Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 23. (Глава 23)

Эпизод 23. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина
(26 сентября 930 года от Рождества Христова)

Неизвестно, кем была придумана и с каких времён повелась традиция средневековых городов Европы каждый раз встречать и провожать своего монарха торжественным шествием с участием главных лиц города. Возможно, таким образом раболепствующие подданные, следуя мифу о сакральности власти и памятуя о необходимости воздавать кесарю кесарево, доработали и расширили обычаи античных триумфов римлян и победных парадов египетских фараонов. Но если люди Древнего мира таким образом подбадривали уходящих на битву воинов во главе со своим царём и отдавали должное их подвигам по их возвращении, что было понятно и оправданно, то средневековый вассальный город или замок обязан был устраивать торжественные шествия по случаю вполне себе рядового визита своего сюзерена, даже если последний возвращался с увеселительной охоты или же и вовсе заплутал со своей челядью среди разбитых дорог королевства. Завидя город, его хозяин высылал вперёд себя слуг, предупреждая о своём грядущем появлении, которое обещало жителям в течение нескольких дней лишнюю суматоху, уязвлённое местами самолюбие и честь, а также, конечно, непредвиденные затраты, ибо возле сюзерена, как правило, кружила многочисленная и вечно голодная свита. Хозяин, в случае когда у вассалов получалось ему угодить и при условии своего собственного доброго расположения духа и приемлемого состояния казны, мог воздать городу и его обитателям сторицей, одарив подарками, чинами и даже поместьями наиболее постаравшихся слуг. Однако, как правило, гостеприимство города не покрывало его расходов на приём своего повелителя, и когда сюзерен, после нескольких дней загула в вотчине, выказывал намерение доставить удовольствие соседям поблизости, горожане ни в коем случае не пытались его переубеждать и провожали в дорогу радостным пением церковных псалмов.
Гуго в первые два года правления немало поколесил по городам и замкам Лангобардии, Ивреи и Фриуля, так что даже среди мелкого рыцарства оставалось затем не много лиц, которым король не доставил редчайшего удовольствия своим визитом. Однако с начала 929 года король прочно обосновался в Павии, городская казна которой выдерживала аппетиты двора только потому, что собирала денежные ручейки со всех вассалов Лангобардского королевства, со всех транзитных негоциантов и пилигримов и даже временами получала ренту с королевских земель в Провансе и Бургундии. Король по меркам своего времени достаточно неплохо ориентировался в финансах и любил интересоваться состоянием собственной казны, что, кстати, было тогда явлением нечастым. Однако во всём, что касалось традиций дворцового этикета, если это слово применимо к обычаям того времени, в том числе в части торжественных встреч и проводов миропомазанной персоны, здесь Гуго и думать не мог о каком-либо новаторстве. Надлежащее исполнение всех подобных церемониальных обрядов входило в обязанности графа его дворца, а также епископа и магистра павийской милиции. Без дела они не сидели, ибо, как уже говорилось выше, король Гуго любил по утрам отправляться на конные прогулки, для которых в средневековых традициях не делалось никаких исключений, а следовательно, Павию в такие дни как минимум дважды охватывало истерическое возбуждение от встреч и проводов своего неусидчивого монарха.
Вот и в это сентябрьское утро король Гуго изволил хорошенько проветриться, отправившись к северу от столицы, вверх по реке Тичино. Погода весьма располагала к прогулкам верхом, воздух павийских окрестностей, пожалуй, впервые после долгого летнего марева добавил в свой освежающий разум коктейль мятные вкрапления приближающейся осени. В тысячный раз знать города и голосистые монахи, построившиеся в живой коридор вдоль королевского пути, а также собравшаяся на галёрке чернь с купцами и мастерами ремесленных школ многоголосо приветствовали хмурого и озабоченного короля, в качестве приветствия скупо махнувшего подданным узкой монаршей дланью.
