Копье Лонгина. Эпизод 4. (Глава 4)

Эпизод 4. 1675-й год с даты основания Рима, 2-й год правления базилевса Романа Лакапина, 6-й год правления императора Запада Беренгария Фриульского (октябрь 921 – март 922 года от Рождества Христова).

После отъезда Ирменгарды из столицы верхнебургундского королевства, Рудольф преисполнился поистине неуемной и заражающих всех прочих энергией. Советники короля сопротивлялись этому внезапному всплеску энтузиазма дольше всех и призывали Рудольфа не спешить с походом в Италию, тем более что надвигалась осень, и переход через Альпы представлялся трезвым головам абсолютно ненужным геройством. Однако король и слышать ничего не хотел о следующей весне, за эти полгода старый император вполне, по его опасениям, мог отправиться к праотцам, и тогда все мечты Рудольфа грозились быть развеянными южным провансальским ветром. Настроению короля не давали остыть и письма из Ивреи, в которых прекрасная Ирменгарда и ее муж, ни о чем постороннем, быть может, не ведающий, дружно призывали его объявиться в Италии, обещая военную и финансовую помощь. Письмо поддержки было получено Рудольфом и от Берты Тосканской, однако мудрые советники короля, среди которых были и ветераны похода Людовика Слепого, предостерегали своего монарха от безоглядной веры в слово и мечи итальянских магнатов. Рудольф и сам понимал это, а посему бросил клич бургундским баронам собираться под свои знамена согласно присяге. Вняв рекомендациям своих придворных, он направил также приглашение сеньорам Нижнего королевства, обещая последним солидные бенефиции.
Разумеется, это не укрылось от ока Гуго Арльского и последний, как всегда практично, не упустил своего шанса погреть на этом руки, став финансовым посредником между Рудольфом и де-юре вассалами Людовика Слепого, а де-факто своими вассалами. Отправляя своих баронов в поход, дальновидный Гуго рассматривал разные варианты дальнейшего развития событий, и присутствие своих вассалов на итальянской земле, рассуждал он, могло дать ему, при случае, дополнительные козыри.
К концу сентября под знамена Рудольфа собралось около тысячи рыцарей. Примерно на такое же число копий он мог рассчитывать от своих сторонников по южную сторону Альп. Однако со своим выступлением из Безонтиона король не спешил. Не будучи уверенным в собственных воинских доблестях, да и вообще не слишком уверенным в своих силах и надежности союзников, он ждал вестей от швабского герцога Бурхарда, в свое время успешно уладившего конфликт Рудольфа с саксонским королем Генрихом Птицеловом.
В начале октября Рудольф получил, наконец, письмо из Цюриха и, узнав о его содержании, впал в трехдневную депрессию. Своим условием участия в походе герцог назвал немедленную помолвку Рудольфа с его дочерью Бертой, напомнив тому об обещании, данном Рудольфом в дни его войны с Птицеловом. Обещании, от исполнения которого Рудольфу до последнего дня удавалось под разными предлогами увиливать. Тоже мне обременение, презрительно хмыкнули бы в наши дни, когда помолвка служит необязательной и почти отжившей свое прелюдией к браку, своеобразным протоколом о намерениях, не более. Однако в Темный век помолвка (обручение) играла роль более важную, чем сама церемония бракосочетания. Среди низших слоев общества именно во время помолвки осуществлялись основные расчеты между сторонами, вносился задаток со стороны жениха, ныне, как правило, сузившийся до размеров кольца, наступала ответственность за целомудрие невесты. В кругу же власть предержащих, и особенно носящих корону, обручение, помимо прочего, формировало военные союзы и определяло политическую карту на многие годы вперед. Переводя на канцелярский язык, обручение в Средние века представляло собой полновесный брачный договор, а свадьба являлась, если хотите, подписанием акта сдачи-приемки, венчающим подчас долгий и занимательный процесс.
Три дня бургундский король чертыхался в своих покоях, воображение ему рисовало то ослепительную красавицу тосканку, то дочь герцога, чей выпуклый лоб и по-телячьему навыкате глаза не пробудили в молодом короле при их встрече ни искры страсти, ни капли желания обладать. В таком вопросе он, к тому же, не мог, понятно, довериться своим советникам, и все эти дни мучительно раздумывал, в отношении кого его вероломство принесет впоследствии меньше проблем. Наконец, тактик победил в короле стратега. В конце концов, подумал король, помолвка, при всей своей значимости в то время, все-таки еще не свадьба, и далее он вполне может найти способы отвертеться от нежелательного брака, тем более, если его чело увенчает итальянская корона. Да и в походе может быть всякое, и объект его любви, наконец, также связан браком, так что непонятно, каким еще образом Ирменгарда намерена от него освободиться. Зато под его флагом окажутся пять сотен разудалых швабов, с которыми Рудольф был готов пойти хоть до самого Рима.
