Копье Лонгина. Эпизод 15. (Глава 15)

Эпизод 15. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина
(июнь 925 года от Рождества Христова)

«Досточтимой и высокородной Ирменгарде, графине Иврейской, дочери великой и памятной всем Берты Тосканской, жемчужине наших морей, хлебному колосу и меду наших земель, почет и процветание! Молюсь за тебя Господу нашему Вседержителю о ниспослании тебе долгих лет и крепкого здоровья. Чудны и благи дела Творца всего сущего и милость великую послал он землям Италии, Бургундии и Баварии. По свидетельству гостей нашего города, во всех городах Лангобардии и в обоих королевствах бургундских люди славят Иисуса Христа и желают здравия, многих лет и великого плодородия брачному союзу, освященному отцами Церкви между братом вашим Гуго, великолепным графом Арльским, и чистой и кроткой девой Хильдой, дочерью Танкмара, красота души которой премного превосходит красоту лица, что и должно приветствоваться всяким, кто чтит смирение больше тщеславия. Спешу также поделиться своей радостью, и уверена, что тотчас же возликует и твое благонравное сердце, когда ты услышишь о намерении графа Гуго стать еще одним королем Италии при содействии Его Святейшества папы римского Иоанна. Счастье и радость пришли в ваши дома, потому и молюсь о здоровье твоем и долголетии, чтобы и ты, сестра моя во Христе, могла на этот сердечный союз долго глядеть и радоваться. Радоваться также, как недавно, по свидетельствам странствующих, ликовала ты по случаю свадьбы короля Верхней Бургундии Рудольфа. Отныне в обоих королевствах заключены крепкие династические браки, от которых мы ждем скорого продолжения их родов во славу их земель. Желаем и тебе, блистательная графиня, после грустной кончины твоего мужа, графа Адальберта, да воспоют ему ангелы осанну на небесах, найти себе верного и достойного спутника жизни, пусть даже и необлеченного королевскою короною, ибо первое предназначение наше, как известно, заключается в смиренном содержании тела и души, и ежеминутном служении Господу.
Всегда готовая услужить тебе, верная и любящая сестра твоя. Мароция Теофилакт, квирит священного Рима».

Придворный капеллан закончил чтение. Графиня Иврейская, сделавшись бледной, как смерть, попросила его повторить содержимое письма. Капеллан вновь принялся за чтение, а лицо графини, по ходу его слов и по мере осознания смысла письма, из бледного начало становиться пунцовым. Еще немного и, казалось, прекрасные белые волосы графини вспыхнут от раскаленного ее лица, на котором двумя огромными углями зажглись глаза Ирменгарды. Едва капеллан повторил письмо, она подскочила к нему, выхватила пергамент и уставилась в эти непонятные каракули. Увы, но блистательная графиня Иврейская так и не удосужилась в немалых делах своих найти время для обучения себя грамоте, а посему, вытаращив в текст глаза и что-то шевеля губами, она, спустя несколько мгновений, швырнула пергамент в огонь камина и кинулась прочь из приемной залы своего дворца к спальне. Там она провела следующие два дня, не показываясь никому на глаза, и даже еду слуги приносили ей и оставляли подле дверей, не осмеливаясь заглянуть внутрь.
Прошло более полугода с тех пор, как неожиданно скончался муж Ирменгарды, граф Адальберт Иврейский, сын Анскария. Не успели тело графа предать земле, как графиня Ирменгарда, не чувствуя себя обремененной никакими путами и обязательствами, приказала своим слугам заключить под неусыпный надзор и стражу Беренгария, сына графа от первого брака с Гизелой, дочерью умершего год назад императора. Однако, прыткий пасынок то ли был предупрежден кем-то из сердобольных придворных, то ли дальновидно предвидел такое поведение своей очаровательной мачехи, только визит слуг графини в Турин, где жил граф, оказался безрезультатным, гнездо оказалось пустым. Граф Беренгарий, в небольшой компании своих преданных слуг, галопом и почти без остановок пересек всю Паданскую равнину и кинулся к ногам графа Мило Веронского, человека, который до последнего защищал жизнь его деда. Граф Мило оказал тому почетный прием, и пусть у Беренгария не было сил и возможностей немедленно выступить против Ирменгарды, было понятно, что молодой человек теперь сделает месть мачехе своей главной целью на ближайшие годы. Но это будет еще ой как не скоро, ну а пока молодая вдовица вошла в роль полноправной хозяйки графского замка в Иврее.
