Ценой свободы (Глава 11)

– Ну вот – вы снова возвратились в этот дом. Я не сомневался, что в итоге так и будет, мисс! Ни на минуту. – Торпин словно выступает перед публикой – как всегда надменный, чопорный, с полным сознанием своей бесспорной правоты. Всем своим видом он как будто заявляет: «Вы обманули мое глубокое доверие, а ваш поступок – верх неблагодарности!». Поступки Торпина не в счет: ведь он – судья. Всегда судья, и никогда не подсудимый! Чтобы не видеть этой маски, скрывающей убогий лик порока, Джоанна молча смотрит на ковер. Теперь он больше не заставит ее вздрогнуть и не смутит своим испытующим взглядом. Его напыщенность лишь вызывает приступ тошноты. Когда-то, много лет назад, тот самый Торпин, не колеблясь, обвинил ее отца. Он с легкостью исполнил свою роль: ораторствовал также убежденно, держался также уверенно, подписал приговор невиновному и отвернулся, зевая в надушенный платок, не глядя, как он гибнет!..
– Я посвятил вам годы жизни. Я воспитал вас, как подобает леди!..
Джоанна медленно обводит взором комнату. Да, она снова очутилась тут. В той самой комнате, что столько лет была ее единственным убежищем, где в одиночестве она могла мечтать и видеть сны. Раньше ей казалось, что за пределами этого мрачного, похожего на крепость дома с его величественной роскошью, не существует ничего, но это было заблуждение! Зачем теперь ей золотая клетка, когда есть крылья и целый мир, чтобы летать?! Ее воспитывали в бесконечной лжи: почти подкидыш, сирота – ребенок ниоткуда… Так не бывает: все равно какая-то история да существует! Но Торпин даже не придумал объяснений, он просто скрыл чудовищную правду, похоронив ее под пеплом времени.
– …и леди не предаст, – доносится далекий хрипловатый голос.
Как может человек, погрязший во грехе, судить других?! Насквозь прогнивший, чуждый милосердию! Он порочней последнего вора. Голодный уличный мальчишка ворует жалкий пенни, чтобы выжить, в то время как его судья ворует жизни!
– Джентльмен не преследует леди, не пытается запугать ее, чтобы силой добиться своего! – Вскинув голову, Джоанна с неожиданным вызовом посмотрела на Торпина.
Она уже не та застенчивая девочка, что верит сказкам и цветистым фразам. Скрытая в ней сила внезапно вырвалась наружу, и сам судья почувствовал ее. И этой силой он не сможет управлять. Застигнутый врасплох, Торпин в замешательстве отходит в сторону.
– Возможно, я немного напугал вас, не спорю. – Он флегматично оправляет воротник. – Но это не причина выскакивать в окно! В какое положение вы ставите меня перед людьми? Меня – почтенного служителя закона! Разве я могу сказать полиции, что моя воспитанница попросту сбежала от меня?! Оставалось только заявить, что ее похитили!
Так вот в чем дело: ему нужен виноватый! Ради мнения общества и своей безупречной репутации судья придумал собственную версию. И не медля, он начал развивать эту мысль:
– В карете с вами был мужчина – кто он?.. Кто это был? Я спрашиваю, кто? – повысил голос Торпин, устремив на Джоанну пронзительный взгляд.
– Он помог мне, сначала не зная, кто я! А в тот момент, когда его арестовали, он собирался отвезти меня домой!
– Должно быть – сделав огромный крюк!
Джоанна осеклась. Но не время смущенно безмолвствовать. Ей надо было что-то говорить!
– Кроме моих у него были и свои дела! – уверенно парировала она. – Это честный порядочный человек!
– Порядочный? – Судья язвительно прищурился. – А где тогда колье с бриллиантами, которое я подарил вам?
Джоанна не умела лгать, но возмущенье помогло ей это скрыть:
– Оно пропало… Я потеряла его ночью, когда бежала по темным улицам. Был дождь и ветер…
– И его, конечно, сдуло! – Торпин порывисто прошелся по комнате. – В любом случае на мои подарки можете больше не рассчитывать!
– Извольте, сэр, извольте!
– Да вы ли это? Я с трудом вас узнаю! – Судья остановился перед девушкой, разглядывая ее, словно в первый раз увидел.
– Отпустите его: он ни в чем не виновен! – упорно повторяет она.
– Да какое мне дело до этого! Будет суд, и он сядет в тюрьму! Похищение карается строго!
– Как вы можете обвинять его: разве у вас требовали выкуп?
– Я могу доказать все, что угодно! – резко бросил ей Торпин.