Итак, Рудольф дал свое согласие на помолвку и просил герцога Бурхарда с его дочерью пожаловать к себе в Безонтион. В своем письме к герцогу он постарался выжать из себя как можно больше эпистолярного меда, неуклюже расписывая свою мнимую радость по случаю столь лестного для него предложения. Швабское войско подошло к знаменитым «Черным воротам» Безонтиона в начале ноября, а спустя три дня во дворце архиепископа состоялась помолвка, в ходе которой Рудольф, глядя в пузырящиеся, водянисто-серые глаза своей невесты и говоря слова брачного обета, вместо accipio произнес accipiam. Хитрость короля не осталась незамеченной бдительным будущим тестем, Рудольфу пришлось принести извинения за свою, якобы, оговорку и произнести слова клятвы заново. Следующие два дня Рудольф старательно заглаживал свою вину перед суровым герцогом, устроив тому сначала прекрасную охоту, а затем богатый пир.
Десятого ноября 921 года швабско-бургундское войско выступило в поход по знаменитой «дороге франков». Природа сжалилась над Рудольфом, и до того момента, когда король трепетно поклонился мощам Святого Бессо – покровителя Ивреи, небо не извергло на его голову ни капли влаги. Суеверные воины, как обычно, увидели в этом милость Господа к совершаемым им деяниям. Граф Адальберт Иврейский с великим радушием принял в свои объятия нового претендента на корону, который то и дело, не то с опаской, не то с вожделением, косился на его жену. Два дня прошли в пирах, после чего тайное стало явным. Ирменгарда, конечно же, узнала о состоявшейся помолвке и передала Рудольфу записку, в которой было только два слова: «ego ulciscar». Уже на следующий день Рудольф заторопился покинуть Иврею, боясь лишний раз показаться Ирменгарде на глаза, а еще больше боясь потерять пятьсот воинов, выделенных ему Адальбертом на подмогу.
Следующей целью Рудольфа являлся Милан. В первые дни его нового перехода погода начала портиться и если поначалу бургундское воинство сопровождали еще небольшие и быстро заканчивающиеся дожди, то после Турина небо окончательно заволокло тучами, которые охотно и почти беспрерывно начали делиться своими запасами воды с непрошеными гостями. Темп продвижения дружины Рудольфа немедленно упал до черепашьего хода. Когда через неделю вымокшее до нитки бургундское войско подошло к стенам Милана, здесь их поджидал куда более неприятный сюрприз – город закрыл ворота.
Об осаде, не говоря уже о штурме, нечего было и думать, дождь к этому моменту шел стеной, воины чуть ли не в открытую осыпали своих полководцев ругательствами, а обозы с продовольствием и осадными орудиями застряли в занятой двумя днями ранее Новаре. Рудольф отступил в Новару и вместе с герцогом Бурхардом предался размышлениям относительно своих дальнейших действий.
Власть в Милане в последние годы принадлежала местному архиепископу Гариберто ди Безана, с которым правители Ивреи поддерживали самые дружественные отношения. Именно в стенах Милана несколько месяцев назад нашел свое прибежище граф Адальберт после раскрытия его заговора против Беренгария. Поэтому в своих планах Рудольф и его советники не сомневались, что Милан станет надежным союзником их кампании. Что же тогда случилось?
Причина оказалась проста. Едва проводив графа Адальберта за городские стены и снабдив того конем, копьем, достойным одеянием и десятком слуг, почтенный архиепископ испустил дух и за его палий немедленно началась ожесточенная борьба. Поначалу явным фаворитом казался Фламберт, сын Гуго Миланского, внук бывшего городского правителя Майнфреда, а также, ко всему прочему, еще и дальний родственник умершего архиепископа. Долгое время он служил при дворе Беренгария и, стало быть, мог рассчитывать на поддержку императора, а значит и самого папы. Однако, в дело вмешался епископ Пьяченцы Гвидолин, который также мог рассчитывать на заступничество императора и папы. От последнего Гвидолин требовал, чтобы тот закрыл свои глаза на нарушение церковных канонов и дал свое согласие на смену одной епископской кафедры на другую. Папа Иоанн Десятый, в свое время именно таким образом добившийся для себя тиары, для других исключение делать не стал и в просьбе Гвидолину отказал. Узнав о решении папы, пошел на попятную и император, несмотря на все свое благожелательное отношение к епископу Пьяченцы, в свое время донесшего ему о заговоре Одельрика и Гизельберта. Единственное, что он мог сделать для своего обиженного друга – это взять с Фламберта обязательство внести пожертвование, то есть, проще говоря, заплатить за епископский палий немалую сумму в королевскую казну и в казну веронской епархии, причем Беренгарий не поленился и подробно описал суммы, причитающиеся веронскому клиру вплоть до последнего остиария и кубикулария. Фламберту ничего не оставалось, как, до боли укусив себя за локоть, согласиться на условия императора.