Спустя два дня после своего добровольного заточения, красавица графиня, с красными от пролитого моря слез глазами, но со взором полным твердой решимости, собрала двор возле цитадели замка и объявила свою волю.
— Герольдам графства поручить трубить сбор моим вассалам, каковой назначить не позднее чем через неделю. Все вассалы моего графства должны явиться исполнить свой долг согласно ранее принесенному гоминиуму!
Приказ госпожи обсуждению не подлежал. В Иврее закипела работа. Бароны и рыцари со всех концов марки начали стекаться в Иврею, и, прибывая к графине, с удивлением узнавали, что, на сей раз, их врагами объявлены те, кто был их верным союзником на протяжении последних двадцати лет. Сплетники немедля явили себя миру, утверждая, что все эти масштабные предвоенные действия, по сути, являются реакцией обманутой женщины на измены своих, теперь уже бывших, возлюбленных. Бароны, оставшись наедине с собой, пожимали плечами, возможно, крутили пальцем у виска, но вассальная присяга не оставляла им свободы выбора. Сама же Ирменгарда для себя твердо решила сложить свою прекрасную голову под меч, но не допустить возвращения бургундских правителей на италийские земли.
Спустя две недели после объявления сбора своего войска, когда прибывшие бароны уже понемногу начали скучать и, как водится, слегка безобразничать в городе, в замок Ирменгарды прибыли носилки Гвидолина, епископа Пьяченцы. Ирменгарда только из соображений учтивости решила уделить свое драгоценное время прибывшему святому отцу, подозревая к тому же, что он явился в качестве посредника от короля Рудольфа.
После взаимных приветствий Гвидолин попросил графиню не отпускать от себя своих советников и мажордома, и заговорил, как умел только он, вкрадчиво и льстиво:
— Прекраснейшая из женщин, как Солнце озаряющая собою мир, примите мои последующие слова, как слова друга и соратника. Мне стало известно, что вы, о божественная, вознамерились оказать сопротивление грядущему возвращению Рудольфа, короля Нижней Бургундии и, увы, Италии.
— И не только ему, ваше преподобие. Мне стало известно, что на итальянскую корону претендует граф Гуго Арльский, мой сводный брат, и сам папа одобрил эту кандидатуру.
— Откуда вам это известно, графиня?
— Я получила письмо от одной грязной женщины, именующей себя сенатриссой Рима.
— Но можно ли доверять этой, как вы говорите, грязной женщине?
— Ее письмо к моему двору доставил монах Одон, один из братьев отца Бернона, что из Клюни. Я навела дополнительные справки и уверилась, что эти слова правдивы.
— Не лучше было бы, графиня, дать возможность бургундским правителям перегрызть друг другу глотку, а не выступать против их войск, каждое из которых превосходит по численности вашу храбрую армию?
— Это прекрасная мысль, ваше преподобие. Но я ни одного не пущу на землю Италии, пусть грызутся между собой в своей Бургундии.
— Но кто же тогда будет править Италией, лишенной своего владыки? Народ нуждается в своем сюзерене, в отсутствие которого венгры уже больше года безнаказанно грабят наши земли, а их дурному примеру с некоторых пор следуют даже наши бароны и некому приструнить и тех, и других.
— Итальянской землей должен править благородный человек, рожденный на ее земле, выросшей на ее земле, и потому ей до конца преданный, – несколько запинаясь, произнесла Ирменгарда, и сама восхитилась собственной, такой удачной фразе.
— То есть, иными словами, вы, несравненная, стараетесь ради вашего пасынка?
