Бремя прошлого (Глава 16)

Стоя на коленях, Бенджамин рассматривал забрызганное грязью изорванное платье, небрежно брошенное в угол… Нелли так и не успела его выбросить.
– Она сказала мне: «На пристани»… – проговорил он, глядя перед собой в пространство, и память снова вернула его в то пасмурное утро, когда он с замираньем сердца сошел на берег с корабля. Мучительное выражение бессилия и боли исказило его тонкие черты. – Значит, это была она… Я мог бы уберечь ее от унижений, холода и одиночества – уже тогда! Но я не сделал этого. Я не узнал ее!..
– Когда? – переспросила изумленно миссис Ловетт.
– Я встретил ее в первый день своего возвращения. Она умирала от голода, просила о помощи… – Голос Бенджамина стал вдруг хриплым и глухим.
– Невозможно было узнать ее… – со вздохом прошептала Нелли.
– Но вы ее узнали, – возразил он, с горечью глядя на нее.
– Прости меня. – Она присела рядом и сцепила руки на коленях.
– За что?
– Неважно. Просто – прости.
Бенджамин выпустил потертое сукно и, опершись о стену, прикрыл рукой глаза, но тягостные мысли не отпускали его.
– Тогда в обмен на несколько монет она мне предложила… – выговорил он с усилием. – Вы понимаете?.. Теперь она стыдится жизни, на которую была обречена!
– Не признавайтесь ей, что догадались обо всем. – Нелли потихоньку собрала злосчастные лохмотья. – А там – время покажет.
В комнате повисла тишина. Слышно было только тиканье часов и приглушенный гул за окнами.
Люси уснула: переживания лишили ее последних сил. Джоанна ни на миг не отходила от ее постели. Как поведет она себя, когда проснется? Что может успокоить, излечить ее израненное изболевшееся сердце?
Бенджамин медленно поднялся на ноги. Нет смысла и не время страдать о том, чего не изменить. Прошлое властно лишь над нашей памятью – действительностью правят мужество и разум. Люси слишком слаба для борьбы, но он выдержит! И с каждой прожитой минутой рядом с ней в его груди еще сильнее крепло самое глубокое из всех невысказанных, нерастраченных им чувств, способное объять собою целый мир. Сегодня в полной мере в нем возродился человек, имя которого не было маской, скрывавшей роковую тайну – Бенджамин Баркер.
Стемнело. Люси до сих пор не просыпалась, но сон ее был неспокойным, порою напряженным: она едва заметно вздрагивала, словно от внезапного прикосновения чужой руки. И вместе с тем, хотя бы изредка наполненный чарующими отголосками потерянного счастья, сон был ее единственным убежищем последние шестнадцать лет. Часы, а иногда недолгие минуты, украденные у реальности, подаренные бредом…
В неверном свете тлеющей свечи лицо ее казалось восковым, а веки были воспаленно-красноватыми. Стоя у кровати, Бенджамин чутко вглядывался в изменившиеся, но не забытые, родные тонкие черты. Похожая на неземное существо, рожденное во мраке подземелья, она, до боли, вопреки всему, была собою – его Люси.
Ночное небо озарила полная луна, и Джоанна тихонько задернула шторы.
– Ложись, а я останусь с ней, – шепнул ей Бенджамин. – А рано утром, перед уходом, я разбужу тебя.
Не споря, девушка кивнула, и, поцеловав отца, направилась к себе. Она привыкла исполнять без возражений любую его просьбу. Когда он защищал, оберегал, заботился о близких ему людях, никто не смог бы переубедить его. И сейчас было ясно без слов: этой ночью ее отец ни на минуту не сомкнет глаза.

Бенджамин ушел на рассвете. Теперь единственным его желаньем было поскорее покинуть Лондон и вырваться из плена неопределенности, непредсказуемой угрозы, подстерегающей их здесь. Для этого необходимо было потрудиться, собрать еще немного денег – и, наконец, как только Люси придет в себя и наберется сил, уехать, отправиться навстречу новой жизни за пределами былого.
Джоанна поднялась чуть свет, чтобы сменить отца. Неслышно подойдя к окну, она присела на высокий подоконник и занялась шитьем. Люси еще дремала, выражение испуга постепенно исчезло с ее лица, словно в душе ее, наполненной печалью, все же осталось крохотное место, свободное для теплого покоя, и Бог добавил туда каплю благотворного бальзама, в котором растворились опасения и горечь. Когда она очнулась ото сна, вокруг царили свет и тишина. Как в храме… Так странно, непривычно и легко.
