Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 19. (Глава 19)

Эпизод 19. 1683-й год с даты основания Рима, 9-й год правления базилевса Романа Лакапина
(апрель 929 года от Рождества Христова).

Спустя день в приёмной зале дворца лангобардских правителей в Павии король Гуго, в окружении своих придворных, торжественно принял папскую посольскую грамоту из рук сенатора Кресченция. После церемониала, не в пример более короткого, чем в наши дни, король поспешил усадить Кресченция по правую руку от себя и сделал знак графу Сансону, управляющему королевском двором, о начале торжественного обеда.
По левую руку от короля расположился ещё один апокрисиарий, прибывший накануне из Равенны комит Захарий, слуга базилевса Константина Багрянородного и его соправителей из семейства Лакапинов. С собой он привёз аргировул от сим-базилевса[1] Романа, извещавший о возведении в сан патриарха Константинопольского престарелого монаха Трифона. Король в совпадении времени приезда двух послов из главных столиц христианского мира незамедлительно увидел повод лишний раз позубоскалить.
— Как будто одна и та же рука управляла Римом и Константинополем в выборе своих епископов, рукоположив в этот сан глубоких мрачных стариков! — воскликнул он.
— Чья же эта рука, как не рука Господа нашего, утвердившего в сане людей почтенных и достойных? — ревниво ответил королю Захарий. — Сильно ли укрепился авторитет Рима после нескольких месяцев правления прелюбодея и сластолюбца Льва?
— Сильно ли укрепился авторитет Константинополя, после того как несколько месяцев трон патриарха пустовал совсем, а отец Трифон занял его лишь после того, как согласился в будущем передать его Феофилакту, сыну кесаря Романа, как только тот достигнет совершеннолетия?
— Что я слышу? — громко возмутился король, одновременно с этим едва сдерживая смех. — Кто это сказал?
Гуго обернулся по сторонам и увидел съёжившегося за спиной Кресченция пройдоху Гвидолина.
— Это что ещё такое? Кто его сюда пустил? — Король теперь зашёлся в гневе самом настоящем.
Кресченцию пришлось срочно вступаться за своего помощника, к которому уже многообещающе потянулись руки наиболее ретивых королевских слуг.
— Ваше высочество, отец Гвидолин является моим помощником и так же, как и я, представляет при вашей особе Его Святейшество папу Стефана.
Гвидолин протянул королю охранную грамоту, но Гуго брезгливо отвёл свиток в сторону, не удосужившись прочитать.
— Твоё счастье, старый лис, что я не хочу ссориться с нашим новым Святейшеством, иначе ты бы уже сейчас показывал всем язык, болтаясь на виселице. Подумать только, каков наглец! У него не хватило духу выступить передо мной, когда мессер Кресченций приветствовал меня от лица Рима, зато осмелился дерзить из-за спины самому послу кесаря?
Кресченций поднялся со своего места и виновато поклонился королю, а затем и византийскому послу, который активно изображал на своём лице смертельную обиду.
— Прошу милосердия у короля, — ответствовал Кресченций, — мой слуга своим острым словом всего лишь защитил Рим и Святой престол от незаслуженных упрёков!
— Ваша просьба удовлетворяется, мессер Кресченций. Надеюсь, комит Захарий также не держит на вас обиды, но вашему помощнику стоит занять место, которое он в этой зале заслуживает. Подите прочь, ваше бывшее преподобие!
Король взмахнул рукой. Гвидолин, быстренько склонившись, поспешил испариться, напоследок обменявшись с Кресченцием многозначительными взглядами.
— Ох уж мне эти ваши споры, гордый Рим и непобеждённый Константинополь! — Гуго принял на себя роль третейского судьи. — Не доведут вас эти споры до добра. Являясь столпами Вселенской христианской церкви, своими спорами вы вносите смуту в сознание людей, каждый считая себя единственно истинной Церковью, единственно правыми в совершении церковных обрядов и таинств, хотя всё это, все эти ваши обряды суть дело рук человеческих, а истины единые и спасительные явил нам Господь, и исполнение их не выше ли обрядов, вами придуманных? Что важнее для спасения человеческой души — иметь ли в сердце своём любовь к Господу и к ближним твоим, быть добродетельным и смиренным или же в правильном порядке осенять себя крестным знамением и точно знать, какой из хлебов — пресный либо квасной — надлежит вкушать во время евхаристии?