Можно было уже расходиться по своим делам, и почти все провожающие короля так и поступили, за исключением полутора десятка рыцарей, собравшихся в тесный кружок в углу городской площади якобы для проверки воинского снаряжения.
— Итак, благородные мессеры, это должно случиться сегодня. Нет смысла повторять всё тысячу раз ранее оговорённое. Пусть каждый из нас оставшееся до условного сигнала время проведёт в молитве Господу за успех нашего справедливого дела. — Мессер Эверард был вынужденно краток, поскольку их сбор мог привлечь ненужное внимание посторонних глаз, если бы продолжался далее.
Соратники дружно выдохнули «Аминь!», и возле Эверарда остался только старый граф Вальперт.
— Какая жалость, что с королём умчался этот мерзавец граф Сансон! Я с самого утра не нахожу себе места, чтобы наконец поквитаться за честь вашей дочери и наказать этого негодяя! — Эверард заговорил слишком громко, и Вальперт одёрнул его за рукав.
— Тише, тише, успокойте свои нервы.
— Останься здесь Сансон, я бы знал, чем занять себя, пока король развлекается.
— Я, напротив, нахожу в случившемся несомненную пользу. За это время я хочу попытаться найти свою дочь и выпустить её из клетки, вне зависимости от того, чем закончится сегодняшний день. Давайте возьмём наших смиренных падре, Аттона и Гвидолина, и проследуем в королевский дворец. Убеждён, что король держит её неподалёку от прочих конкубин или вместе с ними.
— Блестящая мысль, мессер! Как же я счастлив, что Небо вернуло мне вас!
— Надеюсь, вы станете вдвое счастливее, когда увидите Розу!
— В тысячу раз счастливее!
И оба рыцаря решительно двинулись ко дворцу, послав слуг за священниками. Те не замедлили к ним присоединиться. В отличие от рыцарей, имевших вид людей, с отчаянным азартом поставивших на карту свои жизни, душевное состояние отцов Церкви было не слишком бравым. По всем признакам оба провели бессонную ночь, руки обоих одинаково нервно теребили висевшее на шее распятие, а глаза напрасно искали окрест себя место и повод успокоиться. Оценив их настрой, граф Эверард презрительно хмыкнул.
— Пожалуй, вы не очень-то готовы вершить великие дела, святые отцы! — приветствовал он их.
Гвидолин довольно-таки неубедительно попытался дать понять графу Эверарду, что он, в своё время участвовавший в заговоре против самого императора Беренгария, хладнокровен как никогда. Рыцари, усмехнувшись себе в усы, сделали вид, что охотно поверили ему. Однако для тревоги у отца Гвидолина действительно имелись веские доводы.
— Барон Кресченций со вчерашнего дня заключён под стражу. Провинность его мне точно неизвестна. Со слов местного епископа Льва, он наказан за непозволительную дерзость королю, но я боюсь, как бы не было это связано с нами.
На мгновение прищурив глаза, Вальперт постарался своими размышлениями, высказанными вслух, приободрить несмелых соратников.
— Кресченций отказался выступить на нашей стороне, навряд ли он поспешит свидетельствовать против нас, чтобы заслужить королевское прощение. Кроме того, если он арестован за дерзкий язык, то пытки к нему применяться не будут. Но эта новость, при всём прочем, только лишнее доказательство того, что нам необходимо спешить и решить всё сегодня же! Во дворец, мессеры!
Дворцовая стража, в отсутствие графа Сансона, не взяла на себя смелость воспрепятствовать делегации, которую возглавляли известные и уважаемые всеми граф Вальперт и отец Аттон, однако возле входа в королевские покои, занимавшие одно из крыльев дворца, двое вооружённых китонитов[1] преградили им путь.
— Остановитесь, мессеры! Вход только с письменного разрешения короля!
Пренебрегая излишней дипломатией, Вальперт и Эверард стремительно приставили к горлу обоих стражников свои кинжалы.
