Посмертно влюбленные. Эпизод 10. (Глава 10)

Эпизод 10. 1710-й год с даты основания Рима, 44-й (а фактически 12-й) год правления базилевса Константина Седьмого Порфирогенета (июнь 956 года от Рождества Христова).

Вернувшись в триклиний, папа незамедлительно получил подтверждение словам Амедея. Герцог Теобальд, подбадриваемый коварным окружением, не оставлявшим надолго сухим герцогский кубок, уже поглядывал на мир осоловевшими глазами, а речь его перешла в одно сплошное мычание, иногда грозное, но большей частью умильное. Неподалеку от герцога продолжала резвиться его супруга. Пять-шесть мужчин из числа ближайших вассалов герцога тесно окружали ее, жарко дышали в лицо и едва не осмеливались трогать.

Папа поискал взглядом Амедея, тот уже поджидал его и, встретившись глазами с Иоанном, улыбнулся с видом человека, чьи прогнозы полностью сбылись. Иоанн вновь вернулся к изучению состояния Теобальда. На пару мгновений в его душе даже проснулась невесть откуда взявшаяся совесть. Герцог был единственной серьезной силой в Италии, с кем папа сумел установить дружеский контакт. Впрочем, еще недавно Иоанн полагал, что такие же прочные связи у него имеются на Юге, однако поход на Капую отчетливо показал всю эфемерность подобных надежд. Стало быть, сам себя отрезвил Иоанн, нет гарантии, что и этот милый Тео, при стечении определенных обстоятельств и обнаруживая личную выгоду, не изменит ему и не предаст в ключевой момент. Что из того, что сегодня Тео так доверился ему и расслабился за пиршественным столом? Просто он еще и пьяница, а с такими тем более ненадежно иметь дело.

Но главное — само Сполето. Вернуть Сполето его законным владельцам, то есть сделать то, что оказалось не под силу ни его великому отцу, ни знаменитой бабке. Что скажут в Риме и во всей Италии, если ему удастся сделать это? Что в Риме вновь сильный понтифик, что его дружбы теперь должен будет искать всякий, что его неудачный поход на Капую не более чем случайность или следствие пагубных решений горе-воителей Теобальда и Кресченция Мраморная Лошадь.

Однако дьявол кроется в деталях, и такой жулик, как Иоанн Двенадцатый, не мог не понимать, что на пути к признанию могут таиться смертельные ловушки. Тем более когда его науськивают такие личности, как Амедей. Да и Тразимунд тоже, видно, еще тот фрукт, раз готов предать своего господина и распускает руки по отношению к госпоже.

Нет, здесь нужно предусмотреть все. И обеспечить алиби себе, и по возможности завязать с собой в один узел всех новых союзников. И все совершить в предстоящие ночные часы, пока солнце вновь не поднимется над Капитолием.

— Ваше Святейшество, окажите милость верному слуге и примите из рук его этот кубок с прекрасным вином Тусции, — один из папских слуг подошел к Иоанну с подносом, на котором красовался резной деревянный кубок, до краев наполненный рубиновым вином.

— Нет, мой верный Андреа, благодарю тебя, но сегодня я не притронусь более к вину. Я дал обет Иоанну Крестителю, чью память мы отмечаем в эти дни, что до заката солнца следующего дня я буду пить только воду, одну чистую воду.

Немного удивленный Андреа поклонился и молча отступил в тень.

Да, неизвестно, как сложится предстоящая ночь, папа еще ничего не решил, и у него еще не было плана будущих действий, но на всякий случай Иоанн предусмотрел и этот вариант, а значит, от вина стоит воздержаться. Вернув к себе слугу, он попросил того позвать к себе Деодата. Глава римской милиции прибыл незамедлительно, глаза Деодата горели, он только что станцевал с Алоарой парный танец, придя в возбуждение от горячего дыхания герцогини и вызвав ропот присутствующих епископов, находящих парные танцы недостойными смиренных христиан.

— Друг мой, прошу распорядиться относительно ночлега герцога Тео.

— Ваше Святейшество, похоже, герцог уже позаботился о себе сам. Более прочих мест ему, кажется, приглянулось место под столом.

— Друг мой, прошу, не смейтесь над бедным Тео. Он наш гость, друг и союзник, а его титул заставляет нас отнестись к его особе с максимальным почтением.