— Оставим эти вопросы сведущим отцам церкви, ваше высочество. Я человек сугубо светский, — ответил Кресченций, и Захарий согласился с этим.
— Ну, вот и прекрасно, благородные мессеры. Признаться, я очень рад, что папская курия на сей раз прислала мне посла не из своего круга. Очень рад видеть вас лично, мессер Кресченций. Я много слышал о вас, и услышанное породило в моей душе глубокое уважение к вам. Не вскакивайте, прошу вас, лишний раз со своей скамьи, все церемонии состоялись, и сейчас вы скорее не посол, а мой друг за пиршественным столом. Равно как и вы, достойный комит Захарий. — Гуго вовремя проявил дипломатичность, ибо грек к этому моменту уже начал терзаться ядом ревности.
Тем временем граф Сансон провозгласил приветственный гимн королю. Все гости встали со своих мест и осушили кубки во здравие и благополучие короля Лангобардии и Бургундии.
— Благородный комит Захарий, я жажду услышать от вас последние новости из Аргосского царства и желаю вашим правителям долгих лет и благоденствия их подданным!
Комит, тридцатилетний, атлетического сложения грек, с классическим бронзовым загаром и густой чёрной бородой полумесяцем, вмиг преисполнился тщеславного удовольствия и, очевидно, заранее подготовленным, заученным текстом рассказал о недавнем славном подвиге кесаря Романа Лакапина.
— Во время последнего похода против сарацин наш славный и могущественный Август Роман, более прочих ценя жизнь доблестных воинов своих и разделяя с ними все тяготы их похода, отправился, как простой ланциарий, в разведку посреди огромного болота и тростниковых зарослей. На его глазах громадный лев, прятавшийся в болоте, напал на стадо оленей и одного из них задрал для утоления голода своего. Тогда прославленный кесарь приказал своим людям греческим огнём, который, как известно, невозможно погасить ничем, кроме уксуса, поджечь тростник, чтобы погубить льва. Однако хитрый зверь спрятался в камыше, который не взял огонь, и когда кесарь Роман с одним только своим слугой пошёл искать обгоревшие кости льва, ослепший от дыма зверь кинулся на них. Слуга от страха упал в обморок. Роман, в отличие от провожатого, не испугавшись, но сохраняя хладнокровие, — ибо только если мир, распавшись, рухнет, чуждого страха сразят обломки, — бросил на лапы льва тот плащ, что нёс в своей руке. Лев стал рвать его вместо человека, а Роман, обойдя льва, изо всех сил вонзил свой меч ему в зад. Разрубив и расчленив кости таза, он лишил льва возможности стоять, после чего тот упал и издох[2] . И всё ромейское войско прославляло своего кесаря, увидев его добычу, дивилось смелости и находчивости государя и славило Господа, ниспославшего им такого правителя.
— Полагаю, что все сарацины в ужасе разбежались на десятки миль после такой разведки, — подытожил рассказ своего восточного гостя Гуго, и все, кто понимал короля, отвернулись от греческого посла, чтобы скрыть свои усмешки.
— Сможет ли римский апокрисиарий угостить нас подобного рода рассказом? — обратился король к Кресченцию.
— Нет, государь. В окрестностях Рима никогда не бывало львов, а с некоторых пор нет и пунийцев.
— Я и не рассчитывал услышать от вас о новых воинских подвигах Рима. С некоторых пор сенаторы города горазды на подвиги иного рода. Особенно, сенатриссы.
— Может быть, но когда Рим закрывает свои ворота, ни один смертный против его воли не может попасть в его пределы. В этом совсем недавно могли убедиться ваши бургундские священники.
— Нечего сказать, высока заслуга не пустить в город тех, кто шёл туда без оружия.
— Но со злым языком и недобрыми намерениями, а это иногда бывает пострашнее мечей.
