Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 18. (Глава 18)

Эпизод 18. 1683-й год с даты основания Рима, 9-й год правления базилевса Романа Лакапина
(апрель 929 года от Рождества Христова).

— Признайтесь, падре, что вы забыли перед дорогой попросить о заступничестве святого Христофора или просили его столь неохотно, что он отказался нам помогать!
И в самом деле, дождь, час тому назад начавшийся с редких, крупных, но совсем не страшных капель, сейчас активно барабанил по скрюченным спинам застигнутых врасплох папских послов.
— Мне кажется, мессер Кресченций, что нам стоило бы вернуться чуть назад и подняться к Орте, где мы смогли бы переждать этот дождь!
— Но мы тогда удлиним наш путь и к тому же долгое время будем идти по открытой местности. Лучше продолжить движение вперёд. Скоро начнётся лес, и он укроет нас от дождя. А на ночлег мы устроимся в моём замке.
— Но ведь до него ещё два часа пути! Мы промокнем до нитки!
— В моём доме жаркий камин и самое вкусное пиво во всей Кампанье! Вы любите пиво?
— Пиво — напиток плебеев.
— Пиво, которое варят в моём замке, не имеет ничего общего с травяным пойлом, которое пьёт несчастная чернь. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Секрет изготовления пива мне подарили, в благодарность за ночлег, британские пилигримы, которые варят пиво из хумулуса и рогатого корня.
— Скажите прямо, мессер, что вы избегаете появляться в Орте с тех самых пор, когда вы со своим другом Альберихом едва унесли оттуда ноги.
Кресченций остановил лошадь, и вся небольшая колонна с посольством послушно притормозила.
— Да, отец Гвидолин, вы очень хорошо осведомлены обо мне. Этот город действительно будит во мне тяжёлые воспоминания. В этом городе был убит отец моего лучшего друга.
— Безумно интересно было бы узнать от вас как очевидца подробности той темной истории. Вы расскажете мне, как это произошло?
— Нет! — резко ответил Кресченций и пришпорил лошадь. Посольство немедленно устремилось за ним, разбрызгивая далеко в стороны увесистую дорожную грязь.
Спустя небольшое время путники подъехали к темной кромке густого леса, плотной махровой пеной покрывающей амфитеатр высокого холма.
— Уже темнеет, — жалобно пискнул Гвидолин.
— Не робейте, падре. Прошла уже целая дюжина лет, как эти леса покинули безбожные сарацины, бежавшие от гнева папы Иоанна, вероятно вкушающего сейчас райскую пищу вместе с ангелами Господними!
— Уверен, что его потчуют в другом месте и всегда пережаренной едой, — тихо проворчал себе под нос Гвидолин.
Кресченций в речах своих, однако, был чересчур оптимистичен. С исчезновением африканцев эти места не перестали таить опасности для путников, направлявшихся в Рим или обратно. Помимо налётов грабителей с большой дороги, в последние десять лет не прекращались стычки между вассалами сполетских и тосканских правителей, на словах ревностно отстаивавших права своих сеньоров, а на деле использующих их распри как предлог для пополнения своих кошелей, страдающих хроническим малокровием. И пусть за последний год король Гуго простёр свою руку над обеими марками, над Тосканой и Сполето, нищие рыцари и голодный плебс ещё долго будут обнажать свои мечи и ножи ради неведомой им Мароции, которая для одних будет представляться едва ли не Мадонной, претерпевшей грабёж и оскорбления, а для других римской блудницей, совратившей их наивных сеньоров, а сейчас сопротивляющейся законным королевским назначенцам.
Дремучий лес на долгое время скрыл от путников и свет, и влагу небесную, и расступился перед посольством только у самого замка Кресченция, находившегося примерно на полпути между ныне существующими поселениями Тосколано и Кастелло-дель-Аквила. Сам замок представлял из себя обнесённый невысокой стеной трёхэтажный господский дом в окружении двух десятков строений, служащих жильём для слуг и загонами для содержания скота, а также кузни и приземистой дряхлой часовни. Под стенами замка проходил ров, изначально, возможно, весьма глубокий, но за долгие годы своего существования заметно наполнившийся всеми возможными отходами жизнедеятельности обитателей замка, в том числе и самими обитателями, в разное время проявившими себя не с лучшей для своего сеньора стороны. Папскому посольству несказанно повезло прибыть в этот замок во время дождя, сумевшего временно заглушить запахи печальных историй, поднимающиеся из глубин этого рва.
