Опережающий время, роман

Часть 1 КАВКАЗСКИЙ ФРОНТ

1.
Шёл декабрь 1915 года. Второй год по империи молохом катилась тяжелейшая война, названная в России Великой. Но эйфория шапкозакидательства и бурный подъём патриотизма поутихли уже в первые военные месяцы, когда на Западном фронте наши войска, терпя поражение за поражением, несли многотысячные потери. В губернских городах возле храмов, как жуткие свидетельства той бойни, стали появляться солдаты-инвалиды с Георгиевскими крестами. Немало таких скромных героев Отечества на костылях и самодельных тележках было и в Калуге. По распоряжению губернатора Николая Ченыкаева для них были созданы пункты бесплатного питания и ночлежные дома в Калуге, Козельске и Боровске. Также для инвалидов различные духовные и гражданские общества собирали пожертвования. Но искалеченных на войне солдат не становилось меньше. Слова «Подайте Христа ради!» наполняли площадь Старый Торг с утра до позднего вечера. Калеки истово крестились, когда в их кружках звенела монета…
В северных и центральных губерниях империи уже начала ощущаться нехватка хлеба. Нет, зерна на юге России было собрано достаточно. Но довезти его до Москвы и Петрограда не представлялось возможным: большинство паровозов были задействованы для перевозки войск и вооружения. Подвижной состав для продовольствия выделялся по остаточному принципу. Хлебных бунтов пока ещё не было, но в муку уже начали добавлять отруби, жмых, толчёный ячмень… Дальше в тесто пойдут и берёзовые опилки. И даже такой хлеб в лавках разбирался в течение часа. Его ругали, но ели. А ещё больше ругали царя, правительство, Гришку Распутина…
В то время, когда наши армии на Западном фронте отступали, неся потери за потерями, Кавказская армия под командованием генерала Юденича одерживала победу за победой. Блестяще проведённая Юденичем Сарыкамышская наступательная операция, позволила почти полностью разгромить армию Энвер-паши. Портреты полководца с огромными усами заполнили передовицы всех российских газет и журналов. Чуть позже его назовут «Суворовым 20-го века», будут слагать в его честь оды и песни. Впрочем, сам Николай Николаевич сторонился всех этих славословий в свой адрес, потому что знал им истинную цену. Ведь совсем ещё недавно газетчики называли зону боевых действий его Кавказской армии чуть ли не курортом, рисовали карикатуры генерала, качающегося на гамаке под виноградной лозой. Изредка наезжавшие в Кавказскую армию репортёры столичных газет дальше армейского штаба, как правило, не выходили: боялись. Зато свои репортажи подписывали так – «заметки с передовой», чтобы получить повышенные гонорары. Поэтому, Юденич не любил газетчиков и старался их избегать, оправдывая это занятостью. А у него, действительно, не было времени на интервью, ведь спал генерал не более четырёх часов в сутки. И засыпать привык под звуки артиллерийских канонад и треск пулемётов. Свой командный пункт Николай Николаевич всегда старался размещать в непосредственной близости от передового края: ему было важно знать, как и в каких условиях воюют его солдаты. Юденич не прощал своим офицерам, если их подчинённые не были своевременно накормлены, плохо обмундированы или не снабжены необходимыми боеприпасами. Такие «господа» в лучшем случае отделывались высылкой из армии, в худшем – судом военного трибунала. Поэтому солдаты платили своему командующему любовью за любовь.

2.
Горы испытывают на прочность, а особенно тех, кто пришел к ним впервые. Примут или не примут — зависит от ваших шагов, слов, поступков. Если вы уже почувствовали себя частью гор – не обольщайтесь: горы обманчивы, но сами лжи не прощают. Если притворишься сильным, а на деле – слаб, то можешь пропасть, не дойти. Горам надо говорить правду, пусть и горькую для вас. Ведь, Бог — в Правде…
Дорогой эту горную тропу назвать было нельзя: двое путников с трудом бы на ней разошлись. А справа – пропасть. Чуть зазеваешься – и поминай, как звали. Каждый шаг приходится делать осторожно: после недавнего дождя и ночного мороза тропа превратилась в каток, как в Москве на Патриарших прудах, где так любили отдыхать студенты императорского университета…
Сапоги пришлось обмотать ветошью, чтобы не скользили. Тоже самое седобородый ефрейтор проделал и с копытами упрямого ишака, купленного в соседнем ауле. Осёл кричал, брыкался, когда ефрейтор Протасов обматывал его копыта. Заработал старый солдат несколько синяков и шишек…
На пути в горы ничего лишнего с собой не берут: четко просчитан каждый сухарь, каждый глоток воды… И хотя основной груз достался ишаку, но даже сырые со вчерашней ночи шинели кажутся свинцовыми, тянут к земле. Угадав настроение всех участников перехода, полковник Савицкий, выйдя на небольшую площадку у скал, скомандовал:
— Привал! Отдых полчаса. Костер не разводить! С площадки не отходить. Сменить портянки, если в том есть нужда… Тем, кто замерз, могу предложить глоток коньяку.
А замерзли все. И от Шустовского коньяка его Высокоблагородия никто не отказался, последние капли из своей фляги Андрей Петрович вытряхнул в кружку с водой. Прапорщик Бек предложил папиросы своим спутникам и закурил сам.
— Господин полковник, расскажите о Юдениче, ведь Вы его неплохо знаете!
— Ох, господа! Что же рассказывать, когда о Николае Николаевиче столько написано в газетах и журналах! Могу лишь добавить, что мне повезло служить под его началом в 18-м стрелковом полку. Во время Японской войны я командовал в этом полку ротой, затем — батальоном. Юденича я помню, как строгого, но справедливого и честного офицера. Таких среди высшего командования сейчас, увы, немного…
Полчаса привала пролетели, как одно мгновение. Маленький отряд из трех офицеров и двух солдат двинулся дальше. До штаба командующего Кавказской армией генерала Юденича по расчетам полковника Савицкого было еще не менее пятнадцати вёрст, дойти до места надо было засветло, а уже был полдень. Это на равнине 15 вёрст — пустяк, а в горах, в непогоду, да еще в условиях войны такой переход граничит с геройством. И, если для полковника и двух бывалых солдат такие горные переходы – не диковина, то для двух двадцатилетних прапорщиков, буквально на днях получивших свои первые офицерские погоны, этот путь был настоящей проверкой духа, крепости характера. Пронизывающий горный ветер с частичками поднятого им наста забивался под башлыки и за воротники, оказывая яростное сопротивление при каждом шаге вперед. Видимость – пять саженей, не более…
— Ваше высокоблагородие! Ишак, холера, уперся, не идет. Я уж его и кнутом охаживал, а он орёт на всю Ивановскую и ни шагу вперёд. Мы с Кузьмичём уж и тянули его, а толку мало…
— Отставить кнут! Знакомая ситуация. Это животное так приучено своими хозяевами. Принуждение здесь не поможет. Вот что, Протасов, разгружайте ишака. Поклажу распределим поровну.
— А что же с ишаком делать? Ведь он, холера, обратно в аул нацелится. За него ж деньги плочены. Может быть, пристрелить его: убоинка свежая будет, да и шкура в дело пойдет?
— Никакой стрельбы. Пусть возвращается. Хотя, — нет. Возвращение ишака – сигнал для абреков. Помните, как они недобро глядели на нас в ауле? Привяжи-ка, братец, ишака к этому валуну. Хозяева заберут его не сегодня, так завтра. А мы со спокойной душой двинемся дальше…Прапорщик Введенский! Саша! Что это с Вами?! На Вас – лица нет: бледны, как мел.
— Не знаю, Андрей Петрович! Слабость, голова кружится, тошнота…
— В горах с новичками это случается. Вот Вам циновка, ложитесь. Выпейте воды. Могу предложить мятные таблетки.
— Благодарю. Простите мою немощь. Выходит: я Вас задерживаю.
— Ничего. До сумерек, надеюсь, доберемся до дислокации армии. Восстанавливайте силы, не беспокойтесь…
Прошло около часа, пока прапорщик Введенский окончательно не почувствовал себя готовым к продолжению перехода. Полковник распорядился, чтобы он шел налегке, несмотря на протесты самого Введенского. От места привала небольшой отряд отошел не больше полутора верст, когда шедший впереди ефрейтор остановился и доложил полковнику Савицкому:
— Ваше Высокоблагородие, дымком повеяло. Видать, дозор казачий недалече.