— Слушаю вас, Ваше Святейшество, и более не смеюсь.

— Я полагаю, что достойным местом для ночлега герцога станет Замок Святого Ангела. Прикажите подготовить все ценакулы[1] замка.

— В замке давно не останавливались высокие гости.

— И это прискорбно. Я намерен вдохнуть в замок новую жизнь. Это отличное место для размещения благородных гостей статуса подобного нашему Тео.

На протяжении последней четверти века правители Рима действительно подвергли Замок Святого Ангела забвению. Нет, замок, конечно, не пустовал, но в те годы он перестал быть символом и средоточием власти в городе, оставив за собой, а точнее, вернув из тьмы веков функции городской тюрьмы. Перед самой смертью Альбериха замок ненадолго обрел прежнее значение, поскольку принцепс по неизвестным причинам именно здесь решил встретить свой земной конец. Однако затем о замке вновь забыли, и в последующие два года из видных особ здесь никто не останавливался.

— Я не намерен бросить друга Тео в столь печальном состоянии и прошу вас, друг мой, последовать моему примеру, — сказал папа.

— Что я должен сделать, Ваше Святейшество?

— Позаботиться о комнатах для нас, себя и меня, мы также проведем ночь в Замке Ангела.

— Зачем? — удивился Деодат.

— Мы должны заботиться о наших гостях, разве этого мало для объяснения?

Деодат понял, что новые вопросы только разозлят Иоанна, а потому попросил разрешения выполнять. Иоанн тоже поднялся с места. Он решился. Игра началась.

Понтифик первым делом подошел к рыжей герцогине. При его появлении все сполетские бароны поспешили отклеиться от Алоары, со стороны это напоминало временное и неохотное расставание стервятников с добычей, к которой приблизился более крупный хищник.

— Дочь моя, спешу обратить ваше внимание на супруга вашего. Мне кажется, ему требуется участие.

Алоара пренебрежительно хмыкнула, но, подавшись вперед, взглянула-таки на сполетский стол. В центре его продолжал мешком восседать герцог Тео, голова его бессильно упала на грудь, а тяжелые шторы век захлопнулись до утра.

— Мое участие запоздало, — почему-то весело заявила Алоара, — герцог уже безнадежно пьян.

— Да, но тем более вы, как добродетельная супруга, должна сейчас быть подле него.

Алоара с досадой поджала губки.

— Я намерен отвезти герцога на ночлег в Замок Ангела. Вы, разумеется, проследите, чтобы ваш муж был окружен заботой и почтением.

Алоара еще сильнее поджала губы и печально посмотрела в сторону веселящихся гостей, пустившихся в очередной сиртос-змейку.

— За сегодняшний день я даже ни разу не потанцевала, — обиженно произнесла она.

— Деодат ваши слова опровергнет.

— Ну хорошо, всего лишь один раз!

— Не могу обещать вам, дочь моя, продолжение танцев в замке Ангела, но зато мы можем вернуться к прерванному разговору и исполнению ваших желаний. Я и мессер Деодат, глава милиции Рима и ваш недавний напарник в танце, этой ночью разделим с вами ночлег под крышей замка Ангела.

Алоара плутовски улыбнулась. Она уловила двусмысленность и сальные намеки в речи понтифика.

— Что ж, — ханжески вздохнула она, — долг каждой супруги быть всегда подле мужа. Радостен он или печален, богат или беден, болен или здоров.

— Отрадно слышать ваши слова, герцогиня. Полагаю, вам не придется скучать в замке Ангела, — и вновь слова понтифика можно было растолковать двояко. Алоара услышала то, что ей хотелось услышать.

Сборы не заняли много времени. Иоанн любезно позволил всем прочим пользоваться гостеприимством папского дворца, благословил раскрасневшееся и упившееся общество, и вскоре небольшая процессия с окончательно размякшим на тележке телом Теобальда покинула Город Льва.

Тем временем к Риму уже подступила ночь. С другой стороны Тибра мрачно стояли тени старых домов, слегка подсвечиваемые факелами городской стражи. В противовес ночной тьме выступил Замок Ангела, сегодня он светился рождественской елкой, готовясь впервые за много лет приютить римского епископа и его гостей. Но, странное дело, множество огней в бойницах замка не радовали глаз, замок почему-то выглядел потревоженным в спячке медведем.