Папский апокрисиарий и его помощник сменили одежды и расположились возле огромного камина, в котором жарко пылало суковатое полено. Слуги подали пиво, а в вырезанные прямо в столе выемки, заменяющие в замке блюда, положили по отменному ломтю свинины. Отец Гвидолин с некоторым предубеждением вкусил пенный напиток и начал осматривать простоватое убранство господской залы, главной достопримечательностью которой служили многочисленные чучела охотничьих трофеев.
— Прошу прощения, святой отец, за скромность предложенного вам ночлега и трапезы. Может быть, меня немного извинит то, что я давно здесь не появлялся из-за занятости в Риме. — Кресченций заметил на лице Гвидолина, обозревающего стены замка, оттенок сочувствия, что гордого сенатора оскорбило даже более, чем если бы это было открытое недовольство.
— В гостях у вашего батюшки — покой и доброе слово его душе! — часто бывал старший Альберих, а не так давно у вас самих гостил ныне покойный граф Гвидо с сенатриссой Мароцией. Все они люди взыскательные, но я не помню, чтобы они пеняли вам за неудобства.
— Мароция и Гвидо находились в походных условиях, а потому, наверное, отнеслись стоически к моему спартанскому жилищу.
— И тем не менее под вашим кровом они сыграли свою свадьбу. Вам нечего стесняться, благородный мессер, ибо стяжательство есть собирание тлена, пустое и никчёмное занятие для бессмертной души человеческой.
— Но мы даём кров и пищу детям своим и слабым мира сего. После того как ты покинешь сей грешный мир, что будут помнить они о тебе, если пища твоя была всегда червива, а кров холоден?
— Господь дарует нам жизнь от разных родителей. Не ваша вина, что вы родились не на золотом ложе.
— Но разве будет дурно, если ты приложишь усилия к тому, чтобы потомки твои родились именно на таком ложе? Пусть даже на серебряном, пусть даже и на таком же, как и ты, но чтобы никто не упрекнул тебя в том, что ты не попытался?
— Ваши слова, мессер Кресченций, выдают в вас человека честолюбивого. Таким и должен быть молодой милес, трезвый разумом и крепкий телом. Но перестаньте гневить Господа, разве вам есть на что жаловаться? Ведь вы в ваши годы уже римский сенатор и посол папы!
— Наверное, вы правы, отец Гвидолин. Но что было бы, если бы мне не оказывал покровительство мой юный друг Альберих и… прочие добрые люди?
— Как путник, который на своей дороге встречает лежащую на тропе палку, на которую можно опереться, родник, утоляющий жажду, и камни, которые надо обойти, так и всякий из нас на жизненном пути своём встречает покровительствующих и препятствующих себе. К тому же Альберих вам ведь обязан жизнью после того случая в Орте?
— Вы опять об этом, падре? Любопытство не грех, пока не становится слишком обременительным и не вызывает раздражение у собеседника.
— Превосходное пиво, мессер, великолепное пиво! Прошу вас, прикажите принести ещё!
Польщённый Кресченций охотно кивнул, и вскоре над глиняной кружкой отца Гвидолина образовалась новая шапка аппетитной снежной пены.
— А хотите, я куплю у вас вашу тайну, мессер Кресченций?
— Перестаньте.
— Нет, не за деньги, а в обмен на секрет, который мы везём с нашим посольством.
— Вот как, — с иронией произнёс Кресченций, — вас снабдили секретом, который утаили от меня, но вы готовы его продать, чтобы утолить своё любопытство? Нечего сказать, хорош апокрисиарий!
— Этот секрет не относится к нашей миссии, мессер. Мы везём письмо к королю от одной очень влиятельной римлянки.
В глазах Кресченция блеснул огонёк интереса, который, впрочем, быстро погас.
— Сенатрисса Мароция неутомима в своих интригах. Что мне до её переписки с королём?
— Мне кажется, что сенатрисса и вы недолюбливаете друг друга.
Кресченций взглядом ботаника, исследующего подозрительный цветок, оглядел Гвидолина с ног до головы.
— А вам-то что до этого, навязчивый падре? Я уже сказал – её интриги меня не интересуют.
— А если это письмо от Теодоры Теофилакт?
Огонёк в глазах Кресченция вспыхнул вновь и на сей раз уже не затих.
— Теодора? Теодора пишет королю?
— И это необыкновенное письмо, мессер.
— Откуда вы знаете, падре?
Глаза Гвидолина начали лихорадочно перебегать с места на место.
— Потому что… это письмо писал я.
— Вы? Почему вы? У Теодоры достаточно писарей, есть среди них и вполне доверенные люди.
— Но письмо такого стиля и содержания, что ни один её писарь не мог исполнить подобного. Надо было, чтобы его писал тот, кто потом вручит письмо королю.
Огонёк в глазах Кресченция превратился в стихийный пожар.
