Начало или всё впереди

Памяти дорогой мамочки.

Глава 1. Мамины воспоминания.

Я хотела начать историю жизни моей мамы с краткой биографии. Но, перебирая книги и различные бумаги, я наткнулась на тетрадку, где мама, по нашему настоянию, начала писать свои воспоминания. К сожалению, перестройка оборвала её жизнь и, соответственно, написание мемуаров. Она была член КПСС с 1928 года. Для неё партия- это было святое. Она была фанатично предана партии. Мужа, как «врага народа» расстреляли в 1938 году. Мама сидела в тюрьме за «потерю бдительности» — вышла замуж за будущего врага народа. Я тоже была в детприёмнике при тюрьме. Но веру в партию она не потеряла. То, что многие пострадали безвинно, она объясняла так: «Лес рубят – щепки летят». На шахте, где работал её отец — мой дед, упали подпиленные леса. Несколько шахтёров пострадало, в том числе и мой дед: ему перебило позвоночник, парализовало. Брату мамы конкой отрезало ногу. Говорили, что специально, но может, и случайно. Диверсии были, и от этого не уйти. Мама считала, что фильм «Большая жизнь» — это, о её шахте. То, что муж погиб, она винила его «друга», написавшего на отца пасквиль. Она долго берегла эти документы в ожидании возвращения мужа, пока после смерти Сталина не получила справку, что он расстрелян. Сталина она не винила, винила его окружение, вводящее его в заблуждения. А относительно себя и отца, а также друзей, коих постигла та же участь, она винила людей, обладающих соответствующими пороками. Поэтому, как стали поносить «коммуняков», её трахнул первый инфаркт; развал страны, упразднение компартии, которой она отдала всю свою жизнь, а потом беспорядки в Таджикистане, добили эту сильную женщину.
В память о моей дорогой мамочке, я печатаю её воспоминания без купюр.
****

Посвящаю внукам: Андрюше и Саше.

Некоторые эпизоды из моей жизни.

Немного о родителях. Отец – Рахманов Максим Григорьевич 1871г. рождения, мать — Фёкла Ивановна 1872г. – уроженцы из села Мойолово Калужской губернии. Отец, как пришёл с армии, женился. Деревенская жизнь ему не нравилась, и они в !896году приехали в Донбасс, на рудник Ирмино, где он и стал работать на шахте №2 забойщиком. Недалеко от шахты выстроен посёлок. Часть домов каркасные – это для рабочих; часть каменные – это для среднего начальства. В стороне стоял большой каменный дом управляющего шахтой. Дом кругом огорожен. Во дворе качели, карусели, гигантские шаги и ишачок для забавы. Когда он орал, дети рабочих бегали на него смотреть. А, если никого не было видно, то они пробирались во двор, чтоб покачаться на качелях или на карусели. Если слуги увидят, то погонят с кнутом в руках.
В одном из каркасных домов в 1907 году родилась я. Был ещё мальчик Гриша, да только он вскоре умер. А в 1913году родился братик Алёша. Квартира представляла собой одну комнату метров 16-18 и сенцы. Отец собственноручно сделал деревянную кровать. Постель – матрац, набитый то ли сеном, то ли соломой. Подушки из перьев. Ватное одеяло с чехлом из лоскутов. Никаких простыней и пододеяльников не было. На этой кровати мы спали втроём. Около кровати подвешена под потолком детская люлька: это деревянный ящик без дна размером примерно 50 х 70 см. Дно – из холста или парусины Там спал Алёша.
В углу стоял «шкапчик» – угольник. Тоже отец сам сделал. Он всю мебель сам сделал: и стол, и табуретки, и полочки. Над шкапчиком прибиты две иконы: одна над другой. Над ними висело полотенце. Полотенце длинное, концы с широкой вышивкой крестиком. Прибито так, чтоб концы были видны. Полотенце он тоже сам вышивал. И чего там только не было. Всё рядочками: и розочки, и петушки да курочки носиками друг к другу, и человечки. А между ними ряды веточек – широкие каймы.
Дом был на четыре квартиры. Наша – с краю. Так отец пристроил кухню с плитой для летнего использования. Построил и русскую печь. Соседи приходили печь хлеб, пирожки и всё нахваливали её. Соорудил и погреб. С другой стороны сделал навес, под ним большой круглый стол на одной ножке, вкопанной землю. Кругом – лавочки. Тут же на столбике висела клетка с голубями. Тут он любил пить чай из блюдечка. Собирал соседей, читал или рассказывал им книги. Он очень любил читать. На руднике считался самым грамотным: он закончил четыре класса сельской школы.
