Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 14. (Глава 14)

Эпизод 14. 1682-й год с даты основания Рима, 9-й год правления базилевса Романа Лакапина
(24 декабря 928 года от Рождества Христова).

— Итак, бесконечно дорогая моему сердцу сестрица, я слушаю тебя внимательно. В зависимости от того, что именно и как ты будешь говорить, я решу, являешься ли ты пособницей моих врагов или они использовали тебя, рассчитывая на твою непроходимую тупость.
После столь многообещающего начала Мароция откинулась на подушки широкой кровати и стала сверлить взглядом своих тёмных глаз сжавшуюся в жалкий комок Теодору. Опасения последней подтвердились, встреча с сестрой ничего хорошего не обещает. С некоторых пор Теодора вообще перестала испытывать удовольствие от посещения Замка Ангела. Вот и сегодня у Теодоры мгновенно испортилось настроение, как только она получила на руки требовательный приказ ещё до заката солнца прибыть в замок сестры. Весь свой путь, от Авентина до Ватикана, Теодора просидела в носилках в глубочайшем раздумье, рассеянным взглядом наблюдая из-за занавесок за оживлёнными людскими ручьями, стекающимися к собору Святого Петра. До последних слов сестры Теодора робко надеялась, что та позвала её к себе на помощь ввиду своего неважного самочувствия, находясь на последнем месяце беременности.
— Я теряюсь в догадках, дорогая моя сестра, о причинах вашего неудовольствия мной и о теме того, о чём вы просите меня рассказать. Я всегда являлась и являюсь верным вам другом, слугой, всем сердцем преданным вам, а также Его Святейшеству папе Льву…
— Папа Лев скончался вчера вечером.
— Ах!
— Вы так вздыхаете, будто до вас эта новость дошла только что.
— Это так и есть, и я, сестра…
— Послушайте, Теодора, неужели вы не увидели ничего необычного в несметных толпах черни, идущей сейчас к Ватикану?
— Но ведь сейчас рождественские праздники, и я…
— Иногда я даже завидую вам, сестра. Завидую вашему таланту, если таковым это можно назвать, не замечать того, что вокруг вас происходит. Без мозгов, наверное, действительно проще жить.
Теодора резко выпрямилась, и глаза её метнули искры.
— Ого! Вы обиделись? Но мне плевать на ваши обиды, Теодора! Я требую, чтобы вы рассказали мне, откуда при вашем дворе появился отшельник без имени, назвавший себя Последним из рабов Иисуса.
Фигура Теодоры приняла прежний покорно-испуганный вид.
— Я жду. — Мароция для своего удобства поправила подушки, причём это далось ей путём немалых сил. До родов, по расчётам врачей и её собственным прикидкам, оставалось недели две-три. Как человек на редкость наблюдательный, она не могла не заметить, насколько протекание этой беременности у неё отличалось от прежних, в результате которых на свет родились уже четверо сыновей. Никогда, никогда до этого растущее в её чреве дитя не отнимало у неё столько красоты. Сейчас же, день за днём глядясь непрерывно в тусклое медное зеркало, она видела всё новые свидетельства таких хищений со стороны новой, зарождавшейся в ней, жизни. Печальная догадка уже давно мучила её, но она до сего дня отгоняла прочь невесёлые мысли о том, что ей не повезло именно тогда, когда повезти более всего было нужно.
— Этот святой человек прибыл ко мне вместе с людьми королевского апокрисиария, точнее, человека, который был апокрисиарием до мессера Эверарда Гецо, — начала Теодора.
Мароция кивнула головой, приободряя сестру и показывая свою удовлетворённость начавшимся покаянным монологом Теодоры. Разумеется, она уже знала от городской милиции, с лета этого года подчиняющейся её сыну, обо всех обстоятельствах появления святого отшельника в Риме. Теперь она только сверяла показания.
— Что за переписку вы ведёте с королём, сестра? И почему вы сочли необязательным посвящать меня в подробности ваших писем? — спросила Мароция, прекрасно зная ответ, но тем не менее максимально ужесточив выражение глаз, направленных на Теодору.
Та несколько секунд провела в нерешительном и губительном для себя молчании.
— Я пыталась сделать самостоятельно то, что мне было обещано, но не исполнено вами, сестра, — наконец проговорила она.
— А именно?
— Я направила королю письмо, в котором… предложила ему свою руку.
— Сама? Предложила сама?!
Мароция с нескрываемым презрением окинула взглядом Теодору. Щёки у той вспыхнули кровавым румянцем, полные белоснежные руки крупно задрожали.
— Любая мысль и желание, Теодора, приобретают тысячекратную ценность, когда высказываются в нужное время и при нужных обстоятельствах.