Вот и ворота замка открывались долго, скрипуче и как будто неохотно. Первым вылезшего из носилок папу приветствовал палатин замка, мессер Бернард, приятного вида мужчина лет тридцати, чье открытое и бодрое лицо слегка контрастировало с общим угрюмым видом незаслуженно забытого замка.

— Где вы устроили нам комнаты, сын мой? — первым делом осведомился папа.

— Там, где нам приказал мессер Деодат, на втором и третьем area[2].

— Потребовалось занять и второй уровень?

— Можно было не занимать. На верхнем area имеются самые просторные и роскошные покои. Но… мы не решились их вам предложить.

— Отчего же?

Лицо Бернарда потеряло всю жизнерадостность и стало тревожно-тоскливым.

— Эти покои принадлежали сенатрисе Мароции, и вот уже почти четверть века там никто не жил.

— Я остановлюсь именно там.

— Ваше Святейшество, считаю своим долгом предупредить вас об опасности ночевать там.

— И какая же там может быть опасность?

— Это… нехорошее место. Будь моя воля, я освятил бы все спальни верхнего уровня. Можете не поверить, но стража не раз видела по ночам, что там горит огонь, а некоторые уверяли, что видели женскую фигуру, прогуливающуюся на смотровой площадке.

— А будь моя воля, я ограничил бы вашей страже вино по ночам. Я буду ночевать в покоях моей нонны. Распорядитесь, — жестким тоном заявил папа и решительным шагом отправился к дверям башни, оставив Бернарда в оцепенении.

Следующие нарекания у понтифика вызвали предложенные комнаты для прочих гостей. Он обнаружил еще одну спальню, без окон, в которой находились только широкая кровать и стол.

— Эти покои мы тем более не предлагаем гостям. И никому не советуем, — объяснил вновь подоспевший Бернард, — здесь скончался папа Иоанн Тоссиньяно.

— В каждом доме, в каждой комнате рано или поздно умирает человек. Папа Тоссиньяно умер здесь не из-за козней вездесущих демонов, а в результате яда, ослабившего его организм. Распорядитесь здесь устроить ночлег для мессера Теобальда, — ответил папа.

Спальня Тоссиньяно отчего-то особенно приглянулась Иоанну. Главным образом своей звуконепроницаемостью и отсутствием окон. Рано или поздно у любого находящегося здесь возникнет сильная жажда. Тем более у хмельного.

Одобрив комнаты для Алоары и Деодата, папа зашел в спальню Мароции, сегодня принадлежащую ему. Еще не дойдя до дверей, он ощутил, как сердце его вопреки всему внезапно бешено застучало. Некстати в памяти всплыли недавние слова палатина, а может, как раз и потому, что всплыли, папа вдруг запнулся на пороге. Прав ли он, настаивая на выборе места для ночлега? Сейчас он уже не был уверен в этом, какой-то неизвестный страх из разряда интуитивных против воли посетил душу Иоанна.

Папа переступил порог, закрыл за собой дверь и прижался к двери спиной, обозревая спальню. Мало-помалу волнение в его душе улеглось, в спальне его не встретило ничего сверхъестественного. Комната была для этого замка просторна, аккуратно обставлена, слуги убирали ее регулярно, пыли нигде видно не было. К одной из стен спальни, рассекая помещение пополам, примыкала широкая с балдахином кровать. И сам балдахин, и покрывало были из красного шелка с вышитыми вензелями Рима и Византии. Рядом с кроватью стоял комод с оловянным зеркалом. Иоанн осторожно открыл один из ящиков комода, по дну ящика тут же шумно покатились какие-то пузырьки, и папа почувствовал сладкий аромат восточных масел. Папа несколько мгновений наслаждался этим запахом, пока сознание его не предупредило о возможной опасности этих благовоний, мало ли какие яды припасла для врагов его нонна! Иоанн быстренько захлопнул ящик.

Ну ладно, решил он, у него еще будет время изучить спальню своей бабки. Иоанн пригласил к себе слуг и потребовал кувшин вина.

— Здесь душно и жарко, — пояснил он.