— Вы нравитесь мне, мессер Кресченций, мне вообще нравятся люди, способные говорить мне в лицо дерзости и не отводить при этом глаз. К тому же я прекрасно знаю, чья именно заслуга в том, что Рим не допустил неугодных ему людей к папским выборам. Вы выполнили приказ великолепно.
— Склоняю голову перед вашей похвалой, ваше высочество.
— И всё же я хотел бы узнать последние новости из Рима. Как чувствует себя наша прелестница Мароция? Не собирается ли она вновь рожать, ведь у неё это так славно и вовремя получается? Как пережила она потерю титула маркизы Тусцийской?
— Сенатрисса вновь управляет Римом, а насчёт всего остального прошу покорно меня извинить, я не настолько наблюдательный.
Король разочарованно хмыкнул, но так просто сдаваться не собирался. Последовала ещё дюжина вопросов о Риме, о папе, вновь о Мароции, о сенате, о визитах в Рим заморских гостей, опять о Мароции, об урожае, о новых постройках на Ватиканском холме и в который раз о Мароции. Кресченций отвечал терпеливо, но в его душе постепенно росло удивление, что король, весьма развязно допрашивая его, тем не менее ни разу не спросил о Теодоре. В итоге Кресченций пришёл к выводу, что король, видимо, держит в большом секрете эту тему и посему решился перейти в контратаку сам.
— В период родов у Мароции городом блестяще управлял висконт Альберих, её сын, и её сестра, Теодора Теофилакт. Именно они проводили коронацию папы Стефана.
Король пожал плечами.
— Невелика заслуга, особенно если вспомнить, что вы, мессер, проделали основную работу по перекрытию подъездных дорог.
— И тем не менее авторитет Альбериха и Теодоры сейчас как никогда высок в Риме.
— Оставим это на совести Рима. Пусть этот щенок Альберих пыжится от гордости за свою смелость, едва высунув нос из-под подола материнской туники. Мне нет до него дела, равно как нет дела и до этой пустоголовой Теодоры.
Краска бросилась в лицо Кресченцию. Сидевший неподалёку от короля его племянник, епископ Манассия, услышав эти слова, горестно покачал головой. Король заметил это, но остался невозмутим.
— Вы всегда так высокомерно относитесь к вашим врагам, государь? — спросил Кресченций, с трудом сдерживая желание швырнуть в лицо королю кубок с вином.
— Помилуйте, какие они мне враги? Разве являются настоящими врагами для быка докучливые оводы? И кроме того, с Теодорой я и вовсе готов дружить, она может быть мне весьма полезна.
Манассия громко поперхнулся, заставив всех соседей обратить внимание на свою персону.
— Чем? — слова короля больно ранили Кресченция, и он позабыл про этикет и осторожность.
Король смерил его презрительным взглядом.
— А вот это не вашего ума дело, дорогой апокрисиарий, — ответил Гуго и отодвинулся к Захарию. — Меня всегда удивляло, благородный комит Захарий, как ваши базилевсы умудряются делить власть между собой. Сколько у вас сейчас кесарей? Четыре, пять?
Кресченций на несколько минут был предоставлен самому себе. Он силился прийти к логическому объяснению всему, что он услышал и прочёл за последние дни, собрать рассыпающуюся на пазлы общую картину, сложившуюся вокруг него, и не мог. Очевидно, что-то важное ускользнуло от его внимания. Из состояния оцепенения его вновь вывел охмелевший Гуго, успевший к тому времени жарко поспорить с Захарием.
— Мессер Кресченций, я слышал о вас как о человеке, превосходно разбирающемся в лошадях. Вам даже дали прозвище Кресченций Мраморная Лошадь.
— Это прозвище закрепилось за мной отнюдь не благодаря моим знаниям, а в честь коня, однажды спасшего мне жизнь.
— Пусть так. Вчера я наблюдал за приездом комита Захария и обратил внимание на его коня. Чудо-конь, я вам скажу, мессер Кресченций!
— Я получил его во время моей предыдущей миссии в Дамаске. В дар от тамошнего эмира, — ответил Захарий и со значением посмотрел на короля. Тот сделал вид, что намёка не понял и сумасбродство эмира не оценил.
— Так вот, я прошу комита продать мне скакуна.
