дети и жены. Настал уже черед христиан глумиться над своими врагами. Когда же выяснилось, что среди защитников крепости нет ни одного воина званием выше сарханга, а последний бей удачливо покинул Гарильяно накануне появления греческого флота, благородные рыцари и вовсе свернули переговоры, посчитав зазорным для себя договариваться о чем-то с низкородными людьми. Послы были немедленно обезглавлены и головы их, с помощью катапульт, страшными ядрами влетели в расположение крепости, вызвав жалобы и проклятия осажденных.
Пятнадцатого августа муэдзин крепостной мечети, к которому после смерти имама перешло управление защитниками Гарильяно, собрал вокруг себя всех способных стоять на ногах и держать оружие.
— Братья мои. Сильный и безжалостный враг у ворот нашего дома. Ждать помощи нам неоткуда. Оставшись здесь, мы с вами скоро ослабеем настолько, что наше сопротивление затем потомки сочтут позорным. Соберем же все силы свои в единый кулак и, отдав жизни наши на волю Аллаха, постараемся подарить себе самим свободу. Пусть никто не упрекнет нас в трусости, слабости и потаканию врагу, если тот волею Аллаха окажется сильнее!
Глубокой звездной ночью шестнадцатого августа ворота Гарильяно распахнулись настежь. Защитники крепости, усадив на лошадей своих жен и детей, взяв только самое необходимое, в котором не нашлось места награбленному ранее имуществу, ринулись в свою последнюю отчаянную атаку. Сколь ни был дисциплинированным римский лагерь Теофило Теофилакта, фактор внезапности сыграл свою роль. Дозорные успели поднять тревогу, но у Теофило не было решительно никакого времени организовать свой отряд, прежде чем головные всадники сарацин вихрем ворвались в его лагерь. Авангард римского войска немедленно обратился в бегство, и только сам его командир с пятью десятками наиболее мужественных воинов вступил в бой.
Отвага Теофило решила исход дела. Маленькому отряду удалось ненадолго задержать рвущихся из западни пунийцев, но этой заминки хватило на то, чтобы сам папа Иоанн, с мечом в руке, успел наперерез ускользающей лавине сарацин, не допустив, тем самым, прорыва блокады. Африканцы увязли в римском войске, и началась отчаянная жестокая резня, в которой соотношение сил и быстротекущее время играло против сынов Африки. Они не продвинулись вперед ни на йоту, когда уже со всех сторон раздались звуки походных рогов фланговых и арьергардных отрядов христиан, и вот уже слева со своим небольшим, но безудержно смелым отрядом объявился Альберих Сполетский, а справа в колонну африканского войска врубился Ландульф, герцог Беневента. И, наконец, дружина Иоанна Неаполитанского без всякого сопротивления ворвалась в опустевшую крепость Гарильяно и, тем самым, отрезав все пути к отступлению, завершила полное окружение неприятельского войска.
Бой длился еще минут десять, не более. Видя тщетность своих усилий, муэдзин первым бросил на траву свой кривой зазубренный меч под копыта папского коня, его примеру последовали и все остальные. Папа спешился, и все побежденное войско опустилось перед ним на колени, в глазах многих африканцев проступили горькие слезы обреченных на смерть или неволю. В это время долину Гарильяно весьма символично осветили первые солнечные лучи нового дня. Христиане трижды прокричали «Аллилуйя!» и запели над головами поверженных победные гимны. Это был их день. Осиное гнездо, обосновавшееся в их доме семьдесят лет назад, сегодня было полностью и навсегда ликвидировано.