Люси растерянно обвела глазами комнату, словно ища кого-то, и в то же время, опасаясь встретиться с ним взглядом. Джоанна угадала ее мысли.
– Отец ушел, – сказала она мягко. – Он работает в кузнице, неподалеку отсюда.
Люси вздохнула. Воздух крохотного, но уютного жилища, согретый первыми лучами солнца сквозь стекло, заставил ее грудь затрепетать.
– Он просидел вот здесь, рядом со мной. – Она коснулась кончиками пальцев подлокотника пустого кресла у кровати. – Всю ночь!..
– Мистер Ти попросил передать, что сегодня вернется пораньше, – донесся из-за двери голос миссис Ловетт.
Люси встревоженно взглянула на Джоанну.
– Ах, да: у папы сейчас другое имя, – поспешно объяснила девушка. – После побега… с каторги, – прибавила она, слегка запнувшись, – его зовут Суини Тодд. Так безопаснее. Вряд ли кто-то узнáет его по лицу, но все же нам приходится скрываться. На самом деле, несмотря на это, я очень счастлива. Подумать только, раньше я и не подозревала, что жизнь может подарить так много за короткий срок. Совсем недавно мой отец нашел меня, и вот теперь мы вместе – все втроем. Нет, вчетвером! Я очень привязалась к миссис Нелли! Ты можешь доверять ей, как сестре. Она нам очень помогла, и ей сейчас опасно возвращаться на Флит-стрит.
Джоанне не терпелось рассказать еще о многом, но их история была столь непростой… Уж лучше ни о чем не вспоминать, а говорить о будущем с надеждой – неважно, знаешь ты его наверняка или пытаешься предвидеть.
Люси приподнялась и села на постели.
– Ты знаешь… – вдруг произнесла она. – Я никогда не забывала о тебе. И я… я видела, как ты росла, хоть и всегда издалека.
Это были первые ее слова, обращенные к дочери. И словно рухнула стеклянная стена, казавшаяся Люси непреодолимой. Ее дитя – живое существо, не кукла за витриной дорогого магазина, которой можно только любоваться, не смея прикоснуться. Не пленница за позолоченной решеткой, какой она привыкла ее видеть. Ее дитя! Люси училась на нее смотреть – глаза в глаза – безмолвно спрашивать и отвечать. Слова порой так трудно подобрать, как будто наш родной язык беднее обездоленного нищего – глаза же сами говорят за нас. Даже тогда, когда нам хочется молчать.
«Ты так невинна и чиста, но ты не отвернулась от меня! Ты даже не подозреваешь, через какие муки мне довелось пройти…»
– Тогда… после пожара… я думала, что ты исчезла навсегда. – Люси больше не сдерживала слез: они впервые приносили ей облегчение.
Счастлив тот, кто, разучившись улыбаться, все еще может плакать, не таясь! Так скованная одиночеством душа освобождается от бремени тоски. Так ребенок, рождаясь на свет, откликается на зов самой жизни. И в этот миг Джоанна ощутила всю силу запертой, запретной, нерастраченной любви, которая переполняла сердце ее матери. Нам только кажется надломленным весло, наполовину скрытое водой; корни, питающие дерево, уходят глубоко под землю… А человек, способный так любить, не может безвозвратно потерять себя! И вместе с тем, Джоанна поняла, что матери ее известно все: о свадьбе, вспыхнувшем в особняке пожаре и странной смерти Торпина в ту ночь.
– Не бойся, мамочка, с тех пор я была уже рядом с отцом. – Джоанна крепко обняла ее за плечи, прильнув щекой к ее виску. Они сидели долго, не разнимая рук. Все остальное отступило, развеялось, и даже время будто бы замедлило свой бег…
Прошло несколько дней, и Люси понемногу начала вставать с постели. Узнав, что Нелли и Джоанна шьют сорочки на заказ, она вдруг попросила дать ей кусочек ткани и иголку, чтобы попробовать самой. Бездействие томило ее, удручая не меньше, чем горькие воспоминания. Едва оправившись, она уже стремилась убежать от них, пусть ненадолго, на какой-то час или всего лишь на минуту, но стать свободной наяву, а не во сне. Пальцы ее, поначалу неловкие, вскоре стали послушными, упорно повторяя простые забытые движения. Теперь ее время бежало быстрее, влекло за собою вперед, почти не давая оглядываться. Люси, во что бы то ни стало, хотела быть полезной, и эта выбранная ею цель была сейчас ее спасением. Но все же, погруженная в работу, она отчаянно искала в себе что-то, постоянно ускользающее от нее, словно болотный огонек. То были не физические, а иные неосязаемые внутренние силы для шага, на который рано или поздно она должна была решиться…
Однажды, вернувшись из кузницы, Бенджамин принес ей небольшой букет ромашек, ее любимых. Все эти дни он был необычайно чуток, хотя они почти не говорили. Как будто даже звуки голоса могли вспугнуть, нарушить едва лишь зародившийся покой. По вечерам, усаживаясь в кресло у ее постели, он тихо дожидался, пока она заснет, и лишь когда ее дыханье становилось ровным и глубоким, укладывался на матрац, лежавший рядом на полу.
