Копье Лонгина. Эпизод 17. (Глава 17)

Эпизод 17. 1679-й год с даты основания Рима, 5-й год правления базилевса Романа Лакапина
(июль 925 года от Рождества Христова).

Слова короля Рудольфа о скорой переменчивости в настроениях его итальянских подданных, вскоре нашли новое тому подтверждение. Пробыв три дня в Милане, король Рудольф выступил со своим войском в направлении Павии, оставив в Милане сотню швабов с самим герцогом Бурхардом во главе. Спустя два часа он прибыл к итальянской столице, однако город, три года назад безропотно принявший своего нового владыку, на сей раз наглухо закрыл свои ворота и сбросил со своих стен предупреждающие штандарты, свидетельствующие о своей готовности защищаться.
Король, хотя в глубине души и был готов к подобному, все же еще лелеял надежду мирно решить исход дела. Схватив тем же вечером парочку каких-то подгулявших цеховиков, возвращавшихся в Павию, он узнал, что всем в городе заправляет его бывшая возлюбленная Ирменгарда, а с ней в городе находятся порядка семисот человек войска, добрую часть которого составили люди строптивого епископа Гвидолина. Сам Гвидолин находился в Пьяченце и также готовился огнем и мечом встретить бургундцев. Учтя сей факт, король Рудольф благоразумно разместил свой лагерь на миланской дороге, справедливо опасаясь внезапного удара в тыл со стороны недалеко расположенной Пьяченцы.
С первыми пробуждающими солнечными лучами нового дня король Рудольф осмотрел стены города. Павия основательно пострадала от пожара, учиненного здесь год назад венграми, большая часть крепостных стен по-прежнему носила на себе следы копоти, а сам город, по свидетельству горожан, лишился более половины своих строений, в том числе сгорели дотла десять базилик, в одной из которых ужасную смерть принял местный епископ Иоанн. Обычно мирный и жизнерадостный город теперь представился своему королю потрепанным жизнью и явно оскалившимся.
Узнав о величине войска Ирменгарды, Рудольф заметно приуныл. Его армия составляла чуть более тысячи человек. Пятьсот человек пришли с ним из Бургундии, еще триста копий составляли швабы Бурхарда, пожалуй, самая умелая и надежная часть его войска. Зато теперь в войске Рудольфа, в отличие от первого похода, напрочь отсутствовали рыцари Иврейской марки, которые остались верны своей госпоже и теперь, либо находились вместе с ней в Павии, либо, угрюмо и не выпуская из рук мечей, сидели в своих замках, когда мимо них три недели назад проходило бургундское войско. Оставшиеся же две-три сотни человек в армии Рудольфа представляли собой пестрый набор авантюристов всех мастей и народностей, которые всегда и во все времена откликались на призыв за малую толику денег резать и грабить себе подобных. С такими силами, пусть и обладая непобедимым Священным Копьем, штурмовать крепкие стены Павии представлялось делом почти бессмысленным, что и доказали те же самые венгры, уйдя из Павии ни с чем, а ведь их банды по численности были раза в три больше армии Рудольфа.
Поэтому королю volens nolens пришлось оставить цезареподобные мечты, в которых он лихим штурмом овладевал столицей, где прекрасная Ирменгарда, со слезами на своих очаровательных глазах и стоя на коленях, умоляла о пощаде, а он, грозный и величественный, милосердно ее прощал, за что красавица его потом долго и приятно благодарила. Пребывая в плену этих желаний, он даже решился оставить в Милане герцога Бурхарда, великолепного воина, но ревнивого тестя и безжалостного палача, которого бы нисколько не тронули слезы прелестной рабыни. Однако теперь об отсутствии герцога Рудольф потихоньку начал жалеть, опыта ведения осад у него не было и в помине.