В октябре состоялась интронизация Фламберта, а спустя месяц к стенам вверенного ему города подошли бургундские войска. Оскорбленный императором Фламберт поначалу готов был встретить Рудольфа хлебом-солью, однако, по совету своего более мудрого отца, Гуго Миланского, принял решение запереть стены замка, рассчитывая таким поступком заслужить благодарность императора и, возможно, получить разрешение не платить или хотя бы уменьшить умопомрачительный и унизительный выкуп. Первая реакция Беренгария на события в Милане позволила новому епископу думать, что отец дал ему дельный совет.
Благодарное письмо Беренгария новому епископу Милана стало чуть ли не первой весточкой лангобардским землям от их императора, на права которого открытым образом покусились. Конечно, Беренгарий еще в сентябре от пилигримов-монахов узнал о приготовлениях нового похода в его земли со стороны Бургундии. К этой угрозе король отнесся не слишком серьезно, поступавшая к нему информация о новом претенденте не нарушила сон и аппетит старого монарха. Измена Ивреи и скрытая поддержка Рудольфа из Тосканы также не стали для Беренгария сюрпризом. Он направил молодому бургундскому королю письмо с гневным требованием остановиться и дожидаться в Новаре прихода императорской делегации, после чего Беренгарий предлагал Рудольфу встретиться лично и устранить возникшую конфликтную ситуацию. Любопытно, что Рудольф, словно верный вассал, и в самом деле послушно остановился и до конца 921 года оставался в Новаре. Впрочем, богобоязненные люди, сторонники бургундской короны, уверяли, что бездействие короля объясняется лишь рождественским постом, по окончании которого вся Италия почувствует на себе его мускулистую руку.
Во время рождественских праздников Рудольф получил послание из Рима. Письмо было от папы, в котором Иоанн Десятый выразил все свое возмущение вторжением бургундских войск и под угрозой интердикта приказывал покинуть пределы Италии. К этой угрозе бургундцы отнеслись со всей серьезностью, тем более что поток корреспонденции из Тосканы, их потенциального союзника, внезапно и подозрительно прекратился, а ведь Рудольф изначально рассчитывал, по крайней мере, на пятьсот тосканских копий.
В итоге, в течение января 922 года Рудольф оставался за стенами Новары и так могло продолжаться сколь угодно долго, если бы в начале февраля пред его очами не предстал бы Гвидолин, епископ Пьяченцы, чьи притязания на миланскую епархию не нашли отклика ни в сердце папы, ни в сердцах жителей города. Впрочем, как это обычно бывает, проигравший видел причины своих неудач в кознях своих врагов при императорском дворце, а с помощью Рудольфа надеялся взять реванш. Рудольф участливо выслушал не слишком объективный, зато хитро продуманный рассказ епископа Пьяченцы и пообещал, в случае захвата Милана, немедленно восстановить там якобы попранную справедливость. Взамен король потребовал от Гвидолина помощи в привлечении на свою сторону прелатов Лангобардии и очень скоро получил от того результат, весомость которого сложно было переоценить – Иоанн, епископ Павии, приветствовал Рудольфа и изъявил готовность признать его королем Италии.
Рудольф вновь, как и в случае своего брачного выбора, на несколько дней потерял сон. Несмотря на то, что миновало уже два месяца с тех пор, как он появился в Италии с мечом в руках, но до сего дня никаких активных враждебных действий относительно Беренгария Рудольф не предпринимал, а, значит, по сию пору у него оставалась возможность без особого ущерба для себя убраться восвояси. Вход в Павию однозначно был бы воспринят как реальное объявление войны Беренгарию, а посему Рудольф откровенно трусил.