— Я согласен на ваше предложение.
— Извольте вашу историю рассказать первым.
Кресченций торопливо и сбивчиво начал пересказывать Гвидолину об обстоятельствах гибели герцога Альбериха. Он спешил поскорее узнать о письме Теодоры, интуитивно чувствуя недоброе. Однако Гвидолин был слишком любознателен и дотошен и старался восстановить для себя всю картину событий четырёхлетней давности, постоянно возвращая и поправляя Кресченция, то и дело сбивавшегося с дороги стройного изложения.
— Подумать только, прошло всего четыре года, а никого из участников того ночного происшествия уже нет в живых. Кроме вас с Альберихом, разумеется, — сказал Гвидолин, после того как Кресченций закончил наконец своё повествование.
— Из ваших слов получается, что заговор против герцога был задуман с целью передать его владения Петру Ченчи. Понятно, что автором этого заговора стал папа Иоанн. Странно, что Мароция не защищала свои права и права своего сына. Во всяком случае, права висконта Альбериха уж точно были бесспорны.
— Не совсем так.
— Ого, говорите же, мессер, умоляю вас!
— А вот этот секрет я не раскрою за все прочие секреты мира. Довольно, отец Гвидолин, теперь я слушаю вас.
— Я влюбился в ваше пиво, мессер. Прикажите принести ещё, — постарался выиграть время Гвидолин.
За пару минут, что ушли на исполнение приказа, отец Гвидолин нашёл решение.
— Тема и стиль письма настолько странны и неожиданны, что, боюсь, вы откажетесь мне верить на слово. Прошу вас, прикажите доставить нашу почту сюда, вы должны прочитать это письмо сами.
— Вскрыть письмо королю? Вы в своём уме, падре? Что за шутки?
— Вовсе не шучу, благородный мессер. Уверяю вас, я открою письмо и запечатаю обратно так, что никто и не заметит. В противном случае вы ни за что не поверите мне. Надеюсь, у вас есть глина для печатей?
Кресченций, поколебавшись некоторое время, кликнул слуг, которые принесли дорожный сундук с почтой. Разыскав нужный пергамент, отец Гвидолин разогрел на огне бритвенный нож, которым скоблил обычно свою лысину, и аккуратно, задерживая дыхание, срезал верхнюю часть печати. Облегчённо вздохнув, он уже спокойно разломил оставшуюся часть печати и открыл свиток. Кресченций с интересом наблюдал за происходящим.
— Клянусь своим сенаторским креслом, что вы не в первый раз это делаете!
— Увы, увы, — пробормотал Гвидолин, — зато сколько раз это выручало меня, вы даже не представляете! Ну а теперь извольте прочесть!
Кресченций взял свиток, пододвинул к себе масляный сосуд со свечой и, хмуря брови, принялся за нелёгкое занятие. Гвидолин, неотрывно следящий за ним, вдруг заметил, что полное лицо Кресченция начало приобретать угрожающе багровые тона. Краска на лице ложилась слой за слоем, и к концу чтения лицо сенатора уже могло соперничать по своей красноте с догорающим в камине поленом. Не говоря ни слова, Кресченций шумно поднялся со своего кресла, уронив его на пол, и, тяжело дыша, подошёл к окну, встав спиной к Гвидолину. Тот немедля воспользовался этим, схватил свиток и начал торопливо читать.
«Гуго, могущественному и полному святости королю лангобардскому и бургундскому, достойнейшему потомку Карла Великого, жизнь и победа! Да возликует медоточивое сердце твоё и сердца твоих благодарных слуг, услышав от меня весть долгожданную. Раба твоя, пылающая в сердце своём любовью к тебе, телом и душой преданная тебе, ожидает своего господина в городе своём и молится о приближении часа того, когда её господин, под пение херувимов небесных, разделит с ней её ложе. Узнай же, о могущественный господин, что со всеми намерениями нашими согласны и Великий Рим, и его Сенат, и Его Святейшество римский епископ, творящий и говорящий от имени Святого Петра, Апостола Господина всего сущего! Моя сестра также согласна с намерениями и желаниями нашими, лишь бы ты согласился вернуть ей в управление герцогство Сполетское со всеми землями и рабами его. Приди же за короной великого Августа и потомков его, ключом к которой для тебя будут тело и душа моя, навечно покоряющиеся хозяину своему и готовые служить тебе и исполнять веления твои до последнего мгновения своей жизни. Перед силой длани твоей и чистотой твоей смиренной души склоняется Теодора Теофилакт и ждёт судьбоносного решения».