О, это она знала хорошо! Глухие стены, крепкие решетки – у судьи разговор короткий. Привычный жест – и препятствие сметено с пути.
Джоанна, пошатнувшись, оперлась на спинку кресла. Мысли обрываются, холодный пот проступает на лбу. История не может повториться! Не во второй раз!.. Комната стала смазанным пятном, а свет – угасающим, неясным бликом. У нее закружилась голова, как будто она снова – у края пропасти…
И неожиданно раздался твердый голос, который показался ей чужим – он вырвался из глубины ее души:
– Если вы освободите его, я стану вашей женой!
– Что? – Широко раскрыв глаза, Торпин пристально смотрит на Джоанну.
– Освободите его – стану вашей женой! – повторяет она, крепко сжимая спинку кресла.
Да это шутка! Или нет?.. Судья смерил девушку подозрительным взглядом: уж не сошла ли она с ума? Но очень скоро недоверие уступило место торжеству. Самодовольная улыбка победителя приоткрыла его тонкие, сухие губы. Разве не так должно было произойти в итоге?
– Да!.. – протянул он, понемногу приходя в себя. – Сегодня вы не перестаете меня удивлять! И откуда такая самоотверженность, позвольте спросить?
– Я никогда не прощу себе, если по моей вине пострадает ни в чем не повинный человек!
В комнате воцарилась тишина. Бесконечно долгие несколько секунд Джоанна, затаив дыханье, слышала только стук своего сердца.
– Что ж, отпущу, – промолвил мистер Торпин со вздохом сожаления и тут же прибавил. – Через несколько дней.
– Но почему же не сегодня? – растерянно воскликнула Джоанна.
– Чтобы полностью быть уверенным в вашем согласии! – нарочито учтиво пояснил он, ни капли не стесняясь своего цинизма. – К тому же мне сказали, что ваш спутник оказал сопротивление и даже грубо оскорбил представителя закона при исполнении обязанностей. Пускай немного поостынет в камере: это послужит ему уроком впредь. Не расстраивайтесь, ждать ему придется совсем недолго: ведь в это воскресенье мы поженимся!
Джоанна не поверила своим ушам. Она надеялась, что подготовка к свадьбе продлится месяц или дольше, а тем временем найдется путь к спасению. Но все ее наивные надежды рухнули: Торпин оказался хитрей нее.
– Так скоро?.. – дрожащим голосом произнесла она.
– А зачем нам ждать? – Судья усмехнулся и небрежно передернул плечами. – Вы сделали правильный выбор, вы дали мне слово. Разве дата что-то меняет?
– Нет, – еле слышно ответила Джоанна и сжала губы.
– Тогда позвольте вас поздравить! – Не скрывая своего торжества, Торпин шагнул к ней навстречу, широко раскрывая объятья.
Джоанна напряглась подобно натянутой струне. Ей стоило нечеловеческих усилий спокойно выдержать прикосновение этих властных рук. Не закричать, не оттолкнуть – иначе все ее старанья бесполезны!
– Я рад, что вы все-таки образумились, моя милая. – Склонившись к лицу невесты, судья на удивленье сдержанно целует ее в щеку, но жадный взгляд красноречиво выдает в нем затаившегося хищника. – Вы так прекрасны, что мне трудно устоять! Я подожду… До воскресенья! А пока что – смените свой наряд. Это серое платье… вы одеты ужасно! Скромная жизнь явно не для вас, – хмыкнув, прибавил он напоследок и направился к выходу: – Я пришлю камеристку.
Джоанна знала, что его непросто обмануть: когда за Торпином закрылась дверь, она услышала, как дважды повернулся ключ в замке. Негромкий стук шагов по коридору – и все стихло.
Теперь она всецело в его власти, и если попытается сбежать, ее отец уже не выйдет из тюрьмы! Он заперт в тесной, темной камере. Сырой, холодной… Приносят ли ему еду?.. При мысли, что ему придется снова пережить весь этот ужас, Джоанна чувствовала, как необоримо-жгучее негодование закипает у нее в груди.
А когда его выпустят на свободу, она станет женой его злейшего врага! Джоанна Торпин! Это имя хуже, чем пятно помойной грязи – это клеймо, печать проклятья на всю жизнь!
Закрыв лицо руками, она бессильно опустилась на ковер. Ее душили отвращение и стыд. На миг перед ее глазами возник украшенный букетами алтарь… Благоухая ладаном, церковь мерцает сотнями свечей, и священник в торжественном облачении произносит возвышенные слова ритуала:
«Клянешься ли ты любить избранника своего в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит вас?».
