Слово офицера

Опер накинул ему на голову полиэтиленовый пакет и зло прищурился.
— Ну что, Ванёк, будешь в отказ и дальше в отказ идти или сразу расколешься?
Пакет вонял копченой рыбой. Лицо мента расплылось в безжалостной улыбке.
Иван пытался дышать, но липкая плёнка облепила лицо и не пропускала и толики воздуха. От удушья и тупого животного отчаянья он зарычал, судорожно задёргал связанными руками и ногами.

* * *
— Мяу! – кот недовольно шлёпнулся на пол. Иван сквозь полудрёму сбросил его со своей шеи, глубоко вздохнул, ощупывая дряблую кожу, поросшую редкими седыми волосами.
— Чтоб ты сдох! – язык сделал своё первое за день дело и сглотнул мокроту в сухом с похмелья горле. Иван выбрался из-под вороха старого грязного тряпья. Подслеповатыми глазами нашёл в полумраке своего обидчика. Пират — старый одноглазый кот выдал себя протяжным мяуканьем.
— Ах ты тварь! – хозяин не мог простить кота за унизительную утреннюю пытку, тяжёлый кирзовый сапог полетел сторону входной двери. Пират улизнул под лавку, его расстрел был отложен на неопределённое время.
В хате зябко. Холод из всех щелей. Иван накинул фуфайку и нехотя признал право Пирата на обогрев.
— Дров — то нет. Взял бы и сам нарубил! – затем, матерно ругаясь, встал со скрипучей металлической кровати. Размял больную спину и направился в угол, к ведру с ржавой водой из ближайшей деревенской колонки.
Живительная влага из грязной проспиртованной кружки смочила горло и наполнила голодный желудок. Голова кружилась и завывала от боли. Иван с тщетной надеждой осмотрел крышку кухонного стола с остатками скромной трапезы. На потёртой клеенке — мышиный помёт, недоеденная корка хлеба, тусклый, залапанный грязными руками стакан, вилка с «кровавыми» подтеками томатного соуса и вылизанная котом консервная банка.
Иван пошарил рукой у стола и поднял с пола пивную бутылку с ароматом вчерашнего самогона. Изучил её на просвет и разочаровано поставил обратно. Тоскливое декабрьское утро не сулило ему ничего хорошего.
Из угла напротив подала голос мать — Мария Яковлевна:
— Ванюша, и мне попить дай … — её просьба прозвучала до противного жалобно, от чего настроение Ивана и вовсе угасло.
С кровати к нему протянулась скрюченная исхудалая рука. Яковлевна поймала кружку со второй попытки. Жадно пригубила воду и опорожнила содержимое до половины. Слабея, трясущейся рукой вернула кружку сыну – своей единственной надёже и опоре.
— Спасибо, Ванюша! – еще бы сдобного пирожка с парным молочком съесть да и помереть можно!
От материных разговоров о смерти Ивана уже тошнило. Помирала она по три раза на день. Высокое давление сводило её в могилу, но закалённая колхозом бабка цеплялась за жизнь своими костлявыми руками, молила господа за его здравие и никак не сдавалась!
Мать осталась единственным человеком в жизни Ивана Ханина, которая не отвернулась от него в трудную минуту. Она любила его своей израненной душой любого: трезвого и пьяного, празднично наряженного и в затёртой арестантской робе!
Тот день, когда Иван в первый и последний раз позволил затянуть у себя на шее узел галстука и добровольно одел на себя цивильный костюм, он помнил смутно. Немой свидетель былого торжества: чёрно — белая фотография на беленой, покрытой копотью стене. Под запыленным и засиженным мухами стеклом жених и невеста. Лицо Ивана на фотокарточке серьёзное, почти траурное. Верка Озерова, которой посчастливилось выскочить замуж на сносях, сияла от счастья. Она и сейчас, как казалось Ивану, насмешливо улыбалась.
Под стеклом рядом со свадебной фотография поменьше. С неё в вечный полумрак хаты с неугасающим интересом смотрел молодой солдат с реденькими юношескими усами, одетый в военную полевую форму песчанку. На груди новенький орден Красной Звезды.
Многое из прежней жизни Иван помнил смутно, а забыть Афган при всём желании не мог. Искалеченный он выжил чудом. Кости черепа срослись неправильно, и под его реденькой седой «шевелюрой» легко прощупывалась глубокая впадина. После Афгана адский огонь Ивана не страшил — лишь вызывал легкое любопытство.