— Нет, Протасов. Это дымок не от костра с кулешом. Это запах пожарища. Всем приготовить оружие и усилить бдительность. Двигаться по одному. Без моей команды не стрелять!
Полковник был прав: костром здесь не пахло. Менее, чем через версту команда Савицкого добралась до места бывшего казачьего пикета. На месте бревенчатого караульного помещения тлели еще горячие угли. Вокруг пожарища – обилие следов на снегу, кое-где – кровавые пятна.
— Господин полковник! Здесь несколько обгоревших трупов. Восемь тел. Оружие отсутствует, все обезглавлены.
— Вижу, прапорщик! Судя по всему, нападение произошло совсем недавно, пару часов назад. Если бы не вынужденная задержка из-за недуга прапорщика Введенского, мы могли бы лежать тут же… Наверное, здесь орудовали абреки Аслан-хана. Двигаться дальше с повышенным вниманием, оружие держать наготове. Прапорщик Бек, отметьте это место на карте!
— Слушаюсь! Да, неласково встречает нас Кавказ, господин полковник.
— А на ласку, прапорщик, здесь рассчитывать не приходится. Мы пришли со своим уставом в чужой монастырь. Это мы считаем, что несем горцам цивилизацию, культуру. А они считают, что мы несем им уничтожение, бесчестие. Для них мы всегда останемся неверными. Убить неверного – доблесть для горца. Поэтому, отряды абреков являются союзниками турок, жалят армию Юденича с тыла, совершают постоянные набеги. А нашей армии приходится воевать на два, нет, даже на три фронта, учитывая еще и Персидский рубеж. Поверьте, здесь сложнее, чем на Германском фронте. Это газетчики пишут, что Кавказская армия воюет, чуть ли не в курортных условиях. А на деле – здесь сущий ад…
— А что из себя представляет банда Аслан-хана?
— Это самая крупная из местных банд. По некоторым данным она насчитывает свыше пятисот сабель. Но в таком количестве они нападают только на крупные армейские обозы с оружием или продовольствием, грабят их, охрану убивают. Юденичу приходится теперь выставлять на охрану больших обозов подразделение не менее батальона пехоты, да и сотню казаков. Банда Аслан-хана – это отряд не только из местных горных аулов, есть в нем даже персы и турецкие башибузуки. Все они движимы не какой-то религиозной идеей, а жаждой легкой наживы. Многие, награбив достаточно добра, возвращаются в свои аулы. Сам Энвер-паша поддерживал эту банду деньгами и оружием, а затем передал эти обязанности своему преемнику. Теперь преемник Энвер-паши на посту командующего 3-й турецкой армией Махмут-Камиль-паша платит Аслан-хану за каждую отрезанную русскую и армянскую голову.
— А кто такой Аслан-хан?
— О нем известно немного. По слухам, он грузинский сирота, из аджарских мусульман, воспитывал его хозяин-турок. Вырос он в жестокой среде, сам ожесточился. Хозяин женил его на вдове-турчанке, своей дальней родственнице. Говорят, что жену свою Аслан-хан зарезал, бежал в Аджарию, объявил себя имамом, стал собирать отряд для борьбы с неверными. Лица Аслан-хана никто не видел: он прячет его под черным платком. Он давно уже заочно приговорен судом к смертной казни через повешение, но поймать его не удается. Зато всех пойманных государственных чиновников, полицейских и жандармов Аслан-хан вешает. Те, кто видел Аслан-хана в бою, говорят, что он искусный фехтовальщик: рубится двумя саблями одновременно…

3.
В добровольческом армянском батальоне, приписанном к 18-му стрелковому полку, появился необычный солдат по имени Левон Гутикян. Шинель на нем была, явно, с чужого плеча, сапоги почему-то офицерские, да и наган в кобуре, который рядовым не полагается. В оборудованной под казарму большой конюшне этот странный вояка собрал вокруг себя около сотни добровольцев – нижних чинов. Говорил он только по-русски, поэтому большинство солдат его не понимали. Знающие русский унтер-офицеры частично переводили его слова.
— Братья! Солдаты! Пора опомниться! Никому не нужна эта война! Ее развязали Ваши угнетатели – царь Николай и его свита. Офицеры служат их интересам, а не вам – простым армянским крестьянам. Бросайте позиции, уходите по своим домам! Не воюйте с турецкими крестьянами! Они, как и вы введены в заблуждение своими генералами, так же, как и вы бесправны…
— Подожди! Какой же ты нам брат, если не говоришь по-армянски, хотя и носишь армянское имя? Да и не очень-то ты похож на армянина…
— Я уже объяснял, что отцом у меня был армянин, а мать – русская. Отец умер, когда мне было всего два года. Воспитывала меня мать. Поэтому, по-армянски я почти ничего не знаю…
— Ты говоришь, что войну развязал царь Николай. Но войну развязали турки, это они наши угнетатели и палачи армянского народа. Угнетенные турецкие крестьяне вырезают армян, захватывают наши земли, наши дома. Если бы не помощь русского царя и генерала Юденича, армян бы всех вырезали. Да и офицеры наши едят с нами из одного котла и живут в таких же условиях. Да что там говорить, вызывайте караул. Пусть контрразведка разберется, что это за армянин…
Сказав это, рослый армянский унтер-офицер по фамилии Геворков двинулся на агитатора. Тот не успел выхватить наган: его обезоружили, скрутили руки, связали ремнем и выволокли наружу…

4.
Уже начало смеркаться, когда команда полковника Савицкого добралась до дислокации основных сил Кавказской армии. Караульный офицер после проверки документов как-то удивленно покосился на золотые офицерские погоны вновь прибывших и объяснил, как добраться до штаба генерала Юденича.
Сам штаб размещался в старой сакле, заново покрытой тёсом. Из чугунной трубы на крыше шел дымок: значит, командующий на месте.
Савицкий отправил нижних чинов на кухню, а сам с прапорщиками подошел к штабу, где их встретил рослый штабс-капитан в бекеше.
— Адъютант командующего штабс-капитан Покатилов. С кем имею честь, господа?
— Полковник Савицкий, прапорщики Бек и Введенский. Прошу доложить его Высокопревосходительству о нашем прибытии!
— Его Высокопревосходительство в настоящий момент занят. Извольте подождать!
— Как угодно, штабс-капитан. Но имейте в виду, что за каждую минуту нашей задержки командующий с Вас строго спросит!
— Вы лично знаете командующего?
— Имел честь служить под его началом в 18-м стрелковом полку во время Японской кампании.
Адъютант как-то стушевался, кивнул головой и исчез в дверном проёме. Через минуту он появился и с сияющей улыбкой на лице произнес:
— Командующий ожидает вас.
Просторная комната, явно сделанная из двух или трех помещений в бывшей сакле, не отличалась ни обилием мебели, ни какой-либо роскошью. Всё было по-солдатски скромно и практично: большой стол, заложенный картами, брошюрами и газетами, керосиновая лампа, по краям стола – широкие скамьи, в углу – старое кресло, чугунная печка, небольшой платяной шкаф, буфет, у восточной стены – иконы. Вошедшие перекрестились. Взор полковника обратился к стоящему к нему спиной невысокому человеку, одетому в солдатскую шинель, казачью папаху и валенки.
— Эй, братец! А где же командующий? Ох! Виноват, Ваше Высокопревосходительство. Здравия желаю! Не узнал Вас в этом обмундировании!
— Здравствуйте, голубчик! Здравствуйте, господа прапорщики! Не имею чести…
— Прапорщик Бек! Здравия желаю, Ваше Высокопревосходительство!
— Прапорщик Введенский! Здравия желаю!
— Орлы! Рад, душевно рад снова встретиться с однополчанином и его соратниками.
— Рекомендую: лучшие выпускники ранее возглавляемой мной Одесской школы пехотных прапорщиков: Бек Павел Александрович и Введенский Александр Кириллович. Отменные стрелки, прекрасные фехтовальщики и наездники.
— Похвально! Весьма рад такому пополнению…Наверное, непросто было Вам перебраться на фронт из Одессы, Андрей Петрович?
— Если бы не Ваше личное обращение в Генеральный штаб, к начальнику гарнизона и губернатору, не отпустили бы! Сердечно признателен Вам за эту поддержку!
— Подождите благодарить, голубчик! Здесь весьма горячо. И я никогда не прощу себе, если на Кавказском фронте потеряю такого офицера, как Вы… Как добрались?