Посоветовавшись с воинами рангом ниже, король перво-наперво распорядился найти в окрестностях Павии подходящее дерево для тарана, а также велел собирать привезенные из Бургундии катапульты. Своими энергичными действиями король надеялся произвести должное впечатление на осажденных, если быть точнее, на осажденную. Одновременно с этим, в середине дня он послал в Павию посольство с категоричным требованием к городу открыть ворота своему королю. Представлять свою особу он поручил графу Вальперту, чьи пути-дорожки с епископом Гвидолином не так давно разошлись и граф решил присоединиться к бургундскому войску, когда то прибыло в Милан.
Вальперт вернулся спустя два часа с письменным ответом Рудольфу, в котором город, устами графини Ирменгарды, дерзко ответил, что знать не знает итальянского короля по имени Рудольф и что итальянская земля, устав от своих иноземных правителей, отныне будет искать себе нового владыку в своих пределах. Король, придя в видимое негодование, к утру следующего дня слегка поостыл и вновь направил Вальперта в город с письмом уже лично к Ирменгарде, в котором король неуклюже попытался попенять графине на разрушение их былого союза. В ответ графиня коротко ответила, что их союз разрушил сам король и он-де знает как.
Услышав это, остаток дня король провел в тяжелых и нервных раздумьях относительно своих действий в ближайшие дни. Не находя решений он временами впадал в отчаяние и начинал яростно вымерять своими шагами пространство внутри королевского шатра. Мозговой штурм подталкивал его к единственно правильному решению – просить помощи Бурхарда и епископа Милана, ведь последний легко мог поставить под его руку еще сотни три-четыре воинов. С такими силами и рядом с опытным военачальником, рассуждал Рудольф, вполне можно было бы идти на штурм, но уж тогда берегись, непокорная графиня! Когда ворота города от мощного удара тараном разлетятся в щепы, твоей участи не позавидует сама Святая Агнесса, только тебе, в отличие от нее, не суждено будет спастись молитвой!
Поток беспорядочных мыслей короля был прерван ударом копья по его щиту, висящему на входе в его шатер – кто-то просил дозволения войти. Не успел король удивиться и возмутиться легкомысленным и непочтительным поведением своей свиты, тревожащей его в столь позднее время, как в ту же секунду полы шатра распахнулись, и вошел неизвестный, полностью окутанный дорожным плащом.
— Кто вы? Что вам нужно? Стража! – страх, заставивший задребезжать голос, заполонил всю душу короля.
Фигура откинула капюшон, и сердце короля затрепетало, словно только что выловленная рыбка в руках рыбака. Перед ним стояла Ирменгарда.
— Вы? Вы? – только и смог выдохнуть король.
В шатер просунулись несколько встревоженных лиц охраны Рудольфа.
— Вон, мерзавцы! Так то вы охраняете своего короля? – совсем другим, уверенным и сильным, голосом прикрикнул король. Полы шатра тут же вернулись в свое обычное положение.
Ирменгарда стояла, не проронив ни слова, божественно прекрасная и отчего-то пугающая. Ее глаза с гневом смотрели на короля.
— Приветствую вас, прекраснейшая из женщин! Но как? Как вы смогли проникнуть ко мне в лагерь? Сейчас, почти ночью? Вы,… вы пожелали видеть меня? Почему вы не дали мне об этом знать, я примчался бы к вам в тот же миг, туда, куда бы вы мне указали, хоть на край мира!
Ирменгарда скрестила на груди руки и продолжала, не мигая, смотреть на суетящегося Рудольфа, который зачем-то начал самоуверенно раскидывать подушки на своем ложе и поправлять кувшины с вином на столе.
— Почему вы молчите, мой ангел? Вы начинаете меня пугать, Ирменгарда. В конце концов, это непочтительно по отношению к королю! – Рудольф начал терять терпение. Его мятущееся сознание вдруг подсказало, что он напрасно воспламенился амурными мечтами после ее прихода, и визит Ирменгарды носит, на сей раз, сугубо деловой характер.
