Его высочество Буриданов осел. Эпизод 2. (Глава 2)

Эпизод 2. 1688-й год с даты основания Рима, 14-й год правления базилевса Романа Лакапина
(июнь 934 года от Рождества Христова).

Наши современники наверняка посчитали бы Альбериха-младшего слабым управленцем, узнав, сколь много рутинных дел он замыкал на собственной персоне, не доверяя своему окружению. Однако в данном случае поведение молодого государя было полностью оправданным. Важность предстоящих миссий ко дворам северных государей была такова, что их детализацию невозможно было поручить кому-то постороннему. Альберих со всей тщательностью подошел к составлению писем Беренгарию Иврейскому и Генриху Птицелову, а своих послов без преувеличения десятки раз заставил слово в слово повторить те фразы, места которым, в связи с их деликатностью, в письмах не нашлось.
В том, что его послы будут допущены к приватной беседе с Беренгарием и Генрихом, он ни минуты не сомневался. Монахи и пилигримы, колесившие между городами и уделявшие особое внимание Риму, сообщали, с каким нескрываемым злорадством европейские монархи встречали весть о крушении надежд короля Гуго. История о его бегстве из Рима очень быстро превратилась в анекдот, и не один властитель, услышав, как именно заносчивый Гуго потерял корону Великого Карла, покатывался от хохота и пел здравицы новому римскому правителю. Но одно дело — поднять соседнему самодержцу настроение, и совсем другое — заставить его предпринять нужные Риму действия. И при всем этом постараться не обременить себя чрезмерными обещаниями им; джинн алчности этих государей, однажды выпущенный на волю, потом обычно крайне неохотно возвращается в кувшин.
Обозначив основные векторы римской политики на севере Италии, Альберих в скором времени переключился на южные области Апеннин. Здесь предстояла не менее сложная задача: разбудить аппетиты и мятежные настроения среди лангобардских вассалов Византии, правителей Беневента, Капуи и Салерно. Проводником политики Рима, по замыслу Альбериха, должен был стать Мастал Фузулус, граф Амальфи. С некоторых пор этот граф стал одним из самых желанных гостей Вечного города. Выгодно сдав Риму в аренду Обезьяний остров вместе с полуразрушенным замком, этот граф проявил себя завидным дипломатом, за все время ни разу не поинтересовавшись о целях Альбериха в отношении этого острова и все личные рассуждения на эту тему оставляя при себе. С графом Масталом, далеким предтечей флорентийских банкиров, можно было иметь любое сложное дело, в своих переговорах с лангобардскими князьями он скажет ровно то, что нужно.
Мессер Мастал Фузулус, правитель вольного города Амальфи, был старшим сыном Манзуса Фузулуса, с началом правления которого маленький город на добрых двести лет стал, пожалуй, чуть ли не крупнейшим портом Италии, прежде чем сдался под напором хищных конкурентов из Генуи и Венеции. Достаточно сказать, что еще задолго до венецианцев Амальфи имел свои торговые колонии не только в Константинополе и Антиохии, но также в портах Магриба и мавританской Испании. Глухие упреки со стороны церкви и христианских владык в торговле с неверными амальфитанские правители обычно пропускали мимо ушей, прекрасно понимая все лицемерие подобных порицаний. Близость к Сицилии, где арабы хозяйничали уже почти полвека, позволяла Амальфи оперативно, насколько позволяли тогдашние морские пути, насыщать итальянские рынки товарами с Востока. В этом плане они раз за разом оставляли с носом своих главных конкурентов, византийцев из Бари, которые вели торговлю с арабами исключительно транзитом через Константинополь. Их товары доставлялись в Италию дольше и стоили дороже, вследствие чего амальфитанские негоцианты не испытывали недостатка в заказах.
Пройдет еще полвека, и быстро усилившаяся и агрессивно ведущая свою политику Венеция нанесет Амальфи серьезнейший удар, добившись от Византии особых привилегий для собственных купцов. От этого удара, сопровождаемого вторжением в Южную Италию норманнов и новым витком ослабления ромейской державы, Амальфи так до конца и не оправится.