— Ни звука! Отдать оружие! — устрашающе засверкав глазами, произнёс Эверард.
Раздался короткий звук от неудачной попытки обнажить мечи, и двое верных королю воинов упали на дворцовые камни, хрипя и заливая пол кровью своих проколотых артерий. Отец Аттон невольно вскрикнул. Граф Эверард распахнул двери королевских покоев.
— Фортуна! Фортуна! Господь благоволит нам! — негромко сказал он Вальперту.
И в самом деле, покои в отсутствие короля обычно не пустовали: в спальне Гуго, как правило, суетились кубикуларии, подготавливая своему хозяину постель, работали с королевским гардеробом вестарарии, можно было даже повстречать каниклия или мистика, которым с самого утра Гуго поручал состряпать какое-нибудь особо важное письмо. Однако сейчас коридоры были пусты, вся челядь спустилась на первый этаж, ликвидируя последствия королевского аристона[2]. Навстречу грозным гостям лишь опрометчиво выбежал и тут же замер похожий на фавна козлобородый евнух, которого Гуго выписал из Константинополя, однажды во всём решив копировать нравы ромейских императоров.
— Ага, приятель! Ты-то нам и нужен! Показывай, где здесь гинекей[3]! — Граф Эверард ловко ухватил за шиворот затрясшегося от страха евнуха.
Евнух, не в силах вымолвить ни слова, дрожащим пальцем указал на двери с левой стороны коридора, находившиеся в его самом конце, после чего Эверард умело ударил его рукоятью своего меча по темени, и евнух успокоился. Рыцари бросились к дверям гинекея.
— Роза! Дочь моя! — не вытерпев, закричал Вальперт.
За входом в гинекей оказался ещё один коридор с комнатными дверьми по обе стороны. Заговорщики начали по очереди открывать двери, выкликая Розу, но находя в комнатах одну или несколько красивых и испуганных женщин.
В своей любвеобильности и общем отношении к прекрасному полу Гуго скорее походил на правителей Востока, за что не раз был порицаем строгими священниками Рима или монахами Клюнийского монастыря. Если прочие европейские владыки охотно заводили себе конкубин, получали от них потомство и, в случае охлаждения отношений, отправляли свою бывшую пассию в какой-нибудь опрятный монастырь замаливать грехи, то наш король, действительно словно какой-нибудь эмир, постоянно держал при себе примерно пару десятков любовниц, ибо никогда не мог предугадать, к кому именно сегодня воспылает страстью его переменчивая натура. В его гареме, помимо бургундских и лангобардских женщин, была гречанка, белоснежная блондинка из норманнских земель, темпераментная и злющая венгерка и даже чёрная как ночь мавританка со множеством необыкновенно заплетённых тонких косичек. История свидетельствует о необыкновенной плодовитости Гуго Арльского и об уникальных талантах многих его отпрысков, оставивших заметный след в качестве либо священников, либо светских правителей, а одна из дочерей его впоследствии стала женой византийского императора.
Здесь было бы вполне уместным на примере Гуго поставить под сомнение тезис о чистоте и исключительности так называемой королевской крови, впоследствии наплодившей на тронах Европы безумцев и инвалидов. В десятом веке бастарды королей, рождённые от здоровых телом и весёлых нравом конкубин, имели фактически равные права на наследство своих отцов с детьми, рождёнными в законном браке, и неоднократно одерживали над ними верх, как, например, Арнульф Каринтийский — бастард, завоевавший венец Августа. И среди монархов того времени мы практически не встречаем ни эпилептиков, ни от рождения хромых, ни немощных плотью, так что у их верноподданных было целой проблемой в то время присвоить своему повелителю какое-нибудь обидное прозвище. Карл Лысый, Карл Толстый, Карл Простоватый — вот и всё, на что хватало фантазии тогдашним острякам. Так кому же, как не им, хилым отпрыскам королевских семей, зачатых не по любви, а в целях сохранения правящих династий и преумножения земель, понадобился в своё время этот тезис об исключительности королевской крови, который, с одной стороны, защитил их от притязаний одарённых природой бастардов, а с другой — привёл к постепенному вырождению потомства и кровопролитным династическим войнам?