— Вы пришли начать переговоры о моем появлении здесь и о судьбе Павии? С вашей стороны это был дерзкий поступок — захватить Павию и диктовать условия тому, чей лоб увенчан лангобардской короной. Я восхищен вашей смелостью, а сегодня, когда вы появились здесь, я восхищен вдвойне. Клянусь вам Святым Распятием, я не нанесу ущерба ни Павии, ни вашим людям, а пришел сюда по праву хозяина, дарованным мне Господом.
— Вы обманули Павию, когда назвались ее хозяином. В вашем лице она хотела увидеть своего покровителя, но сейчас ее обгоревшие стены свидетельствуют, что она была обманута вами. Впрочем, не она одна, – добавила Ирменгарда со значением, сразу ставя обожженную столицу на второе место в своем списке наиболее пострадавших.
— О, мечта моя, вы так несправедливы в своих упреках. В моей душе никогда не было места ни для кого, кроме вас, прекраснейшая.
— Если вы хотите мира для Павии, то явитесь в ее пределы один и без оружия. Если в вашей душе нет места никому, кроме меня, явитесь ко мне один и без оружия. Впрочем, если вас это подбодрит, можете взять с собой ваше Священное Копье, – на лице Ирменгарды впервые за вечер отобразилось подобие улыбки.
— Когда?
— Сегодня же. Немедленно.
— Но зачем, когда мы уже сейчас вместе?
— Но здесь не Павия, и я сейчас уйду. Итак, решайтесь!
Рудольф заколебался. Как не велики были его сиюминутные похотливые устремления, инстинкт самосохранения приказывал ему не поддаваться на очарование нежданной и в то же время такой вожделенной гостьи.
— В Павию? Один? Но какие у меня будут гарантии сохранения мне жизни и свободы?
Ирменгарда столь резко подошла к нему, что Рудольф едва удержался от того, чтобы в испуге не отпрянуть.
— Гарантии? – сказала она, и король, почувствовав на себе ее дыхание, лишился разума, – а какие гарантии есть у меня сейчас, когда я одна, ночью, во вражеском лагере, стою перед вами, а вам достаточно только крикнуть своей страже, чтобы сделать своей невольницей? Неужели у простой женщины больше смелости, чем у короля, неужели у скромной девы больше доверия к своему мужу, чем у него самого?
Фраза «своему мужу» окончательно добила Рудольфа.
— Я готов, – с охрипшим от страсти голосом произнес он и схватил Ирменгарду за руки. Та отстранилась от него.
— После комплетория подъезжайте один к городским воротам на Миланской дороге. Караульные запросят пароль. Вы ответите: «Rex decepit, rex paenitenda»!
— «Король обманул, король сожалеет»? – переспросил Рудольф.
— Вот именно, это признание откроет для вас ворота Павии. Этот пароль действует только сегодня и только для одного человека. Вас проведут ко мне. До встречи, ваше высочество, — Ирменгарда повернулась к выходу.
— Один вопрос, моя фея! Как вы проникли ко мне?
— Граф Вальперт оказал мне эту услугу в благодарность за то, что я вернула ему его дочь, которую он потерял в Вероне.
И с этими словами Ирменгарда исчезла из шатра.
Спустя три часа, гремя кольчугой и не сняв свой норманнский шлем, король Рудольф с замирающим от волнения сердцем переступил порог покоев графини Ирменгарды. Легкий воздух, задуваемый в спальню с балкона, забавлялся с десятками свечей, расставленных возле широкого ложа графини. Сама Ирменгарда, лежа на боку и подперев рукой голову, с улыбкой смотрела на вошедшего. Ее тело прикрывала лишь паутина арабской ткани, совсем немного заглушавшая восхитительные прелести графини, а игра ветра со свечами отбрасывала на Ирменгарду дикие танцующие тени. Где-то за стеной раздавались нежные звуки арфы, слуга Ирменгарды был неплохим музыкантом своего времени. Перед ложем стоял узкий столик, на котором громоздился стандартный набор для романтических свиданий — фрукты, сладости, два массивных серебряных кубка и два плетеных кувшина с вином.
— О, мой воинственный король даже на свидание приходит в полном воинском облачении?
