Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 11. (Глава 11)

Эпизод 11. 1682-й год с даты основания Рима, 8-й год правления базилевса Романа Лакапина
(октябрь 928 года от Рождества Христова).

— Я обдумал все еще несколько раз и утвердился в своем решении в самое ближайшее время отправиться в Рим, – заявил Гвидо Тосканский своим братьям, родному и сводному, Ламберту и Бозону, одним погожим октябрьским утром.
Братья сидели возле парапета крепостной стены графского дворца, куда они велели слугам подать свой завтрак. Стояла превосходная погода, осень в Лукке только-только начинала осторожно заявлять о себе. Гвидо, вновь почувствовавший вкус к жизни, энергично пытался наверстать упущенное за летние месяцы, каждый новый день вновь будил в его душе оптимистические планы, ну а такое утро, как сегодня, подняло бы настроение даже у вконец разочаровавшегося скептика. Сыры, фрукты и молодое вино были наилучшим дополнением к этому утру, и ничто другое не могло с ними сравниться. Кофе? Возможно, но до его появления в Европе оставалось еще несколько сотен лет.
— Вы все-таки смирились с поведением вашей жены и верите ей на слово? Воистину, брат мой, у вас начисто отсутствует самолюбие и уважение к себе, — ответил Ламберт.
Несмотря на то, что Ламберт к этому моменту уже перешагнул порог тридцатилетия, в отношении к нему у многих до сих пор сохранялся стереотип, как о человеке еще слишком молодом и незрелом. Такое иногда бывает у младших братьев, которые до поры до времени находятся в тени своих старших родственников, благодаря чему период взросления у них несколько затягивается. Быт и нравы десятого века, как правило, не оставляли молодым людям много времени на праздную и безответственную жизнь, уже с тринадцати лет отправляя под венец, а с пятнадцати в боевое седло. Однако, Ламберт в этом плане являлся исключением, ход событий, когда графством долгое время управляли родители, а потом старший брат, позволял ему вести жизнь легкую и приятную. С удовольствием приняв поручение от Гвидо вести военные дела графства, Ламберт в скором времени проявил на данном поприще определенные таланты. Мало кто в те годы пытался противостоять Тоскане, да и она сама предпочитала, в крайнем случае, откупаться от назойливого неприятеля, но иногда, как это было нынешней весной у Перуджи, Ламберту все-таки доводилось обнажать свой меч, и тогда враг очень быстро жалел о своей излишней амбициозности и горячности.
В своем графстве Ламберт пользовался понятной любовью и уважением. Его любили и за приятную внешность, выгодно отличавшую его от старшего брата, а также за набожность и мягкий нрав в отношении к смердам, чего никогда нельзя было поставить в заслугу его заносчивой сестре Ирменгарде. Воинские доблести еще более увеличили популярность Ламберта в Лукке и Флоренции, что, вкупе со сформировавшейся, как у всякого здорового тридцатилетнего мужчины, честолюбивой натурой, привело к возникновению у Ламберта определенных мыслей, которые он пока предпочитал держать при себе.
— Моя жена ждет ребенка. Моего ребенка. Я должен быть с ней, – сказал Гвидо. Утро, казавшееся столь прекрасным, стремительно теряло свое очарование.
— У Мароции это будет уже четвертый или пятый ребенок. И все были не от тебя. С чего вдруг уверенность, что этот ребенок твой? И вообще, брат мой, откуда такая перемена настроений?
Три с лишним месяца Гвидо и слышать ничего не хотел о Мароции. Топя грусть в вине, пытаясь забыться в объятиях тех, кому все равно кого обнимать лишь бы платили, он самого себя уверял, что его чувство к прекрасной римлянке умерло насовсем. Получив письмо из Рима, в котором Мароция сообщила ему о беременности, он не слишком умно посвятил в свои семейные дела братьев Ламберта и Бозона, попутно высмеяв перед ними образ жизни и нрав собственной супруги. Однако в сознании его наступил перелом. Вино и девицы были забыты, каждый вечер он теперь заканчивал воспоминаниями и воображаемыми разговорами с Мароцией. Та прислала еще пару писем, полных кротких и чувственных нот, эти письма у Гвидо уже хватило ума братьям не показывать, и еще за неделю до сего дня он принял решение ехать в Рим. С этой самой минуты, когда он вновь простил свою беспутную жену, на душе у него самого сделалось легко и празднично и граф все эти дни жил мечтами о предстоящей встрече.
— Я знаю это, и этого достаточно. Я принял решение, висконт, – с металлом в голосе произнес Гвидо. При слове «висконт» Ламберт обидчиво поджал губы, а затем, набравшись смелости, заявил:
— Ребенок, родившийся неизвестно от кого, рожденный женщиной, с которой вы, граф, более не живете, будет при этом наследником земель, завещанных нашими родителями?
— Если родится мальчик, то безусловно.
— Я никогда не признаю его своим сюзереном, – бросил Ламберт и спешно, почти бегом, оставил Гвидо наедине с Бозоном. Такой демарш в отношении старшего брата он позволил себе впервые.
Разговор долго не возобновлялся. Бозон не спешил подкидывать в разгоревшийся костер новых дров, имевшихся вполне хватало. Гвидо же было неловко, что сводный брат стал свидетелем ссоры, в которой он, Гвидо, обладая всеми правами карать и миловать, молча снес дерзость висконта.
— Не могу советовать вам, брат мой, тем более в делах столь щекотливых. Но, если хотите услышать мой совет, то я готов озвучить его, – Бозон прервал, наконец, тишину.