— В целом – успешно. Но была заминка: по дороге абреки уничтожили казачий дозор. Почти перед нами.
— Знаю. К нам прискакал раненый урядник Головин из этого дозора. Орудовала банда Аслан-хана. Поскорее бы расправиться с этим канальей! Прошу вас, господа, после беседы со мной зайти в контрразведку к полковнику Венедиктову и доложить ему все подробности увиденного. Контрразведку всегда интересуют любые детали. И это верно…Кстати, вы с дороги, вам следует согреться и подкрепиться. Господин прапорщик, прошу Вас передать адъютанту, чтобы он побеспокоился о самоваре и всему прочему к чаю. Правда, со всем прочим у нас пока не густо. Неделю назад проклятый Аслан-хан захватил наш продовольственный обоз. Муки, а соответственно и свежего хлеба пока нет. Пользуемся сухарями. Но за годы армейской службы я привык к этому угощению. Кроме того имеется горный мед, урюк и изюм. В наступившем Рождественском посту – самое приемлемое кушанье. Прошу к столу.
Юденич открыл буфет, достал оттуда вазу с сухофруктами, кринку с мёдом, банку с вареньем и большое блюдо с ржаными сухарями. А через несколько минут усатый фельдфебель внес в комнату ведерной емкости начищенный самовар. Из фарфорового чайника наверху исходил небывалый аромат.
— Спасибо, Егорыч! Рекомендую, господа! Чай с горными травами: душица, мята, чабрец, рододендрон и многое другое. Усталость снимает, придает силы. А в сочетании с горным медом – устраняет простуду и прочие недуги. Рекомендую также кизиловое варенье, приготовленное лично моей супругой.
— Как поживает Александра Николаевна?
— Слава Богу! Она сейчас в Тифлисе, налаживает сбор теплых вещей для нашей армии…
— Кланяйтесь ей от меня, Ваше Высокопревосходительство!
— А, оставьте Вы все эти церемонии, Андрей Петрович! Мы с Вами не в строю, а за столом. А перед самоваром – все равны! Ни в ком нет превосходства!
— Право, я не знаю, Ваше Высокопревосходительство! Впрочем, как будет Вам угодно, Николай Николаевич! Хм… Я и мои спутники были весьма озадачены не совсем привычным обмундированием офицеров Вашей армии. Собственно, по этой причине я и спутал Вас с нижним чином…
— Ничего удивительного в нашем обмундировании нет. Повторюсь: мы не на плац-параде, а на войне. А у войны, как известно – свои законы. С самым началом боевых действий в расположении армии мы потеряли 18 старших офицеров, в том числе 11 полковых командира, двух генералов – командиров бригад. Причина – действие германских стрелков, использующих винтовки с оптическими прицелами…
— Неужели на этом фронте действуют и немцы?
— Конечно! Что касается немцев, то даже штаб противостоящей нам 3-йтурецкой армии возглавлял генерал-лейтенант Фриц Бронзарт фон Шеллендорф, известный ненавистник армян. Ныне этот пост занимает его преемник, немецкий генерал фон Гузе. Кстати, именно он разрабатывает и руководит всеми боевыми операциями турецкой армии, а, отнюдь, не командующий Махмут-Камиль-паша. Именно этот немецкий генерал и привлек в помощь туркам не только многочисленных офицеров и передовую военную технику из Германии, но и специальные подразделения, например, батальон альпийских стрелков под командованием майора Вильгельма фон Шлоссера. Это специально обученные, опытные стрелки. А наличие у них винтовок с оптическими прицелами позволяет им с дальности в версту без промаха попадать в наших офицеров. А отличали они их по золотым погонам, двубортным шинелям, каракулевым папахам… Все это пришлось в срочном порядке менять. Повсеместно в армии введены полевые зеленые погоны, казачьи папахи и солдатские шинели. Кстати, и вам, господа, надлежит от моего имени обратиться в интендантскую службы, спросите полковника Меркулова. Он поможет вам заменить обмундирование. Насколько мне известно, казачьи папахи и солдатские шинели пока что имеются в наличии.
— Я помню Ваше пристрастие к солдатской шинели еще по Японской войне.
— Да. Солдатская шинель хотя и грубее, но теплее и долговечнее. Немало пришлось упреков и претензий мне выслушать от чинов из Генерального штаба за эти нововведения. Но государь и Великий князь Николай Николаевич меня поддержали. Слава Богу, теперь воюем без оглядки на Генеральный штаб.
— Вы говорили о германских стрелках. По-моему их называют «снайперами» наши английские союзники. И, кстати, у англичан, как мне известно, также имеются неплохие винтовки с оптическими прицелами.
— Имеются и успешно используются на Западном фронте во Франции. Военный советник полковник Горн подарил мне около месяца назад такую винтовку и три обоймы к ней. Союзнические отношения не позволили мне нарушить дипломатический протокол и швырнуть в него этим подарком! Нам нужны сотни таких винтовок и вагон патронов к ним! Наша военная промышленность, увы, отстает в этом вопросе. Разработки оптического прицела к трехлинейной винтовке Мосина ведутся, в стрелковом центре в Ораниенбауме испытываются оптические прицелы системы Герца, но до их промышленного производства, похоже, дело еще не дошло. А война не позволяет ждать!
— Неужели от союзников нет никакой помощи?
— Помощь есть, но, конечно, не безвозмездная. За все поставки казна расплачивается в полной мере, даже за те, которые до нас не дошли, а были разграблены бандами горцев. В армии имеются 9 английских аэропланов, которые, как правило, вынужденно стоят из-за отсутствия к ним горючего. Обозы с горючим несколько раз захватывались бандой Аслан-хана. Хотя специально для этих аэропланов мы в течение двух месяцев строили взлетную дорогу. Шесть тысяч солдат и ополченцев трудились на том участке… Есть английские пулеметы без лент, которые закончились, есть английские гетры, крайне неудобные в горной местности, есть малокалиберные английские пушки, также без боезапаса. И есть штат английских советников во главе с полковником Горном, которые норовят влезть в каждую щель и требуют создать для них особые условия быта, которых не имеет в нашей армии никто. Вы не представляете, сколько нареканий мне пришлось выслушать только по поводу их питания!? И это при том, что для того, чтобы прокормить этих лоботрясов, я вынужден содержать отделение лучших стрелков, которые денно и нощно охотятся в горах на архаров и туров…
— Любопытно: это стрелки из местного населения?
— Отнюдь. Это бурятские охотники-промысловики во главе с ефрейтором, как его, вот за столько лет не выучил. А вот, я специально записал — Ожэн-Улан Богдоэргенов. И то, это всего лишь сокращенная часть иго имени и фамилии, или как у них там? Мы его называем просто Улан, так понятнее. Его Вы, вероятно, помните еще по Японской войне. Ефрейтор и его помощники с дальних дистанций уже уничтожили свыше двухсот турецких и германских офицеров. И при этом они не имели никаких оптических прицелов! Обычные трехлинейные винтовки Мосина. Готов поклясться своими усами, что лучше Улана на нашем фронте не найти стрелка! Недаром он награжден солдатским Георгиевским крестом.
— Было бы неплохо иметь таких стрелков в своем подразделении…
— Да, теперь о подразделении, то есть месте вашей службы, господа. Полковник Савицкий, Вы направляетесь возглавить наш с Вами родной 18-й стрелковый полк. Его командир полковник Арефьев тяжело ранен третьего дня. Батальоны тоже понесли большие потери. Сейчас идет пополнение полка. Вам, после знакомства с офицерами, надлежит проследить за ходом пополнения. По всем вопросам держите меня лично в курсе дел.
— Слушаюсь!
— Прапорщики Введенский и Бек! Вы направляетесь в армянский добровольческий батальон, приписанный к 18-му стрелковому полку. В этом батальоне на сегодня имеется всего двое офицеров: командир батальона — капитан Хачатуров, а также его помощник и командир первой роты – поручик Оганесов. Вам, господа, поручаю принять вторую и третью роты соответственно. Но в бой не торопитесь! Армянские добровольцы – бойцы неподготовленные, многие винтовку в руках никогда не держали. Хотя в сражение их толкает жажда мести за убитых родственников. Но прежде, чем воевать – придется научиться хорошо стрелять и владеть штыком. В этом я на вас и полагаюсь. Через месяц лично оценю подготовку армянских добровольцев, прежде, чем принять решение об участии батальона и полка в целом после его пополнения в боевых операциях. Новый 1916 год будет, как я полагаю, годом больших военных операций на Кавказском фронте. Также надеюсь, что все эти операции будут победоносными для нашей Кавказской армии. Ведь наше воинство, как я полагаю, молитвенно охраняет свыше отец Иоанн Кронштадский. Его благословение и вот эту икону Николая Чудотворца я получил ещё в 1904 году, перед убытием на Японскую войну…
5.