Получив вино и оставшись наедине, он с вновь забившимся сердцем достал из личного багажа склянку, подаренную ему Мароцией. Ему потребовалось долгое время и невероятное усилие для того, чтобы вылить содержимое склянки в кувшин. Все-таки одно дело — совершать преступление чужими руками, и совсем другое — вершить темное зло самому. Но все получилось, зелье пролилось в кувшин, растворилось в вине, а заодно растворило надежды Иоанна Двенадцатого однажды увидеть райские кущи. Пряча склянку в багаже, ему в какой-то момент послышался то ли шорох, то ли вздох, идущий из-за штор балдахина. Он испуганно оглянулся. Никого не было. Иоанн осмотрел постель. Все в порядке, никого.

Настала пора посетить спальню герцога. К тому моменту мессера Тео уже уложили в постель, и слуги заканчивали приготовления, убирая разбросанные одежды господина. За всем процессом внимательно наблюдала Алоара, в ее взгляде на мужа отчетливо читалось презрение. Зато приход папы она приветствовала широкой улыбкой.

— Благодарю вас, дети мои, за ваше усердие и почтение, проявленное к мессеру Теобальду. Однако вы забыли оставить ему питье, а ведь после такого пира поутру он непременно будет страдать от жажды.

Один из слуг вызвался сходить во двор за вином, но папа остановил его.

— Не надо идти так далеко, сын мой. В моей спальне, прямо у входа, стоит кувшин вина, приготовленного для меня. Принесите этот кувшин сюда, мне он не потребуется, я держу сегодня пост.

Слуга исчез в коридорах замка. Папа встретился взглядом с лукавыми глазами Алоары.

— Какая восхитительная забота о ближнем! Благодарю вас, Ваше Святейшество, мой супруг будет вам очень благодарен, когда проспится.

— Я забочусь равно обо всех своих гостях. Позабочусь и о вас, дочь моя, я помню свое обещание.

Папа не дал повода усомниться в правдивости собственных слов. Он тут же посетил спальню Алоары и остался доволен старанием слуг, а напоследок утащил один из ключей от ее двери. После этого он приказал слугам спуститься на нижний ярус и, под страхом наказания, запретил свите до утра подниматься к ним и тревожить их сон, если только господа сами не позовут их. Еще долгое время в главной башне замка продолжались шум и возня, затихающие с каждой минутой, пока наконец в старой крепости не воцарилась тишина, прерываемая только редкой перекличкой охраны, находившейся на сторожевых башнях замка.

Папа все это время провел с Деодатом, ведя отстраненную от главных тем последнего времени и потому лишенную большого смысла беседу. Заодно папа время от времени прислушивался к затихающим звукам извне. Попрощавшись с Деодатом и держа в руках блюдо с плавающей там свечой, он бесстрашно исследовал коридоры замка и убедился, что слуги беспрекословно выполнили его приказ.

Затем он, с удовлетворением и гордостью подмечая, как быстро ему удалось сориентироваться в непростом устройстве коридоров крепости, подошел к двери спальни, которая соседствовала с покоями герцога.

Дверной замок был послушен, дверь отворилась. В спальне горел свет. Возле комода с зеркалом, схожего с комодом Мароции, но уступая последнему в размерах, сидела Алоара. Она уже распустила волосы, огненной лавой вновь упавшие ей на конопатые плечи, и в момент, когда папа вошел, как раз отстегивала последнюю стяжку ее нижней юбки. Юбка сей же час сползла на пол, обнажив взору Его Святейшества длинные белоснежные ножки герцогини.

— Ах! — фальшиво воскликнула Алоара.

— Можно подумать, что вы меня прямо совсем не ожидали.

— Почему же? Конечно ожидала, но я уже решила, что вы все-таки не придете.

— И вы ждали меня, готовясь исповедаться?

— Ну разумеется. Грехи мои множатся с каждым часом и с каждым днем, вы сами давеча об этом говорили. Сегодня, например, я была чрезмерно любопытна и непочтительна по отношению к вам.

— В чем же это проявилось? Не понимаю.

— Я заметила, как вы украли ключ от моей спальни, и в душу мою закралось нелепое подозрение, что верховный иерарх Святой церкви замыслил недоброе.

— Почему же вы не остановили меня?

— Потому что я вовремя одернула себя, недостойную, посмевшую подумать дурно о преемнике Апостола Петра.

— И потому вы встретили меня абсолютно голой?

— Опять же, я ведь и в мыслях не могла…

— И до сих пор не можете, иначе поспешили бы прикрыться.