У него был исключительно красивый почерк и соседи всегда просили его написать прошение или ещё что. Он очень любил цветы. Ими были заставлены оба окна. Ухаживал он за ними сам. То есть был он по тем временам очень культурный. К тому же был очень приветливым и добрым.
Вот только любил выпить. Правда, пил он только по праздникам и, когда получка. Тут уж, как он говорил: «пить — так пить, а работать – так работать». Начальство всё ему прощало: «Ничего, Максим Григорьевич погуляет пару деньков, потом – своё возьмёт». Правда, он так работал, что с ним трудно было соревноваться. Да и то: по тем временам развлечений никаких не было. Кино ещё и в помине не было. Что оставалось? Водка! Хорошо, что отец книги любил.
Когда приходил пьяный, мама начинала его ругать, а он, соответственно – драться. Мне уже было лет 6-7. Я говорю маме: «Ты не ругай его, когда он пьяный. Он не будет тебя бить. А когда проспится, тогда и поругай». «Тогда у меня злость пройдёт. Неинтересно!»
Чтобы ему отомстить, она наедалась и ложилась спать. Что меня позднее удивляло, так это то, что каким бы он пьяным не был, я никогда не слышала ни одного матерного слова. Самым ругательным словом было: «Барбос или барбоска». А у матери – одно слово «сатана». Как только она скажет так, он, аж, весь подскочит: «Ну, барбоска, и когда это ты с ним (сатаной) успела познакомиться?» Кстати от Алёшки я тоже за все 20 лет дома ругательного слова не слышала. То есть до самой его смерти Он меня дразнил: «минаба», а я его – «лык». Почему? Не знаю.
В какой-то праздник отец так нахрюкался, еле на ногах стоял. Кода мать сказала ему, чтоб остановился, он на зло ей, приволок целую четверть, сел на пол поставил водку между ног. Мы с мамой быстро улеглись на кровать, прижались друг к другу: ждём, что дальше будет. Он налил немного, выпил и стал «чудить». «Фёкла, налей!» Мама слезла с кровати, налила немного. Он, бах, и на пол всё выплеснул. «Манечка, иди, ты налей!» Я слезла с кровати, налила немного. «Вот! Доченька, молодец! Знает, сколько мне надо! Поняла, Фёкла? Теперь, ты налей». Мама со зла, раз…полный стакан. «Ах, так! Залить решила!» Замахнулся и повалился.
Мать постелила на полу. «Ну, Мань, давай перетаскивать». Она – под руки, я – за ноги. Перетащили его на подстилку. Утром мать рассказывает ему про вчерашнее – он не верит. «Не может такого быть!»
Раз он замахнулся на маму, чтоб ударить. А я схватила его руку, да как кусану. Он выдернул руку, потирает и говорит «Ох, Манечка, разве так можно?» Но не ударил и голоса не повысил. Я закричала: «А ты не бей маму!» Мать мне потом сказала, что он очень сожалел, что я не родилась мальчиком. Уже, когда я была взрослой, он разговаривал со мной, как с парнем. Особенно, когда хотел покритиковать женщин.
Послушай, Маня, какие женщины эгоистки. «Жили-были муж и жена. Поехал муж в другую деревню к родственникам. Возвращался поздно, около 12 часов. А была ночь под Ивана Купала. Папоротник цветёт. Да, видно, цветок в лапте застрял. Утром он встал. Бабы скотину гонят в стадо, коровы мычат, а он всё понимает. Птички проснулись, на деревьях чирикают, а он всё понимает. Чудеса! Сел на лавочку, а тут жена курей выпустила. Они промеж собой кудахчут, муж и засмеялся. Жена говорит:
— Ты зачем это рассмеялся?
— Да, так.
— Нет, так просто не смеются, скажи!
Ну и пошло. Муж говорит:
— Если я скажу, то – умру.
— Ничего. Не умрёшь. Давай, говори!
— Я человек крещёный, — говорит он, — хочу умереть по-христиански. Сходи, приведи священника, пусть он меня исповедует, причастит, тогда уж скажу и умру.
Жена обрадовалась, побежала за попом. А он зашёл в избу, лёг на лавку. А дверь – была открытой. Куры одна за другой входят в избу. Петух тюкнул клювом в голову одну курицу, другую. Говорит:
— Я не такой дурак, как наш хозяин. Ишь, через бабу умирать собрался.