— Конь не продаётся, ваше высочество.
— Что за глупости! Велите привести его сюда. А вас, мессер Кресченций, прошу как знатока оценить его.
Через пять минут слуги сквозь ряды пиршественных столов привели к королю арабского скакуна, вороного с пепельным отливом окраса. Мало кто из веселящихся бражников при этом выказал удивление, большинство из них уже привыкло к подобным выходкам Гуго.
— Что скажете, мессер Кресченций? — спросил король, подойдя к скакуну и по-хозяйски похлопывая его по крупу, к явному неудовольствию Захария.
— У вас прекрасный вкус, государь. И прекрасный вкус у достопочтенного мессера Захарии. Полагаю, что даже тридцать солидов не было бы жалко отдать за такого красавца.
— Вы слышите, комит? Тридцать солидов! Но я буду щедр и увеличу эту сумму вдвое!
— Это не просто конь, ваше высочество. Это мой друг. И он не продаётся.
— Что, и вас тоже однажды спасла лошадь? Если так будет продолжаться, не удивлюсь, если к концу вечера выяснится, что вы с Кресченцием вдобавок ещё и родственники.
— Этот скакун самый быстрый во всем войске кесаря, — произнёс с достоинством Захарий.
— Это легко проверить, благородный комит. Что, если одна из моих лошадок обгонит вашего красавца?
— Тогда вы получите его бесплатно, ваше высочество.
— Заклад! — воскликнул король, не давая пойти на попятную греку. — Заклад! Если ваша лошадь обгонит мою, я выплачу вам пятьдесят, нет, сто солидов! Но если победит моя, вороной скакун станет моим бесплатно! Кресченций, вы готовы участвовать в споре?
— Мне нечего поставить, ваше высочество.
— Как? А ваше искусство наездника? Вы поможете мне?
— В подобных случаях достоинства коня всегда на первом плане. Боюсь вас разочаровать, — ответил Кресченций, всей душой желая королю поражения.
— Бросьте, моя конюшня тоже не состоит из кляч. Выбирайте любую лошадь, которая вам только понравится. Прошу, благородные мессеры, не откладывая наш спор, проследовать в конюшню. Ну же, быстрее!
И загоревшийся азартом король приказал обоим послам, графу Сансону и отцу Манассии незамедлительно отправиться во двор. За королём и придворными последовали те гости, которым посчастливилось услышать о споре и чьи ноги ещё в состоянии были бодро идти.
Королевская конюшня насчитывала полсотни прекрасных лошадей, подаренных королю в разных странах мира. Здесь были и кельтские тяжеловозы, и стройные берберийские лошадки, и пышногривые испанки, и приземистые, но проворные лошади венгерских и славянских племён. Гости шли между стойлами, громко цокая языками и соревнуясь между собой в цветистости своих комплиментов, король всякий раз благодарно оглядывался на чью-либо особо удачную похвалу.
— Что скажете, мессер Кресченций? Готовы ли вы постоять за честь короля?
— Ваша коллекция прекрасна, государь. Мне никогда ранее не доводилось видеть сразу такого количества прекрасных лошадей!
— Какую же выберете вы?
— Но ни одна из ваших лошадей не победит скакуна комита Захария.
— Как так?
Король даже отступил на шаг от Кресченция, что было знаком его глубокой уязвлённости. От раскрасневшихся от гордости пунцовых щёк Захария можно было бы зажигать свечи. Разговоры среди сопровождающих смолкли, все терялись в догадках, как себя повести в данной ситуации.
Король обиженно пыхтел, но Кресченция вдруг осенила счастливая мысль, и он переменил своё отношение к разгоревшемуся спору.
— Поэтому вы, ваше высочество, вольны выбрать для меня любую лошадь, лишь бы она была горяча и толком не объезжена. Я выступлю на вашей стороне.
— Ага! — вскричал король. — Да будет так! Сейчас же, немедленно!
Выбор короля пал на берберийскую лошадь гнедой масти. Кресченций с поклоном принял его решение. Захарий пожал плечами, дивясь на прихоти западного варвара. Вся компания шумно проследовала прочь из королевского дворца, мимо городских улиц к южным воротам, далее проскакала по мосту, спустя триста лет ставшему мостом Коперто[3], и вышла к дороге, змеёй устремляющейся к флорентийской гряде Альп в окружении лесных зарослей.