— Ох, простите меня ради всего святого! Но почти всю одежду я оставила на кровати. Вы позволите мне ее взять? Я подберу, я тотчас ее подберу! — Алоара улыбнулась всепонимающей улыбкой.

— Сидите! Не вставайте! Я сам принесу вам ваши одежды, — воскликнул Иоанн, чувствуя, как желание громит в его душе остатки смирения, боязни и совести.

— Простите, я вас так смутила, — рассмеялась Алоара, и Иоанн, уже собравший было ее юбки, раскиданные по кровати, бросил их обратно.

— Я передумал, — ответил он, — я дам вам свои одежды.

И он начал раздеваться. Алоара хихикнула, повернулась к нему вполоборота на стуле и уперлась подбородком в спинку.

— Что же ты замерла? Одевайся, не смущай меня!

— Надеть их? Надеть?..

— И паллий, не забудь про паллий!

— Как?..

В душе даже безнадежно закоснелой грешницы существует некий порог допустимого грехопадения, за который не дозволено переступать. Алоара смутилась.

— Это же святотатство! — пролепетала она.

— Да неужто? То есть искушать священника и вертеть перед ним голым задом — это не святотатство, а вот надеть его одежды, сшитые руками смертных и имеющие еще большую тленность, чем тело, — это святотатство. Надевай же, я жду, ты смущаешь меня.

Алоара, все так же похихикивая, начала натягивать на себя папское облачение.

— Какая жалость, что я не прихватил сюда тиару, — произнес Иоанн.

Алоара же, надев последним шерстяной паллий, подошла к зеркалу и с усмешкой оглядела себя.

— Похожа я на папессу Иоанну? — спросила она.

Папа к тому моменту, напротив, избавился от последних элементов одежды. Он подошел к ней сзади и обнял ее, с наслаждением ощущая, как трепещет от его ласк тело Алоары.

— Ты Сатана, — прошептала герцогиня.

— Никому не говори о своей догадке, — ответил Октавиан.

* * * *
Через час с небольшим Его Святейшество, совместив приятное с полезным, а также многажды утяжелив собственные грехи, засобирался к себе.

— Скоро проснутся слуги, и кто-нибудь может подняться проведать сон господ, — объяснил он погрустневшей Алоаре. — Ни в моих, ни в твоих интересах, чтобы нас случайно увидели вместе.

Папа вернулся в покои Мароции. Пока все шло по плану, и даже его грешное свидание было частью этого плана. Нет, разумеется, здесь было и желание, и всепоглощающая страсть, и Иоанн сейчас испытывал вполне понятную мужскую гордость от одержанной победы, но так уж сошлись звезды, что грехопадение явилось одним из важных и необходимых элементов задуманного.

Иоанн быстро разделся, задул свечи и юркнул под шелковое покрывало. Необходимо было поспать хоть немного, день предстоял еще более хлопотный, чем ночь, но сон, как назло, упорно не приходил. Прогнав воспоминания о прелестях герцогини, выставив вон рассуждения о том, попадется ли в силки сполетский герцог, Иоанн, освоившись в темноте, начал с любопытством разглядывать интерьер спальни, где когда-то жила, веселилась и предавалась утехам его великая бабка. Когда-то именно здесь, в этих покоях, вершились судьбы Рима и католической Церкви. Когда-то она, быть может так же, как он сейчас, закутавшись в это алое покрывало, отдавала приказы тем жалким понтификам, что пресмыкались у ее ног. Здесь она повелевала маркизом Тосканским, здесь ее рабом, что бы он ни говорил впоследствии, навеки стал беспокойный король Гуго, здесь она назначала новых понтификов: Льва, Стефана, Иоанна Одиннадцатого. Папа лежал недвижно на ее постели, будто желал впитать в себя всю энергетику и величие этого места. От этих стен, видевших ее силуэт, эхом отражавших ее голос, Иоанн-Октавиан сегодня ждал помощи себе, как единственному достойному наследнику.