Начальник контрразведки полковник Николай Михайлович Венедиктов был высок, худ, лысоват и сутул. Усы у него были, точно стрелки часов – тонкие и вздернутые вверх. И обмундирован он был как-то несуразно: выцветшая гимнастерка, кавалерийские синие бриджи с кожаными леями и английские гетры. Поскольку в помещении было прохладно, на плечах полковника была накинута изрядно потрепанная бекеша…
— Проходите, господа! О вас мне уже доложили. Прошу извинить за временные неудобства: печка-каналья дымит. Поэтому, временно приходится терпеть холод… О ваших путевых приключениях я немного наслышан. Как вам, наверное, сообщил командующий, меня будут интересовать некоторые детали. Начнем с места, где вы останавливались на ночь перед дорогой к нашему лагерю. Это аул Чаготай, я правильно полагаю, господин полковник?
— Точно так. Это ближайший аул к дороге, по которой мы шли.
— А у кого конкретно вы останавливались на ночлег?
— У хромого Ахмеда, крайняя сакля к дороге. Он хром на правую ногу: говорит, что в детстве упал с лошади. У него же мы приобрели ишака для перевозки наших вещей.
— Хромота у Ахмеда, действительно, от падения с лошади, но перед тем он получил казачью пику в бедро… Ничего удивительного в ауле не заметили?
— Удивительным, пожалуй, можно назвать отсутствие в ауле мужского населения: за все время нашего пребывания мы видели лишь одного старика и мальчика. Хотя во дворах на веревках было вывешено мужское белье и одежда, слышались женские и детские голоса из саклей. Хромой Ахмед объяснил нам, что мужчины ушли — кто на пастбища с отарами овец, кто на заготовку дров, кто – за покупками…
— Что необычного удалось обнаружить на месте нападения на казачий дозор?
— Необычного?! Выстрелов в горах мы не слышали, хотя вынужденно остановились в нескольких верстах от места нападения. А на самом этом месте – трудно сказать… Мы спешили к лагерю. Времени на осмотр места трагедии было немного. Но, может быть, прапорщик Бек что-то добавит: он более тщательно осматривал место происшествия.
— Тщательным мой осмотр тоже трудно назвать. Вокруг пожарища все было изрядно истоптано, хотя винтовочных и револьверных гильз не было видно. Вероятно, отдыхавших казаков убили с помощью кинжалов. По обгоревшим телам это трудно сказать. Но никакого оружия возле тел не было… Была еще одна странная находка…
— Что за находка?
— Дело в том, что я коллекционирую германское средневековое оружие. Так вот, на месте пожарища я нашел обгоревший наконечник тевтонской арбалетной стрелы. Но как она могла попасть из средневековой Германии на Кавказ?! Ведь тевтонские рыцари здесь никогда не были…
— А почему Вы, прапорщик, решили, что эта арбалетная стрела средневековая? Вот, взгляните, что хранится у меня в этом шкафу!
— Арбалет?!
— Да! Превосходный арбалет, выполненный ганноверским мастером Карлом Цехельмайером в 1912 году. А вот и стрелы к нему: как видите, они идентичны с Вашей находкой. А вот эти две стрелы извлечены из спины урядника Головина и из задней холки его коня…
— Жив ли урядник?
— Слава Богу! Но он потерял много крови и сейчас находится на лечении в лазарете… Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему не было слышно никаких выстрелов? Турки снабжают банды абреков превосходными германскими арбалетами, которые бесшумно бьют с расстояния более двухсот саженей.
— Да, нас спасло только временное недомогание прапорщика Введенского.
— Как Вы сейчас себя чувствуете, прапорщик?
— Благодарю! Начал привыкать к горам.
— Теперь – о месте вашей службы. Армянские добровольческие и ополченские батальоны формируются в основном из беженцев, проживавших в древнеармянской части Турции. Большинство беженцев не знают русского языка, многие не знакомы друг с другом, поскольку бегут из разных провинций. Этим пользуются турки, которые не раз под видом беженцев пытались засылать к нам своих завербованных лазутчиков.
— Неужели христиане-армяне так легко соглашаются служить туркам, которые их уничтожают?
— Конечно – нет. Но турки берут в заложники их жен, детей, матерей и под страхом их убийства предлагают армянским мужчинам служить на Энвер-пашу. С начала военных действий нам удалось выявить более сорока завербованных турецких агентов в расположении нашей армии. Они поставляли туркам данные о численности, вооружении и о перемещении наших войск. Выявить таких лазутчиков крайне сложно. Нужна повышенная бдительность и активное сотрудничество с армянскими офицерами.
— А не проще ли вовсе отказаться от помощи армянских добровольцев, учитывая их слабую подготовленность и возможность их вербовки турками?
— Конечно, нельзя! Участие армянских подразделений в этой войне – вопрос политический. Они сражаются за свою землю, за свой народ. Отказать им в этом мы не вправе. И оделять всех армян недоверием, мы тоже не имеем права. Тем боле, что сейчас мы временно не принимаем в добровольческие батальоны одиноких беженцев, набираем лишь тех мужчин, кто выходит из Турции с семьями. Но даже это не гарантирует нам полного заслона на пути проникновения турецких лазутчиков. Поэтому, бдительность должна быть повышенной. Во всяком случае, вам, как офицерам, следует, не допускать всяческого свободного хождения армянских добровольцев по расположению армии. На период обучения их местом пребывания должны быть лишь палаточный лагерь, кухня и стрельбище. Кроме того, следует внимательнее наблюдать за армянскими новобранцами… И еще, Вы, прапорщик Бек, как я полагаю, имеете немецкое происхождение?
— Точно так! Мои предки прибыли в Россию около сотни лет назад, при императоре Александре Павловиче.
— Я настоятельно рекомендую Вам, прапорщик, не афишировать свое происхождение. Офицеры, а нижние чины – тем паче, могут неправильно истолковать Ваше рвение служить. Я же распространю мнение, что Вы происходите из ревельских чухонцев. И Вы, пожалуйста, не оспаривайте этот слух. Понимаю, что это ранит Ваше германское самолюбие, но Вам нужно перешагнуть через него, это в Ваших же интересах.
— Благодарю, я постараюсь понять…
Полковник Венедиктов знал, что Павел Бек бросил на 2-м курсе юридический факультет Московского императорского университета, чтобы поступить в Одесскую школу пехотных прапорщиков и воевать. Знал он также, что родители Павла вместе с младшей сестрой вынуждены были бежать сначала в Ревель, затем – в Финляндию и Швецию, спасаясь от немецких погромов. Венедиктову также было известно, что и в университете с началом войны были устроены гонения на немецких студентов. Но Бек решил доказать, что он, как и его предки, искренне предан России. Его выбор уйти на фронт поддержал друг и однокурсник Александр Введенский, сын мелкопоместных дворян. Собственно, от дворянства у Александра остался лишь титул, а само родовое имение Введенских в Смоленской губернии было заложено, а затем и продано его дядей более четверти века назад. Отец Кирилл Николаевич служил в управлении Сызрано-Вяземской железной дороги, мать Ольга Евгеньевна – давала частные уроки музыки, сестра Настя завершала обучение в женской гимназии в Калуге… А Павел, и Александр закончили Калужскую Николаевскую мужскую гимназию. Оба выбрали юридическую стезю, как и другой выпускник этой гимназии – убиенный министр внутренних дел фон Плеве. По его же примеру друзья выбрали юридический факультет Московского университета. Обучение прервала война. Студенты-второкурсники отправились в Одессу, в школу прапорщиков, которую возглавлял двоюродный дядя Александра по линии матери…
— А теперь, господа, о самом важном. Взгляните на эту фотографическую карточку. Это некто Лазарь Гутник, эсер, террорист, осужденный к смертной казни, которая была ему заменена бессрочной каторгой. Гутнику удалось бежать с каторги, недавно он оказался здесь, на Кавказе. Под именем Левона Гутикяна этот негодяй проник в расположение нашей армии с листовками, призывающими прекратить войну, уничтожать сопротивляющихся этим призывам офицеров, передать туркам занятые нами провинции и заключить с ними мир. Нам удалось задержать Гутника. Жандармское управление Тифлиса распорядилось о его передаче для допроса и суда. Но по дороге в Тифлис Гутнику каким-то образом удалось склонить на свою сторону троих конвоиров, а старший конвоя фельдфебель Анучкин был убит. Где сейчас находится Гутник – неизвестно. Но этот Гутник не одинок в расположении нашей армии. Его коллеги-агитаторы под разными обличиями прорываются в расположение армии. Волнения в солдатской среде нарастают с каждым месяцем. Поэтому для каждого из офицеров бдительность сейчас стоит на первом месте. В отношениях с нижними чинами палку перегибать не следует, но излишняя либеральность тоже ни к чему хорошему не приведет: на голову сядут. Будьте справедливыми и внимательными. Желаю вам удачи, господа!