— Всё просто, мессеры. Граф Сансон, я прошу вас со слугами проехать ещё пару миль и зажечь на шесте факел. Наши спорщики должны будут доехать до графа моего дворца и вернуться сюда. Велите оруженосцам сесть на коней и натянуть между собой шёлковую ленту. Первый, сбивший своим конём ленту, будет признан победителем.
Король обернулся к Кресченцию.
— Мессер, я не услышал от вас желаемую награду.
— Мне не нужны деньги, ваше высочество.
— Значит, вам нужно что-то другое. Говорите же!
Кресченций долго мялся, и Гуго потерял терпение.
— Я вижу, у вас есть просьба ко мне. Видит Бог, я исполню её, если я это сделать в состоянии, и если стоимость её в золоте не превысит полтысячи солидов. Да будет так!
Король покинул Кресченция, который решил отбросить на время свои невесёлые мысли и целиком сосредоточиться на скачке.
Король взмахнул платком, слуга протрубил в рог, и двое всадников устремились в темноту, туда, где вдали слабо-слабо мерцал, а потом и вовсе скрылся из вида факел графа Сансона. Подле короля осталось не более десятка слуг. Гуго в нетерпении прислушивался к затихающему топоту копыт, пытаясь определить лидера, и, конечно, не догадывался, что в это самое время чья-то пара очень внимательных и ядовито-хитрых глаз следит за ним с высоты городских стен.
— Вот! Вот счастливый случай! Именно о таких случаях говорила Мароция. Дюжина притаившихся всадников выскакивает из леса, отрезает путь королю к воротам — и… И дело сделано. Именно такой случай и надо ловить, — шептал отец Гвидолин, поёживаясь от ночного холода.
Свежий ветер и нервное возбуждение прогнали весь хмель из головы короля, но не успокоили его азартное сердце. Он всё прислушивался к звукам ночного леса и радостно вскрикнул, вновь услышав теперь уже нарастающий конский топот. Приободрились и слуги, в течение этого времени гораздо охотнее поглядывавшие назад, на городские ворота, нежели желавшие что-то разглядеть во тьме.
— Вместе! Скачут вместе! — Король кусал губы, выхватывал факелы из рук слуг и — редкий случай! — молился за свою удачу.
Наконец в темноте показались силуэты всадников, и восторгу короля не было предела, когда он увидел, что Кресченций на полкорпуса обходит грека. Так они и финишировали, под ликующий крик короля и льстивый хор свиты. Кресченций долго не мог утихомирить свою лошадь, тогда как Захарий понуро спешился, обнял морду своего коня и начал с ним о чём-то печально разговаривать.
Король подскочил к Кресченцию и ахнул, увидев, что с боков его лошади струится кровь.
— Что ты сделал? Откуда кровь?
— Для такой погони шпор было явно недостаточно, — ответил Кресченций и показал королю окровавленный кинжал, которым он в течение скачки постоянно «подбадривал» своего несчастного коня.
— Прошу простить, ваше высочество. Вы не ограничили меня в методах достижения победы, а по-другому я бы не победил, — добавил Кресченций.
Король одобрительно махнул рукой и обратился к Захарию.
— Вы наказаны за свою гордость, благородный комит! Теперь ваш конь достанется мне бесплатно.
Грек поклонился королю. Стоявшие рядом с ним слуги заметили в глазах посла блеснувшие при свете луны слёзы.
— Предложенные вами ранее деньги могли бы послужить хотя бы небольшой компенсацией для отважного комита Захария за его потерю, — шепнул Кресченций на ухо королю.
— Тогда урок, преподанный ему сегодня, не будет освоен до конца, — безжалостно ответил Гуго.
Между тем к королевской свите присоединился граф Сансон, и вся дружина направилась в город. Гуго поравнял свою лошадь с неспешно едущим и имевшим чрезвычайно мрачный вид Кресченцием.