Из 52 прожитых лет Ханин 10 провёл вдали от родного дома на полном казённом обеспечении. Два года армия. 8 лет в местах не столь отдалённых. К старости добра не нажил. Дом, который начал строить сразу после дембеля с покойным отцом и братом для себя и Верки, жена «прихватизировала». В девяносто втором, когда он срок вместо брата мотал, она загуляла с Сашкой Пеньковым (по дворне Пеньком). Тот Веркой не побрезговал — сошёлся. Поставил рядом с домом первый на деревне ларёк и стал приторговывать жвачкой, пивком да чипсами. От сытой жизни Верка быстро раздобрела и обабилась. Ещё в девках она была жадна до денег, ну а Пеньком развернулась на славу! Сейчас дом, в который так и не смог вернуться Иван после своей первой и единственной пока ходки смотрелся, как барская усадьба. Облицовочный кирпич, пластиковые окна, в палисаднике, под окном, – садовые статуэтки — журавлики да гномики.
Над воротами Санёк сварил из металлического прута бессмертную фразу: «Каждому своё!», словно насмехаясь над жалким в своей бедности Ханиным и прочими неудачниками.
Удивительно — живи страна по советским законам, и Александру Пенькову достались бы не Ханинский дом и Верка в придачу, а тюремная камера! Иван до сих пор помнил недоумение, с которым он глядел на родное село после последней вынужденной отлучки. Кто мог себе представить при прежней власти, что перед спекулянтом, самогонщиком и барыгой Пеньком односельчане будут шапку ломать и заискивающе улыбаться, а блудливая Верка будет ходить с высоко поднятой головой? Деревенским бабам и в страшных снах не снилось, что они будут величать её по отчеству и униженно просить Веру Александровну отпустить хлеб под запись в долговую тетрадь.
Через минуту отсыревшая входная дверь открылась и хоть и с трудом, но выпустила одноглазого кота и его хозяина на слякотный двор, слегка припорошенный снегом. Ближайшие нужды двух тварей божьих почти полностью совпадали.
Иван, чертыхаясь, скрутил первую за день самокрутку с вонючим самосадом, прикурил со второго раза и с явной неохотой поплёлся в дальний угол двора. По малой нужде он ходил на плохо промытое ведро в сенцах. По большой морозил свою тощую, не изнеженную удобствами задницу в кособоком нужнике за сараем.
Из нужника Иван поплёлся в сарай. Больная спина гнула его к земле, и нехитрая физкультура у поленницы давно была в тягость. Хватило его минут на двадцать. Взвалив охапку сырых дров на полусогнутую левую руку, он вернулся в хату.
Во многих Клушинских домах газ, о котором мечтала Мария Яковлевна, появился два года назад, а их дом труба обошла стороной. Ханин мало смыслил в мировой геополитике, но разговоры о том, что Европа за бесценок скупает всенародное достояние, легко вызывала его матерные тирады.
Газовая артерия страны проходила в жалких 50 километрах от его родного села, но десятилетия была недоступной. Спасибо президенту Ющенко! Пока он за транзит торговался, Газпром рядом с проблемной трубой и свой народ разглядел. От тромба спешно протянули капилляры. Один добрался до Брехаловки и вызвал дебаты в ханинской хате.
— На какие шиши, проводить — то? – перечил Иван матери. — Все равно подыхать скоро!
Бумажки, громко названные проектной документацией, тянули на все «смертёльные» деньги Марии Яковлевны, а другого дохода, кроме материной пенсии, у Ивана нет. Целую неделю жили благополучно. Портвейн из сельпо, селёдка, несколько килограммов крупы и самые дешёвые консервы. Потом Иван отбивал каждый рубль у матери с боем. О вине он даже не заикался, но и самогон подорожал. За него просили уже 60 рублей за пол-литра! Может оно и к лучьшему?
Мучила болями печень, ныл приступами изъеденный язвами желудок, саднил горло неистовый кашель от зарубцевавшегося на лёгких туберкулёза. Иван долгий запой уже не тянул. Пил почти всегда один и мог растянуть бутылку на день, а то и на два…
Ханин с надеждой посмотрел на отрывной православный календарь. 18 декабря – оторвет Яковлевна трясущейся рукой заветный листик и до пенсии останется всего два дня. В дырявых карманах Ивана гулял ветер. Мысль о том, как праздничный пенсионный день согреет его душу – ободрил и на минуту отвлёк от тягостных мыслей.
От нафантазированной радости они решили даже пошалить и остановились на тощей перьевой перине, которая пылилась на лежанке русской печи. Про неё мать начала забывать, на металлической сетке кровати ей хватало и ватного матраса. Иван привычно прикинул, сколько «отвалят» цыгане за пух да перо. Хватит ли барыша на опохмелку?
Дрова посыпались на грязный, давно не видевший тряпки пол. Иван снял заслонку с топки печи. Поковырялся в подсушенных дровах на приступке. Выбрал те, что поровней, соорудил из них поленницу, сунул под неё последний газетный листок и озабочено вздохнул. Прикурить можно от тлеющего полена или открытой спирали электроплитки, а без бумаги курево ему не светило.
