Низвергая сильных и вознося смиренных. Эпизод 25. (Глава 25)

Эпизод 25. 1684-й год с даты основания Рима, 10-й год правления базилевса Романа Лакапина
(28 сентября 930 года от Рождества Христова).

Гнетущая темнота, затхлость и сырость холодных каменных стен, непонятно откуда просачивающиеся капли воды, с раздражающей размеренностью разбивающиеся об пол, страстное желание слышать мир и страх, пробирающий до костей, при каждом звуке из этого мира и, конечно, тонкий луч солнечного света, робкий, как неистребимая надежда узника на избавление от мук. Все тюрьмы этого мира пугающе одинаковы.
Именно солнечный луч, озорно опустившийся на глаза графа Эверарда, вернул того в сознание. Над ним склонилось чьё-то страшно опухшее лицо со следами запёкшейся крови и волосами, пылью и грязью превращёнными в пучок старой пакли.
— Это вы, мессер Вальперт? — спросил Эверард, ощущая во рту запах крови и дорожной пыли. Лицо, нависшее над ним, невесело усмехнулось.
— К вашим услугам, благородный мессер Эверард. Приветствую вас в нашем с вами предпоследнем пристанище, ибо заключительным для нас будет ров подле павийской стены.
— Господи, мне снился такой прекрасный сон. Мы шли по берегу реки с вашей дочерью, светило яркое солнце, мы держали друг друга за руки… Я бы предпочёл более никогда не просыпаться.
— Молитесь и просите Господа, мессер Эверард, чтобы ваш сон исполнился, ведь нет ничего, что было бы неподвластно Вседержителю.
Эверард застонал.
— Такое ощущение, что на мне нет ни единого клочка несодранной кожи, а левой рукой я вообще не могу пошевелить.
— Что до меня, то я, как и вы, полностью ободран и к тому же у меня выбито плечо. Могло быть и хуже, но те, кто тащил нас, были, несомненно, искусными наездниками, строго исполнившими приказ милостивого короля сохранить нам жизнь.
— Милость короля заключается в том, чтобы продлить наши мучения.
— Может быть, но тем самым король нам всё-таки даёт шанс на спасение. Помолимся же, мессер Эверард, Господу, однажды отворившему дверь темницы перед апостолом своим, а папе Льву за одну ночь вернувшему зрение и язык!
— Но мы не равны ни апостолу Его, ни папе, короновавшему Великого Карла, и вера моя, увы, много меньше горчичного зерна. Мне не на что надеяться.
— Мои же молитвы пока также остаются неуслышанными, и в этом я вижу гнев Господа на меня за то, что я вновь решил связать свою судьбу с этим Гвидолином. Долгие дни я каялся за содеянное вместе с ним в Вероне, когда нашими стараниями окончил свои дни благочестивый император Беренгар. Как страшно я был наказан за это!
— Но в этот раз и вы, и Гвидолин пытались наказать человека действительно преступного.
— Об этом не можете судить ни вы, ни я, а только всемилостивый Господь наш. А Он не допустил нашей расправы над Гуго, зато позволил моей дочери спастись и навсегда избавиться от гнусных притязаний короля. Одно это согревает мне сердце, и разве Господь в решении Своём несправедлив?
— Поверьте, я рад спасению Розы не меньше вашего, и близость смерти не страшит меня, но печалит лишь тем, что я не увижу вашу дочь прежде, чем она сама не взойдёт к воротам рая. Быть может, я был не слишком надёжным защитником для Розы, но я люблю вашу дочь, благороднейший из живущих, и сокрушаюсь, что небеса предопределили нам иную участь и не позволили мне просить у вас её руки.
— Я знаю о ваших чувствах, прекраснейший милес, с момента нашего разговора в Новалезском лесу и как тогда, так и сейчас говорю, что не желал бы для своей дочери иного мужа, кроме вас. И если Господу будет угодно вызволить вас отсюда, считайте, что я настоящим дал вам и ей своё благословение.
Эверард схватил руку Вальперта и прижал её к своим губам. Обоим каждое прикосновение приносило резкую боль, но несколько секунд два рыцаря, старый и молодой, сжимали друг друга в объятиях. Лязг отворяющихся где-то наверху дверей заставил их насторожиться.