— Мне неизвестна была цель нашей встречи, – сконфуженно ответил Рудольф, – наш сегодняшний разговор был полон упреков с вашей стороны.
— И, согласитесь, эти упреки были вами заслужены. Я ничего не забыла и ничего не простила, и не воображайте себе, что к нашей с вами встрече я готовилась как-то особенно. Я люблю перед сном послушать арфу, это так расслабляет и успокаивает.
— А меня вы пригласили к себе, быть может, чтобы я вам что-нибудь спел?
— А что, это отличная идея, – оживилась Ирменгарда, – спойте, непременно что-нибудь спойте, ваше высочество. Только, я умоляю вас, не надо мне тут тянуть эти заунывные псалмы. Спойте мне какую-нибудь веселую песню уличных жонглеров!
Рудольф переминался с ноги на ногу.
— Откуда мне знать песни жонглеров? – виновато произнес он.
— Если вы серьезно, то мне вас жаль, у них такие веселые, пусть и не слишком одобряемые Церковью, песни. Тогда, может быть, вы споете мне что-нибудь из римских языческих песен?
— Их церковь не одобряет еще более.
Ирменгарда рассмеялась.
— Но вы-то сейчас стоите не перед епископом. И уж точно не исповедоваться сюда пришли.
Рудольф улыбнулся в ответ. Решившись исполнить каприз свой возлюбленной, и, собравшись с мыслями, он не очень складно пропел:

«Из виду скрылся едва Сицилии берег,
И море вспенили медью они, И радостно подняли парус,
Тотчас Юнона, в душе скрывая вечную рану,
Так сказала себе: «Уж мне ль отступить, побежденной?
Я ль не смогу отвратить от Италии тевкров владыку?»

Ирменгарда, больше довольная послушностью короля, нежели качеством его пения, радостно захлопала в ладоши.
— Вы считаете меня Юноной? – спросила она.
— Да, – с жаром отвечал король и, вновь проскрежетав кольчугой, бросился к ее ложу, припадая на колени и ловя ее руку для поцелуя.
— Что ж, очень подходяще, – изящно выскальзывая из плена его объятий, сказала Ирменгарда, – Парис тоже много чего обещал Юноне, но яблоко раздора предпочел отдать Венере. Как это мне знакомо!
Рудольф вновь растерялся. Он повернулся к столику и налил себе в кубок вина. Поднеся ко рту кубок, он вдруг краем глаза увидел, что Ирменгарда внимательно следит за ним. Рудольф тотчас отстранил от себя кубок, смутные подозрения вихрем ворвались в его душу.
— Пейте смело, мой храбрый милес, – насмешливо сказала Ирменгарда, – если бы я задумала вас убить, я бы уже это давно сделала и не прибегала бы к помощи яда. Пейте, быть может, вино придаст вам мужества, веселости и решительности.
Короля задели ее слова и он, отвернувшись от Ирменгарды, осушил свой кубок.
— Скажите, а отчего вы решили вновь вернуться в Италию? Два года вы находились в землях франков и, по слухам, совсем не стремились сюда. Вы гонялись за коронами, вы женились на дочери своего доместика, ей, а не мне, вы отдали яблоко для Прекраснейшей. Что она обещала вам? Также, как и Венера Парису, любовь всех вожделенных им женщин?
— Я пришел сюда за тем, чтобы вернуть под свою руку контроль над этими землями, дарованными мне коронацией, совершенной в этом городе.
— Кем совершенной? Епископом, который за это спустя полтора года заживо сгорел в наказание за этот грех самоуправства и гордыни? Кто признает вашу руку на этих землях? Даже эта крыса из Пьяченцы отвернулась от вас. Иврейская марка была единственной вашей опорой, ибо я, наивная, думала, что вы действительно любите меня, и, ради обладания мной, сметете все преграды на своем пути. И что я вижу теперь? Лгуна, который из страха перед расплатой за свою ложь, приходит в мой альков в кольчуге, боится пить вино, да и наверняка, за поясом прячет кинжал.