— Я думала, вы забыли обо мне, вы перестали заботиться обо мне! Ведь ты же обещала! — Лепет Теодоры был сбивчив, голос готов был сорваться на плач.
— Что за овечье блеяние я сейчас слышу? Как ты посмела писать что-то королю и что-то ему предлагать за моей спиной? Каким образом, интересно, ты намеревалась исполнять желания Гуго без меня?
— Я боялась упустить момент, я думала, что главное — открыть для короля перспективы брака со мной. Ведь ты не отказала бы мне, если бы я тебе вернула твоё Сполето?
Мароция, не найдя ничего в ответ, в гневе швырнула в сестру одну из своих подушек, но тут же на мгновение насторожилась, испуганно прислушавшись к своему чреву. Теодора же, получив в лицо подушкой, воспользовалась, однако, замешательством сестры и бросилась перед той на колени. Поймав её руку, она стала осыпать её жадными поцелуями.
— Прости меня, милая, любимая сестра моя! Да, я дура, неисправимая дура, но, видит Бог, я никогда не хотела тебе зла. Ведь ты же знаешь это, знаешь? Я клянусь, что не сделаю более ни шага, не посоветовавшись с тобой. Я выполню всё, что ты пожелаешь, ведь ты же знаешь, что я никогда не отказывала тебе, даже когда ты просила…
— Довольно, прекрати! — Мароция успела остановить монолог сестры, начинавший приобретать опасные интонации. — Посмотрим, как ты держишь своё слово. Сейчас мне нужна от тебя помощь в проведении скорейших выборов нового папы, скорейших, пока Рим не наводнили бургундские священники, в обилии расплодившиеся усилиями Тоссиньяно. Увы, я теперь не могу организовывать всё сама, а мои сыновья ещё слишком неопытны. Я могу рассчитывать на тебя?
— Как на саму себя! — крикнула Теодора и вновь замучила поцелуями изящную руку своей сестры.
— Но отчего умер несчастный папа Лев? — вдруг вспомнила Теодора. — О, милая, представляю, как сейчас разрывается твоё сердце, как ты тоскуешь о нём! Я буду молиться за душу его, так рано нас покинувшую! Но отчего ты интересуешься ещё и этим святым отшельником? Он разве имеет к этому какое-то отношение?
Мароция начала неспешно и обстоятельно рассказывать сестре о событиях последних дней, исподволь по-прежнему наблюдая за её реакцией. Семь дней назад, накануне Рождественского поста, в Рим вместе с королевским посольством прибыл неизвестный отшельник из числа тех святых людей, что в обилии тогда селились на труднодоступных скалах Апениннских гор, где вели свои дни исключительно в молитвах к Господу и в истязаниях тела своего разными изощрёнными методами, от лишения всяческой одежды до бичевания и разведения язв. Житие этих людей всегда вызывало благоговейный трепет у суетных мирян, и появление такого рода отшельника на городских улицах, как правило, истолковывалось как великое проявление благостной воли Господа, заставившее этих просветлённых людей снизойти к грешникам с наставлениями и укоризной, проистекающими, несомненно, всё равно что из самих Божьих уст. Кроме того, возвращение отшельника в мир свидетельствовало о грядущих потрясениях и скорбях, грозящих миру, о переполнении чаши Небесного терпения.
Войдя в Рим, святой отшельник покинул королевский обоз и нашёл себе пристанище на берегу островка Тиберина, в том самом месте, где более тридцати лет назад был кощунственно сброшен в Тибр труп папы Формоза. Первым делом отшельник обильными слезами омыл память несчастного понтифика, пообещав все известные муки ада, а также им самим лично придуманные, всем осквернителям его останков. Следующие два дня он провёл на том же самом месте, творя нескончаемые молитвы, прерывающиеся лишь на грозные обличения проходящих в этот момент по мосту Фабрициуса купцов, жонглёров и особенно куртизанок, в то время густо населявших квартал Трастевере. Мало-помалу к нему начал стекаться любопытный римский люд, привлечённый благопристойным и строгим поведением отшельника. Как его ни просили, он так и не назвал своего имени, что, впрочем, среди отшельников было в порядке вещей, и лишь попросил называть себя Последним из рабов Иисуса.
На третий день своего пребывания в Риме он получил приглашение от Его Святейшества. Во все времена люди, облечённые всеми властными атрибутами, завоёванными или благоприобретёнными, вкушающие все самые сладостные плоды от своего льготного расположения в мироустройстве, испытывали странное и стыдливое чувство, похожее на чувство вины или, если хотите, комплекс собственной неполноценности, при виде самых сирых детей природы, достойно нёсших свой крест. Отчего-то сильные мира сего неудержимо стремились к общению с париями общества, пытаясь получить их расположение и заручиться поддержкой тех, кто перед Страшным судом предстанет со спокойной душой и блаженной улыбкой на устах. В своё время так поступала и Мароция, приложив немалые усилия, чтобы угодить Одону Клюнийскому, так что неудивительно, что папа Лев, лучше других сознающий свою собственную суетность, поспешил облагодетельствовать косматого, никогда за свою жизнь не мывшегося оборванца, одежда которого едва прикрывала срамные места, а лоб был стёрт до крови от частого соприкосновения с грубой поверхностью сабинских отрогов.