— Шаги. Идут к нам, — успел произнести Вальперт, и дверь в их темницу распахнулась. На пороге стояло несколько воинов с обнажёнными мечами и зажжёнными факелами.
— Мессер Вальперт, мессер Эверард, его высочество король Гуго требует вас на суд свой!
— Вот Господь и проявил Свою волю, — обречённо вздохнул Эверард.
Мятежникам снова связали руки и предусмотрительно заткнули кляпом рты, ибо в те времена светский, а потому небезгрешный, судия, и тем более уже заранее принявший своё решение, более прочего боялся услышать от приговорённых предсмертные проклятия себе и своему роду. История знает немало примеров, когда забывчивые или излишне милосердные правители напоследок слышали от жертв жуткие и порой необъяснимо точно сбывавшиеся пророчества. Ну и, наконец, подобная мера имела и вполне себе практичную составляющую, как в данном случае, когда Гуго совершенно не горел желанием, чтобы его двор и город узнали бы о мотивах заговора Вальперта и Эверарда. Мера, искажённые, но узнаваемые следы которой в судопроизводстве сохраняются и по сей день, когда под предлогом сохранения каких-то государственных, военных, экономических и прочих тайн кулуарно решается судьба людей на так называемых закрытых процессах. Закрытый процесс — всегда беззаконная расправа. Суд, претендующий на справедливость, никогда не побоится огласить тайны следствия и подробности судебного производства.
Пленники с трудом могли передвигать ноги, к тому же им предстояло подниматься по узкой и кривой винтовой лестнице. В итоге стража почти что волокла их вверх, в связи с чем оба страдальца претерпевали новые муки. Сосредоточенные на себе, они не утруждались попытками определить место своего нахождения, и только когда перед ними распахнулись последние двери и недобрый гул голосов поприветствовал их, они обернулись по сторонам и немедленно признали, что находятся в приёмной зале королевского дворца.
Их усадили в центре зала, на колени, рядом с их вчерашними сообщниками, которые теперь робко прятали от них глаза. В отличие от Вальперта и Эверарда, их одежда и лица не носили следов вчерашней стычки, руки были развязаны, а рты свободны. Сколь ни рыскал взглядом по их лицам Вальперт, он не мог отыскать среди обвиняемых ни Аттона, ни Гвидолина. Он продолжил свои поиски уже среди собравшейся знати, расположившейся по периметру залы. Практически каждый, на ком Вальперт останавливал свой взгляд, отворачивал лицо, и лишь Кресченций нашёл в себе мужество спокойно встретиться с ним взглядом. Вальперт, пристально изучив печальные карие глаза римлянина, не нашёл для себя оснований заподозрить того в предательстве.
Ударили кимвалы, зазвучали кифары и тибии, и под приветственные гимны вошёл король Гуго в сопровождении своей свиты. Эверард толкнул Вальперта в бок, и тот издал громкий стон при виде сопровождающих короля. Чуть позади Гуго, рядом с епископом Львом, семенил отец Аттон, который, едва вступив в залу, предпочёл спрятаться за спинами охраняющих короля воинов. Эверард и Вальперт повернули друг к другу головы, и Эверард увидел, как по лицу старого рыцаря, наивно доверившего свою дочь предателю, бегут-спускаются два ручейка горьких слёз.
Неверным будет мнение, что в период Тёмных веков, когда пышный лес античной культуры был безжалостно выжжен, а письмом владело около пяти процентов населения, судопроизводство находилось также на самом примитивном уровне. Касайся сегодняшнее разбирательство дел наследственных или семейных, король Гуго не без тщеславного удовольствия поразил бы своих невежественных слушателей прекрасным знанием как римского права, так и эдикта Ротари и даже «бургундской правды», разработанной за четыре века до его рождения древними королями Сигизмундом и Гиндобадом. Последние два свода законов король и его судьи на чужой земле также активно использовали при урегулировании конфликтных ситуаций между подданными, определяя в том числе денежную меру наказания за убийства и покушения. Для смердов, разумеется, но никак не для благородных лиц, и, конечно, не в том случае, когда речь шла о заговоре против короля. Наиболее же примечательной чертой тогдашнего судопроизводства являлось до нелепости строгое подчинение его принципам вассалитета: субъект, подчиняющийся одному праву, не мог быть судим по праву другому, то есть римлянин не мог быть судим по эдикту Ротари, а для павийца или бургундца не являлся законом кодекс Юстиниана.