— Итак, мессер Кресченций, я слушаю вашу просьбу. Или вы уже подумали, глядя на моё наказание этого спесивого грека, что я забываю про обещанное?
Такое подозрение в самом деле имело место в душе Кресченция и до последнего момента только усиливалось.
— Моя просьба может быть неожиданной для вас. Я хотел бы озвучить вам её без свидетелей.
— В таком случае передайте графу Сансону своё оружие и отъедем в сторону. Сегодня я предпочитаю решать проблемы сразу.
Король и Кресченций остались наедине, все прочие из свиты расположились метрах в двадцати от них. Наблюдавший за происходящим отец Гвидолин сокрушённо покачал головой. Ну надо же, какой момент!
— Государь, я влюблён в одну девицу и до последнего дня полагал, что любим ею тоже. Но совсем недавно я узнал, что она является целью человека, несоизмеримого со мной происхождением и богатством.
— Печальная история, дорогой Кресченций. Печальная, но знакомая.
— Я хотел бы попросить, чтобы этот человек оставил её в покое.
— Ну а насколько вы уверены в чувствах и намерениях своей возлюбленной? Может быть, в мыслях своих золото вашего соперника она ставит выше пламени любви?
— Я уверен, что, как только мираж титула и богатства исчезнет из её сознания, уже ничто не помешает нам быть вместе. Я уверен, что этот человек позабавится с моей возлюбленной и в скором времени бросит, получив от неё всё желаемое.
— Этот человек находится в пределах досягаемости моей власти?
— Да, государь.
— Поздравьте же вашу возлюбленную и себя заодно. Я помогу вам. Назовите имя этого человека!
— Вы, ваше высочество. А имя девицы — Теодора Теофилакт.
Король ахнул, хмыкнул и, отведя взор от Кресченция, покачал головой. Затем стал внимательно разглядывать посла, как будто увидел его первый раз в жизни.
— Из сказанного вами я делаю вывод, что вам известно о нашей переписке.
— Да, государь, — гордо выпрямившись в седле, отвечал Кресченций, но подбородок его предательски задрожал.
Выдержав паузу, король презрительно усмехнулся.
— Вы понимаете, мессер апокрисиарий Его Святейшества, о чём вы просите?
— Понимаю, государь.
— Тогда как вы, наивный глупец, можете требовать от меня отступиться от того, что мне может дать ваша замечательная Теодора? — король зашипел, как потревоженная кобра.
— Почему вы решили, что она вам может что-то дать? Вы пошли на поводу у интриг её сестры!
— Мессер апокрисиарий, не лезьте своим умом туда, где вы мало что понимаете. Привозите мне письма, разводите лошадей, пейте вино, портите местных девок, но только не лезьте туда, куда вам лезть заказано по причине вашего происхождения и заслуг!
— Итак, вы отказываете мне, ваше высочество? — Вид Кресченция мало чем отличался от плаксивого вида Захария, простившегося только что со своей лошадью. — Вы же дали мне слово! — пустил он в ход последний в его арсенале аргумент.
— Для человека, исполняющего миссию посла, вам необходимо слышать то, что вам говорят, а не то, что вам хочется услышать. Вспомните моё обещание, слово в слово. Надеюсь, вы не будете спорить с тем, что ваша просьба стоит более пятисот солидов?
— Нет, государь.
— В таком случае примите обещанные деньги и возвращайтесь в город. Выпейте вина, возьмите любую девку, приглянувшуюся вам за столом, и впредь не забывайте, кто вы есть в этом мире. И упаси вас Бог становиться у меня на пути!
— Мне не нужны эти деньги, государь!
— Это прекрасно! — С этими словами король пришпорил лошадь и через пару мгновений оказался среди своих слуг, оставив Кресченция в кромешной тьме глубокой ночи. — Поздравьте меня, мессеры! У меня сегодня удачный день! Все, что я ни пожелал, падает к моим ногам, и причём, заметьте, падает задаром!

…………………………………………………………………………………………………

[1] — Соправителя базилевса.

[2] — Лиутпранд Кремонский «Антаподосис». Книга 3, глава 25.

[3] — Т. е. закрытый мост, второе название моста Понте-Веккьо в Павии.