6.
Невысокий и смуглый капитан Хачатуров грел руки над чугунной печкой. Рядом с ним прихлебывал из кружки поручик Оганесов, на голове которого красовалась невысокая остроконечная армянская папаха, снабженная офицерской кокардой. Всего два офицера на батальон! Обязанности командиров взводов здесь выполняли унтер-офицеры, которые хоть мало-мальски владели русским языком. Хачатуров напевал что-то грустное себе под нос, когда полог палатки приподнялся, и в него вошли прапорщики. Бек четко доложил капитану, который, похоже, несколько неловко чувствовал себя в бешмете и вышитой дохе перед этими молодыми и подтянутыми офицерами.
— Давно ждем, очень давно. Но молодые офицеры идут в боевые части. Батальоны армянских добровольцев обходят стороной. Поэтому, я вдвойне рад вашему приходу в наш батальон. Слышал, что вы прибыли вместе с новым полковым командиром?
— Точно так. Полковник Савицкий находится сейчас в штабной палатке. Он просил Вам, господин капитан, передать, что через четверть часа он собирает для знакомства и совещания всех командиров батальонов и штаб.
— Непременно буду. Фельдфебель Карапетов, мой китель и шинель!
Из темноты появился такой же смуглый фельдфебель с вешалкой и обмундированием. Прапорщики успели разглядеть на кителе капитана орден Владимира с мечами, а на сабле – «клюкву» — орден Анны 4-й степени за храбрость.
— В курс дела вас введет поручик Оганесов. А наше знакомство мы продолжим чуть позже. Смею спросить, не богаты ли господа прапорщики папиросами?
Прапорщик Бек достал из вещмешка нераспечатанную пачку «Нашей марки», самых популярных папирос Донской фабрики Асмолова.
— Благодарю. Здесь, в действующей армии – это бесценный подарок. Я Ваш должник, прапорщик!
— Не стоит, это такой пустяк!
— Совсем не пустяк, когда от грузинского табака с плесенью уже скулы сводит! Поручик, угощайте гостей кулешом и чаем. А мне – пора!
Кулеш, сдобренный горными травами, был еще горяч и не показался прапорщикам таким уж простым кушаньем. Да и чай был скорее отваром из шиповника, мяты и еще чего-то ароматного и вкусного: чайной заварки, как таковой, в нем не было…
Поручик Оганесов, который уже более года не выходил из фронтовой полосы, явно стеснялся своей черной щетины на лице и худых сапог, которые он норовил запрятать с глаз долой, под лавку.
— Как сейчас Москва?
— В Москве мы не были почти полгода. А вообще и я, и прапорщик Бек, до войны проживали в губернском городе Калуге. После гимназии два курса отучились на юридическом факультете Московского императорского университета. Последнее время было заполнено учебой в Одесской школе пехотных прапорщиков. Возглавлял ее полковник Савицкий. Познакомиться с красотами Одессы не довелось. Учеба была напряженной.
— А каков полковник, как командир?
— Думаю, что Вам не придется жалеть о таком полковом командире. У него – богатый боевой опыт, прекрасная военная подготовка – Академия Генерального штаба. Главное, что он – чуткий и внимательный человек.
— К сожалению, именно таких офицеров война не щадит. В нашем батальоне сменилось два командира, в полку – тоже двое. Предшественник Савицкого, полковник Арефьев потерял ногу при массированном артобстреле позиций полка. А до него – полковник Фотиев был убит германским снайпером. Все они были замечательными офицерами…
— Да, у войны свои суровые законы. Но будем надеяться, что полковника Савицкого минует эта тяжкая участь…
— Будем надеяться.
Поручик открыл небольшую тумбочку и достал из нее две потрепанные клеенчатые тетради.
— Вот, господа. В каждой из этих тетрадей – список личного состава второй и третьей рот нашего батальона. Все записи сделаны на русском языке. Против тех фамилий, где стоит крестик – это значит, что этот доброволец может говорить по-русски. Но таких, как можете видеть, немного. Кроме унтер-офицеров, выполняющих обязанности командиров взводов — три-четыре человека понимают русский язык. Почти у каждого добровольца – трудная судьба. Беженцев из турецкой Армении примерно половина, в основном из Вана и из Эрзерума. Остальные добровольцы – из окрестностей Шуши, Александрополя, Ахты и Караклиса. В основном это – крестьяне, но есть и ремесленники. Примерно треть имеют боевой опыт.
— Какое оружие имеется в батальоне?
— Из оружия – однозарядные винтовки системы Бердана. Вчерашний день. Да и то, вооружены лишь две трети личного состава…
— Командующий поставил перед нами задачу обучить личный состав батальона владению стрелковым оружием. Полагаю, что такое обучение необходимо проводить исключительно на трехлинейных винтовках Мосина. А как обстоит дело с пулеметами системы Максима?
— Увы, никак. Их попросту нет.
— Что же, будем просить ходатайствовать капитана Хачатурова перед командиром полка и вышестоящим командованием о выделении батальону на период обучения не менее пятидесяти винтовок Мосина и пяти пулеметов…
— Дело непростое. Ведь банда Аслан-хана захватила два обоза с оружием… Основные занятия у нас проходят на стрельбище в двух верстах от лагеря. Завтра – подъем в шесть часов утра, после умывания и построения – молебен и завтрак. С восьми тридцати – занятия на стрельбище. Теоретические занятия – в помещении бывшей конюшни, после обеда – непосредственно огневая подготовка.
— К этому времени я постараюсь раздобыть хотя бы несколько винтовок Мосина.
— Желаю удачи, прапорщик. А сейчас, предлагаю отдых. Вам он необходим после длительного перехода. Справа от печки – лавки, составьте их рядом – получатся кровати. Вот вам дополнительно шинели, чтобы подложить на лавки и укрываться. А вместо подушек – папахи. Надеюсь, что такой ночлег вас не очень разочарует. На горном воздухе сон очень легкий…

7.
Прошел месяц. Позади – рождественские праздники, которые, учитывая военное положение армии, прошли практически незаметно. Учебные занятия в добровольческом армянском батальоне капитана Хачатурова завершились. Генерал от инфантерии Юденич остался доволен подготовкой армянских добровольцев. К моменту окончания учебы все добровольцы получили трехлинейки, на каждую роту было выделено по три пулемета системы Максима…
В середине января Юденич пригласил к себе в штаб полковника Савицкого и еще нескольких старших офицеров. Все догадывались, что речь пойдет о предстоящем наступлении. И не ошиблись. Командующий стоял у большой карты, знаменитые гигантские усы его сейчас уже не висли безнадежно, как еще неделю назад, а приподнялись почти параллельно плечам.