Гвидолин закончил читать в тот самый момент, когда Кресченций вышел из оцепенения и что есть силы метнул в стену замка глиняный кувшин со своим пивом. Пятно на стене получилось выдающимся.
— Что вы там говорили о стяжательстве, отец Гвидолин? Что скажете вы теперь?
Бывший епископ решил, что молчание в столь щекотливый момент будет наилучшим образом поведения.
— Лживая семейка! Лживая, как её сестра, и продажная, как её сестра. Она лгала мне, когда я держал её в объятиях, представьте себе, лгала, когда целовала меня, и всё это время, всё-всё это время грезила о другом. О том, чего я никогда не сумею ей дать. Я затыкал уши, когда мне говорили о её семье, глупо верил, что сёстры могут быть разными по своему поведению и желаниям. Мы оба говорили о предстоящем венчании, а теперь я чувствую себя полнейшим глупцом, невероятным глупцом, ибо, пока я с жаром говорил об этом, она представляла себя в объятиях короля!
Гвидолин терпеливо ждал, пока Кресченций не закончит свой сбивчивый монолог. Тем временем тот от проклятий перешёл к самобичеванию.
— А и действительно, что я могу предложить ей, обласканной дочери Рима, дружбу с которой мечтают иметь богатые синьоры Италии и греческой Лангобардии? Этот полусгнивший замок с десятком свиней и полсотней тощих рабов? Разве о такой участи она мечтала? Разве не достойна она большего? Что мог я вызвать в сердце её, кроме жалости к себе? Теперь я понимаю причины всей её последней заботы обо мне! Она так хлопотала мне место в Сенате, она так стремилась заставить свою сестру поручить мне городские должности, чтобы я всю оставшуюся жизнь был благодарен ей и подбирал крохи с их королевского стола. Ведь все, все мои успехи и победы связаны с её покровительством и получены из рук её алчной до власти сестры!
На мгновение Кресченций задумался.
— Я уверен, без Мароции здесь не обошлось. Это Мароция торгует своей сестрой, чтобы вернуть себе это проклятое Сполето! И знаете, святой отец, это идея Мароции — поручить мне должность папского апокрисиария, чтобы убрать меня из Рима! Всё это время Мароция пыталась поссорить меня с Альберихом, а не получив желаемого, решила меня просто удалить. С самого раннего детства я помню её ненависть ко мне, ненависть к отцу моему. Я помню, как накануне своей гибели мой отец и Мароция в Лукке осыпали друг друга проклятиями, и та призвала смерть на голову моего отца за то, что тот, с разрешения герцога, познал её!
Отец Гвидолин в эти мгновения старался ни жестом, ни словом не спугнуть так охотно открывающуюся для него тайну. Кресченций вовремя осёкся и, выдав секрет Мароции, удержал при себе секрет рождения Альбериха, рассказанный ему не в меру болтливой Теодорой.
— И что вы теперь намерены предпринять, мессер?— спросил Гвидолин, когда запал Кресченция обнаружил в себе признаки исчерпания.
— Пропади она пропадом, эта посольская миссия, вместе с королём! Я никуда не поеду, останусь здесь, где мне и место.
— Останетесь до конца дней своих в этом лесу? Кому вы тогда сделаете хуже? Только себе. Кому вы сделаете лучше? Только врагам своим, которые именно этого от вас добиваются. Вы хотите поступить так же, как поступил старый герцог Альберих, который при определённой удаче мог водрузить себе на голову королевскую корону, а в итоге спился в своём Сполето и был зарезан, словно кабан на Рождество, когда для этого настал подходящий момент. Но даже Альберих отошёл от суетной жизни, когда ему было под пятьдесят лет, а вы собираетесь сделать это, едва переступив двадцатилетний порог?
Слова Гвидолина нашли короткий путь к сердцу Кресченция. Вообще говоря, Кресченций, при всей своей внешней суровости, был человеком весьма легко убеждаемым.
— Да, да… Да, вы правы, святой отец! Провидение в нужный момент послало вас ко мне. Нет, я не сдамся, к радости врагов, но отныне для меня в этом мире больше нет людей, которым я доверил бы свои мысли и душу.
— А как же молодой Альберих?
— Ах, да-да, и опять вы правы, гнев застит мне глаза, а слёзы разочарования не дают возможности оглянуться по сторонам. Конечно, у меня есть друг, но один Господь знает, как долга будет наша разлука!
— Используйте же отведённое вам время на страх врагам своим, мессер Кресченций, и на великую пользу для себя! Ваша рука сильна, ваше сердце смело, ваш разум твёрд. Обратите же замыслы ваших недоброжелателей во прах!
— Именно так, отец Гвидолин. И знаете что? Этот чванливый бургундец не получит письмо из Рима!