Мароция также присутствовала при этой аудиенции, вполуха слушая разглагольствования папы и отшельника о Слове Божьем, и только время от времени подносила к своему чувствительному носу склянку с розовой водой, чтобы немного утихомирить нестерпимый запах благочестия, густыми ядовитыми волнами доходящий до неё от Последнего из рабов. Однако она тут же встрепенулась и по-другому взглянула на отшельника, когда святой человек заговорил о желании собственными глазами увидеть останки покойного папы Иоанна Десятого и помолиться над ними за весь этот грешный мир.
— Что за странная просьба, брат мой? — не меньше Мароции удивился папа.
— До ушей братьев моих, славящих Господа нашего каждое мгновение своего существования, а также до ушей моих собственных дошли прискорбные и, вероятно, клеветнические вести о том, что Его Святейшество, папа Иоанн и по сию пору находится в добром здравии, но ограничен в свободе своей. Братья мои послали меня с наказом удостовериться и успокоить всех нас в том, что город Рим и правитель его по-прежнему находятся одесную Господа нашего, управляющего Церковью Своей через наместника апостола Своего. К этой просьбе присоединяются и святые братья из благословенного и защищаемого самим Иисусом Клюнийского монастыря.
Папа Лев украдкой взглянул на Мароцию. Та еле заметно покачала головой. Папа улыбкой в ответ попытался успокоить её.
— То есть вы допускаете мысль, что вы сей момент разговариваете с человеком, узурпировавшим Апостольский престол?
Мароция кивком головы поддержала выпад Льва.
— Мне достаточно было краткого общения с вами, Ваше Святейшество, чтобы понять, что данная ситуация могла возникнуть только при полном вашем неведении.
— Где же, по-вашему, сейчас может находиться папа Иоанн?
— Об этом ведает Господь, но не последний из рабов его. Однако что удерживает вас от удовлетворения моей просьбы, точнее просьбы братьев, меня сюда приславших?
Папа вновь взглянул на сенатриссу. Та кусала губы, признавая сильную аргументацию отшельника. Но Лев сам нашёл выход:
— Не уподобимся ли мы презренным язычникам и врагам Христа, если потревожим останки покойного викария Церкви Его?
— Вашими устами, Ваше Святейшество, говорит мудрость, но братья дали мне суровый наказ в моей миссии.
— Вы хотите, чтобы мы вскрыли саркофаг с телом покойного папы ради вас одного? — спросила Мароция.
— Нет, благородная сенатрисса. При мне будет мессер Отберт, которого с аналогичной миссией направил в Рим король Гуго.
— Король также более доверяет слухам, чем Римской церкви?
— Король, как и я грешный, всего лишь хочет удостовериться в соблюдении законов. Кроме того, мессер Отберт был ранее знаком с папой Иоанном, мне же его видеть никогда не доводилось.
— Значит, доверия к слову Церкви все же нет?
— Меня удивляет ваше упорство, сенатрисса.
— Ничего удивительного, святой отец. Как прикажете Церкви отвечать в будущем, если после вас появятся другие страждущие, намеренные удовлетворить своё любопытство или не менее настойчиво, чем вы, требующие установить истину?
К аргументам Мароции папа Лев поспешил добавить ещё один, от себя:
— Мой дорогой смиренный брат! До нас дошли слухи о благочестивом образе жизни вашей на острове посреди Тибра. В молитвах своих вы роняете слезу по несчастному папе Формозу, да пропоют ему осанну ангелы на небесах, а нам советуете поступить так же, как поругатели могилы его?
Против такого довода, прозвучавшего из уст Его Святейшества, аргументов не нашлось. Отшельник пришёл в явное замешательство, а папа и сенатрисса успели перекинуться меж собой очередными признательными улыбками. Наконец отшельник, видимо, нашёл для себя достойный путь к отступлению. После затянувшейся паузы он заговорил вновь:
— И вновь вашими устами говорит сама мудрость мира! Нет, я не могу, не вправе и не буду требовать от Раба Рабов христианских поступка, оскорбляющего Господа нашего и церковь, Им воздвигнутую! Мне достаточно будет услышать слово и свидетельство ваше, которыми впоследствии и буду ответствовать перед братьями моими.