А муж лежит, слушает и удивляется: «Глянь-ка, у птички такая маленькая головка, а насколько умнее моей. Просто, стыдно мне, человеку, перед птицей»
Слышит, жена попа ведёт. Заходит поп в избу, а муж и говорит ему:
— Простите, батюшка, что рано побеспокоил Вас. Нате 3 рубля: я умирать раздумал.
А жену успокоил, оттоскал за косы. А недели через две лапоть пробился, цветок выпал, и он снова стал нормальным человеком».
Я любила играть с мальчишками в цурки. Как-то на продажу привезли целый воз семечек. Мать купила кг4-5, высыпала в форму для выпечки пасх. Я попросила разрешения пожарить себе семечек. Мать разрешила, думая, что я высыплю пару горстей на сковородку и пожарю. А я всю форму поставила в духовку. Тут ребята позвали играть в цурки. Я увлеклась игрой и забыла про семечки. Мать увидела, как из духовки валит дым, выхватила форму из духовки. Семечки красные, горят. Она быстро залила их водой: получилось чёрное месиво из угля. Мать собиралась за питьевой водой в криницу. Она находилась в степи, и дорога туда и обратно занимала не менее часа. Уходя, мать сказала: «Пока приду, чтоб всё съела».
Что делать? Села на пол, поставила форму между ног и начала есть. В рот горсть положу, жую, жую, проглотить не могу, выплёвываю. А сама плачу, размазываю черноту по лицу. Тут приходит отец. Узнал, в чём дело, успокоил: «Иди, дочь, умойся. Придёт мать, скажем, что я тебе помог поесть».
Лет в шесть я заболела корью. Болела тяжело, думали, что умру, сшили погребальное платьице из розового сатина с красивой голубой оторочкой. А я выздоровела. Потом бегала к подружкам в этом платье. Женщины говорили: «Какое у тебя красивое платье!» И я с гордостью всем говорила: «Это мне на смерть сшили!» Несмотря на тогдашние тяжёлые условия жизни, детство есть детство: всё хорошо, всем весело.
Вот наступил 1914 год. Мне 7 лет. Началась империалистическая война. Отца забрали на войну. Он нанял телегу, и мы всей семьёй проводили его до станицы Варварополье. На проводах все кричали, плакали. Было как-то немного страшно. Отец успокаивал нас, говорил, что его скоро должны отпустить и по возрасту, и по состоянию здоровья. Но, увы!
Мать пошла работать на лесной склад. Рабочий день: с шести утра до шести часов вечера. В двенадцать часов отпускали на получасовой перерыв. Так что мне приходилось присматривать за курями и свиньёй. К приходу матери на перерыв надо было приготовить еду, обычно, картошку. Борщ или суп мама варила на ночь, так что надо было только разогреть.
Мать вставала в пять часов утра, разжигала печь, прощупывала кур, узнать какие должны снестись и другие работы. В те времена дети в квартире и зимой и летом ходили босиком. Полы были земляные, которые нужно регулярно смазывать, чтоб не было пыли. Мать научила меня разводить правильно глину, и смазывать полы. Это теперь тоже входило в мои обязанности.
А возраст своё берет: и с куклами хочется поиграть и с подружками. Как-то мать сказала, чтоб покормила курей размоченным хлебом, а потом выгнала погулять. Я так и начала, как мама велела: давать хлеб понемножку. А тут подружки позвали. Я поставила всю миску и пошла играть. Потом вспомнила, что надо курей выпустить, прибежала домой, гоню их, а они — ни с места. Уж я и веником. Не помогает. Куры лежат, у них зобы раздулись. Ну, думаю, пусть полежат, а пока печку посмотрю: не пора ли угля подложить.
Подхожу к печке, а из поддувала хвост торчит. А курица задохнулась. Скоро матери приходить Я курицу под полу, бегом к карьеру, где летом песок берут для стройки. Закопала курицу поглубже в снег, вернулась домой, привела всё в порядок. А тут и мать пришла. Сразу увидела пустой чугунок. «Ты что? Весь хлеб курям скормила? Да они ж подохнуть могли. Там же на три раза было!» Отвечаю: «Мам, они такие голодные были, я их и пожалела». Утром мать стала прощупывать кур, а одной не хватает. Я опять вру. «Не знаю, мам, вроде так и было». Мама расстроилась, не понимая, когда это одна курица пропала. А меня совесть гложет. Прошло недели две. У мамы хорошее настроение. Я и стала к ней подкатываться. «Мам, дай честное слово, что ругаться не будешь, и бить не будешь. Я что-то скажу». Мать дала честное слово, и я ей всю правду рассказала. Пришлось ей смириться.