— Господа! После Саракамышского сражения наша армия ведет позиционные бои, крупных операций в течение года мы не предпринимали. И, тем не менее, такое положение не только расхолаживает боеспособные части, но и приносит нам немалый урон. Потери от постоянных набегов абреков и действий альпийских стрелков весьма велики. Русский солдат не привык сидеть в палатке или окопе, он по натуре своей – боец, победитель. Поэтому, нам необходимо готовить серьезные наступательные операции по взятию Эрзерума. При дальнейшем промедлении стратегическая инициатива может перейти на турецкую сторону. Разработка Эрзерумской наступательной операции уже завершена нашим штабом. Ее начало намечено через две недели. Но прежде, чем дать команду о начале этой операции, нам предстоит решить серьезную проблему, которая препятствует нашим активным действиям. Речь идет об укрепленной турецко-германской позиции на берегу Черного моря, в 16 верстах от Эрзерума. Этот форт создан на развалинах древнеармянской крепости и входит в общую систему Эрзерумских укреплений. Противник сосредоточил здесь две батареи крупнокалиберной артиллерии: 152-миллиметровых гаубиц и 210-миллиметровых мортир. Кроме того, в сторону моря направлены две сверхмощные 420-миллиметровые мортиры, что не позволяет нашим кораблям, включая флагман «Императрица Мария» подойти к крепости на расстояние выстрела. Это также мешает снабжению нашей армии по морю. В данном укрепленном районе сосредоточен турецко-германский гарнизон численностью свыше тысячи человек. Вся артиллерия германская, крупповская, как и сами артиллеристы – исключительно немцы. Турки представляют пехоту, охраняющую батареи и подступы к ним, а также обслуживающий персонал. Крепость расположена в проходе между ущельем, с выходом к морю с одной стороны, с выходом на плоскогорье – с другой. Именно с этого плоскогорья нам и предстоит развертывать наше наступление на Эрзерум. Но батареи противника не дают нам такой возможности. Все пространство плоскогорья простреливается. Кроме того, подходы к крепости со стороны плоскогорья заминированы. Запас снарядов и продовольствия в крепости чрезвычайно велик, имеется свой источник природной воды. На батареях, по данным нашей разведки, располагаются также германские восьмимиллиметровые пулеметы «Шварцлозе». У берега есть даже несколько катеров на случай эвакуации офицерского состава. Подойти ни с плоскогорья, ни с моря к батареям не представляется возможным. Единственный путь – через горы. Но и здесь созданы посты усиленных караулов из числа альпийских стрелков. Какие будут предложения? Полковник Савицкий, Вы уже предварительно изучали этот вопрос. Полагаю, Вам есть, что доложить?
— Так точно. Как Вы уже отметили, Ваше Высокопревосходительство, ни с моря, ни с плоскогорья к батареям не подойти: все это пространство простреливается. Единственный путь – через горы: по ним артиллерия стрелять не будет, чтобы избежать камнепадов на батарею. Тем более, что именно с нашей стороны над крепостью в виде козырька частично нависает скальный уступ. Считаю, что только подрыв и обвал на крепость этого скального уступа сможет полностью нейтрализовать вражеские батареи. Враг, конечно, это тоже знает, а потому все подходы в горах к этому скальному уступу усиленно охраняются. По данным разведки здесь также сосредоточены германские снайперы и пулемётчики. Но все же, подход к крепости со стороны гор может быть преодолен. Нужна помощь пластунов, горных егерей. Действовать придется ночью, бесшумно, чтобы снять караульных. Желательно без стрельбы, а с холодным оружием. После устранения охраны – слово за саперами. Естественно, во время закладки взрывчатки необходимо обеспечить усиленную огневую защиту всех саперных работ.
— Ну что же… А что нам скажут саперы? Капитан Самойлов, Вам слово!
— Моя саперная рота готова к переходу в горах. Но взрывчатки по моим расчётам потребуется немало: пудов двадцать. Нужно будет выделить горских лошадей для ее транспортировки. Кроме того, для закладки взрывчатки необходимо будет продолбить в скале скважины глубиной не менее аршина. Всего таких скважин – не менее двадцати. Это займёт часа два усиленной работы, да и шум будет слышан в крепости. Для этих работ нужна будет помощь сапёрам. Закладка взрывчатки, как я полагаю, будет проходить под шквальным огнём противника. Стрелкам и пластунам надо быть готовыми к отражению атак из крепости…
— Полковник Савицкий! Какой численности отряд нужно сформировать, чтобы решить все поставленные задачи?
— Я сформирую сводный батальон из лучших стрелков моего полка. Помимо саперной роты капитана Самойлова необходима будет ещё помощь пластунской сотни подъесаула Семенистого, батальона пехоты подполковника Неклюдова. На правом фланге со стороны равнины считаю необходимым разместить батарею легкой горной артиллерии капитана Вострякова. Кроме того, из состава нашего полка я сформирую два пулемётных взвода. Считаю также, что отряду потребуются стрелковые навыки отделения ефрейтора Богды, Богда… мм…Улана, учитывая, что кроме Мосинской винтовки они прекрасно стреляют из бурятских луков и трофейных арбалетов. А бесшумность на первом этапе этой операции – это половина успеха.
— Ну что же, все перечисленные Вами офицеры здесь присутствуют. Господа, я неслучайно накануне нашего совета поручил полковнику Савицкому проанализировать этот вопрос. У полковника имеется боевой опыт, думаю, что он в качестве командира сводного отряда успешно справится с поставленной перед ним задачей. Остается отработать все детали. Думаю, полковнику Венедиктову не нужно лишний раз напоминать всем вам о строжайшей секретности предстоящей операции. Весь личный состав, участвующий в операции, должен быть освобожден от нарядов и караулов для отдыха. Но отдых – только после проверки оружия и снаряжения. Полковник Меркулов обеспечит все участвующие в операции подразделения необходимым продовольствием и обмундированием. Следует также получить дополнительные боеприпасы. В резерве у полковника Савицкого будет находиться пехотный батальон подполковника Сонина. Начало операции назначаю на четверть часа после полуночи…

8.
Прапорщики Бек и Введенский возглавили два взвода пулемётчиков, включенных в отряд полковника Савицкого. Среди личного состава этих взводов были восемь наиболее способных армянских добровольцев, освоивших «Максимы», спутники по переходу в лагерь ефрейторы Протасов и Кузьмич, а также около тридцати опытных стрелков из 18-го полка…
— Ну что, Павел, наконец-то мы участвуем в настоящем деле? Вечером – построение. Как ты настроен, ведь, возможно, уже сегодня нам предстоит первый бой?
— Честно говоря, немного робею. Ведь до этого никогда не приходилось стрелять в человека, пусть и во врага. Не знаю, каково это…
— А ты, во-первых, не забывай, что перед тобой враг, а во-вторых, помни, что, если ты не выстрелишь первым, у врага рука не дрогнет. Или пан – или пропал! А пока у нас есть два-три часа для сна. Когда теперь еще удастся вздремнуть – неизвестно.
— Мне что-то не до сна пока. Скажи, Саша, а там, на горной дороге, когда тебе стало плохо, ты не предчувствовал впереди беду?
— Предчувствие беды? Странно, что ты об этом спрашиваешь. Беда здесь повсюду, потому что идёт война. И каждую минуту нужно быть готовым к самому неожиданному. Война заставляет нас чувствовать по-новому.
— Все это так. Но я не об этом. Вспомни наше обучение в школе прапорщиков. На занятиях по метанию боевых гранат, когда на позицию вышел наш взвод, ты тоже испытывал недомогание. Я вызвался проводить тебя в лазарет. А пятью минутами позже из руки юнкера Пронина выскочила граната. Погибли трое юнкеров, пятеро были ранены. А ведь мы должны были стоять именно рядом с этим Прониным…
— Это всего лишь случайное совпадение, Павел. Никакой мистики. На войне не следует обращать внимание на подобные случайности. На войне возможно всё. Давай всё-таки последуем примеру Хачатурова и Оганесова: они уже третий сон видят. Силы нам скоро понадобятся…

9.
Введенский уснул сразу, но сон его был беспокойным, он постоянно ворочался, что-то неразборчиво говорил, чем привлёк внимание Павла…
— Саша! Саша! Что случилось? Тебе плохо?
— Что? Нет, я спал. Но сон был странным, наполненным батальными сценами с нашим участием. Но этих боёв мы, похоже, еще не пережили…
— Ты видел во сне что-то страшное?
— Не знаю. Скорее, что-то непонятное. Как будто бы все происходило со мной, с нами… Жестокое сражение в горах…Впрочем, не стоит беспокоиться и придавать этому излишнее значение: возможно, я просто переутомился. Спасибо за заботу, Павел. Ты, наверное, совсем не поспал из-за меня?
— Пустое. Я и не мог уснуть. Делал наброски в дневнике, пил чай.
— Сколько у нас еще до общего построения?
— Три четверти часа. Поспи еще немного. Я разбужу.
— Пожалуй, достаточно. Выпью чаю за компанию с тобой. А потом проверю наших пулеметчиков.
— Сделаем это вместе. Но прежде покурим. Я специально подсушил на печке пачку «Нашей марки».…

10.