— В том слово и свидетельство моё, что епископ Рима Иоанн волею Господа скончался и по любви паствы Его, по решению Церкви Его погребён в притворе Латеранской базилики.
Отшельник запричитал молитву, к которой папа Лев с воодушевлением присоединился. Разговор вновь перешёл на богословские темы, но Мароция, будучи уже потревоженной, старалась более не упустить нить разговора. Вскоре беседа, по всем признакам, начала клониться к своему завершению. Папа срочно вытребовал из своей канцелярии деньги и утварь для святых братьев Сабины, но святой отшельник с учтивой благодарностью от них отказался, согласившись принять от папы лишь раку, содержащую в себе несколько волос святого папы Элевферия.
В ответ Последний из рабов Иисуса достал из-под кучи своих лохмотьев склянку с жёлто-зелёной жидкостью.
— Ликую и прославляю Господа нашего, даровавшего мне возможность увидеть святой Рим и Святой престол, услышать то, что я жаждал услышать. Передаю вам, брат мой во Христе, чудодейственный природный эликсир, полученный мной в дар от святых людей, несущих слово Божье в разорённых землях пунических. Сей необыкновенный эликсир дарует здоровье и силу любому достойному сыну земному, бодрит и заменяет собой пищу телесную. Примите же дар мой и используйте его так, как повелевает Господь наш! Да исполнится воля Его, ибо Он знает, чему должно быть, а иному да воспротивится!
С этими словами Человек без имени налил в маленькую пиалу немного своего эликсира и протянул пиалу папе. Тот было с благодарностью принял чашу, но вовремя заметил предостерегающий жест Мароции. Её жест заметил и отшельник.
— Прошу прощения, святой отец, но Его Святейшество не может вкусить ничего прежде, чем это попробует его слуга. Принимаю на себя весь возможный гнев ваш, но даже в вашем случае Его Святейшество не может сделать исключения, — сказала Мароция и уже собиралась позвать слуг, но отшельник её остановил.
— Я нисколько не сержусь, сенатрисса, и понимаю вашу осторожность. Но не тратьте время и силы на слуг своих. Почту за честь стать вашим отведывателем, Ваше Святейшество, и на ваших глазах выпью эту чашу. Если я задумал что-то дурное, то мне самому, и никому иному, надлежит понести достойное наказание.
Отшельник опустошил пиалу, и несколько следующих минут трое собеседников провели в совершеннейшем молчании.
— Теперь, надеюсь, ваши сомнения развеяны, и я с надеждой в сердце прошу принять дар от братьев моих.
Лев обернулся к Мароции. Та вновь кусала губы, по опыту зная, сколь по-разному могут вести себя хитроумно приготовленные яды. Лучше всего было вовсе отказаться от подарка, но слишком непростой выдался разговор, да к тому же отшельник уже принял вид глубоко оскорблённого благочестия, и папа Лев был до невозможности сконфужен.
— Простите нас, святой отец, обратите на меня всё возмущение своё, но мы с радостью примем дар от ваших братьев после завтрашней утренней мессы.
— Гнев есть свидетельство податливости человека дьявольским козням и искушениям. Я нисколько не гневаюсь на вас, сенатрисса, и только радуюсь тому, что Его Святейшество окружён такой заботой. Я оставлю эликсир здесь, чтобы вы не заподозрили меня в подмене его. Кроме того, я охотно проведу время под надзором ваших слуг, сенатрисса. Ведь вы хотите убедиться, что эликсир безвреден как сам по себе, так и в сочетании с другими снадобьями, не правда ли? Я сейчас соблюдаю строгий пост и, ради вашего спокойствия, обязуюсь в течение суток пить только воду, чтобы завтра утром вы убедились, что я по-прежнему полон сил и деятелен, ибо, как я уже говорил, сей эликсир может заменять собой пищу, а я его сегодня уже выпил и более ни в чём не нуждаюсь.
Монолог Последнего из рабов Христа подвёл черту под его встречей с папой. Мароция, отдав должное проницательности отшельника, тем не менее не стала играть в благородство и действительно отрядила к нему двух своих доверенных людей, которым, вместо вечера, сулящего приятные перспективы, теперь предстояло провести не самые лучшие сутки на берегу острова Тиберина в компании странного старца.
На другой день отшельник явился вновь и вновь протянул папе пиалу с эликсиром, сопровождая это весьма пафосными словами. Однако Мароция опять отвела его руку, и тут уже старец едва не поддался «дьявольским козням и искушениям», с трудом подавив гнев и изобразив вселенскую обиду. Мароция, всячески унижая себя словесно и моля старца о прощении, попросила того ещё раз испытать эликсир на себе и провести ещё сутки под надзором её людей. Старец исполнил её просьбу и удалился, а папа Лев набросился на Мароцию с упрёками.