С водой было очень тяжело. Для хозяйственных нужд за водой ходили на шахту. Там в специальную яму стекала вода после откачки из шахт. Там машины паром работали. Вода стекала по специальной трубочке в яму. Иногда, еле-еле. Около этой трубочки сидят женщины с утра до вечера в ожидании своей очереди. У каждой семьи есть специальная кадушка, куда и наливают воду, пока не наполнится. Тогда – стирают. А полоскают питьевой водой, которую надо натаскать из криницы. Она мало того, что далеко, так тропинка туда идёт под горку, а обратно с водой вверх надо тащиться. Два ведра на коромысле. Тяжело. Чтоб вода в вёдрах не распплюхивалась, клали в каждое ведро по дощечке. Летом, хоть и далеко и тяжело, но можно сходить. А зимой – невозможно, скользко. Но, нужда заставляла.
Когда снегу было много, воду возил водовоз. В конторе выдавали жестяные талончики на два, три и пять вёдер. Если набирали три ведра, а талончик на пять, то давали «сдачу»: двухведёрный талончик.
В ожидании водовоза люди подолгу стояли на морозе. Водовоз ездил в криницу долго: во-первых, далеко, во-вторых – наливал один вёдрами. Так что за день приезжал два – три раза. Топили снег: и на еду, и на питьё, и на стирку небольшую.
Хотела рассказать ещё историю со свиньёй. У нас кроме кур была свинья. В это время она была тяжёлая, поросная. Живность гуляла, где хотела. И свинья тоже. Куры далеко от дома не уходили, а свинья пошла к железной дороге. Мы — дети там часто развлекались: кто по рельсу дольше пройдёт. А ещё, когда поезд проходил, клали на рельсы гвозди. Они расплющивались, и получались ножички.
Вот наша свинья, видно, пошла по полотну, а тут поезд проходил, она не успела перебежать, и ей отрезало заднюю ногу. Хоть и была тяжёлая, но на трёх ногах сама добежала до дому. Я тоже прибежала, реву: рядом бегала и не досмотрела. И крови испугалась, и свинью жалко и матери боюсь. Опять как верёвку с себя снимет, которой она подпоясывалась, да как отстегает: спина неделю ныть будет.
Соседи побежали, сообщили матери про беду. Она прибежала, не знает, что делать. Соседи советуют прирезать: а то подохнет – мясо будет несъедобное. Мать пошла по мужикам. Все мужики в посёлке отговариваются: кому на работу идти, у кого другие причины. Мать взяла верёвку, опутала её рыло, чтоб не укусила, и не орала так. Села верхом и начала пилить ножом шею, пока не перепилила горло: голова так и отвалилась.
Тут, откуда ни возьмись, набежали мужики. Стали опаливать, резать на куски. Ну, мать каждому дала по куску мяса и по куску сала. Потом зажарила внутренности – это мы в первую очередь поели. Пережарила мясо, и мы долго варили борьщи и ели с жареной картошкой. Сало засолила на зиму. А я потихоньку радовалась, т.к. с меня одна нагрузка долой.
Только радоваться долго не пришлось. Случился пожар, и наш барак сгорел в считанные минуты: он же был каркасный. Мать чудом успела вытащить Алёшку и сало. Восемь или десять семей остались без крыши над головой. Дело к осени. Надо искать работу с жильём. Мама привязала Алёшку к закоркам, перекинула обувки, завернутые в тряпку и привязанные к палке, и мы пошли по деревням. Где мать помогала по огороду, и нас кормили, где-то побирались: люди подавали Христа ради погорельцам, но крышу никто не предлагал.
Тут, написанное, мамой кончается.
****
Глава 2. Бабушкин рассказ.
А теперь вот мои сыновья и друзья уговорили меня попробовать себя на этом поприще. Последней каплей, подвигнувшей меня на это, был приезд внука Андрюши – это уже мамин правнук. Он попросил объяснить, что же было хорошего и что плохого при Советской власти: что лапша, навешанная на уши, а что дельное. Вот я и решилась. Ведь я и мои друзья являемся типичными представителями своего поколения, своего времени. Только вот не уверена, что мои внуки прочтут это, теперь ведь молодежь и мало-читающая и мало чем интересующаяся.