Прошло более двух часов с момента начала перехода. Впереди колонны уже действовали терские пластуны подъесаула Семенистого и бурятские стрелки ефрейтора Богдоэргенова, о чем можно было судить по приглушенным крикам и хрипам уничтоженных караульных противника. Выстрелов пока не было, и это радовало.
Колонна передвигалась почти бесшумно: сапоги и копыта лошадей были предварительно обмотаны ветошью. Разговоры, курение во время марша были категорически запрещены. По взмаху руки полковника Савицкого, колонна остановилась. Полковник жестами начал отдавать указания по перемещению подразделений. В этот момент где-то на верху горного уступа застрочил немецкий пулемет. Впрочем, стрелял он недолго: пластуны или буряты прервали его трель. Но этого было достаточно, чтобы поднять по тревоге гарнизон, расположенной внизу крепости. Пулеметчики и стрелки, прикрывающие саперов, спешно выдвигались на рубежи обороны, заслоняющие подходы к скальному уступу. А саперы и приданные им в помощь пехотинцы сразу же приступили к сверлению бурами и долблению кирками шурфов в скальном грунте. Но несколько буров вскоре сломались, пришлось рассчитывать в основном на мускулы нижних чинов…
Атака следовала одна за другой. Крики «Аллах акбар!» смешивались с восклицаниями «Шайзе!» или «Доннер ветер!», а также с русской бранью и стонами многочисленных раненых. Разрывы снарядов, пулеметные переливы, одиночные выстрелы вылились в сплошную какофонию боя, которую постоянно усиливало и отражало горное эхо. Если ад существовал, то сейчас он находился именно здесь…
Прапорщик Введенский, перекосившись от внезапно подступившей головной боли, пригибаясь от пуль, перебежками добрался до командира саперов капитана Самойлова, который кричал что-то своим подчиненным и стремительно жестикулировал.
— Раненых – за скалы. Закладывайте взрывчатку в шурфы. Бикфордовы шнуры сплести вместе в один. Конец – мне!
— Господин капитан! Вижу пулеметы. На скале напротив немцы устанавливают «Шварцлозе». Через две-три минуты они откроют огонь. Тогда на уступе никто не уцелеет.
— Прапорщик! Какие пулеметы?! Ничего же не видно!
— У меня цейсcовский морской бинокль, кроме того, я с детства привык смотреть в темноте.
Из ночного мрака появилась невысокая фигура ефрейтора Богдоэргенов в остроконечной войлочной шапочке с кокардой и в коричневом халате с нашитыми погонами.
— Капитан! Есть германцы, есть пулеметы, тоже видел я. Будут стрелять!
— Так что же Вы медлите, Улан! Подключите своих охотников и снимите этих негодяев. Нам надо еще несколько минут до завершения закладки взрывчатки.
— Слушаюсь, капитан!
Буряты опередили немецких пулеметчиков буквально на несколько секунд. Когда немецкий обер-лейтенант уже готов был отдать команду об открытии огня, его тело безжизненно повисло на одном из пулеметов. Тоже самое произошло еще с несколькими пулеметчиками. Но это была лишь кратковременная отсрочка. Немцы оттащили пулеметы дальше, разместили их между камней. Буряты постоянно тревожили их прицельными выстрелами, не позволяя навести оружие на цель. Но, пусть и не прицельно, но пять немецких «Шварцлозе» почти одновременно ударили по скальному уступу, на котором уже почти были завершены работы по закладке взрывчатки. Десятки стонов и криков огласили пространство гор. Раненный в предплечье капитан Самойлов с трудом удерживал связку бикфордовых шнуров и приседал от острой боли. Введенский обхватил его под мышки и стал перетаскивать за скалы.
— Шнуры, шнуры, прапорщик! За них уже положены десятки жизней, в них весь смысл операции. Направьте к раненым санитаров!
— Все будет сделано, господин капитан! Шнуры уже у меня. Санитары на подходе. Но убитых оттащить с уступа они не успеют: слишком много тел…
— Когда последнего раненого перенесут за скалы – поджигайте!
— Не беспокойтесь, все будет сделано. А Вам надо срочно в лазарет. У Вас большая потеря крови.
— До окончания операции – никаких лазаретов…
Введенский находился ближе всех к месту предстоящего подрыва. По правилам безопасности здесь находиться было нельзя: 15-20 саженей до места взрыва, кругом – камни, под ногами – небольшая площадка в полтора аршина, которая вполне может рухнуть вниз вместе с уступом…
— Поджигайте, прапорщик!
Шнуры загорелись и источали противный едкий дым. Немцы накрыли уступ шквальным огнем в надежнее перебить шнуры, но их прикрывал небольшой каменный козырек, заранее установленный саперами. Убедившись, что шнурам ничего не угрожает и что через пять-шесть секунд раздастся взрыв, прапорщик попытался нырнуть в соседнюю расщелину между скалами, но не успел. Мощной взрывной волной его отбросило на поросшие кустарником скалы. В последнее мгновение перед потерей сознания Введенский слышал, как с грохотом обламывается скальный уступ и устремляется вниз, на крепость. Сам он оставался лежать на обломке скального уступа, а левая нога его свисала в пропасть…
11.
Введенский открыл глаза. Над ним простиралась сплошная белая пелена. Неужели это рай? Нет, вблизи слышны стоны, а в раю не стонут. Да и таких огромных усов в раю тоже быть не может. Над головой Введенского наклонилось знакомое лицо. Юденич!
— Здравствуйте! Ну, как Вы, голубчик?
— Ваше Высокопревосходительство! У прапорщика тяжелая контузия и переломы. Он только пришел в себя. Желательно отложить Ваш визит на пару дней.
— Увы, доктор! Потом визит будет проводить некогда: наступаем. Да такому молодцу добрые вести будут лучше Ваших пилюль и микстур.
— Николай Николаевич! Господин командующий!
— Вот, видите, доктор! Он меня узнал! Спасибо, голубчик! Душевное спасибо! Турецко-германский форт уничтожен в результате подрыва. Эрзерум взят третьего дня. В успехе нашего наступления – Ваш весомый вклад.
— Рад стараться, Ваше Высокопревосходительство. Но Вы переоцениваете мои заслуги.
— Нисколько, нисколько… А теперь, Александр Кириллович, позвольте мне вручить Вам заслуженную награду – орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени. В соответствии со статутом ордена Вы переходите в следующий офицерский чин. Так что, рад вручить Вам также погоны подпоручика. Надеюсь, в скором времени и в добром здравии видеть Вас снова в строю. Кизиловая наливочка тоже, думаю, прибавит Вам бодрости и здоровья.
— Премного благодарен и, не скрою, удивлен столь высокой оценкой своих скромных заслуг.
— Заслуги Ваши, подпоручик, поверьте, весьма высоки. Без Вашего участия операция по уничтожению форта могла быть сорвана. Надеюсь, что еще не раз узнаю о Вашей доблести… Есть ли у Вас какие-то просьбы, Александр Кириллович?
— Никак нет. Но хотел бы знать о судьбе капитана Самойлова, полковника Савицкого, прапорщика Бека и ефрейтора Бог…Улана, ефрейтора Протасова.
— Генерал-майор Савицкий, да-да – теперь генерал-майор, был легко ранен. Сейчас он вступил в командование пехотной бригадой. Капитан Самойлов находится на излечении в госпитале в Тифлисе. К сожалению, он потерял руку до локтя. Если бы не Ваша помощь, капитан вряд ли бы выжил. Он также награжден орденов Святого Георгия 4-й степени и в отставку выйдет в чине подполковника. Впрочем, Самойлов не хочет уходить в отставку. Поэтому, я ходатайствую о продолжении его службы хотя бы в школе прапорщиков, где пригодятся его знания и опыт… Прапорщик Бек ранен в бедро, находится в этом же лазарете. Четверть часа назад я вручил ему орден Святого Станислава 3-й степени с мечами. А фельдфебель Богдоэргенов жив и здоров, да-да, именно фельдфебель, он получил второй солдатский Георгиевский крест, принял пополнение из числа бурятских стрелков. Теперь он командует взводом стрелков. Ефрейтор Протасов, увы, погиб при пулеметном обстреле. Потерь у нас много, но враг потерял еще больше. На каждого нашего солдата приходится по четыре турка и немца. Так что, операция была проведена не напрасно… Поправляйтесь, голубчик!