Струя свежего воздуха ворвалась в пространство под балдахином. Папа шумно втянул его в легкие, ощущать эту внезапную прохладу посреди жаркой июньской ночи было несказанно приятно. За первым порывом свежего воздуха последовал второй, и папа, удивившись, даже вылез из-под балдахина, проверяя, закрыты ли окна. Так и есть, окна оказались распахнуты, а на улице, верно, похолодало. Иоанн подошел к окнам и хотел было закрыть их, но в недоумении остановился — воздух за пределами башни был, как и положено в Риме летом, жарким и густым. Едва успев обвинить в прохладе старые стены замка, Иоанн вдруг явственно услышал тихий шелест, раздавшийся возле входной двери. Возможно, то были всего лишь мыши, но в душу понтифика вдруг, как и прошлым вечером, проник необъяснимый страх.

В углу возле входной двери оставалась догорать единственная свеча. Можно было бы попытаться взять свечу и осмотреть с ее помощью все закоулки спальни. Но Иоанн вдруг почувствовал, что ни за какие блага мира не решится пересечь эту дьявольскую спальню, чтобы добраться до свечи. Шелест раздался вновь, и этот кто-то, неуловимый, но осязаемый, предусмотрительно занял стратегически выгодную позицию между папой и входной дверью. Иоанн уже был готов позвать на помощь, но кто-то смелый и невероятно рассудительный в его сознании шепнул, что тогда все последние старания понтифика пойдут прахом. В самом деле, что за вздор, мало ли какие шорохи раздаются в старом доме по ночам? Неужели храбрый воитель и победитель Сената испугался сейчас какой-нибудь случайно залетевшей бабочки или вышедшей на ночную разведку мыши?

Одна из ставен окна за спиной папы вдруг стукнулась о стену, и этого оказалось достаточно, чтобы Иоанн испуганным зайцем бросился к балдахину и, как ребенок, зарылся с головой под покрывало. Весь мир вокруг него исчез, он слышал только бешеный стук собственного сердца, и ему жутко хотелось как-то, каким-то образом приглушить этот стук, чтобы не привлечь к себе внимание, чтобы о нем забыли. Но время шло. А ничего ужасного не происходило. Выпростав голову из-под покрывала, папа напряженно прислушивался, кляня себя за свои недавние опасные воспоминания, быть может привлекшие сюда неупокоенный дух его преступной бабки. Какая слава, какое величие? Нет ни славы, ни величия в этих мрачных стенах, и вовсе не творение великой Истории видели эти камни, а лишь постыдные сцены утех новоявленной вавилонской блудницы, чье имя не может без содрогания и брезгливости произнести ни один достойный христианин!

Как бы в ответ на мысли Иоанна по спальне пролетел чей-то ироничный смешок. Нет-нет, папа не мог ошибиться, это не мышиный бег, не стрекот крыльев насекомых, не забавы римского ветра, это смех, чей-то издевательский, дьявольский смех! В следующую минуту папа, цепенея от ужаса, отчетливо услышал неспешную легкую поступь. Кто-то передвигался по спальне, легко ориентируясь в ней. Внезапно в спальне стемнело, перестала гореть последняя свеча, и папа был готов поклясться жизнью, что свеча не догорела до конца.

Иоанн снова пришел к мысли позвать слуг, но язык его нелепым беспомощным комком застрял в горле. Он попробовал поднять руку, это также закончилось неудачей. Между тем шаги по комнате на какое-то время прекратились, кто-то будто бы раздумывал, что ему теперь предпринять. Иоанн, не в силах сдерживать себя более, шумно выдохнул, и неведомый гость, услышав его, медленно направился к балдахину.

Страх совершенно парализовал волю понтифика, даже спрятаться под покрывало уже не представлялось возможным. Иоанн только смотрел в сторону неумолимо приближающихся шагов, и с каждым шагом невидимого призрака глаза Иоанна раскрывались все шире, а рот его растягивался в безобразной гримасе предсмертного ужаса.

Вот еще шаг, вот еще, еще… Все ближе и ближе. В лицо Иоанну вновь ударил холодный воздух, как будто рядом со спальней вдруг разверзлись двери потайного склепа. Следующие шаги оказались уже прямо за балдахином, и шелковые шторки затрепетали от чьего-то прикосновения. В этот момент несчастному преступнику пришли на помощь силы, про которые тот самоуверенно и глупо забыл. Отчаянное усилие воли — Иоанну даже показалось, что кто-то сторонний, а не он сам руководит его телом, — и папа схватился правой рукой за нательный крест. И тут же громкий вопль Иоанна потряс всю спальню.