Длинные ресницы Ирменгарды захлопали так часто, как бьет крылами пойманная птица. О том, что своими действиями она невольно, но существенно поможет этому дерзкому недоноску Гизелы, она даже не сообразила. Гвидолин же не стал развивать эту тему далее, котировки молодого Беренгария Иврейского на тот момент были пренебрежительно низкими в глазах всех главных действующих лиц.
— «Итальянской землей должен править человек, рожденный на ее земле» …… Прекрасные слова, мудрейшая графиня. Но, боюсь, ваши войска не смогут сильно помешать осуществлению бургундцами своих целей.
— Почему вы так думаете? Вы считаете моих людей трусами?
— О, нисколько. Храбрость ваших людей мне известна, с некоторыми из ваших рыцарей я был на поле возле Фьоренцуолы. Ваша милость может не волноваться за свою судьбу и судьбу ваших людей, крепость вашего города выдержит осаду любого из бургундских войск, также вы сможете защитить и Турин. Но бургундцы могут и не тратить свои силы на вас, а пройти мимо Ивреи к другим, более важным целям, и ваш справедливый гнев не будет утолен. От открытого же сражения я вас в сотый раз предостерегаю.
— А что вы тогда предлагаете? Ведь вы что-то предлагаете?
— Идти к Павии и занять столицу итальянских королей. Пока вы будете в Павии, никакой коронации Гуго заведомо не может быть, да и Рудольфу далеко не каждый город откроет свои двери.
— Ваша Пьяченца же открыла?
— Это было в первый и последний раз. Пока я жив и в сане епископа, этого более не случится.
Вот так поворот! Ирменгарда удивленно подняла свои брови.
— Вы были союзником короля.
— Был и глубоко сожалею о своей ошибке, которую теперь пытаюсь исправить усердными молитвами Господу и пожертвованиями нищим и окрестным монастырям. Я не держу более руку короля Рудольфа.
Епископ действительно сожалел о своем союзе с Рудольфом. Причины его разочарования крылись в том, что его активное участие в устранении императора Беренгария, по сути, не привело к желаемым ему изменениям. Скорая смерть Берты Тосканской оставила всех на своих местах. Фламберт по-прежнему служил мессы в соборах вожделенного Гвидолином Милана, а сам Гвидолин по-прежнему торчал в Пьяченце, проклиная свою несчастливую звезду.
Один из советников графини попросил слова.
— Ваша милость, при выступлении в поход все равно надлежит оставить здесь достаточно сильный гарнизон, чтобы враг не разорил Иврею. В итоге ваша милость может рассчитывать на войско, в котором будет не более пятисот копий. Этого может не хватить для взятия и удержания Павии.
Ирменгарда согласно кивнула и с вопросом во взоре повернула свою голову к Гвидолину. Тот почтительно поклонился.
— Хвала Господу, что у прекраснейшей из женщин есть мудрейшие советники, радеющие о благополучии дома ее. Ваши слова, мессер, справедливы и ваше войско действительно невелико, но вы можете рассчитывать на помощь войска Пьяченцы, а это еще пять сотен добрых копий.
Впервые за эти дни лицо Ирменгарды озарилось ярчайшей улыбкой. Гвидолин даже зажмурился.
— О, блистательная графиня, ваша медоточивая улыбка говорит о вашем согласии или о моей гордости, что я самонадеянно осмелился о сем подумать?
— Моя улыбка, ваше преподобие, говорит о моей благодарности за ваше предложение, которое я горячо принимаю и рассчитываю, что союз Пьяченцы и Ивреи будет на долгие годы мощным и страшным для врагов.
— Ваша милость может еще более укрепить наше войско. Наше с вами войско, – добавил со сладчайшей улыбкой священник.
— Да? Каким же образом?
— Если вы позовете на помощь своим замыслам вашего брата. Вашего родного брата, графа Тосканского.
Ирменгарда нахмурилась. Эта мысль уже неоднократно приходила ей в голову, но она горделиво и зло гнала от себя прочь.
