Письмо

Оборвать эту нить легче всего…
Tracktor Bowling – «Ради чего»

Во дворе завизжала полицейская сирена. Пронзительные звуки заполнили пространство. Ольга подскочила к окну, отдёрнула занавеску и посмотрела на полицейский УАЗ. Сержант дергал заевшую на переднем сиденье дверцу, а двое других сотрудников сзади утрамбовывали буйного парня в автомобиль. Девушка приоткрыла форточку, желая выяснить причину задержания соседа.
С детства Виталий Серпилин был главным забиякой на районе. Его боялись и мальчики, и девочки. Сейчас, когда многие сверстники обзавелись семьями и детьми, парень женился на Оксане из Оренбурга, переехавшей к нему в Ставрополь с ребенком. К автомобилю подскочили трое старух, раскудахтавшихся о безобразном поведении хулигана, не дающего покоя жителям двора по улице Лермонтова. Одна из женщин истошно кричала, грозя ему пальцем. По ее словам выходило, что Виталий оскорбляет таким поведением честь генерала из романа Константина Симонова «Живые и мёртвые» — своего однофамильца. В ответ на ее возгласы Серпилин смачно харкнул и громко передразнил старушку. Тем временем во двор вышла его жена, держа за руку трехгодовалого сына.

Сырой октябрьский вечер насквозь продувался холодным ветром и постепенно затягивался облаками тумана. Ольга закрыла окно и мысленно усмехнулась поведению старушки, желавшей образумить Виталия, призывая того вспомнить о чести вымышленного литературного героя.
Девушка снова села за компьютер и продолжила переписку с парнем, красочно расписывающим свои любовные пристрастия. Она старалась вывести парня на искренний разговор о любви, романтике и жертвенности, о которых Ольга, впрочем, тоже знала лишь по статьям из сайтов, о «правильных» современных отношениях. Её оппонент Евгений ёмко и кратко изъяснялся, умело подбирая слова, которые приятно читать любой девушке, «подбивал клинья» к ее уже не единожды познавшей тяжесть расставания душе. Всякий раз Оля искренне верила, что из так горячо любимых ею «плохих мальчиков» можно воспитать домашнего угодника, но все отношения заканчивались одинаково: её бросали как использованную салфетку, забывая и не возвращаясь никогда.

Спустя несколько минут во дворе вновь послышались крики. Девушка оторвалась от компьютера и с любопытством выглянула в окно. Старушки живо обсуждали произошедшее, а та соседка, имени которой Ольга не знала, горячо начала говорить о Серпилине как о мужчине, к душевным качествам которого должна бы стремиться вся нынешняя молодежь.

Разведенная Ольга только посмеялась над женщиной и её устаревшим представлением о достоинствах мужчины. Девушка продолжила писать сообщение Евгению. Однако слова соседки заронили зерно сомнения в девичьем сердце и, решив узнать, кто такой Серпилин, она поинтересовалась у парня, на что тот лишь рассмеялся и ответил, что совершенно не любит «совковую литературу». Внутреннее противоречие все же заставило Ольгу открыть поисковик и найти информацию о литературном герое. Прочитав пару статей, Ольга вспомнила, что у бабушки на полке стоит книга со странным, по ее мнению, названием «Живые и мертвые».

Бабы Светы не было в живых уже пять лет, но родители смогли сохранить важные для старушки вещи, чтобы иметь возможность приезжать сюда и предаваться воспоминаниям о своей молодости и совместной жизни с родителями. Девушка встала из-за стола, но, услышав уведомление о пришедшем сообщении, присела обратно и ответила отказом на предложение о встрече, а затем отправилась в бабушкину комнату. Порывшись на полках, девушка нашла книгу, забрала ее с собой к компьютеру и открыла. Быстро пролистнула. Оказалось, в книге были заклеены две страницы, между которыми явно что-то находилось. Решительно вырвав их, Оля увидела старое, пожелтевшее письмо, сложенное в самодельный конверт. На обороте было написано «1949». Нервно осмотревшись по квартире, словно здесь вдруг появились призраки посторонних, Ольга вытащила шесть листов письма и разложила их на столе. Пожелтевшие тонкие листки были исписаны мелким каллиграфическим почерком. Прочитав имя «Яковлев Дмитрий Павлович», Оля ахнула от удивления. Бабушка никогда не говорила о том, что дед остался жив после войны. Наоборот, она всем показывала похоронку на его имя и хранила ее в комнате на самом видном месте, вместо икон, которые у других людей висят в юго-восточном углу. Адрес проживания был практически не виден. Снова зазвенело пришедшее сообщение: парень обидчиво отписался. Ольга посмотрела на часы: 17.37. Ей захотелось позвонить матери и рассказать о найденном письме от деда, но, вспомнив, что накануне они поссорились, все же передумала. Гнев опять подступил к горлу и, мысленно ругнувшись на мать, Оля начала читать первую страницу письма.