Тем временем с ленивого разрешения Гуго вперёд выступил архиканцлер Беато и передал нотарию, а тот в свою очередь глашатаю пергамент со свисающими королевскими печатями, который развеял последние сомнения собравшихся в скоротечности королевского суда. Всё обсуждение процесса уже прошло. Прошло накануне. В покоях Гуго и в присутствии графа Бозона, графа Сансона и епископа Манассии. Сейчас же осуждённым и любопытствующим зевакам зачитывался не подлежащий обжалованию приговор.
Глашатай начал с перечисления имён обвиняемых, затем перешёл к сути обвинения.
— Вышеназванные слуги нашего благочестивого короля Гуго, презрев вассальные клятвы, данные ими на Святом Распятии, презрев святое таинство миропомазания нашего короля Гуго, которого сам Господь определил быть повелителем королевства Лангобардского, и, следуя наущениям дьявольским, его посулам, корыстным и гордым, пришли к кощунственному соглашению предательски и тайно напасть на великого короля и своего повелителя и, вопреки заповедям Божиим, лишить жизни смиренного христианина и государя здешних земель. Величайшей милостью Господа все усилия предателей, убийц и кощунников обречены были на неудачу, и другого исхода быть не могло, ибо Господь наш милостивый всегда низвергает гордых и возносит смиренных. Свидетелями же преступных действий присутствующих здесь грешников были все жители города Павии, священники церквей его, так что вина вышеназванных грешников доказана полностью. Его высочество король Гуго, волею Господа правитель земель лангобардских и бургундских, глубоко сожалея о грехопадении слуг своих, заботясь о спасении душ их и проявляя милосердие в сердце своём, каковое и должно проявлять справедливому и мудрому христианскому владыке, настоящим повелевает…
Глашатай вновь начал перечислять имена и титулы мятежников.
— …Слугу Божьего Гримоальда, вассала нашего короля Гуго, эквита Мортары, слугу Божьего Гилберта, вассала брата короля графа Бозона, нобиля Массалии…
Глашатай упомянул всех, кроме Вальперта и Эверарда.
— В виду того что упомянутые лица в последний момент вняли кроткому и мудрому голосу Вседержителя, предостерегшему их от греха ещё более тяжкого, чем тот, который они уже совершили, милостью его высочества Гуго, короля Лангобардского и Бургундского, предписывается лишить упомянутых лиц всего их имущества, всех их феодов и бенефиций, принадлежащих им по праву наследства или приобретённых на службе короля, с которым они поступили подобно Иуде Искариоту, предавшему Господа нашего. Милостью короля, заботящегося о хлебе насущном даже в отношении лиц, изменивших ему и покушавшихся на его жизнь, вам дарованы жизнь и свобода, а также дозволено оставить при себе одного коня, один меч и один щит и приказывается удалиться прочь из города Павии и никогда более не возвращаться.
Своим решением великодушный король фактически прямиком отправил бунтовщиков искать переменчивого счастья на дороги Лангобардии, Тосканы и Венето, ибо ни на что иное вышеуказанные рыцари годны не были, о другом не помышляли, да и среди них было немало тех, кто на этих дорогах провёл юность и молодость и кого эти дороги уже однажды привели к королевскому двору.
Но поскольку всё это, конечно, несравнимо с пыткой и плахой, мятежники, не веря своему счастью, зашлись в благодарном плаче и кающемся простирании рук к королю. Из уст в уста от присутствующих в зале до стоящего на площади люда быстрым ветром разнеслась весть о великом милосердии короля Гуго, и вслед за молитвами мятежников к небу вознеслись высокие ноты акафистов умилённых горожан.
— Слуга Божий Вальперт, вассал нашего короля Гуго, граф Шануа, бакалавр Араузиона и королевский судья города Павия!
Графа Вальперта подняли с колен. Он сверлил взглядом короля, и если бы только глаз человеческий мог воспламенять ненавидимое, от Гуго в этот момент не осталось бы и жалкой кучки пепла. Находившимся рядом с бунтовщиком отчётливо было слышно мычание, исходившее из уст Вальперта, но надёжный кляп не давал возможности проклятиям вырваться наружу и быть услышанными.