— Буду признателен вам в этом. Совет всегда полезен, а проистекающий от лица мудрого, к коим я вас, безусловно, отношу, имеет цену подчас выше золота.
— Мой совет — не покидайте Лукку. Во всяком случае, сейчас.
— На вас такое впечатление произвели слова моего брата?
— А разве он недостаточно высказался? Уехав сейчас в Рим, вы рискуете потерять ваше графство.
— Мой брат весьма щепетилен в вопросах чести.
— Не будьте наивны, Гвидо. Когда на кон поставлено богатейшее маркграфство Тосканское, о чести любой предпочтет на время не вспоминать. Не хочу и не могу очернять вашего брата, но у него могут найтись умелые и хитрые советники. Не столь щепетильные в вопросах чести, но желающие возвыситься. В руках Ламберта тосканская дружина, а кто вступится за вас, когда ваши права будут попраны?
Гвидо молчал. Ничего нового Бозон в общем-то ему не сообщил. Гвидо и так чувствовал, что его отношения с родным братом с недавних пор дали трещину, которая в последнее время начала стремительно разрастаться.
— Какой резон вам помогать мне? Вы представляете интересы короля Гуго, для которого я и моя жена всегда являлись главными соперниками в Италии. Откуда такое сочувствие?
— Все очень просто, Гвидо. Можно только глубоко сожалеть о том, что между нами всеми, вышедшими из одного чрева, постоянно существуют распри недостойные праведных христиан. Своими действиями мы подаем плохой пример своим подданным.
— Вы не отвечаете мне, Бозон.
— Конечно, я отстаиваю интересы Гуго, которые простираются гораздо дальше границ Итальянского королевства. Если Ламберт захватит власть в Лукке, мой брат, конечно, жестоко и прилюдно посмеется над унижением вас и Мароции, но в сердце его воцарится глубокая печаль от потери собственной мечты. О нет, вы плохо знаете своего сводного брата. Как бы Гуго не враждовал с Мароцией, он прекрасно понимает, что только она сможет помочь ему получить императорскую корону. А она, в свою очередь, может сделать это, если в этом посодействуете вы, Гвидо. Поэтому не разрушайте ваш брак, пишите своей жене милые, полные ласки, послания, но не уезжайте из Лукки и крепко держитесь за графский трон вашего отца.
Логика в этих словах, безусловно, присутствовала. Гвидо несколько минут боролся сам с собой, испытывая раздражение ко всему миру, заставляющего его отказаться от намеченного ранее плана приятных, но, увы, действительно легкомысленных действий.
— С сегодняшнего дня я сам непосредственно буду управлять войском Тосканы. Я распущу своих вассалов и соберу их вновь, но уже под моим началом, – заявил он. Бозон склонил голову в знак удовлетворения.
Во время вечерней мессы Гвидо о своем решении объявил Ламберту. Висконт не имел повода для спора, но болезненная гримаса проскользнула по его лицу. Он не явился на ужин в графский дворец, а вечером следующего дня в поисках лучшего совета он отправился…. К графу Бозону, разумеется!
Бозон изобразил на своем лице удивление при виде Ламберта, хотя ждал его еще со вчерашней ночи. Виконт был заметно возбужден, прятал взгляд и нервно перебирал пальцами свою перевязь, на которой красовался великолепный кинжал, украшенный массивными драгоценными камнями – подарок его отца, Адальберта Богатого.
— Похоже, мой брат Гвидо решил избавиться от меня, – сконфуженно пробормотал Ламберт, по-прежнему избегая встречи с проницательным взглядом Бозона.
— Ну, это вы, конечно, преувеличиваете, висконт. В наше время на кого еще, кроме как на родных братьев, мы в наших действиях можем полагаться со спокойной душой и верой в сердце?
— Последними действиями Гвидо ясно дал понять, что предпочтет видеть наследником графства низкородного бастарда от своей развратной жены.
— Ваши обвинения, висконт, только играют против вас самого. Если бы вы удержали себя и оставили свои мысли внутри вашей души, вы по-прежнему управляли бы тосканским войском и, главное, Гвидо сейчас был бы уже на полпути к Риму.
— Проклятье! – в сердцах бросил Ламберт и ударил кулаком по столу.
— Держите, держите ваши эмоции при себе, Ламберт. Даже сейчас не обязательно было демонстрировать их мне. Ваш брат человек мягкий и доверчивый, мало кто из мужчин позволил бы своей жене так помыкать собой. Возьмите же себя в руки, станьте вновь добрым и покладистым братом, каковым вы всегда и были. Доверьтесь Провидению, оно укажет вам верный путь. Время тоже на вашей стороне, не подгоняйте же его.
— Вы предлагаете мне спокойно принять мое отстранение от графского трона? Будь вы на моем месте, вы поступили бы также?
— Конечно также, но будучи не в силах оказать сопротивление сейчас, я стал бы искать более сильную руку, которая помогла бы мне отстоять мои права.
— Где же мне взять себе сильного союзника?
— А вы подумайте хорошенько, Ламберт. И оглянитесь вокруг себя. У вас многочисленная и влиятельная родня.
— Вы предлагаете? …
— Более я вам ни слова не скажу, висконт. Вы крайне неспокойны сейчас. Вам необходимо учиться самообладанию. А друзья у вас есть, их много и они готовы вам помочь. Но всему свое время. Запомните это хорошенько, – сказал Бозон, выпроваживая Ламберта из своих покоев.