Между тем, пока мы отвлекались на небольшой исторический экскурс, Эверард с Вальпертом добрались до последней двери, за которой открылась совсем крохотная комната. Там, забившись в дальний угол каморки, на полу сидела маленькая девушка и горячо молилась Господу избавить её от очередного потрясения.
— Роза! Дочь моя! Я твой отец! — скорее догадался, чем узнал её, Вальперт.
Бросившись к ней, он попытался поднять её с пола. Она сопротивлялась. Эверард распахнул настежь ставни окна, и утренние лучи упали на перепаханное морщинами лицо старого рыцаря.
— Это же я! Отец твой! — зарыдал Вальперт, видя такое состояние Розы.
Девушка замотала головой, закрыла лицо руками и, в свою очередь, затряслась в безудержных рыданиях.
— Отец! Отец! — захлёбываясь слезами, запричитала она, и Вальперт с облегчением вздохнул. Он всерьёз опасался за её рассудок.
— А меня? Вы узнаёте меня? — спросил полный надежды и ликования Эверард.
Роза взглянула на него с некоторой опаской, впрочем, по-другому она уже просто не умела глядеть. По лицу её скользнула измученная и какая-то стыдливая улыбка.
— Вы граф Эверард Гецо, благородный мессер Эверард.
— И ваш защитник до своего последнего вздоха, — ответил тот и преклонил перед ней колено.
— Да, Роза, мы пришли сюда, чтобы вызволить тебя из этого чудовищного гарема. До сего момента я верил только словам графа Эверарда, а теперь собственными глазами убедился в неслыханном преступлении короля, да воздастся ему справедливая кара на этом и на том свете! Но нам необходимо срочно уходить отсюда. Чем бы ни закончился день, ты должна сей же час покинуть Павию.
— Но где ей укрыться, если мы не подоспеем к ней вовремя? — возразил Эверард.
— Мой лучший друг, мой благородный граф, я ни на минуту не оставлю её здесь, и если Господь не пошлёт мне удачу, я приму смерть с улыбкой на устах, ибо буду знать, что моя дочь на свободе.
— И всё же девице Розе потребуются провожатые и адрес места, где её примут под кров и одарят пищей, — заметил до сего момента молчаливый отец Аттон, по беспокойству глаз и благодаря худощавому строению весьма похожий на стоявшего рядом отца Гвидолина.
— Милан совсем рядом, Милан мог бы стать ей укрытием, но Милан не подойдёт, — продолжал вслух рассуждать Аттон, — так как король как раз уехал по миланской дороге, да и местный епископ в добрых отношениях с королём. До Равенны добраться тяжело, и почти весь её путь пройдёт по землям короля. Остаётся юг. Лукка?
— В Лукке сидит теперь висконт Ламберт, получивший сан тосканского наместника от Гуго. Он, дабы заслужить графский титул, также не захочет ссориться с королём. Её спасение — в Риме, — возразил Гвидолин.
— У сенатриссы Мароции! Она с радостью принимает всех обиженных королём, — подхватил идею Эверард.
— В последнее время я заметил, что король перестал отпускать по адресу Мароции колкости и оскорбления, а её письма читает раньше писем папы, — задумчиво произнёс Гвидолин.
— О! — поднял палец к небу Аттон. — Король — искусный политик. Уверен, что он затевает против Мароции новую интригу, в которой действует не силой, а лестью и хитростью!
— Можно подумать, король когда-то поступал иначе, — фыркнул Эверард.
— Есть ещё Иврея, где местный граф также принимает под крыло всех претерпевших обиды от короля, — заметил Гвидолин.