Наконец Ханин открыл юшку, поджег спичку и трясущейся рукой потянулся к поленнице. Сырость и гниль добрались и до прессы. Газетка занялась не сразу, со второй попытки. Иван тряхнул коробком у уха и вздохнул. Спичек осталось с десяток, а клянчить огонька у случайных прохожих он не любил.
В топке печи весело занимался огонь. Повеяло дымком. До тепла и уюта было ещё далеко, но настроение пусть и робко начало расти.
— Что мать, жизнь налаживается? Скоро чайку согреем, чифирить будем! – мать отозвалась с кровати протяжным стоном.
— Ваня, помоги с кровати устать! Все бока себе пролежала! Да и на ведро сходить бы… – голос старухи прозвучал жалобно, от чего Ивану опять стало паскудно и муторно.
Избитая шутка мать не ободрила — она видела большую часть дня перед собой только закопченный низкий потолок, изредка стопку винца за праздник да сердобольную соседку бабу Нюру. Чифирь им с Иваном не грозил. Вчерашняя, а то и двухдневной выдержки заварка в самый раз!
Иван поправил одеяла, которыми были завешены двери в холодную переднюю и во двор и направился к кровати. Мать была слаба. За последние месяцы сильно исхудала. Соседка баба Нюра её жалела и частенько заносила то супчик, то варёную картошечку и от голода опухнуть Яковлевне не давала, да верно и годы брали своё. Костлявая смерть уже крепко держала мать за горло. Кряхтя, еле сгибая свои непослушные ноги, Яковлевна опустила на пол дрожащие ноги, встала и не расшиблась! Ванюша помог, придержал да подхватил!
Яковлевна перекрестилась в сторону красного угла. Лампадка давно стояла без масла. Скромный «иконостас» был завешен серым от пыли домотканым рушником.
Воздав должное делам духовным, мать прогнала его во двор, и Иван безропотно исполнил её волю. Мать «на горшок» просилась через день. Вылазки на ведро были хоть и редкими, но затяжными.
Утренний туалет Ханиных закончился над покосившимся деревянным умывальником. Две ножки его сгнили от времени и сырости, от чего пришлось подпереть раритет кирпичами. Бачок давно прохудился, а добыть другой дело не простое. Мать и сын слили друг другу воду из кружки, помусолили в руках жалкий обмылок.
Чайник шумно закипел. Иван неспешно отсыпал из помятого коробка немного чайных листьев в заварник с отколотым горлышком и поставил его на раскалённую спираль. Дополнением к завтраку были черствые хлебные сухари, которые от беззубости приходилось размачивать. К слову, посуды в доме почти не водилось. Год назад Иван отволок на приёмку цветного металла молочную флягу, а вместе с ней и последние материны кастрюли, из ставшего на селе полудрагоценным алюминия. Уцелела от скупки лишь старая прокопчённая сковородка.
— Сегодня в город поеду. Участковый за мной заедет. Радио включить? – дешёвый китайский приёмник стоял на узком подоконнике и по чьей — то злой воле принимал только одну российскую радиостанцию. Судя по нестерпимому потоку назойливой рекламы БАДОВ и чудо-бальзамов, слушали её только настоящие патриоты — такие же старые развалины, как Иван и его мать.
— Уключи. Да ворочайся засветло. Водку смотри не пей! Помру, кто хоронить будет? Ваня, а что, не посадют тебя? – последние два вопроса мучили старуху мать сильнее других. Хоть с сыном жилось и не сладко, а как без него?
— Небось, не посадят! Отработал я своё, на кой в зоне инвалид нужен! Обернусь до обеда, что в городе до ночи делать?
Последнее обещание сына прервал звонкий голос диктора из далёкой московской студии. Знакомый до боли голос бойко рапортовал о ходе подготовки к зимней Сочинской олимпиаде, которой Ивану с матерью для полного счастья только и не хватало!
После «чаю» Яковлевна неспешно положила под язык таблетку и с невнятным ворчанием закуталась в одеяло. Следом за хозяйкой запрыгнул одноглазый кот, что бы помочь убаюкать её диктору оптимисту.
С улицы требовательно прозвучал автомобильный сигнал.
— Тебя что ли? – окликнула мать.
— Слышу, не глухой! – огрызнулся беззлобно Иван. У вешалки он, чертыхаясь и матерясь, переоделся в обновку — жёлтую курточку с капюшоном, которую ему подогнал сосед. Куртка хоть и шитая в годы его молодости и чуть мешковатая, была относительно чистой, её тщедушный искусственный мех грел не хуже ватника, а большего Ивану и не требовалось. Потрёпанную телогрейку он оставил на самодельной деревянной вешалке, переобулся в кирзовые сапоги со стёртыми на один бок каблуками. Дырявые шерстяные носки тепло между холодными подмётками и ногами держали плохо, но другой обуви на непогоду, у Ханина всё одно не было.