— Поддавшись соблазнам Искусителя, отвергнув в сердце своём слово Господа нашего и Судии всех живущих, презрев клятвы верности, данные сюзерену своему, ты осмелился обнажить меч свой против короля своего и в злобе и гордыне своей не раскаялся и по сию пору! За покушение на жизнь ты лишишься жизни, за клятвопреступление вассала ты лишишься бенефиций. Его высочество благочестивый и могущественный король Гуго сим повелевает лишить тебя всех твоих феодов и бенефиций, принадлежавших тебе по праву наследства или приобретённых на службе короля, которого ты предал. Всё имущество твоё поступает в королевскую казну, под опись и управление королевского аркария.
Тут поднял руку граф Сансон и тем самым прервал речь глашатая.
— Ваше высочество, благочестивый и милосердный король наш! От доверенных лиц нами получены сведения о сокрытии мятежником и клятвопреступником Вальпертом значительной части своего имущества, представляющим собой золотые и серебряные монеты и драгоценности. Место нахождения спрятанного имущества известно самому бунтовщику Вальперту, а также его дочери Розе, вдове Гизельберта Бергамского.
Всё это уже было известно королю, а потому Гуго вальяжным жестом протянул глашатаю заранее заготовленный текст.
— Ввиду открывшихся фактов сокрытия своего имущества мятежником и клятвопреступником Вальпертом, его высочество Гуго, король Лангобардский и Бургундский, повелевает допросить указанную девицу Розу и в случае упорства последней применить пристрастные способы укрощения её духа!
Мстительный король не отказал себе в удовольствии морально добить приговорённых и лишить их единственного основания мужественно взглянуть в лицо смерти. У бедного графа Вальперта от этих слов подогнулись колени, и если бы не стоявшие рядом стражники, он грянулся бы о камни дворца. Эверарда при этих словах скрутило от какой-то неведомой судороги, его сердце останавливалось от одной только мысли, что их действия вместо желанной свободы принесут теперь его возлюбленной только новые мучения.
— Наш милосердный король, принимая к учёту долгие годы верной службы вышеупомянутого Вальперта и предков его, заслуги вышеупомянутого Вальперта перед королём на поле брани, его заслуги перед жителями Павии в качестве королевского судьи, не считает для себя возможным предать бывшего слугу своего позорной казни, даже если того упомянутый Вальперт и заслуживает. Посему наш милосердный и могущественный король повелевает до истечения дня сегодняшнего передать вышеупомянутого Вальперта из своего суда на суд Господа нашего, для чего надлежит лишить жизни вышеупомянутого Вальперта путём отсечения тому головы.
Сотни глаз устремились в эту секунду на графа Вальперта, и немало было среди них глаз, излучающих подлинное сочувствие. Но сам Вальперт приговор выслушал с абсолютным отрешением, его душа уже была сломлена несколькими мгновениями ранее, когда румяный глашатай жизнерадостным голосом возвестил о грядущих для Розы пытках. Через несколько мгновений после оглашения смысл приговора долетел до городской площади, на что та ответила одобрительным гудением.
— Слуга Божий Эверард, граф Гецо!
Текст обвинения Эверарду был практически полной копией обвинения Вальперту, с тем же непременным упоминанием лукавого, совратившего доселе храброго и верного рыцаря, а также с тем же набором упрёков в грехопадении христианина и клятвопреступлении вассала. Единственным существенным отличием стала конфискация имущества Эверарда не в пользу короля, а в пользу графа Сансона, проявившего себя «доблестным и мужественным защитником его высочества короля Лангобардского».
— Благочестивый и могущественный король наш, скорбя в сердце своём, но видя невероятное упорство грешника, а посему понимая необходимость сурового наказания, действуя в назидание всем скрытым врагам своим и колеблющимся в соблазнах своих, заботясь прежде о душе осуждённого, нежели о тленном теле его, повелевает вышеупомянутого мятежника Эверарда лишить языка, изрекавшего хулу на Господа нашего, а также на помазанника Его, лишить глаз, посредством которых Враг человеческий соблазнил Эверарда и проник в душу его, и предать его казни особой, известной в северных землях под названием «кровавый орёл»!