— Он оскорблён, он серьёзно оскорблён, а это станет большой проблемой, если святые сабинские отшельники настроятся против нас. Ты помнишь, что именно он просил у нас при встрече и как спокойно доверился словам моим? Ты помнишь, что он в речах своих ссылался на своих братьев из Клюни?
Мароция пожала плечами, к возможному гневу сабинских аскетов она относилась весьма равнодушно. Другое дело Клюнийское аббатство, на которое Мароция строила далеко идущие планы. Ко всему прочему, этот обиженный старец действительно мог начать распускать всякие сплетни в самом Риме и будоражить горожан, пользуясь тем, что его нельзя было, как обычного плебея, выпороть за длинный язык.
— Воля твоя, расскажешь мне потом об этом эликсире. Я всё равно воздержусь от этого дара.
— Почему?
— Потому что я ношу под сердцем ребёнка, а в такое время лучше не принимать ничего неизвестного, будь оно тысячу раз святое и чудодейственное.
Папа согласился с её доводами, а следующего прихода отшельника стал ждать уже с нескрываемым любопытством. На следующий день старец явился снова, и слуги Мароции вновь подтвердили, что неотлучно были при нём и, кроме воды, поданной ими самими, он ничего не принимал. Между тем и папа, и сенатрисса заметили, что два дня воздержания от пищи ничуть не подорвали силы Последнего из рабов Христа, походка его была тверда и уверенна, глаза смотрели спокойно и умиротворённо, речь его была по-прежнему складной и звучной.
— Довольно испытаний, нам надлежит просить у вас и ваших братьев прощения. Поймите же нас, брат мой, и простите подозрительность нашу. Времена наступили сложные, ещё недавно никто и в мыслях не мог представить себе, что кто-то из христиан может покуситься на жизнь преемника святого Петра. Сейчас же мы вынуждены быть осторожными, как и прочие рабы Господа, наделённые по Его воле светской властью.
— Я понимаю вас, брат мой Лев. Примите же дар мой и используйте его так, как повелевает Господь наш! Да исполнится воля Его, ибо Он знает, чему должно быть, а иному да воспротивится! — ответил отшельник, в точности повторив фразу, сказанную им при первой встрече, и протянул папе заветную пиалу.
Немного спустя Мароция встретила папу Льва на вечерней мессе. Папа был настолько энергичен и жизнерадостен, что все последние страхи Мароции рассеялись как дым. Лев рассказал, что чувствует в себе необыкновенный прилив сил, от которого готов свернуть горы, и даже по секрету признался ей, что весьма сожалеет о том, что Мароции сейчас не до утех. Сенатрисса и в самом деле чувствовала себя неважно, поэтому не осталась на ужин в папском дворце, а предпочла уединённый вечер в своей любимой башне Ангела.
Однако уже через пару часов в ворота башни тревожно застучал гонец из Ватикана, который сообщил ей, что во время ужина папе внезапно сделалось дурно, лицо его покрылось пугающего вида багрянцем, а из носа потоком хлынула кровь. Мароция спешно засобиралась во дворец, попутно приказав Альбериху и его милиции задержать всех тех, кто встречался с папой за последние три дня, в том числе и последнего из рабов Иисуса.
Мароция прибыла в папский дворец слишком поздно, как раз в тот момент, когда кардинал-епископ Остии стучал папе по лбу и произносил сакраментальное: «Лев, ты спишь?» Лекари, немедленно допрошенные Мароцией, в один испуганный голос подтвердили ей, что с папой случился внезапный апоплексический удар, а признаки отравления не обнаружены. Мароция, не доверившись их словам, самостоятельно хладнокровно осмотрела труп, но была вынуждена согласиться с мнением лекарей.
И все же в её голове никак не укладывалось, что молодой, полный сил, в чём она убеждалась самолично, и никогда не жалующийся на здоровье Лев вот так вдруг мог закончить свой жизненный путь. По её требованию была проведена ревизия всех кухонных запасов дворца, тщательно осмотрены и проверены все многочисленные подарки, ежедневно поступающие в Ватикан от благодарной паствы, в том числе и тот самый эликсир, подаренный отшельником. Но ни один раб их числа тех, кого заставили перепробовать всё съестное из папских запасов, не умер, и никто из них не пожаловался на недомогание, пробыв всю ночь возле зажжённых факелов и свечей из папской опочивальни.