Запамятовав, торопливо вернулся к печи, положил в огонь последние дрова. Не весть, какое тепло от них, но мать не замёрзнет.
— Благослови тебя господь! – прошептала вдогонку Яковлевна и перекрестила его спину сухой костлявой щепотью.

* * *
Участковый сидел в машине уверенно и вольготно, точно барин.
— Залазь, Ванёк, живей, на допрос едем! – голос уверенный, самодовольный.
— На кого я мать оставлю?! – голос Ивана прозвучал жалко, жалобно, неуверенно.
— Петровна зайдёт, чай не впервой! — добродушно улыбнулся Петрович и махнул в сторону соседского дома.
— А как мне потом из города добираться? – гнул свою линию Иван.
Петрович посмотрел на часы и нахмурился. – К обеду уже дома будешь! К порогу привезу! – Иван недоверчиво переминался с ноги на ногу.
— Слово офицера даю! – как мог уверенно добавил Петрович и взмолился — Садись уже, материалов по горло, уламывать некогда!
Иван нехотя подчинился и потянул руку к задней дверце. Участковый остановил.
— Подожди, купе открою!
Через минуту Иван втиснулся в тесный багажник УАЗа и уселся на пыльное откидное сиденье.
Дверь машины со второго раза прикрылась плотно. Ещё через пару минут машина с буксом вылезла из глубокой колеи и набрала ход.
— Как там Яковлевна, долго протянет? – виновато справился Петрович.
— Сколько Бог даст … — нехотя отозвался Иван.
Участковый прикурил от блестящей металлической зажигалки, запах дорогих сигарет наполнил салон. Ивану захотелось закурить, но из скромности да деревенской забитости промолчал. Дым, впрочем, навёл его на верный ход мыслей.
— Петрович, а что нельзя у тебя газеткой разжиться? – кисет без бумаги был бесполезен, и Иван был не прочь воспользоваться добродушием участкового для своего же блага. Через минуту Иван разбогател на ворох газетных листов с наполовину разгаданными кроссвордами.
— Ручку тебе не подарить? У меня сейчас этого добра хватает, исписывать не успеваю! — на беззлобную шутку Петровича Иван улыбнулся во весь рот, обнажив прокуренные, прореженные временем зубы.
— Так мне ж кроссворды не гадать, или опять протоколы подписывать заставите?
— Знаю, что не гадать, травись на здоровье! – благодушно отозвался участковый.
В казённом уазике приходилось ехать без магнитолы, и Петрович был, как всегда разговорчив. Ход его мыслей легко выдавал полученные от начальства напутствия.
— Ванёк, а что ты у себя на чердаке коноплю не припрятал?
— Откуда я её возьму? Табачок покуриваю — сами знаете…
— А откуда поджигной взял? — Петрович самодовольно улыбнулся, вспоминая удачную находку в сенцах Ванькиного дома.
— От брата подарочек… — нехотя отозвался Иван.
— От какого брата? – участковый перевёлся из соседнего района недавно и деревню знал ещё слабовато.
— От Семёна — он в прошлом годе у колодца замерз. Вы его ещё помогли в МОРГ отвезти…
— Помню, помню… — отозвался Петрович, мысленно матеря начальство. Зачем ему лишняя головная боль с катафалками? Грузовая машина в деревне была только у сельского председателя, вот он бы сам и разбирался с каждой похоронной командой! Так нет же — всё участковый разрулит, всё сам достанет! Ближайший МОРГ в 70 км. Вот и попробуй и бензин найти и машину, да ещё водителя уговори…
Опять же показатели с кого требуют – опять с участкового — чуть что — «к стенке ставят». Вынь и положи на стол протоколы, преступления — инициативки, а потом ещё и штрафы из своего кармана плати! Казну пополняй, раз копейку из правонарушителя вытрясти не можешь. Преступление нашёл? Молодец! Теперь «ежа» волоки – допросить нужно!
Последние мысли Петрович оставил при себе, впрочем заметив, что повод для самодовольства у него всё — таки есть. Ванька — дурак, а он молодец, что успел на нём доходяге палку срубить. Уметь нужно работать! Опера лишний раз к Ваньке в дом не зайдут — побрезгуют, а Петрович от своих «ежей» нос не воротил. Они же ему своими «подвигами» на хлеб с маслом и зарабатывали. Кормильцы, мать их за ногу!