Гул любознательного удивления пронёсся сначала по королевской зале, а затем по городской площади. Сегодня вечером на площади непременно будет много народу, ибо всем захочется посмотреть на диковинную казнь, известную только в неведомых «северных землях», где суровость климата почти наверняка должна соответствовать суровости кары для преступивших закон.
В завершение процесса король от наказания проигравших перешёл к награждению победителей. Вновь было озвучено, что имущество графа Эверарда, включая слуг и рабов, переходит к его заклятому врагу, графу Сансону. Имущество мелких баронов было поделено между королём, опять-таки графом Сансоном и несколькими рыцарями королевской свиты, в частности с удалым комитом Теоденом, так впечатляюще выбившим Эверарда из седла. И наконец, король поручил направить в Рим ходатайственное письмо Его Святейшеству с просьбой поручить отцу Аттону епископский присмотр за паствой города Комо. Для придания дополнительного веса своей просьбе король поручил отправить аналогичное письмо сенатриссе Мароции с тем, чтобы «прекраснейшая и могущественная сенатрисса» дополнительно заступилась бы за отважного отца Аттона и преподнесла бы папе Стефану в подробностях все впечатляющие добродетели кандидата в епископы. В подкрепление своей просьбы и в качестве вознаграждения «прекраснейшей» за своевременное предупреждение короля о готовящемся заговоре, Гуго передавал в дар великолепное ожерелье из сокровищницы своего отца, графа Теобальда. Подавляющая часть находящихся в приёмной королевской зале была изумлена словам и действиям короля, а лицо Кресченция в этот момент приобрело цвет и характер дворцового камня.
На этом «суд» был окончен, и никто, кроме осуждённых, не видел смысла тянуть с исполнением приговора. Вальперта и Эверарда повели на площадь, где уже вовсю шли работы по возведению эшафота, а местные зеваки даже поспешили занять для себя наилучшие места. Несколько охранников встали между приговорёнными и толпой, так как последняя не преминула использовать всё отведённое до казни время на насмешки и издевательства над несчастными. Что до короля и его свиты, то для них время, предшествующее зрелищу, было проведено в смиренных молитвах на полуденной мессе и за столом будничной трапезы, на которой король Гуго отдал должное нежному мясу загнанного накануне кабанчика и изысканному букету божественного напитка, приготовленного из крови самого Юпитера.
Сразу после вечерни городская площадь Павии оказалась полностью запружена любопытствующим плебсом. Казнью себе подобных никого в то время удивить не представлялось возможным, не проходило и недели, чтобы на городских виселицах за пределами крепостных стен не звучал треск ломающихся шейных позвонков, а крепостной ров не пополнялся трупами уличных убийц и воров. Однако сегодняшний день обещал почтенной публике невиданное зрелище: мало того, что казни будут преданы известные и до сего дня уважаемые люди королевской свиты, так и сам способ казни будил в толпе невероятные фантазии. Поговаривали, что казнь эта распространена среди страшных норманнов, слухи о которых время от времени проникали сюда через альпийские перевалы, и что не так давно король у кого-то из своей бургундской родни купил палача-норманна, один вид которого мог лишить чувств приговорённую жертву. Эверарда никто не жалел, многие даже сокрушались, что король оказал ему столь незаслуженную честь, вместо того чтобы просто отправить на виселицу. О Вальперте почти не говорили — даже те, кто в глубине души жалел и уважал этого рыцаря, признавались себе, что королевский приговор был абсолютно справедлив.
Городской милиции пришлось немало потрудиться, чтобы очистить пространство перед эшафотом от недовольно загудевшей толпы. Вальперт и Эверард уже взошли на эшафот, но все ждали короля и его палача. Наконец трубы возвестили о прибытии Гуго. Король со своим двором расположился на быстро возведённой трибуне. Возле него, как всегда, находились его брат, граф его дворца и племянник-епископ. Граф Сансон отдал распоряжение, и к эшафоту приблизился священник базилики Святого Петра в Золотом небе, с тем чтобы совершить для приговорённых виатикум.