Ну а пока граф Амальфи, сорокалетний мужчина с редкими для того времени приятными манерами и предупредительным поведением, мог на равных разговаривать с принцепсом Рима и выторговывать будущие дивиденды для себя лично и для своего города. Готов ли Рим и Святой престол предоставить для Амальфи особые привилегии торговли? Прекрасно. А готов ли Вечный город закрыть свои рынки для пизанцев и венецианцев? Еще лучше. А для Лукки? Совсем хорошо. Что может обещать принцепс южным князьям за старания? Земли Сабины, сейчас принадлежащие Теобальду Сполетскому? Ой, простите, мы помним, что вы имеете на них полное право и, стало быть, вольны распоряжаться ими. И вы хотите, чтобы князья в итоге стали буфером в ваших возможных конфликтах с североитальянскими феодами? Ах, как это мудро, принцепс.
— Полагаю, что предложение Рима будет с благосклонностью принято славными братьями Ландульфом и Атенульфом. Сможет ли к их союзу присоединиться достопочтенный герцог Гваямар?
— Если воинственный дух князей Капуи и Беневента, героев Гарильянской битвы, со временем никуда не испарился, то насчет Гваямара Горбатого ничего обещать не могу, принцепс. Сей герцог устал от войн и не так давно заключил мир с греками, отказавшись от своих претензий в Апулии.
— Может, это и к лучшему, достопочтенный граф Мастал. Ввязывать в эти дела Константинополь мне совсем не хочется.
«Пока еще есть возможность с ними договориться», — мысленно добавил Альберих. Итог его переговоров с графом Амальфи его полностью устроил, но существовала еще одна тема, самая деликатная, которую Альберих оставил под занавес.
— Мессер Мастал, как обстоят дела с нашей арендой острова Искья? Все ли в порядке, вовремя ли вам платят мои люди?
— Хвала Господу, у нас нет претензий по сделке. Но у меня есть письмо к вам от вашего слуги, брата Маттео.
Альберих нахмурился, это было явное нарушение предписаний, выданных им доверенному монаху Маттео: никаких передач писем с посторонними людьми, кем бы они ни были, все новости с Обезьяньего острова Маттео должен докладывать лично. Проницательный глаз графа Амальфи подметил недовольство властителя Рима.
— Вам не на что гневаться, принцепс. В этом письме брат Маттео сообщает о своей болезни. Опасаясь скорой воли Господа, он просит прислать ему замену.
Альберих прочитал письмо и погрузился в размышления. Легко сказать — замену! Где найти такого слугу, которому можно было бы доверить свою самую страшную тайну, которого нельзя было бы ни подкупить, ни разговорить, ни запугать, ни соблазнить?
— Последний раз я видел брата Маттео прошлым летом. Странно, он ни словом не обмолвился о своих проблемах, вид у него был самый что ни на есть цветущий.
…Прошлым летом брат Маттео приехал в Рим, сопровождаемый усиленной стражей. Альберих встретил его возле монастыря Святой Марии, расположенного совсем рядом с его домом. Вместе с Альберихом была только Теодора, его тетка и супруга его ближайшего соратника. Принцепс Рима заглянул внутрь носилок, где сидела испуганная кормилица с младенцем на руках. Откинув ткань пеленок, он долго рассматривал личико ребенка с прилипшими ко лбу черными колечками волос.
— Когда она повзрослеет, ее лицо выдаст нас, — Теодора, стоявшая рядом и также разглядывавшая ребенка, озвучила вслух то, что Альберих сказал уже про себя.
— На все воля Господа, моя донна. Вас же я попрошу, чтобы сестра моя в стенах монастыря была окружена заботой и занята обучением, — Альберих постарался сделать особый акцент на словах «сестра моя».
Обернувшись к монаху Маттео, он спросил:
— Пожелала ли Она дать имя ребенку?
— Да, мой кир. Она попросила назвать ее Бертой.
Теодора громко хмыкнула за спиной принцепса.
— У нее уже есть Берта, — сказала она.
— Но у них разные отцы, — ответил Альберих.
— Зато бабки одни и те же, — съязвила Теодора. Альберих даже не улыбнулся, и Теодора поспешила убрать со своего лица саркастическое выражение.