— Я не в ладах с графом Гвидо, – неохотно призналась она.
— В тяжелые минуты, когда сильный и хитрый враг у ворот замка, а тем более, когда этих врагов несколько, брат и сестра должны забыть о прежних обидах и вспомнить, что они появились на свет из одних чресел, росли под одним кровом и ели за одним столом. Родная кровь не откажет родной крови, нуждающейся в поддержке.
Ирменгарда молчала. Ей очень не хотелось выступить перед братом, которого она в свое время пыталась лишить его владений, в качестве просящей.
— Помощь Тосканы трудно переоценить. С таким союзом нам точно никто не будет страшен, – вновь в разговор встрял советник Ирменгарды. Епископ признательно кивнул в его сторону.
— Хорошо, – ответила графиня, – я напишу брату письмо. Но ведь он, ведь там он…, — она запнулась, не решаясь приоткрыть новую тему в разговоре.
Гвидолин с непонимающим удивлением взглянул на нее. Та досадливо тряхнула своими локонами.
— Огромное влияние на моего брата имеет эта…… сенатрисса Рима. Она знает мое отношение к ней, я не стесняюсь называть шлюх шлюхами.
— Полагаю, что в данном случае вам, ваша милость, и вовсе нечего опасаться, – заметил Гвидолин, – граф Гуго о Мароции отзывается еще более оскорбительно, по слухам они давние враги.
— Да! Точно! – вдруг воскликнула Ирменгарда, слуги даже вздрогнули от ее звонкого голоса, – они терпеть друг друга не могут, и она не будет препятствовать, чтобы Тоскана помогала мне. Нам, – поправилась она, одарив Гвидолина еще одной улыбкой, и от радости даже захлопала в ладоши.
Гвидолин мог торжествовать. Мажордом дворца немедленно получил указание готовиться к походу, а вассалы, через замки которых пролегал путь Ирменгарды к Павии, тотчас же отбыли в свои владения, чтобы по традиции организовать походные ночлеги для своей, скорой на гнев, госпожи. Но еще более могла торжествовать Мароция – ее письмо, отравленной стрелой прилетевшее из Рима в Иврею, поразила нужную цель в самое сердце. Само собой разумеется, она предполагала, что Ирменгарда обратится за помощью к Гвидо, и в тот момент, когда Гвидо читал письмо от своей сестры, сделала все возможное, чтобы теплой кошечкой лежать у его ног. Разомлевший граф Тосканский ответил благосклонно на письмо Ирменгарды, добавив в его витиеватый текст столько меда, сколько смог, тем более что, по уверениям Мароции, этот мед сейчас не стоил ни гроша и вряд ли подорожает в дальнейшем. Иными словами, Тоскана готова была вмешаться, но только тогда, когда это ей будет нужно и выгодно.
В итоге, не успел еще король Рудольф утрясти свои неважные дела в землях франков и озариться желанием посетить свою итальянскую вотчину, не успел еще граф Гуго отгулять, как следует, свой медовый месяц и получить, наконец, вожделенное согласие Рима на свое вторжение, как очаровательная и ими обоими возлюбленная Ирменгарда лисичкой проскочила в Павию и со всеми привычными для себя удобствами расположилась в королевском дворце. Весть об этом глубоко потрясла обоих бургундских правителей, а также видавшего виды, мудрого и расчетливого папу римского. В игру вступил новый и совершенно неожиданный для всех игрок.
Бургундские сеньоры поступили ожидаемо, каждый в силу своего ума и характера, а также в соответствии с исполняемой текущей ролью. Граф Гуго затаился и до прихода лучших времен отступил, лицемерно превознося своего слепого сюзерена единственным законным правителем Италии. Рудольф, уже однажды водрузив себе на голову итальянскую корону, по определению не мог оставить без внимания демарш Ирменгарды, его дружины стали спешно готовиться к новому походу по уже знакомому маршруту и тесть Рудольфа, швабский герцог Бурхард, получил соответствующее приглашение присоединиться.