В момент, когда граф Вальперт, шепча слова молитвы, страстно целовал протянутое ему Святое Распятие, он бросил взгляд на короля, и новый крик боли вырвался из его груди. Рядом с королём он увидел свою дочь, которая полубезумным взглядом наблюдала за происходящим. Король ласково поглаживал её по руке, с любопытством изощрённого психоаналитика наблюдая за выражением её глаз и гадая, полностью ли разрушена в ней человеческая личность. Час тому назад, почти сразу после королевского обеда граф Сансон привёл Розу в его покои. Вопросы графа о месте захоронения сокровищ её отца она поначалу встретила с наивным непониманием, однако горящая свеча, приставленная к соскам её груди, очень быстро вернула девице память, и королевский двор уже снаряжал экспедицию, готовую завтра отправиться к монастырю Новалезе.
Гнев Вальперта подручными палача был замечен вовремя, и старому рыцарю своевременно запихнули в рот кляп. Граф Эверард принял виатикум ещё раньше своего несостоявшегося тестя, и посему уже ничто более не могло омрачить королю разворачивающееся зрелище. Глашатай повторил обвинения приговорённым, и толпа поддержала решение короля громогласными славословиями и напутственными проклятиями в адрес клятвопреступников. После этого, в сопровождении двух подручных, тащивших необходимые орудия, к эшафоту направился одетый во всё чёрное палач, кряжистый парень с длинными и белыми как снег волосами, собранными в пучок. Толпа не сразу догадалась о его роли, ибо в те времена палач ещё не имел форменного одеяния, выделявшего его среди прочих, да и сама эта должность только-только начинала себя заявлять как отдельная и уважаемая профессия.
Непременно надо сказать, что сам институт казни тогда тоже находился в стадии становления. Прежде всего, зрелищу недоставало разнообразия. Виселицы для простонародья сочетались с обезглавливанием для знати, широко в отношении последних применялись также ослепление и оскопление, о распятии же, по понятным причинам, долго не могло быть и речи, пока его изящно не преобразили в колесование. Всё начало меняться, когда на эшафот начали всходить, помимо бытовых преступников и врагов местного властелина, люди, имевшие в себе смелость подвергнуть обсуждению (не осуждению) Слово Божье и обличить посредников между Богом и людьми в лицемерии и стяжательстве. Вот тут и расцвела пышным цветом фантазия оскорблённых отцов церкви, вот здесь и испытали небывалый творческий подъем чёрные изобретатели, открывающие каждому любознательному и неосторожному человеку неизвестные дотоле и запредельные в своей нестерпимости ощущения. Все эти адские шипастые машины, чудовищные инструменты, дыбы, четвертования, сжигания на дровах и в масле самое широкое и, особо отметим, массовое применение получили не в презираемых и забытых нами Тёмных веках, а в тот период, который отчего-то был назван эпохой Возрождения. Хотите того или нет, но в тот период эволюция орудий истязательства шла рука об руку с тогдашним техническим прогрессом и, как это ни странно, являлась в некоторой степени его составной частью.
Но мы непозволительно отвлеклись, а между тем палач уже вступил на эшафот, и на площади воцарилась испуганная тишина. Король скривил недовольную гримасу, и по приказу графа Сансона монахи, стоявшие по периметру эшафота третьей линией за стражей и факельщиками, запели «Песню трёх отроков».
Первым испить горькую чашу выпало Вальперту, Эверард, в силу неординарности вынесенного наказания, был благоразумно оставлен на десерт. Старого графа, всё так же связанного и с кляпом во рту, подручные палача поставили на колени перед плахой и убрали седые волосы с его шеи. Всё это время король попеременно переводил взгляд с эшафота на мертвенно-бледное лицо Розы, наслаждаясь картинами боли и страха, выразительными слайдами сменяющимися на её чертах. В какой-то момент девушка попыталась закрыть лицо руками, но король властно отнял её руки и сжал в своей руке обе её маленькие ладони. Палач взмахнул длинным двуручным мечом, толпа охнула, и взгляд у Розы стал безжизненно-стеклянным.
Король повернул лицо Розы к себе и изучающе оглядел её. Та несколько секунд смотрела на него ничего не видящими глазами, затем по её лицу как будто пробежала лёгкая тень, и она диковато рассмеялась. Король сердито шикнул на неё, и она тут же притихла, как испуганный кролик, робко поглядывая на своего господина. Гуго провёл рукой по её щеке, и Роза, поймав его руку, прижала её к своим губам, и король почувствовал прикосновение к своим пальцам её жаркого и мягкого языка. Гуго отдёрнул руку и отвернулся от неё, чувствуя в душе жаркое и тёмное, как преисподняя, влечение к своей беспомощной жертве и какое-то странное, до тошноты, отвращение к ней. Он сегодня посетит её, чтобы ещё раз испытать это.