На протяжении всего этого времени вокруг Мароции беспрестанно кружила папская свита, всё более убедительным тоном жужжавшая о свершившемся Божьем промысле. Мароция под конец уже и сама почти уверилась в этом, придя к выводу, что её любовник, водрузивший себе на голову тиару, вызвал немедленный гнев небес, и её саму будет ждать подобная же участь, если она промедлит с покаянием и не возблагодарит щедрыми подарками верных слуг Господа за терпение Его. Однако невероятный циник в душе её вовремя подсказал, что прежде чем горевать и каяться, надлежало как можно скорее провести выборы нового папы, пока в Рим не потянулись священники североитальянских городов, в большинстве своём представляющие власть короля Гуго. Сразу после утренней мессы она вызвала к себе обоих сыновей, сенатора Раймунда Габриелли, осуществляющего при юном Альберихе фактическое управление городской милицией, а также Гвидона, кардинала-епископа Остии, согбенного годами и опытом шестидесятилетнего старца, одного из немногих священников высшего сана, на которого Мароция могла положиться. На тот момент она решила не беспокоить пока свою младшую сестру, тем более что та, как и её младший сын, наверняка будет просить о вовлечении в предстоящий процесс своего друга Кресченция, которого Мароция откровенно не переваривала.
— В текущих условиях, когда необходимо немедленное одобрение Рима, мы не можем при выборе нового главы Вселенской церкви опираться на что-то другое, кроме как на высшие добродетели предлагаемого кандидата. Недопустимо, чтобы трон святого Петра занимала фигура пусть и преданная нам, но сомнительных достоинств. Недопустимо, чтобы вновь вернулись времена сполетских правителей, когда преемники апостола менялись по несколько раз в году, — старчески тихим, но уверенным тоном начал беседу епископ Остийский, в качестве распорядителя хоронивший уже восьмого понтифика.
Мароция долго не решалась ничего сказать, прочие же немедленно поддержали слова кардинала. Поначалу сенатрисса предложила тиару самому Гвидону, но тот с обидой и гневом прервал её на полуслове, увидев в этом очередное попрание законов Церкви. Мароции пришлось даже спешно извиняться перед ним и просить представить других достойных, по его мнению, кандидатов. Правоту слов главы Остийской церкви относительно качеств вероятного преемника Мароции также пришлось вскоре признать. Времени на использование других методов, на которые можно было бы опереться, а проще говоря, на подкуп заинтересованных лиц, у неё действительно не было. Необходимо было предложить Риму того, чья фигура не вызвала бы нареканий и упрёков в былых или текущих деяниях, против которого не нашлось бы никаких компрометирующих свидетельств не только у Рима, но и у отцов дальних епархий. Всё это выглядело верным и логичным, а следовательно, сенатриссе надлежало искать священника не из близких ей кругов.
Мароции было впору сожалеть о том, что в своё время она нарочно опутывала римских священников искусительной сетью своего общения. Мало кто из отцов кардинальских церквей не получал из её рук плату за лояльность, а кроме того, находились и те, кто не устоял от увеселительных соблазнов, так часто случавшихся в залах башни Ангела либо во дворце Теофилактов на Авентинском холме.
В итоге круг достойных кандидатов на кольцо Рыбака оказался весьма узким, но ни одна из кандидатур, попавших в него, Мароцию до конца не устраивала. Сенатрисса все никак не могла решиться, остановить ли ей выбор на давнем друге епископа Остии, таком же почтенном и убеленном сединами старце Стефане, кардинале прихода Святой Анастасии, или же предпочесть тому кого-то из двух молодых священников, Марина или Агапита, служащих в церкви Святого Кириака, но уже признательно отмеченных римским плебсом за свое благочестие. Последних Мароция знала лично, оба они были из знатных римских семей, ведущих свою родословную еще со времен Исчезнувшей Империи, в свое время их всех обучал премудрым наукам Сергий Третий. Однако за Стефана, помимо кардинала Остии, горячо заступался сенатор Раймунд, которому Стефан приходился родственником.
Мароция, выслушав всех и взяв паузу на размышление, в итоге сделала выбор в пользу Стефана, на словах преподнеся его как наиболее заслуженного отца Церкви, а в мыслях держа в уме его почтенный возраст, позволявший ей надеяться, что тот не засидится долго на троне Святого Петра и освободит его вскорости для идеального, в её понимании, кандидата, мысль о котором она к этому моменту уже вынашивала.
— Я полагаю, Рим с восторгом одобрит ваш выбор, сенатрисса, — поддержал её решение епископ Остии.
— Наш выбор, — поправила его Мароция.
Все гости Мароции успели разойтись, но спустя полчаса её снова потревожили. В дверях её спальни появился Альберих, вид которого выдавал крайнюю озабоченность.
— Матушка, мне сообщили, что на рассвете скончался отшельник, именовавший себя последним из рабов Христа.
Мароция, к тому моменту вновь вернувшаяся в постель, тяжело задышала, с трудом подавляя в себе волнение. Все подозрения вернулись к ней. Всё-таки напрасно она поспешила приписать смерть Льва проявлению верховного гнева.
— Как это случилось? Узнай все подробности!