Бабушка много чего мне рассказывала из своей жизни, но я была тогда маленькая и глупенькая, а потому запомнила лишь особенно впечатлившие меня случаи, такие как с младенцем и еще с Лешей. Правда это было, когда Алексей уже вырос и работал на шахте. Там ему конкой отрезало ногу под самое бедро. Ему в больнице прибили ногу гвоздями, причем она торчала под прямым углом к туловищу. И так нужно было пролежать на спине более двух месяцев, Но у него началась гангрена и, уж не знаю почему, у него помутился разум, и его отправили в психбольницу, где он и умер. А младенца бабушка сама угробила, если можно так сказать. У ребёнка загноились глазки: в аптеке ей дали проторгол – были раньше такие глазные капли, дезинфицирующие. Бабушка утром капнула вместо проторгола иод: цвет одинаковый, «бутыльки» — одинаковые. Бабушка была неграмотная, вот и спутала. Врачи спасти не смогли. Ребёнок умер «от крику». Бабушка утешала себя тем, что «хорошо, что Бог прибрал, а то, как бы он слепенький жил»
Так, хватит о грустном. Хочу дальше дать слово самой бабушке. Записано с её слов, близко к рассказу.
Однажды бабушка говорит мне:
— А знаешь, Лорочка, я ведь с настоящей ведьмой вместе жила?
— Ну, ты мне опять нарассказываешь, а потом опять окажется, что это либо Гоголь, либо еще кто-то сочинил.
— Нет, милая, это, правда, со мною было. Вот послухай, лучше. Когда Максима взяли на войну, я стала работать на лесном скаладе. Итак, ужасть как трудно было, а тут на руднике пожар случился, и наш дом да еще несколько — совсем сгорели. И то: ведь у бедняков деревянные дома-то были.
И осталась я без вещей, без харчей и без крыши над головой, с двумя малыми детьми. Алешка только — только на ножки вставал, да и Маруся была еще дите. Что делать? Погоревала, да и пошла по деревням: где подработаю, где так подадут на прокорм. Так вот и уходили все дальше от своего поселка.
Однажды пришли в какое-то село уж к ночи. Просимся на ночлег, да никто не пускает, да еще и предупреждают эдак заботливо:
— Только в крайнюю избу не проситесь: там живет колдунья-ведьма.
Ну что ж, проходим тихонечко мимо, а из избы как раз хозяйка-то и выхолит.
— Ты куда ж это, молодка, на ночь, глядя с малыми детями отправилась? Заходи, другого пути у тебя сейчас нет.
Что делать? Пришлось покориться. Зашли в дом, я это ищу образ, чтоб перекреститься, а не вижу нигде. Ну, думаю: «Точно-ведьма». Сердце совсем захолонуло, а виду не показываю.
— Что? Образок не видишь? Это со свету. Вот же, увидела? Ну и ладно.
А и впрямь, висит образок в уголку, да только маленький в золоченой рамке, правда. Так и остались мы у нее жить. В баньке намоемся, щей налопаемся — чем не жисть. Манька с Лешкой отъелись, зарумянились. Меня она особо работать не заставляла, так, помогала, что придется. Основная обязанность моя была – ходить за водой в криницу. Стою там с бабами, жду, пока всем нальются ведра. Поначалу все интересовались, как живу, не обижает ли ведьма. А потом стали пугать, чтоб смотрела лучше, была поосторожней, а то, говорят: «Недавно кума узнала, что у Варвары (это мою хозяйку так звали) корова молока много дает, вот она идет домой да приговаривает: «Что куме, то и мне; что куме, то и мне». Пришло время доить корову, а молоко-то пошло с кровью. Во как. Это все ведьмины штучки».
Только это я вхожу в избу, а хозяйка-то и спрашивает:
— Опять эти темные бабы тебя пугали? Про молоко что ль? Да захворала корова перед отелом, бывает так. Я ей сказала, что надо делать, сукровица это, после отела все пройдет. И прошло ведь, а вот языком мелют. Ну да Бог с ними.
Но я все не унималась, все следила за ней. Свою комнату она закрывала на крючок. Мне сказала: «Туда не заходить и детей не пущать, чтоб кошка не зашла». А кошка у нее черная и все в сенцах была. Я все следила, когда моя хозяйка в кошку оборотится. Раз я точно знала, что хозяйка в сенцах. Да уж что-то долго мне показалось.
И пошла я в сенцы. А ночь, темно, свечка не горит, только луна светит. И вдруг зеленые огоньки ко мне приближаются — кошачьи глаза. Я обомлела: «А ну как бросится?». Перекрестилась, да так ласково говорю: «Иди, иди, киса отсель, не пужай меня». Кошка повернулась и пошла от меня. А утром хозяйка так ехидно спрашивает:
— Ну что, Феклуша, испугалась сегодня? Не будешь по ночам шастать, да выслеживать. Плохо тебе живется?