— Такова Ее воля, и я намерен исполнить ее. Не раскрывая родства, пусть старшая Берта приглядывает за младшей, пусть они растут вместе.
— Так проще будет и наблюдать за ними, — поддакнула Теодора и снова осеклась, так как племянник наградил ее суровым взглядом.
Альберих снова повернулся к брату Маттео.
— Правильно ли мы сделали, забрав у нее ребенка?
— Уж и не знаю, ваша милость, — ответствовал монах, — во всяком случае, я лично услышал от нее в свой адрес такое, что не пожелаешь злейшему врагу. Как вы думаете, способен ли Его Святейшество снять с меня проклятие, учитывая то, что он приходится…
— Если только не называя имен, брат Маттео. А лучше всего всегда и обо всем просить Господа лично.
— Но ведь отцы церкви на то и поставлены, чтобы быть перед нами заступниками и посредниками в общении нас, рабов сирых, с Небесным Отцом нашим.
— Мысли отцов церкви порой заняты чем угодно, только не заботой о душах ваших. Отчего вы полагаете, что ваша собственная молитва не будет услышана Господом лучше, быстрее и без искажений?
— Наш разум скуден знаниями.
— Здесь знаний не нужно, брат Маттео, ибо Отец наш Небесный наперед нас знает наши чаяния и нужды и знает лучше нас самих, сколь сильно наше раскаяние в грехах и насколько наши просьбы нам действительно необходимы…
И вот теперь, Альберих, вспоминая прошлогодний разговор, мысленно укорял себя за то, что не позволил брату Маттео должным образом очистить тогда свою душу от проклятия. По всему выходило, что молитвы монаха услышаны почему-то не были — без надлежащего заступничества церкви проклятие продолжило свое действие и теперь грозило отправить верного монаха на тот свет.
Альберих снова вздохнул. В ответ на это граф Амальфи расшаркался в поклоне. Принцепс Рима вздрогнул, он за время своих размышлений совсем позабыл о присутствии гостя.
— Да, да, благородный мессер Мастал, прошу меня извинить…
— Сенатору и принцепсу римлян не за что извиняться. Скорее я должен просить прощения у вас, отняв столько драгоценного времени. Прошу разрешить мне удалиться, но прежде у меня к вам один маленький, совсем ничего не значащий вопрос.
Альберих с любопытством и некоторой тревогой поднял на него глаза.
— Ваши просьбы относительно наших дел в Сабине могут иметь больше шансов на успех, если будут подкреплены усилиями с моря. Как посмотрит Рим, если порты лангобардского короля будут атакованы кораблями без присутствия на них Священного Распятия?
Первый раз за всю аудиенцию легкая тень улыбки пробежала по лицу Альбериха.
— Рим расценит это как кару небесную королю, уличенному в лжесвидетельстве, прелюбодеянии и непочтительности к престолу Апостола Господня. Народы же тех городов пусть восполнят свои возможные потери, пригласив в порты свои негоциантов трудолюбивых, неалчных и потому куда более заслуженных.
Мастал Фузулус вложил в новый поклон всю свою благодарность, подобострастие и удовлетворение от совершенной сделки.
— С моей стороны было бы крайне непочтительно, отняв у вас время и озадачив проблемами, не предложить в качестве компенсации небольшой дар от благодарного города Амальфи.
Альберих на сей раз улыбнулся почти беззаботно.
— В сицилийском порту у неверных мои люди выкупили совершенно восхитительное дитя баскского народа. Ей всего пятнадцать лет. Уверен, она послужит на благо вашему дому и на усладу вашему телу.
Альберих поморщился.
— Не беспокойтесь, принцепс. Этот цветок еще никто не потревожил, мои служанки проверили ее, а я бы никогда не предложил вам использованный товар. И в вашей воле отныне использовать ее таланты по своему разумению.
Ну что же, подарок во все времена отменный, а значит, настала очередь уже римского принцепса благодарно склонить голову. Светлые волосы Альбериха упали ему на глаза, сквозь их пелену он видел удаляющуюся спину амальфитанского графа. Дело сделано, маховик интриг благополучно запустился, не сробей теперь самодовольный бургундец!