Вот взять, к примеру, поджигной, что он с ним переработался что ли? Трубка как трубка, не каждому менту в голову придёт руки о неё марать. А Петрович не чистюля — потянул за неё да самопал и вытащил. К той трубке сельский умелец ещё и рукоять из деревяшки проволочкой прикрутил, вот Петрович на уголовное дельце и наработал! Весь отдел оружие неучтённое ищет — найти не может, а ему оно само в глаза бросается! Одна беда, дульце ржавое, на конце сплющенное. Смотреть на такой самопал жалко! Только жалеть не чего и некого! Сейчас не до жиру – в умелых руках и не такая железяка пальнёт!
Боевик Ванька тем временем пригрелся в казённом УАЗе и почти по — стариковски предался воспоминаниям. Как в первый раз попал в милицию, так и пошла вся жизнь наперекосяк. А разве могло быть по – другому ?!
Из армии вернулся крутой – по молодости лет кирпичи руками колол. Первый парень на деревне! Приехали в деревню городские парни разбираться, кто их пацану нос расквасил. Вот и понеслось. Ребят в то время в деревне хватало. Крикни: «Наших бьют!», за минуту пол деревни сбежится! Иван в то время уже на танцы не ходил, только — только свадьбу отгуляли. Да на его беду дом от сельского клуба совсем рядом.
Драка была страшная. Городские с кастетами и цепями, местные за колы взялись. Озверели все до остервенения. Иван тогда в самую гущу лез с голыми руками, за брата готов был зубами грызть. Вот за него и попал. Сбили Семёна с ног и начали лежачего ногами месить. Иван в самую толпу кинулся. Его огрели по голове нунчаками, он и сам поплыл… Когда Семён на ноги встал, и как в руках брата нож оказался, Иван не помнил. Толпа разбежалась. К подранку вызвали неотложку, которая добиралась до деревни битый час. Каратиста до больницы живым не довезли. Он помер в машине от потери крови.
Чей нож менты за клубом подобрали, чьи нунчаки нашли в зарослях крапивы – поди разбери…. Да только они разбирательствами себя особо и не утруждали! Действовали в основном древнейшим, хорошо проверенным на практике способом дознания и к утру, избитый вдобавок еще и операми, Семён уже в сознанке был, а у него жена на седьмом месяце… Пришлось младшему брату убийство на себя взять и восемь годков на лесоповале мотать от звонка до звонка.
По иронии судьбы Вера тоже на сносях оказалась. В вопросе отцовства у Ханина имелось веское алиби, которым Иван себе душу не рвал. Не мог он Верку из — под Кандагара обрюхатить, но об этом клушинские бабы посудачили посудачили, да и забыли!
— А что, Петрович, надолго меня в отдел — то? Обратно точно подбросишь? – Ивану хотелось вернуться засветло. Мать дома одна. Ежели соседка не зайдёт, так до самого вечера голодная и просидит.
— Я тебе слово офицера дал. Правда материалов — во! – сказал Петрович и показал ребром руки жест поперёк горла. — До вечера разгребать буду, но авось управлюсь!
Иван опять призадумался. Авось ему как — то не особо нравился. Если подведёт Петрович, хорошего мало… Ходил он медленно, обе ноги из – за больной спины приволакивал. Последний раз из райотдела пешком по осени еле дошёл. Денег на билет с тех пор не скопил, а ноги больные, немощные. Десять километров — чай не до нужника пробежаться!
По трассе федеральной только ездить хорошо. Асфальт ровненький, разметка беленькая. Губернатор Михайлов по ней до Марьинского санатория с ветерком катается. Разгонится кортеж под двести километров в час — из окна России не видать! Одни столбики дорожные мелькают, асфальт ухоженный кончается сразу за перекрёстком с грунтовой просёлочной дорогой глубокой непролазной лужей! Да разве это проблема для власти? Накрыть бы хаты перекошенные крышами из металлочерепицы и прилетай хоть президент на инновации любоваться!
За окном тем временем тянулся родной до боли сельский пейзаж — обнажённые бетонные скелеты разбитых на кирпич животноводческих ферм,
Пустые глазницы полуразрушенного детского сада со свастикой на стене. Иван вспомнил свой разговор с соседской девчушкой – дошкольницей.
— Дядь Вань, а кто это сделал? Фашисты, да? – от мысли о том, что конкретно Настя имеет в виду свастику, или развалины кем-то уже прожитого детства, Ханин замялся — да и не нашёл, что ответить.
Районный центр жил чуть богаче деревни. Многие дома тут были ухожены и даже кирпичиком обложены. Но всеобщая разруха не обошла стороной и его. Нередко попадались знакомые Ивану не понаслышке глинобитные дома с заколоченными окнами, поросшими бурьяном дворами и перекошенными от времени заборами и воротами. В центре города ещё радовали глаз добротные здания старой царской постройки. Для тех, кто ещё думал — чем не памятники? Чем не свидетели былого величия России… Её стервятники превратили маленькие купеческие дома в коммуналки. Большие заняли сами или разделили на длинные коридоры и кабинеты.
