Вера, рассказ

1.
Пётр Греков более полувека не был в своём родном шахтёрском посёлке Октябрьском, до войны – Новосибирской области, а теперь – Кемеровской. Таксист из райцентра, Прокопьевска не сразу сговорился везти в такую даль пожилого иностранного гражданина: за пятьдесят три года из-за отсутствия практики Пётр Греков (он же Питер Грик с 1946 года) стал говорить по-русски с английским акцентом. Греков пообещал таксисту оплатить три счётчика, причём в валюте. На том и порешили…
Дорога из Прокопьевска в Октябрьский была бетонной с асфальтовым покрытием. Но не ремонтировали её уже лет двадцать. Ехать приходилось со средней скоростью сорок километров в час под постоянную ругань таксиста…
В Октябрьском всё изменилось за полвека. Греков останавливал машину возле людей старшего возраста. Но всё напрасно: это были либо представители послевоенного поколения, либо люди, попавшие в этот шахтерский посёлок волей судьбы (сосланные). Знакомых отыскать не удалось: кто-то погиб на фронте, кто-то умер в голодные и холодные годы в тылу, кто-то уехал в другие края на поиски лучшей жизни. Памятных глазам домов тоже почти не осталось. Вот, разве что, Никольская церковь, которая до войны была складом пиломатериалов. Но теперь она, похоже, начала восстанавливаться. Это было видно по воздвигнутым вокруг неё лесам, установленным новым куполам и стройматериалам, сложенным вокруг храма. Здесь Пётр и решил остановиться, расплатился с таксистом, забрал свой небольшой чемодан и с плащом на руке подошёл к храму. Один из пределов, как раз основной – Никольский, был открыт, здесь уже проводились службы, тем более, что на сорок километров в округе не было ни одной действующей церкви. А второй предел, Покровский, продолжал восстанавливаться, как и весь фасад храма. Шума работ слышно не было. Поэтому, настоятель церкви, отец Иоанн, услышав рокот остановившегося возле церкви автомобиля, вышел навстречу…

2.
50-ая стрелковая дивизия, в которой служил пулемётчиком ефрейтор Пётр Греков, отбила третью танковую атаку немецких «панцеров» Т-4. В строю оставалось всего лишь около полутора тысяч боеспособных красноармейцев. Бойцы зубами схватились за болотистую смоленскую землю, оборонялись с надеждой на подход долгожданного подкрепления, которого так и не было. Уставшие от больших потерь наступающие немцы бросили на непокорных «иванов» люфтваффе, усыпали линии обороны дивизии сотнями бомб. А после авиационного налёта последовал мощный артобстрел. Теперь, как полагали гитлеровцы, оставшихся в живых, можно будет взять голыми руками. Впрочем, у выживших почти нечем было отстреливаться. Очередную атаку немецкой пехоты они готовы были встречать со штыками и саперными лопатками. Именно такую команду дал своим красноармейцам исполняющий обязанности комбата старший лейтенант Самсонов…
Немцы с криками обрушились на окопы дивизии. Трещали их автоматы МП-40. В ответ лишь изредка раздавались удары сапёрных лопат. Раненый Самсонов, находившийся в десяти метрах от Грекова, отбивался штыком от двух автоматчиков. Сзади выстрелом в спину его осадил немецкий фельдфебель. Покончив дело с русским офицером, немцы двинулись на Грекова, который, видя смерть своего командира, стоял в нерешительности и страхе: у него не было ни сапёрной лопатки, ни штыка. Только ладанка — благословение, подаренное матерью перед самой отправкой в войска. И лишь позавчера ему исполнилось девятнадцать. Хотелось жить…