Рудольф сидел прямо на полу, и с каждым словом Ирменгарды все глубже утопал в собственной кольчуге. Пристыженный ее последними словами, он вытащил спрятанный кинжал и в сердцах швырнул его в угол спальни. Ирменгарда при виде этого вновь расхохоталась.
— Вы сами были замужем в то время, графиня. Вы прекрасно знаете, как мне необходима была помощь швабов, без них я никогда не одержал бы верх над Беренгарием. А такая помощь бесплатной не бывает. Вот и сейчас я могу рассчитывать только на Бурхарда, вы сами прекрасно описали мое положение в этих землях. И, наконец, мое появление здесь обусловлено полученными мною сведениями о том, что Рим планирует короновать Гуго Арльского, ваше сводного брата. Сами понимаете, этого я никак не мог допустить. Но что делаете в Павии вы, милейшая графиня? Поддерживаете своего брата? Что пообещал вам он? – Рудольф перешел в контратаку.
Настал черед Ирменгарды приходить в растерянность. Действительно, как объяснить Рудольфу, что она пыталась приманить к себе и его, и Гуго, и была обманута обоими, за что теперь лихорадочно пытается отомстить всем и каждому?
— Снимите эту несносную кольчугу, Рудольф, – нашлась она, – как вы можете ее носить в такую жару? Вы насквозь пропитались запахом железа.
Король повиновался, не сообразив, что таким нехитрым способом графиня пытается свернуть с темы. Ирменгарда соскользнула к нему, оставив на ложе свое покрывало. Рудольф обнял ее колени.
— Вы дороже мне всего на свете, Ирменгарда, – прошептал он, подняв на нее глаза.
— А завтра вы окажетесь по ту сторону стен и попытаетесь штурмом взять мой город? Вы не находите это абсурдным, ваше высочество?
— Что же мне делать? – взмолился король.
— Решиться, и, в конце концов, сделать свой выбор. Если вы отринете меня, я позволю вам уйти, но это будет последней милостью с моей стороны. После этого вы и ваши триста швабов будете противостоять всей Италии, и вы будет изгоняемы из всех замков и городов этих земель. Да будет вам известно, что в ста милях южнее стоят отряды тосканцев, которые подчиняются моему родному брату Гвидо, готовые прийти мне на помощь.
Ирменгарда перешла на блеф.
— Когда же сюда придет мой сводный братец Гуго, вы окажетесь ничтожным зернышком, попавшим между мельничными жерновами, без единого шанса на спасение. И, кто испечет из вас хлеб и съест за своим столом, уже будет не важно.
— А если сегодня я останусь с вами?
— Вы останетесь со мной не сегодня, а навсегда. Вы сегодня же отправите гонца в Рим с просьбой расторгнуть ваш брак с Бертой Швабской, обвинив ее в бесплодии, в нежелании исполнять свой супружеский долг, в измене, в закрытых дверях во время процесса бракосочетания, в чем хотите. Об этом же вы немедля известите ее саму и ее отца, пусть епископ Фламберт выставит Бурхарда из Милана. В этом случае я обещаю вам союз с Иврейской маркой, королевский дворец в Павии и благоволение Гвидо Тосканского. С таким союзом вам не будет страшен никакой сосед-бургундец. Мои братья так любят друг друга, что корона на вашей голове для каждого из них будет гораздо меньшим злом.
— Но, главное, вы будете рядом со мной, и я стану самым счастливым в этом мире, – воодушевился Рудольф, все крепче прижимая ее к себе и давая все большую вольность своим рукам и губам. Ирменгарда податливо опустилась на свое ложе, увлекая короля за собой.
— А войско? Мое войско? – вдруг в самый неподходящий момент вспомнил самодержец.
— Куда же оно денется без тебя, Рудольф? Если мы соединим свои души, наши войска соединятся и подавно, – прошептала с некоторой досадой Ирменгарда и с легким нежным стоном впустила короля к себе.