Движение оживилось, и Петрович, закурив очередную сигарету, переключил своё внимание на дорогу. Иван в городе не был месяца три и оттого порядком одичал. Ему в диковинку были бойкое движение, молодые девки за рулём дорогих иномарок. Магазины и автомойки росли вдоль дороги, как на дрожжах. Откуда только деньги у людей берутся?! Ответ Ханин, как ни странно, знал, да вот только взять их с тех мест, где другие брали, не мог – на кого мать бросишь, да и у кого здоровья занять?
Москва богатела не по дням, а по часам! Деньги за газ, нефть и прочие народные достояния оседали не только на личных счетах. Часть уходила узбекам, которые Москву строили, деревенским олухам, которые её охраняли. Умные москвичи с жиру бесились, по заграничным курортам «свои» кровные развозили да Лужкова нахваливали! Ай да молодец! Ай да умница! Жену в бизнес пристроил, с кем надо поделился — да и нас не забывает салютами да МКАДами радовать! Со всей страны деньжищи в столицу прут, со всего мира товары в красивых упаковках едут! Банков развелось не счесть! Бери в долг — сколько в карман влезет! Потом – отрабатывай кредит, пока не сдохнешь! Сам бабки брал — сам банковских клопов и корми! От мыслей о шикарной московской жизни Ивану тошно стало! В сотый раз он задался привычной мыслью. Как так жить можно! В селе молодых здоровых мужиков нет, все кто при силе на москвичей батрачат. От фермы, где раньше тысячу коров держали, одни развалины, как после бомбёжки…
У матери от политики глаза на мокром месте. Да только слезам Москва не верит! Нефть, газ продали – первым делом Москву покормили, одели, обули, отстроили. Тем, кто поближе к кормушке, не крошки — куски лакомые. На всех не хватило? Ну что ж… Нанотехнологии теперь есть и депутаты самые умные! Лекции в Сколково чай не за даром читают – заслушаться можно! А как обещания раздают – никаких ушей для лапши не напасёшься!
— Войну на них надо! – рвала сердце старуха мать, слушая радио в пустом стылом доме.
— Может и надо… — мысленно соглашался с ней Иван, любуясь из окна на развалины недостроенной в девяностые годы пятиэтажки, из чудом не разворованного силикатного кирпича.
Петрович заложил на дребезжащем болтами казённом УАЗе последний поворот и окликнул задремавшего на заднем сидении пассажира.
— Готовься на выход Ванек!
— Приехали что ли? – задал нелепый вопрос Иван и опять уставился в окно.
— А ты что отдел не узнаёшь? – напротив машины медленно проплывали выстроившиеся в длинный стройный ряд пластиковые окна в обрамлении старинной, недавно покрашенной в яркий бордовый цвет кирпичной кладки.
— Узнаю, как не узнать? – отозвался Иван. Про себя заметил, что стены у ментов старинные – купеческие, а окна новые – пластиковые.
— Только на окна и наработали… — с иронией подумал Иван.

* * *
Час томительного ожидания в новом коридоре отдела дознания заставил его изменить прежнее мнение. Менты обживал обновку — мансардную крышу здания бывшего медвытрезвителя.
Запах свежей краски, недавно уложенного линолеума, всеобщая чистота стесняли Ивана. Мимо него проходили люди в кожаных куртках, дублёнках, шубах и от них, казалось, исходил запах новеньких, только что отпечатанных денег. Ханину было неловко за свои кирзовые сапоги, провонявшую дымом куртку с чужого плеча. Чувство неловкости было противным и гадливо скользким. Небольшая дырка у кармана на его левой штанине выросла до неимоверных размеров, предоставив возможность каждому прохожему любоваться на его грязное исподнее бельё. Роль оборванца давно была знакома Ханину, но отцовские слова утешения в адрес дырок на его одежде в этот раз помогали плохо.
«А ты представь себе, что порвал штаны не вчера, а всего пять минут назад! Откуда знает каждый встречный, когда ты за гвоздь на заборе зацепился?» — говаривал покойный отец, и в детстве его слова от стыда помогали.
Напротив Ивана в коридоре дознания сидела дородная женщина лет 35 от роду со своим сыном подростком. И мать и сын были неплохо одеты во всё импортное, новое и яркое. Симпатичное круглое лицо женщины то и дело обращалось в его сторону, а её подкрашенные тушью глаза, как ему казалось брезгливо, скользили по его персоне. Иван с удовольствием провалился бы сквозь пол и прошёл сквозь стену, чтобы спрятаться от её взгляда за ближайшим углом, но был вынужден безропотно дожидаться своей очереди. Сын женщины, щупленький и вертлявый, казалось, не замечал Ивана вовсе. В его руках мобильный телефон – главная игрушка 21 века, без которой у молодых ломка как у наркоманов. Стоила она примерно столько же, сколько и вся материна пенсия, а желали её все поголовно, оттого крали сейчас телефоны гораздо чаще лошадей.