Дальше был эшелон с военнопленными в Польшу, концлагерь. В лагере комендант, узнав о том, что Греков работал шахтёром, направил его вместе с несколькими другими горняками в Германию, в Саар, на шахту близ городка Санкт-Ингберт. Немецких шахтёров мобилизовали в Вермахт, добывать стратегический продукт было практически некому. Поэтому, Гимлер распорядился подбирать для этих целей шахтёров из числа военнопленных. Тем более, что за их работу не надо было платить…
В Сааре военнопленные-шахтёры работали по 14 – 16 часов в сутки. Жили в бараках. Кормили и одевали здесь лучше, чем в концлагере, но тяжкий труд и болезни всё равно ежедневно выкашивали из числа горняков по нескольку человек… Греков, как добровольно сдавшийся в плен, пользовался у немецкого начальства доверием. Поэтому, через год работы его назначили помощником сменного мастера. В бараке ему отвели отдельную комнатку. Теперь он имел не арестантскую робу, а чёрный костюм из плотного хлопка, синюю рубаху и даже ботинки и кепку. В таком одеянии и с коробкой подарочного продуктового набора он в декабре 1942-го, накануне католического Рождества был запечатлён в окружении лагерного начальства каким-то заезжим фотографом. Через неделю после этого события лагер-фюрер Отто Штюмме с улыбкой показал Грекову листовку, на которой было фото Перта в окружении эсэсовцев и надпись по-русски: «Шахтёр Пётр Греков, добровольно сдавшийся в плен, получил в Германии достойную должность и работу. Русские солдаты, берите пример с вашего соотечественника! Германии не нужна ваша напрасная гибель! Сдавайтесь в плен! Командование Вермахта гарантирует вам достойное будущее в новой Европе! Эта листовка является вашим пропуском на позиции Вермахта.» Греков был шокирован этой листовкой, но не подал вида. Он понимал, что после этого, возвращение его на Родину немыслимо. И с этой горькой мыслью он работал вплоть до освобождения Санкт-Игнберта англо-американскими войсками. Накануне этих событий охрана лагеря получила приказ об уничтожении всех военнопленных и взрыве шахт. Зная об этом, дочь главного инженера шахты Берта Кёгль, которая симпатизировала Петру и даже тайно встречалась с ним, спрятала его в городе. А когда Санкт-Ингберт огласили звуки незнакомого марша военного оркестра, Пётр вышел на улицу. Английский патруль доставил его в комендатуру. Здесь Грекову повезло в очередной раз. Его собеседником стал русский иммигрант, бывший врангелевский офицер, майор Грегори Уайт (Григорий Белов). Он дал понять Грекову, что в СССР его ждёт смерть, а в лучшем случае – концлагерь. Именно, благодаря протекции майора Уайта, он в конце концов, получил подданство Соединённого Королевства и стал Питером Гриком. А работать он оформился сменным мастером на угольных шахтах в Уэльсе, близ шахтёрского городка Ронта…

3.
— Здравствуйте, батюшка.
— И Вам доброго здравия! Божьим промыслом к нам прибыли? Издалека ли?
— Из Великобритании. Хотя сам я родом отсюда. Вот на склоне лет вернулся на Родину. Ведь мне уже семьдесят два. Прихожанки говорили, что Вы, батюшка, тоже здесь выросли?
— Да. Истину молвили. Я – местный. А что привело в Россию из развитой Европы? У нас здесь жизнь другая, сложная.
— Я много лет провёл в Европе, но она мне всё равно родной не стала. По-другому там живут, по-другому верят, на мир смотрят другими глазами. Я для них тоже чужой, хоть и язык их изучил. Хочу прожить, сколько Бог даст здесь, на Родине. И упокоиться тоже здесь.