В трусости можно было бы заподозрить и Беренгария, и этим объяснить его бездействие. Однако, справедливости ради, это было не совсем так. Просто очень быстро император понял, что круг его союзников чрезвычайно узок. После того, как Беренгарий оставил без внимания жалобу герцога Альбериха на несправедливый раздел трофеев гарильянских сарацин, учиненный папой Иоанном Десятым, на помощь Сполето уже нельзя было рассчитывать. Помощь Рима носила в основном нематериальный характер, папа был горой за него, но сам город, возглавляемый Мароцией, играющей только ей самой известную партию, категорически отверг предложение Ватикана отправить на север Италии военный отряд. Императору оставалось только радоваться, что Тоскана, по отношению к Рудольфу, также заняла весьма двусмысленную позицию.
Рудольф медлил с решением и, стоя на коленях перед обломками Святого копья, беспрестанно молил Бога помочь ему и дать какой-нибудь указующий знак в своих действиях. И он получил этот знак, посчитав его за помощь Небес. Очень часто слабая человеческая душа за указующий перст Господа принимает соблазнительные приглашения Искусителя.
Очередное письмо пришло в Новару из Рима. На этот раз от Мароции Теофилакт. Пропитав палимпсест восточными ароматическими маслами и елеем своих коварных слов, Мароция провоцировала, манила и упрекала:
«Польстившись на приманку, могучему льву ничего не остается, как пытаться заполучить и приманку, и охотников. Охотники поманили вас, вы пришли сюда смело и гордо, отвергнув мои никчемные предупреждения. Охотники наблюдают за вами, но вы не видите всех охотников. Съешьте приманку, идите в Павию и получите корону, иначе зачем вы сюда явились? Все ваши охотники немедленно обнаружат себя. И помните, что Рим это не папа, а Сенат».
В конце февраля 922 года, когда дороги начали более-менее приходить в порядок, Рудольф покинул Новару и, оставив в стороне Милан, вошел в Павию, столицу итальянских королей. Занятие Павии обошлось без столкновений, граф дворца Гариард в своей деятельности продолжал политику своего предшественника, графа Сигифреда, который ради сохранности города открывал ворота всем алчущим итальянской короны. В Новаре же остался швабский гарнизон под командованием герцога Бурхарда, чье присутствие к тому времени уже сильно тяготило короля.
Однако занудный шваб и в Павии не оставил короля в покое. Едва только стало известно о приготовлениях к коронации Рудольфа, бургундский правитель начал почти ежедневно получать письма из Новары, в которых его союзник требовал бракосочетания Рудольфа со своей дочерью, угрожая, в противном случае, покинуть итальянские земли. Только этого не доставало еще, угодившему как кур в ощип, молодому и нерешительному бургундцу, и тот постарался быстрее заверить Бурхарда в неизменности своих чувств и намерений.
17 марта 922 года, в знаменитой базилике Святого Петра в Золотом Небе, состоялось бракосочетание Рудольфа со швабской принцессой Бертой, а на следующий день, там же, епископ Иоанн водрузил на головы супругов короны лангобардских правителей. Помимо своего войска, нового короля приветствовали, в основном, рыцари и духовенство Лангобардии и Ивреи. Сердце Рудольфа колотилось, грозя вырваться за пределы грудной клетки. Он понимал, что решился перейти заветную черту, за которой теперь нет возврата назад, понимал, что неизвестен и чужд подавляющей части Италии, страшился и млел перед великим неизвестным будущим.
Папа Иоанн незамедлительно разразился возмущенными письмами в павийский епископат и лично новоиспеченному королю. Мароция постаралась перехватить большинство этих писем с помощью своей милиции, а также попросила о перехвате этих писем Гвидо Тосканского, который и сам был в этом заинтересован. В итоге до Рудольфа с юга Италии дошли только отголоски папского раздражения, однако, при получении первого же письма с севера, настроение короля испортилось гораздо сильнее. Текст письма Ирменгарды не отличался от предыдущего, обманутая возлюбленная повторила свое «ego ulciscar», но на сей раз придала своему гневу весьма выразительный характер, обмакнув свое письмо перед отправкой в чью-то кровь, человеческую или же какого-то принесенного в жертву животного. Рудольф, развернув письмо, тут же с воплем ужаса отбросил его прочь и попросил слуг сжечь пергамент, а сам поспешил очистить руки, прикоснувшись к мощам Святого Аугустина Иппонийского, находившихся все в той же базилике Святого Петра в Золотом Небе.
Следующее послание новому королю Италии было сугубо материалистическим и предельно конкретным. В нем император Беренгарий, обвинив Рудольфа в узурпаторстве, попрании прав сюзерена и нарушении заповедей Божьих, вызывал его и его слуг на поле битвы, в котором Господь явит всем свою волю и покарает гордых и преступных.