Только миссис Ловетт понимала, что на самом деле происходит между ними. Бенджамин принимал жену такой, как есть, не осуждая, без упреков, но в глубине его души засела скорбь, перерастающая в яростную ненависть к недосягаемому неизвестному врагу, который причинил им столько зла. Он знал то, о чем Люси не отваживалась ему рассказать, и это знание порою мучило его так сильно, что Нелл буквально кожей ощущала его боль. Взгляд его, казалось, устремленный, за пределы комнаты, сквозь стену, заставлял ее невольно вздрагивать. Не будучи пугливой или слабонервной, Нелли не в силах была справиться с тревогой, как будто снова видела перед собой Суини Тодда, сжимающего остро наточенную бритву. Но Бенджамину всякий раз удавалось превозмочь себя – ведь он поклялся не растрачивать впустую их новую, поистине невероятным чудом дарованную жизнь.
Совсем иное происходило с Люси. Внимание, забота Бенджамина, его нежность усиливали в ней два противоречивых чувства. Одно из них влекло к нему, стремилось отозваться в полный голос, не таясь, как это было прежде; другое не давало ей дышать, жестоко сдавливая грудь, лишая дара речи, и чем теплее он заботился о ней, тем тяжелее было ей молчать…
В тот вечер, когда Бенджамин принес ей те самые цветы, которые так нравились когда-то жизнерадостной, наивной Люси, она не выдержала – слезы покатились по ее щекам. Они стояли в комнате одни: Джоанна прибиралась в соседней спальне, а Нелл предусмотрительно последовала за ней.
Бенджамин бережно взял ее запястье в кольцо прохладных пальцев и усадил на кресло. Люси долгим странным взглядом посмотрела на него.
– Послушай, Бенджамин… – вдруг начала она. – Джоанна – чистое дитя, Бог уберег ее от… от того, что я пережила. Ей лучше нас не слышать… но ты должен узнать обо всем. Я хочу исповедаться перед тобой.
– Не сейчас, тебе надо отдохнуть… – Губы Бенджамина дрогнули и сжались. Он ожидал и опасался этого момента, когда душа ее достаточно окрепнет, чтобы раскрыться.
– Я многое пережила за эти годы… – повторила Люси. Глаза ее горели каким-то непривычным блеском, но то были уже не слезы. Она решилась: все произойдет сегодня. Если пытка продлится, ее сердце не выдержит.
Бенджамин ясно видел, что спорить бесполезно.
– Но это не грехи, а беды, – сказал он тихо.
– Все равно. Я расскажу, и ты рассудишь сам.
– Я? – вырвалось у Бенджамина. Слово «суд» вызывало в нем дрожь отвращения. Сколько еще им предстоит страдать, упорно продлевая собственную боль?
– Я не сумела уберечь от бедствий нашу дочь, и ее у меня отняли… – В огромных серо-голубых глазах читался напряженный немой вопрос. Она ждала ответа, словно приговора.
– Люси…
– Я недостойна тебя, Бенджамин! Я… перестала быть твоей женой! – Жестокие признания сжимали ее горло, не давая говорить. Она бессильно соскользнула вниз, но раньше, чем ее колени коснулись пола, Бенджамин крепко прижал ее к себе.
– Посмотри на меня. – Он осторожно приподнял ее лицо. – Тебе известно, где я был все эти годы – мне довелось пройти там через сущий ад. Разве я не смогу тебя понять?