— Прости, — говорю, — меня глупую, неблагодарную, — сама прям со стыда чуть не
сгорела. — А все ж интересно, ты откуда узнала?
— Да я ж провидица. Все знаю: и как жили на руднике, и как мужа на войну проводила,
и как погорели, и вот то, что скоро ты своего Максима увидишь.
И впрямь. Дня эдак через два-три будит она меня раненько утром и говорит:
— Иди, Фекла, натопи-ка баньку, да пожарче. Детишек накупай, да сама прифрантись: родного мужа, чай, встречать будешь, а я пока щей наварю да каши напарю.
Выхожу это я из баньки, она и говорит:
— Ну, садись к окошку, смотри на дорожку, да не засни, не прозевай Максима-то.
Я, было, хотела спросить: «Что, мол, за глупости такие», а она как рыкнет;
— Ведьма я, аль нет? Ну, так и слушайся.
Подперла щеку ручкой, сижу, пялю глаза на дорогу, где перекресток. Глаза слипаться стали. Глядь: телега появилась, у перекрестка остановилась, спрыгивает солдатик и идет прямиком к нам.
«Боже правый! Да то ж Максим мой!» — выбежала навстречу, бегу, руки раскинула,
а крикнуть не могу – перехватило горло.
Максим остановился и смотрит оторопело:
— Господи, Фекла, да ты ли это? Никак нашел я вас.
А ночью он и рассказал: как узнал, что погорели и что ушли из поселка, так и кинулся искать. Надо бы по другой стороне искать и люди так советуют, а я почему-то в эту сторону подался. Тут и телега подвернулась. Проезжаем мимо села, надо б слезть да поспрашивать, а мне голос какой-то внутри говорит: «Не трать зря время, дальше езжай», будто кто вел.
Ну, я ему про хозяйку-то и рассказала. А он ничего, смолчал. Прожили мы у нее дня три. Максим все с ней да с ней. Все о чем-то говорят да спорят. И в ту комнату они с ним заходили. Я что ни спрошу, Максим только отмахивается, да посмеивается. Я уж впору и приревновать.
А тут Варвара-то и говорит:
— Ну, гости дорогие, погостили и будя. Теперь пора устраиваться, да жить в работе и в радости. Завтра поутру и отправитесь. Если ко времени докудова поспеете, там телега вас и подберет, да прямо к руднику и подвезет. К вечеру на месте будете.
Утром попрощались мы со своей ведьмой и к вечеру были на руднике. Все исполнилось, как она сказала.
— Ну, что, Максим, теперь веришь, что она — ведьма?
— Дура ты, Фёкла. Просто она провидица хорошая, да и человек добрый. Побольше бы таких «ведьм».
Нам дали временное жилье – все как надо. Раз я не выдержала и спросила про ту комнату.
— А нормальная, чистенькая комнатка. Вот только одна стенка вся в иконах – ну чисто алтарь.
Вот те и ведьма! А ведь точно – провидица. А потом большевики нам хорошую фатеру дали в кирпичном доме. Максим сам всю обстановку сделал, по своему вкусу.
— Да … Лорочка, так вот и жили, — закончила бабушка свой рассказ и вздохнула,
видимо жалея о своей молодости.

Глава 3. Рахманя.

Постепенно жизнь у них налаживалась. А тут революция. В поселке то белые, то красные. Маму дети дразнили: «Вот придут белые, они твоему отцу на спине звезду выжгут каленым железом». Так говорили потому, что он не скрывал своей симпатии к большевикам. Мама плакала: боялась за отца. Раз ему рассказала. Дедушка рассмеялся и сказал, что белые больше никогда не вернутся. Мама к этому времени уже работала на шахте – мыла полы в шахтерской бане. А после работы подрабатывала у главного инженера – убиралась в квартире, помогала по кухне.
Жене инженера она понравилась: девочка смышленая, аккуратная, быстрая. Она ее стала приобщать к чтению – мама еще училась в приходской школе, так что читать уже умела. Жена инженера давала ей книги, объясняла, что к чему. Там мама многому научилась: чистить зубы щеткой, наводить уют в квартире, интеллигентному поведению и многому другому. Два года она проработала в шахтерской бане, а с приходом Советской власти ее перевели в ламповую, то есть она заправляла лампы керосином и выдавала их шахтерам.