Если бы кто додумался, отключать краденые телефоны навеки вечные, пришлось бы ментам не мебель новую покупать, а двери в опустевших зданиях заколачивать. Нет краж — нет роста преступлений. А если потерпевшие перестали в коридорах толпиться, зачем армию ментов держать?
— Елена Ивановна, проходите в кабинет вместе с Артёмом! – наконец позвала новых посетителей из кабинета дознаватель.
Судя по недовольному выражению, набежавшему на лицо матери, пришла она сюда не по своей воле, а в качестве почётного караула.
— В кабинете жарко, дверь можете не закрывать, нам здесь стесняться некого!
Сидя за открытой дверью кабинета, Ханин был рад новому развлечению.
Это тебе не по ТВ очередное судебное шоу смотреть, тут в коридоре он был единственным — нет не зрителем – слушателем! Судя по оживлённому допросу малолетки телефон пришлось отложить в сторону.
— Кто из вас Иванов Артур, Безуглый Иван или ты предложил совершить кражу из сейфа Безбородова?
— Ну, я предложил?! – за стеной раздавалось бойкое клацанье по клавишам компьютерной клавиатуры.
— Как вы проникли в дом?
— Через дверь.
— Как Вы её открыли?
— Артур в дом позвал, когда отчим по делам отъехал.
— Когда в дом зашли, куда направились?
— К сейфу…
— Он был заперт?
— Да заперт!
— Кто сейф открывал и как?
— Я, монтировкой. Погнул дверцу и открыл. Потом мы взяли деньги и слиняли.
— Как делили деньги?
— Делили поровну каждому по тридцадке.
— По тридцать тысяч? – уточнила дознаватель.
— Да…
— На что потратили?
— Сходили в связной. Купили себе по планшету и телефону.
— Сколько у тебя осталось денег?
— 12 тысяч.
— Куда ты их спрятал?
— Под ковёр в своей комнате. Потом пришли менты и всё забрали…
— Кроме денег, было в сейфе ещё что-нибудь?
— Да, какие то бумаги…
— Было там что-нибудь, кроме бумаг?
— Нет, не было!
— А зачем Вы его про этот сейф так расспрашиваете. Мы же все вернули! – возмутилась за стеной рассерженная мать.
— Поясняю, Елена Ивановна. В сейфе гражданина Безбородова хранились боевые награды его отца. Орден «Боевого красного знамени», медали «За отвагу» и «За взятие Берлина». Теперь попрошу Вас меня больше не прерывать.
— Артем, кто из Вашей троицы украл из сейфа Безбородова боевые награды?
Пацан упёрся.
— Да не брали мы этих побрякушек! Мы за деньгами в сейф лезли!
— Точно не брали? – елейным голосом переспросила дознаватель.
— Точно не брал! – уверено ответил подросток — медвежатник.

Через минуту за стеной раздался уже знакомый Ивану шум принтера.
Затем голос дознавателя:
— Елена Ивановна, прочтите протокол допроса вместе с сыном. Замечания, дополнения у Вас есть?
Зашуршали по столу бумаги.
— Нет замечаний. Всё правильно!
— Ну, правильно или нет, время покажет! — отозвалась дознаватель – мне ещё подельников Артёма и сына Безбородова допросить нужно.
Затем дознаватель свой тон смягчила и добавила почти сочувственно:
— А ты, Артём, не с того свою взрослую жизнь начинаешь. Видел в коридоре бомж сидит? Не перестанешь дружбу с Иваном Безуглым водить, к старости таким же красавцем станешь!
Расстались две женщины и Артём без лишних слов сухо и официально. Толстый линолеум в коридоре легко погасил суетливые шаги. Артем и Иван Ханин – подающий большие милицейские надежды, малолетний вор и отдающий свой последний долг Родине доходяга, наконец, встретились взглядами. Иван испытал гадливое чувство неприязни к малолетнему выродку, который покусился на чужие награды. Артём ответил тем же, когда отвернулся от орденоносца.

* * *
Через минуту за стеной зашумел чайник. В открытую дверь кабинета зачастили посетители из соседних кабинетов. Голодный Ханин уловил запах свежей сдобы, колбасы и прочих деликатесов. Живот скрутило в один тугой запёкшийся от желудочного сока узел.
Лучше уж пакет на голову, чем аромат жратвы на голодный желудок! Так и захлебнуться недолго! — подумал Иван и сглотнул предательскую слюну.