12.
Лечение Введенского и Бека затянулось до начала марта. Армия Юденича взяла Эрзерум и готовила новое наступление на Трапезунд. Взамен простреленного и окровавленного обмундирования от полковника Меркулова прислали новенькие гимнастерки и офицерские бриджи: видимо, Юденич похлопотал. В лазарете Введенский и Бек виделись почти ежедневно. Время коротали за шахматами, нардами и воспоминаниями о первом бое, ставшем для них новой точкой отсчета на жизненном пути…
В 18-м стрелковом полку за время излечения Введенского и Бека произошло немало перемен. В первую очередь они связаны с новым командиром — полковником Шумиловым, оправдывавшим мощным и раскатистым басом свою фамилию.
В штабной полковой палатке на граммофоне крутилась пластинка с Турецким маршем Иоганна Штрауса. Высокий, крепкого сложения полковник Шумилов носил усы, сросшиеся с густыми бакенбардами. Вместо правого уха у полковника был зарубцевавшийся обрубок: последствия сабельного боя. На кителе его красовались ордена Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 3-й степени с мечами, Святого Станислава 3-й степени с мечами и «клюква» на сабле. Сапоги у полковника скрипели при ходьбе, а сам он что-то бурчал в такт марша: «Пара-бара-бам-бам-бам!» Повернувшись к вошедшим офицерам, он остановил граммофон и, широко улыбаясь, приветствовал их, щедро «одаряя» ароматом Шустовского коньяка:
— А! Вот и наши молодцы-удальцы, кавалеры! Весьма рад! Такими офицерами и лейб-гвардия могла бы гордиться! Но, ни в какую гвардию мы вас не отдадим. У нас не хуже, поверьте! Полк Юденича, господа! Это авангард всей армии! Подпоручик Введенский, Вы назначаетесь командиром второй роты первого стрелкового батальона.
— Слушаюсь!
— Кстати, к Вашей роте приписан и взвод бурятских стрелков фельдфебеля, как его, ну в общем — Улана… Прапорщик Бек! Вам поручается возглавить отдельную пулеметную команду при втором батальоне.
— Слушаюсь! А где теперь армянский добровольческий батальон Хачатурова?
— Из числа армянских добровольцев теперь формируются отдельные пехотные соединения. Ваш бывший батальонный командир капитан Хачатуров произведен в подполковники и возглавил один из добровольческих армянских полков на линии Эривань – Алашкерт. Этот полк пока находится в резерве армии, личный состав проходит обучение и перевооружение.
— Кто состоит командиром 1-го батальона? Раньше им был, если мне не изменяет память, капитан Смирнов.
— Он же и остался. Капитан Смирнов – опытный офицер. Он введет вас в курс дела. Армия готовится к наступлению на Трапезунд. Сам наместник на Кавказе Великий князь Николай Николаевич в Карсе передал командующему наказ государя – взять Трапезунд. Наш славный полк, конечно, тоже не будет в стороне. У вас, господа офицеры, будет еще одна возможность отличиться и доказать всем, что полк Юденича всегда был и будет отмечен доблестью своих офицеров и нижних чинов…
Капитан Смирнов был невысок, худ, сед, обладал пышными усами (но меньше, чем у Юденича). Кстати, Введенский и Бек за время лечения в лазарете тоже обзавелись этим мужским украшением.
— Весьма рад и много наслышан, господа! Второй ротой, а впоследствии и нашим батальоном во время Японской компании командовал наш бывший командир Савицкий, ныне генерал-майор. Я в ту пору командовал пулеметным взводом. Надеюсь, что и вы, господа офицеры, продолжите славные традиции своих предшественников… Батальон прошел доукомплектование по штатам военного времени. Все подразделения оснащены трехлинейными винтовками Мосина и пулеметами системы Максима. Почти все нижние чины в ротах имеют боевой опыт. В основном личный состав призывался с Поволжья и Урала, крестьянского сословия, но много и грамотных. Познакомитесь – не разочаруетесь…
Знакомство с денщиком у Введенского состоялось сразу же после выхода из штабной батальонной палатки. Это был невысокий молодой приказный с окладистой бородой, в шароварах с малиновыми лампасами.
— Здравия желаю, Ваше благородие! Приказный Бородин, ординарец командира второй роты. Ваш, стал быть.
— Здравствуй, братец! Показывай дорогу в роту! Только как это ты – казак в пехоту попал?
— Из староверов мы, Бородины, с Яика. До Кавказу воевал в Галиции. Взводный наш, вахмистр Сулин, из донских казачков буде, меня все в полкову походну церкву на молебны направлял. А нам не можно, вера у нас друга. Много перенес от него через энто. А потом спросился у командира сотни на Кавказ направить. Токмо коника подо мной абреки подстрельнули, покуда добирался. Потому в пехоту направлен.
— Не жалеешь теперь об этом?
— Никак нет. Тута меня никто не принуждат на службы никониански. Виноват!
— Ничего, братец! Верь в то, во что предки твои верили. Принуждать к иной вере тебя никто не будет. Да и среди терских казаков, знаю, немало староверов. Будет тебе с кем помолиться.
— А мы ужо сгуртовалися. Середь гребенцов много стару веру почитають… Ну вот, пришли, Ваше благородие. Вот энта палатка – ротного командира, стал быть, Ваша буде. Там я уж чайку распорядился, на печке чайник. Обед у ахвицеров через четверть часу.
— Спасибо, братец. Сам пообедай. Саблю я оставлю. Посмотри: надо ли наточить. Управишься?
— На том и стоим. Тятька мой кузнечным делом в станице заправлял. Моей шашечкой бриться можно. И Ваша така будеть.
В проеме палатки показалась фигура прапорщика Бека.
— Я за тобой, Саша! Полковые офицеры собрались на обед. Почти все – наши знакомые. Но есть и новички. Командир полка пожелал лично представить нас, как кавалеров. Хотя, признаюсь, я против этих церемоний. Не люблю излишнего шума.
— А полковник наш любит шум, недаром и фамилия такая. Но, в лазарете я слышал о нем, что он – отчаянный рубака. Имеет ранения, награды. Только его бравада меня тоже смущает. Не по себе от его военных маршей…
В офицерской столовой 18-го стрелкового полка, как и ожидалось, всеми питейными «процедурами» распоряжался, конечно же, полковник Шумилов.
— Господа! Нашему полку прибыло! Кто еще не знаком – прошу любить и жаловать: командир второй роты первого батальона подпоручик Введенский и командир пулеметной команды прапорщик Бек. В наших офицерских рядах сегодня уже шесть Георгиевских кавалеров, учитывая подпоручика. Но я господа, мечтаю, чтобы до окончания войны наш славный полк полностью стал полком Георгиевских кавалеров. Ведь мы – полк Юденича! В Трапезунде, надеюсь, мы подтвердим эти свои притязания! Я верю в вас, други мои! За победу, господа! Ура!
— Ура! Ура! Ура!
— За командующего, его Высокопревосходительство генерала от инфантерии Юденича! Ура!
— Ура! Ура! Ура!
— За доблестный 18-й стрелковый полк! Ура!
— Ура! Ура! Ура!
— Павел! Я сошлюсь на недомогание и уйду с этого «праздника жизни».
— Подожди немного, Саша! Уйдем вместе. Сейчас офицеры, а в первую очередь полковник, это неверно истолкуют. Скажут, мол, загордились молодые офицеры.
— Ну и пусть. Мне, действительно, не по себе…
Но спас положение посыльный ефрейтор.
— Подпоручика Введенского в штаб генерала Савицкого требуют!
Александр вскочил, как ошпаренный. Застегивая на ходу ворот гимнастерки, он выскочил из столовой. У выхода его догнал прапорщик Бек.
— Какая надобность, ефрейтор? Что сказал генерал?
— Не могу знать, Ваше благородие! Приказано было передать прибыть в штаб. Боле я ничего не ведаю.
— Саша! Позволь тебя сопроводить?
— Конечно. Буду только рад, что вытащил тебя из этого хаоса.
У входа в штабную палатку стоял генерал Савицкий и лукаво улыбался.
— Ну, здравствуйте, кавалеры! Хорошо, что и Вы пришли, прапорщик! Я почему-то был в том уверен. А для Вас, подпоручик, я меня сюрприз. Проходите в палатку!
В глубине штабной палатки за сосновым столом сидел немолодой мужчина в черной шинели ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)