— Сегодня утром охрана обнаружила его лежащим на полу в своей камере.
— Я сказала, узнай все подробности! К нему кто-нибудь приходил?
— Никого не было, а если бы таковой появился, его бы не пустили.
— Осматривал ли его лекарь?
— Да, он сказал, что смерть наступила от апоплексии.
— Вот оно что! Апоплексия! Ну что тебе ещё надо? — вслух спросила она саму себя, во всё возрастающем волнении то отбрасывая, то тут же вновь натягивая на себя одеяло. — Апоплексия! Ну конечно, это не совпадение. Я не столь наивна, чтобы верить в подобные совпадения.
— Была ли при нём склянка с эликсиром цвета желчи? — спросила она Альбериха.
— Да, одна склянка была при нём всё это время. На момент его смерти она была наполовину пуста.
— Немедленно испытайте остаток эликсира на каком-нибудь рабе.
— Слушаюсь, матушка, — ответил Альберих и удалился. Мароция же в этот момент пришла к выводу, что пора вызывать для объяснений свою сестру и направила гонца к Авентину.
…Теодора с трудом дождалась конца повествования сестры о событиях последнего дня. Ей не терпелось как можно скорее заверить Мароцию в своей исключительной преданности и, как только та закончила свой монолог, она в очередной раз упала перед ней на колени, заливаясь покаянными слезами. Однако сути разговора Теодора не упустила и сквозь непрекращающиеся всхлипы заметила:
— Вы подозреваете этого отшельника, сестра, но тем не менее я не услышала явных доказательств его вины.
— Ты права, доказательств пока нет. Но две одинаковые смерти за одну ночь, смерти людей, встречавшихся накануне, это говорит о том, что причина их может крыться в одном источнике.
— Я бы не назвала эти смерти такими уж одинаковыми. Один провёл весёлый вечер за пышным столом, второй окончил свои дни в тюремной камере. Если бы мне предложили выбрать из двух подобных смертей, я не задумываясь предпочла бы первую.
Мароция только усмехнулась. В этот момент в спальню постучался мажордом и доложил об окончательных результатах проверки папской кухни и всех вещей, подаренных теперь уже покойному понтифику. Все оказалось годным к употреблению, и по всему выходило, что причину смерти папы Льва надлежало искать в другом.
Мароция, отпустив слугу, перевела разговор с Теодорой в русло подготовки к грядущим выборам нового папы. Как сенатрисса и предполагала, сестра немедленно предложила услуги своего друга Кресченция, способного обеспечить надлежащий фильтрующий порядок на всех основных дорогах, ведущих к городу, и в первую очередь к его северным стенам. Мароция, немного погримасничав, всё-таки согласилась на помощь того, чьё имя всегда неприятно тревожило её память.
К концу этого разговора в покоях Мароции в очередной уже раз появился Альберих, и кандидатура Кресченция немедленно получила дополнительную поддержку. Мароция, с видимым раздражением махнув на родственников рукой, потребовала у Альбериха доложить о причине его визита.
— Раб, выпивший эликсир, пока в добром здравии, матушка.
Сенатрисса развела руки в стороны, признавая своё поражение.
— Чтобы полностью удостовериться самому и успокоить вас, я ещё раз допросил охрану, находившуюся при отшельнике. Тот, как говорят, всю ночь провёл в молитвах, с охраной говорил за всю ночь только однажды.
— О чём?
— Когда на римских церквях забили колокола к заутрене, он попросил дать ему вина.
— Ему дали?
— Да. Больше он с ними не заговаривал, а через три часа во время следующего обхода охрана увидела его скорчившимся на полу. Руками своими он обхватил голову, лицо его было уже совершенно синего цвета.
— Много ли он выпил вина? Не могли ли в кувшин подсыпать яда?
— Нет, матушка, это был кувшин, из которого пила вся стража башни Евангелиста Марка. Пила и до отшельника, и после, и никто из стражи не пострадал.
— И всё-таки странно, Альберих. Не находишь?
— Прошу прощения, матушка…
— И ты, Теодора, ничего не замечаешь?
— А что здесь странного?
— А то, что обычно люди, готовясь предстать пред ликом Господа, стараются покаянием и строгостью к самому себе в последние минуты жизни своей облегчить душу. Сей отшельник заботился о своей душе более прочих, каясь в грехах не в предсмертных конвульсиях, а в течение всей своей долгой жизни, и в том числе соблюдая строгий пост, а перед смертью вдруг потребовал вина.
— Грех небольшой, сестра.
— О степени тяжести греха я не думаю вовсе, — Мароция говорила медленно, продвигаясь в размышлениях, словно Тесей, выбирающийся по нити Ариадны из закоулков путаного лабиринта. — Странно поведение его, и весьма странна просьба.