Кстати, в это время, на этой шахте работал Алексей Стаханов, в то время получивший большую известность. Дело в том, что в это время руководство страны во главе с Лениным стремилось к тому, чтобы доказать своему народу и всему миру, что социализм – это благо для народа. Нужно было из отсталой феодальной Руси быстро сделать ведущее государство в мире, со своим промышленным и военным потенциалом. Используя постреволюционный энтузиазм, стали строить железные дороги, заводы, фабрики, школы. Но на одном энтузиазме далеко не уедешь – нужен был стимул, маяк, звезда, к чему бы можно было стремиться. Производительность труда была почти максимальная, нужен был качественный рывок. Вот по предложению одного из инженеров шахты, был разработан принципиально новый, ну, скажем, способ добычи угля. Теперь это называется бригадный подряд. То есть раньше забойщик колол уголь, отбрасывал его от стены, потом кидал в вагонетку и шел снова колоть, то теперь высококвалифицированный забойщик должен был только колоть уголь, а всю остальную работу будет делать помощник, рабочий более низкой квалификации.
Чтобы новшество было максимально эффективным, подгадали, когда пошел богатый углём пласт и поставили туда Алексея Стаханова, и не просто так, а предварительно тщательно все взвесив. Все учитывали: непьющий, молодой, грамотный, скромный и т. д. Также потом и Юрия Гагарина выбирали.
В результате Стаханов за смену выдал намно-о-ого больше угля, чем другие, стал передовиком, был награжден орденом Ленина. А метод стал называться «стахановским».
Метод быстро распространился по всей стране, вызвав новый прилив энтузиазма.
Появились бригады стахановского труда и отдельные стахановцы. И у нас, в Таджикистане девушка Мамлакат стала собирать рекордное количество хлопка за день, потому что не высыпала каждый собранный фартук в мешок и не таскала его за собой, а оставляла фартук на меже и брала новый, либо высыпала его на мешок и бежала дальше. А в конце трудового дня шла по меже в обратном направлении, и собирала все в большие мешки — канары. И мы потом, когда подросли, тоже стали использовать этот метод, но
это уже после войны. А в годы войны мы были маленькими и не соображали. В годы войны, т.е. с 1941 г., собирали хлопок с первого класса, с 1945г. школьников посылали уже с пятого класса, причем с середины сентября и до 7-го ноября, иногда и до декабря.
А еще позже — только с восьмого класса. Я сильно отвлеклась, а все потому, что хотелось сказать, нельзя допускать застой ни в учебе, ни в работе, ни в любви, ни в семье, ни, даже, в мыслях. Всюду надо привносить что-то новое, интересное, хотя бы только для самого себя. Тогдашние руководители страны это четко понимали и умело поддерживали и энтузиазм, и любовь к соревнованиям, что привело к высокой производительности труда, при пока еще слабой технической оснащенности.

Так, все, политическое лирическое отступление закончено. Нет, доскажу уж вкратце про Стаханова. Так как свой рекорд ему уже вряд ли удастся повторить, то его, в качестве поощрения отправили на учебу в Москву. В дальнейшем он вернулся в шахту как инженерно-технический работник.

Маму мою тоже отправили учиться в Москву на Рабфак. Направили ее как передовика и как наиболее смышленую девочку. А было ей лет 14 – 15. Почему направили ее, когда она окончила всего 4 класса церковно-приходской школы? Ведь там были взрослые, окончившие гимназию или помоложе, но после 7-го или 8-го класса.
То ли не учли этот факт, то ли поверили в ее способности.
Профессор по математике на первом занятии решил выяснить уровень знаний своих будущих слушателей:
— Кто расскажет, что ему известно о дробях?
Мама знала только 4 арифметических действия, но быстрее всех подняла руку. Глазки горят и прямо просят, чтоб ее спросили. А тут она ведь еще и самая маленькая, заинтересовала его:
— Ну, скажи, Рахманова Мария
— Дроби – это такие свинцовые шарики, которыми заряжают ружья, когда идут на тетеревов.
Класс притих. Чуя что-то неладное, мама, понизив голос, говорит:
— Ну, или на другую птицу, — и с вызовом, — да у нас про дробовики каждый ребенок знает!
Тут весь класс как захохочет, верней, загогочет — и по ляжкам, и по столам шлепают, грохот, вот-вот потолок обрушится. Одна мама ничего не понимает, и чуть не плачет. Профессор с трудом угомонил класс и так, озорно глядя на маму:
— Подождите, подождите, рано ржете: она ведь вам еще покажет. Правильно, Рахманя? –сказал и подмигнул. Он в дальнейшем так её и называл: Рахманя.