— Ну, да ладно. Чего на ветру беседовать?! В доме за горячим чаем и продолжим разговор…
Отец Иоанн, по его словам, родился сразу после войны, в сорок шестом. Но про Грековых слышал от своих родителей. Про своего отца Пётр Греков ничего нового не узнал. Ему и раньше было известно, что в 1931 году он бросил свою семью, уехал в Прокопьевск, где обзавёлся молодой женой. Старшая сестра Анна в декабре закончила курсы санинструкторов, отправилась на Западный фронт. А в ноябре 1942 она погибла в Сталинграде. Известие о её смерти пришло в Октябрьский с опозданием, в январе, почти одновременно со свидетельством о предательстве сына Петра – листовкой. Сердце матери не выдержало, она умерла в присутствии офицеров НКВД. А через несколько дней дом «предателя» неизвестно кем был подпалён с четырёх сторон. Так в Октябрьском не осталось о Грековых почти никакой памяти. Нет, о сестре Анне осталась надпись на обелиске павших земляков…
— Когда я сдавался в плен, наверное, это было моим малоодушием. Да, я работал на немецкой шахте, но соотечественников своих не предавал, делил с ними свой дополнительный паёк помощника сменного мастера… Единственное, что мне нужно от Вас – кров над головой, кусок хлеба, который я отработаю своим трудом на строительстве храма. Могу выполнять разные работы по строительству, хотя и не так расторопно, как молодые. Все свои сбережения, около двухсот тысяч фунтов, я готов пожертвовать на восстановление храма.
— Спаси, Христос! Это будет благим намерением. Стремление Ваше мне понятно. Кров и пищу я готов предоставить. Но Вам ещё предстоит предстать перед местными властями и сообщить им о своём возвращении. Это, наверное, будет непростым шагом для Вас. Предстоит также решить вопрос о предоставлении российского гражданства…

4.
Через год с небольшим восстановление Никольского храма полностью было завершено: помогли средства Грекова. Сам он теперь служил при храме алтарником, во всём помогал отцу Иоанну. А ночью выполнял обязанности церковного сторожа посменно с послушником Леонидом, лишившимся квартиры в Кемерово и ставшим бомжем. Для них двоих именно вера стала смыслом всей дальнейшей жизни…
Местные власти и население поначалу отнеслись к Грекову с недоверием. В Октябрьский для выяснения всех обстоятельств его плена и работы в Германии неоднократно приезжали офицеры из Кемеровского управления ФСБ. Разбирательство продолжалось больше года, пока к нему нежданно не подключился ранее неведомый Николай Греков, сводный младший брат Петра от второго брака отца. Он служил первым заместителем начальника главного управления внутренних дел в Кемерово в звании генерала-майора милиции. Он же помог оформить Петру российское гражданство. С тех пор косые взгляды в сторону Петра Грекова в посёлке прекратились. Правда, и дружбу с ним почти никто не водил: его просто не замечали. Но «возвращенец» и не ждал другого от земляков. Он по-прежнему нёс внутри себя груз вины за ту минутную слабость в окопе. Ни с кем, кроме отца Иоанна и послушника Леонида он не общался, никуда не ходил, свободные часы посвящал чтению книг. А все свои мысли он излагал письменно. Это был не дневник, не мемуары, а раздумья о смысле жизни, о предназначении человека. Толстая тетрадка с этими записями была заполнена многочисленными исправлениями, зачёркиваниями. Одну и ту же мысль Греков сначала записывал, потом зачёркивал, потом снова восстанавливал. Всё это говорило о сомнениях, терзавших его душу. Он не завещал эти записи какому-то конкретному человеку. Просто, таким образом, Пётр Греков общался с самим собой, путём поисков и сомнений искал ответы на мучившие его вопросы. Хотя на многие вопросы ответов он так и не находил. Греков так и умер, заснув за своей тетрадкой. Его тихие и малолюдные похороны устроили при поддержке местной церковной общины. Своё последнее пристанище Пётр Греков нашёл на старом сельском кладбище, возле могилы своего деда…
Но тетрадка с записями Грекова всё-таки нашла своего получателя и наследника. Через полгода в Октябрьский приехал высокий пятидесятилетний немец Петер Кёгль, удивительно похожий на Петра Грекова. Оказывается, он уже более четверти века пытался разыскать следы своего русского отца, который даже не догадывался о существовании у него сына. Они: лютеранин и православный, встретились здесь, у большого дуба, рядом с могилами их предков, у корней, которые их незримо связывали и притягивали…
Калуга, 2014 г.