— Да полно, Мароция! Разве не пьют вина, как кровь Христову, во время причастия?
— Он не причащался, Теодора. Вот что, сын мой, — повернулась она к Альбериху, — срочно найди того раба, что пил эликсир, и дай ему вина, которое пила стража.
Альберих принял приказ и вновь оставил сестёр наедине.
— Где сейчас находится королевский посол Отберт? — спросила Мароция.
Теодора вздрогнула, она полагала, что гроза лично для неё уже миновала.
— Он расположился в доме мессера Эверарда, нового апокрисиария короля.
— Он ждёт ответа от тебя?
— Да, сестра. Я сама обещала ему ответ.
— Он получит его, но только в том содержании, которое я для тебя напишу.
— Слушаюсь, сенатрисса, — Теодора хотела что-то добавить, но сдержалась.
— Говори. — Брови Мароции сдвинулись к переносице.
— Ваше письмо будет соответствовать нашим прежним уговорам? — Глаза Теодоры глядели на сестру по-собачьи преданно и немного испуганно.
— Безусловно.
— Ах, Мароция! Я так виновата перед тобой, — засюсюкала Теодора и придвинулась к сестре за очередной порцией ласки, однако та с недовольной миной сделала отстраняющий знак.
Теодора состроила обиженную мордашку, но Мароция быстро успокоила её, пригласив сестру на ужин. Слуги прямо в спальне сенатриссы накрыли стол. Когда неспешная трапеза уже подходила к концу и сёстры увлечённо поедали лесные орехи в меду, в покои Мароции, в который раз за этот день, уже не вошёл, а влетел Альберих. Несмотря на скорый шаг его, лицо сына Мароции было бледно.
— Раб умер. Умер через два часа после того, как выпил вина. Вино было ещё раз проверено несколькими рабами, но умер только этот.
Мароция встала с постели и подошла к окну. Глядя на разворачивающуюся перед её глазами панораму вечернего города, она медленно заговорила.
— Ну что же, теперь, похоже, все ясно. Его Святейшество папа Лев был отравлен этим отшельником без имени. Подаренный им эликсир действительно безвреден, если помимо него не принимать в пищу ничего иного или, по крайней мере, не пить вина. Сей отшельник прибыл в составе посольства короля Гуго, который никогда ранее не был замечен в пристрастии к покровительству аскетам и никогда не терпел присутствия при своём дворе случайных людей. Таким образом, у меня есть все основания утверждать, что папа Лев был отравлен с ведома или даже по поручению короля.
— Святой отшельник не убоялся греха самоубийства? Это куда серьёзнее, чем требовать вина перед смертью, — заметил Альберих.
— Очевидно, он считал, что, исполнив свою миссию, он искупит этот грех. Я слышала, что среди сабинских отшельников встречаются ортодоксы, которые считают себя вправе во имя Христа искоренять преступников Его Церкви. Мой отец, да приголубит его на том свете Господь, как-то говорил мне, что одна такая община в своё время вынесла и исполнила приговор грешному папе Стефану, инициатору Трупного синода. Видимо, этот аскет, действуя от имени подобной общины, а может быть, и в одиночку, также посчитал папу Льва недостойным преемником Апостола Петра.
— Преступником.
— Да, сын мой, именно преступником.
— Почему? У него для этого были основания?
Мароция пристально взглянула на сына. В глубине его глаз ей почудилась ядовитая насмешка.
— К сожалению, мы теперь не можем установить, чем именно руководствовался этот отшельник, — резко ответила она, — и я полагаю, что ради спокойствия в городе мы должны умолчать, что этот человек стал самоубийцей и убийцей папы римского.
«Бог знает, что наговорил сей фанатик римской черни во время своего пребывания в городе», — добавила она про себя.
— Отшельник убил себя, не зная ещё о смерти папы Льва? — засомневалась Теодора.
— Очевидно, он был уверен в силе своего снадобья, а вино ведь все мы пьём каждый день. Даже в пост. Кто знает, может быть, даже это было поставлено фанатичным отшельником в дополнительную вину покойному папе.
— Если к этому делу имеет отношение король Гуго, подробности смерти отшельника тем более не стоит раскрывать, — добавил Альберих. Мароция взглянула на сына, и тот преисполнился гордости, видя, что его действительно разумные слова восхитили мать. Но Мароция не стала вслух рассыпаться в похвалах младшему сыну, и честолюбивому характеру Альбериха был нанесён очередной удар. Будь на его месте старший брат Иоанн, тот наверняка бы получил сейчас от матери изрядную порцию славословий, как это случалось прежде, причём даже в тех случаях, когда будущий священник изрекал банальнейшие истины. Ну почему порой так нелогична и неразборчива бывает родительская любовь?