— Расскажите мессеру Вальперту о гостеприимстве графа Беренгария, а также об отсутствии у него дел со слугами Гуго Арльского, — желчно заметил Эверард.
— Пусть будет Рим, пусть он находится дальше других городов от Павии, но город Апостола надежно защитит мою Розу, — подвёл черту спора Вальперт. — Прошу вас, отец Гвидолин, сопровождать мою дочь. К несчастью, я не могу никого вам дать в дорогу, все мои люди сегодня будут при известном вам деле, и поэтому буду лишь молиться за вас!
Гвидолин, хотя и страшился сегодняшней схватки, не слишком обрадовался подобному предложению. Он рисковал остаться без своей доли в предстоящей охоте, к тому же его огорчало исчезновение заманчивой перспективы лично наблюдать падение короля.
— Нет, нет, — быстро возразил Аттон, — как можно? Отец Гвидолин — главное звено, связывающее всех нас. Я дам вашей дочери четырёх преданных мне священников из Комо, которые начинали служить ещё при вашем сыне, его высокопреподобии Петре, мессер Вальперт. Уверяю вас, это здоровые молодцы, способные прогнать врага не только силой своих молитв.
— Я до конца моих дней буду благодарен вам, отец Аттон, — сказал Вальперт.
— Я присоединяюсь к словам графа Вальперта, — добавил Эверард.
На протяжении всего разговора Роза спешно собирала вещи. Оставив своих сообщников в стороне, Вальперт подошёл к дочери.
— Дочь моя, теперь слушай меня внимательно. Ты приедешь в Рим ко двору сенатриссы Мароции и, не стыдясь ничего, расскажешь ей об обстоятельствах твоей судьбы. Не беспокойся, она уже достаточно знает про тебя от графа Эверарда и выступает в наших делах покровительницей. После этого, если ты не дождёшься добрых вестей от нас, ты должна вернуться в Прованс к нашим родственникам, но прежде всего постараться обеспечить себя на всю оставшуюся тебе в подарок жизнь. У меня есть драгоценности, добытые нашими предками и мной на поле брани, а также благодаря верной службе нашим сюзеренам. Я расскажу тебе, где они находятся.
И, не доверяя шушукающимся неподалёку священникам, граф Вальперт, прижавшись сухими, колючими губами к уху дочери, поведал ей о спрятанном им кладе в стенах Новалезского монастыря, в числе которых были и дорогие вещи графини Ирменгарды, ибо, отправляясь с ней в трагический поход, что-то, какое-то внутреннее чувство, запретило ему брать всё дорогое имущество с собой.
Спустя несколько минут заговорщики покинули королевский дворец, убедившись, что их вторжение осталось практически незамеченным, убитых стражников и оглушённого евнуха не обнаружили и двор пребывает в ожидании своего господина. А ещё через полчаса резвые лошади унесли Розу прочь, к мосту Понте-Веккьо, и граф Вальперт проклинал судьбу, даровавшую им с дочерью столь короткую встречу. Ещё более печалился граф Эверард, печалился и негодовал на себя, ибо в трогательный момент прощания проклятая робость помешала ему сказать своей возлюбленной те самые, такие важные и столь необходимые слова. Он всего лишь поцеловал ей руку и в момент, когда Вальперт отправлял её лошадь в галоп, успел пальцем коснуться носка её башмака.
— Господь и Святой Христофор пусть смилуются и защитят тебя в дороге, дочь моя! — прокричал вслед Розе граф Вальперт.
В то же мгновение с северной окраины Павии донесся звук бюзин.
— Он возвращается! Скорее, необходимо спешить! — взволнованно закричал Эверард прямо на ухо продолжавшему неотрывно следить за своей дочерью Вальперту, и тот от неожиданности вздрогнул.

…………………………………………………………………………………………….

[1] — Стражники королевских покоев (визант.)

[2] — Завтрака (визант.)

[3] — Женская часть дворца (визант.)