Как просто и легко ответить «Да!», когда сердце наполнено искренней радостью, впереди – целый мир, а за спиною крылья! Но вместо этого вопроса ей суждено ответить на другой: чем ты можешь пожертвовать ради того, кого любишь?
Любовь бывает разной: влюбленность, обожание, привязанность. И ни одна из них не предает, не сомневается, не забывает. Любовь – не млечный путь, не чудеса во сне, в действительности это – испытание и жертва. Любовь – это храм, в котором тебя самого нет вообще, ни капельки нет, а есть – только тот, кого любишь!
Закрыв глаза, Джоанна ясно увидела перед собой лицо отца: оно запомнилось ей до малейшей черточки, до самой глубины его души, чуткой, мужественной и такой уязвимой.
Что будет с ней после того, как роковая клятва сорвется с ее губ? Поймет ли отец, простит ли Бог?..
Она невольно опустила руки, но тут же крепко сжала пыльцы в кулаки.
«Ты уберег меня от роковой ошибки. Ты научил не поддаваться слабости и страху. И я не подведу тебя, отец!»
Всего за несколько недолгих дней она успела полюбить его так горячо, как будто знала всю свою жизнь! Он пробудил в ней бесконечное доверие буквально с первого мгновения их встречи, оставил в ней частицу самого себя.
А если бы… Джоанна вздрогнула. А если бы полиция забрала их багаж?.. Тогда бы бегство было налицо: несколько женских платьев, колье с бриллиантами, якобы потерянное где-то в темном переулке, кое-что из одежды ее отца и самая опасная улика – его бритвы! Цирюльник! Едва услышав это слово, судья бы сразу догадался, о ком речь… Но, к счастью, все произошло иначе!
С трудом переводя дыханье, Джоанна понялась с колен. Сердце билось неистово часто, но в глазах ее не было слез.
Если Бог посылает нам испытания, значит, хочет сделать сильнее! Так написано черным по белому в старой повести, стало быть – это правда. Бог видит все. Снаружи и внутри.
Что будет с нею дальше?.. Сейчас она уверена в одном – ей хватит сил дожить до воскресенья, и тогда станет легче на душе. Если только судья не солжет…
– Мне не страшно, – сказала она себе вслух. Как можно увереннее, как можно спокойнее. И сделала короткий шаг вперед, робко ища опоры. Тишина. Неслышные шаги по мягкому ковру…
– Мне очень страшно, – прошептали ее губы, – но разве можно поступить иначе?..

Когда с мольбой о помощи ты простираешь руки к небесам, до Бога долетает лишь твой невнятный лепет. Отчаявшись, ты падаешь на землю, ползешь, со стонами глотая пыль, и слезы превращают ее в грязь, а голос обрывается от боли – и Бог тебя уже не слышит. Не потому, что глух, безжалостен и слеп, а потому, что слабых в мире больше, чем щебня на дорогах. Просить умеют все, а требовать – подавно. У Бога сотни тысяч рук, возможно даже больше, но их не хватит, чтоб поставить на ноги и половину бесхарактерных лентяев и трусов, хнычущих, забившись под кровать. Лишь только тем, кто не кричит без толку, скрывает боль и подавляет страх, он посылает силы и терпенье. Остальным они незачем: силы – это оружие, а оружие нужно для борьбы! Так было испокон веков и будет – это аксиома. И Суини испытал ее на себе. Впервые – когда наивным юношей был вырван из семьи и брошен в камеру, зловонную, сырую, где даже не подняться во весь рост. В негодовании он тряс решетки, упрямо повторяя: «Невиновен!» – а толку? Не больше, чем от крыльев мотылька, танцующего над огнем! Потом – все новые запоры, стены. Трюмы и бараки, битком набитые несчастными, утратившими волю и достоинство. Не потому, что с ними здесь обращались как со скотом: они позволили себе забыть, что родились людьми. Кто-то совершил преступление, кто-то невинно осужден – все оказались равны. А выжили единицы. Смерть в этом случае грозит гораздо раньше, чем оборвется земная жизнь. Когда ты сам себе сказал «Я уничтожен!», поверил в это и смирился – ты все равно, что мертв.
Когда дверь камеры со скрежетом закрылась, и Тодд остался в полутемном каземате, таком же узком и пропахшем плесенью, как лет шестнадцать тому назад, воспоминанья вновь ожили в его памяти. Такая же тяжелая, обитая железом дверь, и те же стены, по которым сочатся липкие, ржавые ручьи. Возможно, это та же камера…
Тюрьма, в которую, точно в помойку, бросали всякий сброд перед тем, как повесить или отправить на каторгу, располагалась на самом берегу реки. Бывало, что во время половодья Темза так сильно разливалась, что наполовину затапливала камеры.