– Это совсем другое, – пересохшими губами прошептала Люси. Во взгляде ее вспыхнула какая-то неистовая, лихорадочная решимость обреченного. Она прерывисто и глубоко вздохнула, всей грудью, и торопливо продолжала, словно боялась не успеть, лишиться сил: – Судья пообещал подать на апелляцию. Он пригласил меня к себе, и я пошла. Тогда я верила, что можно все исправить и вернуть. Ведь этот суд… ужасный приговор – чудовищная и непостижимая ошибка! Меня впустили в особняк – а там был бал…
– Я знаю. – Два коротких слова внезапно прекратили ее пытку – призраки прошлого исчезли, и наступила тишина. Люси прислушалась, тревожно затаив дыханье. Бенджамин все еще удерживал ее в своих руках, не отстраняясь и не отпуская от себя.
– Кто рассказал тебе? – спросила она робко, как бы недоверчиво.
– Миссис Ловетт. В первый день моего возвращения.
– И больше ничего не говорила?
– Нет. Сказала только, что ты исчезла.
И оба замолчали. Минуты тишины не разделяли их, подобно пустоте, но Люси словно затаилась в ожидании. Обнимая почти невесомое, хрупкое тело, Бенджамин инстинктивно чувствовал, что бремя ее стало легче, но что-то еще неусыпно точило ее изнутри, не давая покоя.
– Судья… – сорвалось с ее губ. – Почему он забрал нашу дочь? Я признаю: со мной она не выжила бы… Но почему он отнял у меня ее, загородив стеной?
– Торпин умер, – спокойно и твердо ответил ей Бенджамин.
– Да, умер, – эхом отозвалась Люси.
Она вдруг поднялась и подошла к окну. Движения ее были свободны и до странности легки, и на мгновенье Бенджамину показалось, что перед ним та самая, по-прежнему юная Люси, какой она запомнилась ему шестнадцать лет назад. Тонкая, словно молодое деревце, которое доверчиво протягивает ветви к солнцу. А зимний холод неизбежно оставляет под корою темное кольцо – неизгладимый след, напоминание о том, что жизнь когда-то прервалась на время.
– Я не помню, как это случилось, – снова заговорила Люси. Слова срывались с ее губ, как стоны, которых она больше не могла сдержать. – Однажды я проснулась и не ощутила тепла ее беспомощного маленького тельца. Тогда, не осознавая, откуда и куда иду, я вышла из дому – искать… Я оказалась за чертой и больше не смогла вернуться!
– Люси… – позвал ее Бенджамин. Тонкая фигура замерла на фоне светлого окна. И внезапно он понял: сейчас она там – за пределами действительности, в мире, которого уже не существует. Но этот мир не хочет отпускать ее.
– Люси, – негромкий голос позади нее звучал уверенно и ясно, как вызов, брошенный тревоге и сомнениям, – о чем бы ты не рассказала, я никогда, – ты слышишь? – никогда не обвиню тебя. Ни в чем. Я просто тебя знаю.
На этот раз она услышала его и обернулась.
– Нет! Ты не можешь знать!.. Я не однажды предала тебя… – Невыразимый ужас исказил ее черты. – Тот человек под маской на балу был только первым! Я перестала быть твоей, снова и снова совершая этот грех… за горсть монет, за корку хлеба… за… – Ее тело дрожало от беззвучных рыданий, но глаза оставались сухими, а щеки горели, как в лихорадке.
– Я знаю. – Бенджамин сделал шаг ей навстречу. – И это.
Люси невольно отпрянула, словно не смея к нему прикоснуться.
– О Боже! – тихо вскрикнула она. – Ты знал – и смог простить?
– Мне нечего прощать.
– И не заговорил об этом. Ни разу…
– Не хотел, чтоб ты снова страдала.
Люси медленно подняла на него глаза. Бенджамин навсегда запомнил этот взгляд, которого не передать словами: она смотрела так, как будто перед нею был ангел или Бог, до дна испивший боль земных страданий, умеющий великодушно, искренне прощать.
Бенджамин бережно взял ее руку в свою.
– Послушай, ты сказала – «тот человек»? – спросил он осторожно. – Значит, это был не Торпин?
Люси молча покачала головой.
– Кто же тогда?
Она прерывисто и глубоко вздохнула. Воспоминания словно теснили ее грудь, но губы приоткрылись без усилий:
– Я расскажу тебе все. Все…
– Да, – неожиданно ответил Бенджамин. – Разделим это бремя на двоих. Теперь я понимаю: так будет легче нам обоим.
Он даже не подозревал, насколько сильно разбередит в его душе глубокую незаживающую рану горькая повесть ее жизни…