Между тем подручные палача, подбадриваемые толпой, уже разжимали челюсть несчастному Эверарду, и палач, вставший над ним так, чтобы это было видно толпе, клещами вырвал у того язык и бросил на доски эшафота. Рёв черни, осатаневший от вида крови, полностью заглушил безумные крики жертвы. Слишком силён и крепок здоровьем был граф Эверард — на беду себе и на радость зрителям сознание не покидало его, а мучения были пронзительно остры. Остры, как тлеющие колья, которые спустя несколько минут вошли в его глазницы, навсегда погасив для Эверарда свет мира, о чём он в эти мгновения даже не мог пожалеть, настолько каждый нерв его дребезжал от причиняемой боли.
Его мучители взяли перерыв, не столько для себя, сколько для него. Графа Эверарда несколько раз окатили холодной водой, а палач влил в его окровавленное горло изрядное количество вина, дабы придать тому сил и затупить первоначальное восприятие новых, ещё более страшных мук. Толпа возбуждалась всё сильнее и всё настойчивее требовала от палача показать им «орла».
На эшафот был поднят деревянный настил высотой и шириной в человеческий рост. Графа Эверарда привязали к настилу, животом к доскам. По мнению палача, король напрасно изводил материал, для казни достаточно было и столба с перекладиной, однако Гуго настоял на своём, ибо увидел в предложенном язычником-палачом варианте явное сходство с распятием. Подобные аналогии были совершенно недопустимы, и поэтому кто-то изобретательный подсказал королю идею о настиле.
Настил был поднят на ребро, и тело Эверарда с поднятыми вверх руками было прекрасно видно каждому находящемуся на площади. Затем палач ножом рассёк жертве кожу на спине и заботливо прижёг раны, чтобы остановить ненужное кровотечение. После каждого своего действия он, словно умелый лектор, пишущий на школьной доске, отходил от Эверарда, давая публике возможность оценить его мастерство и навсегда запечатлеть в своей памяти увиденное. Та не оставалась в долгу, и на эшафот уже полетели первые медяки, жертвуемые благодарными зрителями.
Следующим движением северянин продемонстрировал толпе небольшой топор, лезвие которого зловеще сверкнуло в свете луны, впервые пробившейся в этот момент из-за туч и тут же в испуге спрятавшейся обратно. Подойдя к Эверарду, палач четырьмя движениями, по два с каждой стороны от позвоночника, рассёк жертве ребра, умелыми движениями вытащил их из-под кожи и развернул в стороны. Он снова отошёл от всё ещё живого Эверарда, наслаждаясь кульминационным моментом своей работы. Обомлевшей толпе, всякое повидавшей в своё жестокое время, предстал истекающий кровью человек с полностью открытыми и жутко пульсирующими в своей агонии лёгкими и сердцем, с оголённым позвоночником и разведёнными, словно крылья птицы, рёбрами, которых предсмертная конвульсия приводила в какой-то невероятный трепет. Казалось, что эти крылья шевелятся и жертва вот-вот взлетит над толпой.
На руки короля упала Роза, первой не выдержавшая всей остроты увиденного. Среди черни также нашлось несколько впечатлительных лиц, которые либо упали в обморок, либо скрючились в приступе неудержимой тошноты. Еле держался, чтобы не осрамиться граф Бозон, брат короля, благоразумно и своевременно, ещё до начала казни, нашёл для себя дело в городе епископ Манассия. Король добился своего, назидательный урок ещё долго не потребует повторения для однажды получивших его. Минует ещё несколько веков, сменится не менее десятка поколений, прежде чем подобные зрелища начнут заслуживать иронично-циничные комментарии их хладнокровных очевидцев. Ну а сегодня, по приказу Гуго и согласно распоряжениям графа Сансона, настил с казнённым сей же час был доставлен к стенам Павии и спущен с них на канатах для всеобщего обозрения и к вящему удовольствию внушительной стаи ворон, с громким злорадным карканьем подведших итог этому страшному дню.