Из-за окошка, лишенного стекол, донесся негромкий плеск. Суини быстро подошел к решетке: оказалось, окно выходило на реку! В прошлый раз из окна ему виден был только внутренний двор, а сейчас… Рука Суини скользнула вниз, к ботинку, торопливо нащупала твердый продолговатый предмет. К счастью, в тюрьме его обыскали довольно поверхностно: стоит ли рыться в башмаках заключенного, если его перед тем основательно обыскали в участке?
Да, сейчас у него целых два преимущества!
Тодд сел на ржавую решетку без матраца, которая служила здесь кроватью. В углу послышался какой-то странный шорох, затем крысиный писк… Он даже не обернулся. Только теперь, устало сидя без движения, он чувствовал, как сильно болело все его тело. Суини бросил быстрый взгляд на свои руки: наручники оставили свежие ссадины его на запястьях, полностью скрыв поблекшие рубцы давно заживших ран. Тем лучше! На какое-то время это поможет. По всему было видно, что Бэмфорд его не узнал. У тюремщиков тоже не возникнет подозрений. Суини Тодд – не беглый каторжник, он арестован лишь за похищение… А впрочем, и этого вполне довольно, чтобы засадить его в тюрьму на долгие годы! Так что особо обольщаться не стоит. Есть единственный выход – бежать до суда. Если суд вообще состоится.
Он вгляделся в окошечко на двери – никого, на минуту прислушался, – тихо как в склепе, – и медленно вынул напильник…


Дни в тюрьме походили один на другой. Пустые, тусклые, почти что бесполезные… Почти. Время было подобно стоячей воде, но, тем не менее, насечки на решетках постепенно становились все глубже. Еще немного, и прутья можно будет отогнуть – когда стемнеет и часовой в последний раз пройдет по коридору, заглядывая в небольшие окошки на дверях. А река – возле самой стены!
Тодд подпиливал прутья с наружной стороны: из камеры они казались абсолютно целыми. Работать приходилось осторожно, стараясь максимально приглушать визгливый скрежет железных зубьев. Всего один чрезмерно резкий звук мог ненароком погубить его в одно мгновение. Как много можно распилить за день, ежесекундно оборачиваясь и, затаив дыханье, прислушиваясь к эху отдаленных голосов? Неважно сколько: полдюйма в сутки или меньше – гораздо больше, чем ничего! На третий день пила предательски сломалась пополам. Суини продолжал работу, используя по очереди то, что от нее осталось, предусмотрительно скрывая от тюремщика, который приносил ему еду, свои израненные в кровь ладони.
Ночами Тодд почти не отдыхал. Его усталые глаза не засыпали под опущенными веками. Навязчивые мысли метались в голове, а минуты бездействия были мучительной пыткой, пока Джоанна оставалась в руках судьи.
Вот уже около недели, как его держат здесь, не говоря ни слова. Суини было хорошо известно, что заключенным приходилось ожидать суда неделями и даже месяцами. Тюремщикам нет никакого дела до того, что порой страдают невиновные, а правосудие и вовсе – с повязкой на глазах. Но это тягостное ожидание, которое, бесспорно, привело бы в отчаянье других, спасало Бенджамина Баркера от неминуемого столкновения с опасным, безжалостным врагом. У Торпина не будут завязаны глаза, когда в суде они окажутся лицом к лицу. Память бывает иногда коварней времени: время стирает жизни и судьбы без следа, а память запасливо хранит. Тодд узнал бы судью, будь он хоть бесом в Аду, почему бы судье не узнать его в человеческом облике? И если это все-таки произойдет, расправа будет самой беспощадной.
Но нет! Он выберется раньше! Если Баркер и встретится с Торпином, то не как осужденный с палачом. Бенджамин Баркер уничтожит эту силу, что губит все, ради чего он дышит и живет!
Притупившиеся зубья упорно точат полуржавый прут. Еще совсем немного –возможно, этой ночью… Не обращая внимания на боль и погребную сырость, пробирающую до костей, Суини все сильнее сжимает обломок пилки в онемевших пальцах.
Внезапно стук шагов по коридору заставил Тодда насторожиться. То не была размеренная поступь часового, привычно выполнявшего обход. Шаги двух человек довольно быстро приближались, и через несколько секунд послышались глухие голоса и с лязгом повернулся ключ в замке.
С быстротою молнии Тодд спрятал в рукаве напильник и метнулся в темный угол. Все его тело непроизвольно напряглось, когда дверь камеры с надрывным скрипом отворилась: на пороге стоял сам комендант.