Дальше мама сидела как с чужой земли, ничего не понимая в странно написанных цифрах, усвоив, однако, что это не те дроби. После урока профессор попросил ее остаться, и мама поняла, что образование на этом закончилось. Профессор подошел к ней, и долго обо всем ее расспрашивал, а потом и говорит:
— Ну, Рахманечка, будем заниматься сверху.- И увидев удивленный взгляд девчушки, смеясь, пояснил: — Сверх уроков, значит.
В результате мама закончила Рабфак с отличием, кстати, действительно обогнав своих сокурсников, тем более, что к гуманитарным дисциплинам, особенно политического плана, у нее был, ну просто, талант. В то время стране нужны были руководящие кадры более или менее интеллигентные, политически надежные, с хорошими организаторскими способностями, молодые и энергичные. Бывшим интеллигентам аристократам Сталин не очень доверял как идейным вдохновителям. Вот из среды рабочих и получали таковые после обучения в ВПШ – Высшей Партийной Школе в г. Ленинграде.
Туда и была направлена мама для получения дальнейшего образования. Там она встретила моего будущего отца, также направленного на учебу из Таджикистана. Он был одним из первых комсомольцев в Средней Азии. Папа родился в семье дехканина, но не из беднейшего класса а, скажем, из середняков. Семья была очень большая: что-то порядка одиннадцати детей; три девочки, остальные — мальчики. Семья жила в г.Ура-Тюбе Ленинабадской области. Г.Ленинабад теперь снова Ходжент. Это была наиболее цивилизованная и образованная часть Средней Азии, Ходжентское ханство, через которое проходил знаменитый «Шелковый путь»: караваны с товарами. Отсюда республика черпала кадры для будущей партийной элиты: руководителей крупных предприятий, ученых в сфере здравоохранения и образования. Все они получили высшее образование в Московских и Ленинградских ВУЗах. В их числе был и мой отец. Надо сказать, что в таджикских семьях женщин как-то не уважали, но когда молодые таджики приезжали в Россию, то галантнее кавалеров можно было найти только, наверное, во Франции. Это можно сказать про молодых людей и из других республик Средней Азии и Кавказа. Вот моя мамочка и клюнула.
Она не представляла себе, что такое — настоящие таджики. Папа был в некотором роде исключением: из одиннадцати, кажется, детей в семье у папы только двое: он и сестра были светлокожие с русыми волосами и серыми глазами. К тому же маме очень нравился разрез глаз у папы, и она мне потом говорила, что даже сожалела, что у дочери, у меня, то есть, не такие глаза как у отца. В общем, на типичного таджика он не был похож. К тому же, не знаю, как уж ему удалось, но он очень чисто говорил по-русски, с очень слабым, едва заметным акцентом, что тоже очень нравилось маме. Влюбилась, одним словом. А меня удивляет: где и когда он так хорошо выучил язык, ведь полностью советская власть установилась только в 1929г, а в Ленинград он приехал в 1932-33гг. Молодец, в общем. Папа очень интересно рассказывал маме о Таджикистане, горах, речках, арбузах и прочем, чем очень заинтересовал маму, и она решилась выйти за него замуж и поехать в далекий, жаркий Таджикистан. Это потом, а пока: они учились, ходили в музеи, театры. Маме понравилась оперетта: проще и веселее оперы. Жили в общежитии в разных комнатах. Не регистрировались, т.к. было не прилично выказывать недоверие своему возлюбленному.

Однажды папа поехал на каникулы домой, а мама осталась в Ленинграде. Папа прислал ей посылку, на обратной стороне извещения было написано: «Осторожно, гранаты». Ну, там и что любит, и что скучает – это само собой. Но маму ужаснуло предупреждение о гранатах. Она положила посылку под кровать, но не могла уснуть: было страшно не столько, что могут взорваться, сколько мучил вопрос: «Что делать? Пойти сказать в спецотдел? И зачем ему оружие?»
Нервы сдали, и она пошла к его другу за советом. Тот долго хохотал и, наконец, объяснил ей, что это такие ягоды, очень полезные: «сплошные витамины». Мама была в положении мной, а в этих случаях хочется кисленького, солененького. Вот папа и постарался. Мама кушать гранаты не смогла: кислятина. Зато подружки с удовольствием все съели. Это было первое знакомство с новым, неизвестным пока колоритом далекой Азии.
Закончив обучение в ВПШ, мама поехала со своим возлюбленным в такой заманчивый, далёкий, неизвестный край. В Таджикистан!

============