Этот крик разрушил все оцепенение, наведенное на папу ужасным призраком. Иоанн пулей вылетел из постели и, по пути схватив, что удалось схватить из одежды, кинулся по коридору замка. Сознание его начало быстро приходить в себя. Он нисколько не сомневался в том, кто именно приходил к нему этой ночью, но ему были совершенно непонятны цели этого визита. Теперь он уже слал проклятия по адресу своей бабки и корил себя за то, что поддался дьявольским козням и прибыл в этот богом забытый замок. Место, которое проклято навеки, место, где даже иконы грешны, ибо стали молчаливыми свидетелями неслыханных преступлений и кощунства.

«Преступлений!» Еще одно такое преступление должно было свершиться этой ночью, и Иоанн, продолжая сжимать в руке нательный крест, вдруг озарился желанием спасти несчастного Теобальда. Да, он должен немедленно отправиться к нему и вылить или разбить кувшин с ядом Мароции. Только бы Тео не успел выпить вина раньше!

Оказавшись перед дверью герцога, он некоторое время простоял в раздумье. Ключа от этой спальни у него не было, а звать слуг ему по-прежнему не хотелось. Оставалось только попытаться разбудить Теобальда и под каким-нибудь предлогом забрать кувшин. Папа еще некоторое время не мог решиться, но затем, не видя иного исхода, толкнул дверь. Дверь неожиданно поддалась, она почему-то оказалась незапертой. Папа осторожно заглянул внутрь.

В спальне горело несколько свечей. Герцог лежал на кровати навзничь, скрестив руки и поджав колени. Папа подошел к нему. Глаза Тео удивленно-печально смотрели в потолок, лицо его было сведено гримасой и в отблесках свечей казалось темно-синим. Иоанн отшатнулся и закрыл лицо руками. «Трус! — кто-то крикнул ему в ухо. — Трус! А как ты хотел чего-то добиться в жизни? Или ты думал, иначе творится История мира?»

Папа отнял от лица руки и бессильно опустил их вниз. В правой руке у него осталось зажато что-то, папа раскрыл ладонь и увидел сорванный с шеи и сломанный пополам нательный крест. «Все кончено, все уже произошло, — думал он, притворяя за собой дверь и медленно бредя по коридору. — Назад уже пути нет, я грешник, я убийца. Бедный Тео! И бедный я, навсегда пропащий я. Гиблое место, оно уничтожило меня...»

«Что теперь? Только вперед, доделать то, что ты сделал. Если тебя уже не ждут в лучшем мире, постарайся с комфортом обустроиться в худшем. Если уже нипочем не спасти твою душу, возлюби свое тело, доставь ему все земные удовольствия, пусть время их скоротечно, а наказание будет ужасным. Однако ужасней, чем теперь, уже навряд ли будет. Так пользуйся моментом, не пропадать же попусту так дорого обошедшейся тебе выгоде!»

И для начала надо где-то скоротать оставшееся до утра время. Менее всего он хотел возвращаться в спальню Мароции, а потому, в отсутствие вариантов, ноги сами привели его к дверям покоев Деодата.

Деодат, вне всякого сомнения, этой ночью был самым счастливым среди обитателей замка. К моменту, когда к его двери подкрался Иоанн, Деодат уже видел десятый сон, ему снилась удивительной красоты женщина с черными волосами, которая водила его по зеленым садам, поила вином и ласкала как ребенка. Он даже не подозревал, какие страсти кипят по соседству с ним, и был сильно раздосадован тем, что его разбудили. Иоанн с трудом растормошил его и непривычно жалобным тоном попросил разрешения остаться в его спальне до утра. В другое время Деодат незамедлительно подшутил бы над бравым венценосным племянником, но ему безумно хотелось спать и еще сильнее хотелось вновь увидеть эту черноволосую красавицу. В итоге Деодат покорно сполз со своей постели, вполне удовлетворившись жесткой скамьей, стоящей у двери. Едва он закрыл глаза, красавица явилась перед ним совершенно обнаженной. Поманив его пальцем, она обвила руками его шею, и последним воспоминанием Деодата об этом сне стали ее удивительно черные, затягивающие омутом, глаза.

…………………………………………………………………………………………………………

[1] — Ценакула (лат. coenacula) — помещение верхнего этажа.

[2] — Area (лат.) — этаж.