«Дорогая моя Любочка, пишу тебе с Орловщины. Надеюсь, ты не выбросишь письмо сразу же, как получишь, а, преодолев боль и вдоволь испив разочарование, доставленные мною тебе, ты все же откроешь конверт и прочитаешь мои слова. Я не стану просить у тебя прощения, поскольку не заслужил его, мне и самому тяжело рассказывать все, но и молчать более нет мочи. Я не вернулся домой, поскольку посрамил тебя на войне. Я встретил здесь женщину, мы полюбили друг дружку, и я не смог вернуться к тебе после Победы с этим предательством. Изменников нельзя прощать, ни на войне, ни в миру. Коль простишь изменника, так становись с ним в ряд и принимай пулю в лоб. Я не нашел силы вернуться и утаить от тебя мой тяжкий грех. – «Надо же, дед признается об измене спустя столько лет. Забыл бы давно об этом. Так пишет, будто он единственный, кто изменил за столько лет своей жене… Святая простота!» — прошептала Ольга. Она заварила кофе и продолжила читать. – Не нашел в себе силы посмотреть тебе в глаза. Ты сделала для меня всё, что могла, ты жизнь свою посвятила мне, родила двоих мальчиков, а я бросил вас и от страха спрятался в глухой деревеньке в сорока вёрстах от Орла, где приютила меня медсестра Галя. Мы познакомились с нею в сорок втором, когда я с ранением попал в госпиталь. А после войны встретились во второй раз и приняли решение ехать к ней. Сколько дум пришлось пережить, сколько сомнений пересилить… Я люблю и её, и тебя, но так распорядилась судьба. У меня под Минском оторвало левую руку, я постеснялся возвращаться к детям и быть обузой для вас. А Галя смогла принять меня без руки, она любит меня, да и я не в силах бросить её…»

Допив кофе, Ольга отложила письмо в сторону, вышла на балкон и задумчиво закурила. Во дворе всё ещё продолжалась оживленная беседа теперь уже полицейских со старухами и женой Серпилина. «Наверное, он и не задумывался никогда о том, как живут другие люди в мире, – думала Ольга о своем деде. – Неужели и других женщин не знал, кроме бабушки? Хотя у неё тоже никого, кроме деда, не было». Ольга зашла в комнату, взяла вырванную из книги страницу и начала читать. На ней шло описание момента, когда Серпилину сообщили о смерти его жены, о том, как он переживал это страшное известие, не оставляя своих командирских обязанностей на фронте. Пронзительное повествование Симонова было созвучно потаённым переживаниям девушки. Дочитав фрагмент книги, она отложила страницы в сторону и продолжила читать письмо деда.

Дмитрий Павлович подробно описывал свою жизнь на фронте в первые годы войны и после, рассказывал, как хотел бросить все и уехать, но одинокая медсестра просила не покидать ее, поскольку осталась совсем одна после войны. Далее он рассказывал о её семье, о муже и детях, которые пропали без вести. Столько теплых и ласковых слов Оля не слышала и не читала ни от кого в жизни, и, хотя они были адресованы её бабушке, девушка расплакалась. Она не сдерживала собственных эмоций и голосила, сравнивая письмо со своей перепиской в соцсети. В сердце угнездилась сильная боль, поднятая волной переживаний. Дочитав письмо, Ольга бережно вложила его в конверт.

Спустя полчаса, приняв ванну, Ольга успокоилась. Переживания улеглись, как будто их и в помине не было. Убрала обратно на полку книгу Симонова, решив, что ее нужно будет как-нибудь прочитать на досуге. Услышав звонок домофона, досадливо поморщилась, но все же впустила в квартиру своего парня Ивана, который принес бутылку вина и коробку конфет. Глядя на высокого симпатичного Ваню, в очередной раз подумала, что ей страшно надоели эти необременительные, ни к чему не обязывающие отношения; хотелось уже чего-то большего: семьи, поддержки, понимания… Иван быстро отодвинул с середины стола клавиатуру и ворох бумаг, расчистив место для угощения. Пока Оля ходила на кухню за стаканами, парень решил занять себя и быстро сложил из страниц старого письма журавликов, живописно рассадив бумажных птичек по краю тарелки. Очень довольный своей выдумкой, попросил вошедшую Олю закрыть глаза и загадать желание. Почувствовав запах горящей бумаги, девушка, как в замедленном кино, открыла глаза и с ужасом увидела, что натворил ее друг. «Ужин при свечах!» — радостно заорал парень,- «Валялись тут какие-то старые бумажки, я и навертел… Птички счастья! Посмотри, как суперски горят! Сразу видно качество!». «Ты… — поперхнувшись от накатившего кома в горле, — ты взял старые листы? Ты зачем их тронул? Ты почему у меня ничего не спросил?» — прошептала Ольга. Горло еще сильнее перехватило спазмом, сил говорить не было. Бросилась было в кухню за водой… Но… спасать почти сгоревшие страницы письма было уже поздно. В ярком пламени догорали лучшие мужские слова и поступки, только что открытые Ольгой. Девушка отрешенно смотрела на огонь и черные хлопья бумаги, мысленно задаваясь вопросом: «А способно ли наше поколение стать таким же, как дед и бабушка?» Затем, ничего не объясняя все еще самодовольно улыбающемуся Ивану, устало сказала: «Уходи и больше не возвращайся…»

10-22. 01. 2017