Впрочем, ментам он как всегда нужен был живым…
— Игорёк, не в службу, а в дружбу отведи моего мальчика к экспертам – пусть ему пальчики откатают. Можешь его там без присмотра оставить, только дорогу обратно покажи, ещё допросить нужно!
Девушку, которая избавила его от очередной пытки, Ханин не видел, но мысленно поблагодарил за заботливость.
Через минуту Ханин, как под конвоем петлял в главном здании отдела в сопровождении совсем молодого стажёра дознавателя. Местные коридоры ему были до боли знакомы и в прямом, и в переносном смысле. За дверью за которой ему опера бока отбивали, было тихо. Ни криков, ни стонов. Возможно, висуны у ментов перевелись, а может пытать перестали… Кто знает? Проверять свои догадки на своей шкуре у Ивана желания не было.
Кабинет эксперта Ханин, напротив, совсем не помнил. Беглая экскурсия немного развлекла. Фото фас, профиль. В недрах картотеки эксперт нашёл пожелтевшую дактокарту с отпечатками ещё молодых ханинских пальцев.
— На дело не пойдёшь — труп опознать сгодится! – пошутил он беззлобно и спрятал артефакт в толстенную картонную папку.
На столе эксперта красовался Семёнов поджигной со свежеспиленным стволом – даже после модернизации смотрелся он жалко, и на обрез был похож не больше, чем игрушечный пистолет на настоящий.
Эксперт пригласил Ханина к высокому столу и начал ловко откатывать ему пальцы заново – для свежего уголовного дела.
— А что у Вас не копают? – стажёру стало скучно, и он решил занять себя разговором.
— А что должны копать?! – раздражённо ответил эксперт, у которого отнимали часть законного обеденного перерыва.
— Из класса служебной подготовки 74 скелета подняли, я думал, что и у Вас копать будут…
— У нас не будут! Мы хоть и в полуподвале, но в другом крыле, которое уже после войны строилось.
Стажер не унимался:
— Я слышал, прокуратура уголовное дело возбудила. В ЭКЦ черепа на портретную экспертизу не направляли?
— Сомневаюсь…
— А почему сомневаетесь? Начальник отдела сказал, что немцы мирных жителей расстреливали – подпольщиков, партизан, коммунистов. Разве их имена никому не нужны?
— Если героев расстреливали то нужны! Только зачем тридцать лет назад кости откопали, потом опять закопали, постели сверху захоронения паркет и своими задами правду о фашистских злодеяниях от людей скрывали?
— Так их уже находили? – удивился стажёр.
— Представь да – ещё лет тридцать назад. Хочешь газету возьми на моём столе и сам почитай. Там ветеран МВД покаялся. Он в то время начальником был и решил из котельной Ленинскую комнату сделать. Немного копнули — кости пошли. Позвонил начальник, куда следует, а оттуда ответ: «Закопать и забыть!»
Через минуту Ханин уже руки от краски отмывал. Она холодной водой отмывалась плохо, но гораздо лучше ментовской совести.
— Небось, ещё и пионеры там перед операми стихи читали, песни пели и плясали… — думал Иван, вспоминая судьбу деда. Забрали за саботаж в июле 1941. На железнодорожном узле авария – целый состав с рельс сошёл. Бабка ждала деда до времен Хрущёва. Всё ждала, что в окно постучит – из лагеря вернётся. Да видно, не довезли – да ещё не факт, что далеко увозили.
По сравнению с убийством 74 поджигной брата безвинная шалость. Это как в сторону правительственного кортежа пальчиком погрозить, а в ответ пулю поймать.

* * *
К дознавателю Ханин попал только через два часа. По коридору без конца ходили посетители. Работал принтер.
Допрос откладывали на потом — хватало дел у ментов и без Ваньки.
Наконец позвали в кабинет.
— Извините за ожидание, Иван Федорович! – неожиданно вежливо встретила Ханина щуплая девица в нарядной кофточке. – Проголодались? Участливо спросила она, поймав взгляд Ивана на сдобном пирожке, оставшемся с обеда на рабочем столе.
— Берите, угощайтесь! — сказала девчушка и протянула пирожок Ивану.
— На вопросы мои быстренько ответите и домой!
Иван думал отказаться, но вспомнил о матери и спрятал щедрое угощение в карман куртки.
— Побыстрее можно?
— Конечно, конечно, – дознаватель бойко застучала своими тоненькими кукольными пальчиками по клавиатуре.
— Откуда у Вас в доме поджигной?
— У брата младшего отобрал лет 30 назад. Он его у друга выменял.
Дознаватель печатала, почти не отрываясь.
— Значит, сами Вы пистолет не изготавливали?
— Нет, конечно! Я тогда из Афгана вернулся. До тошноты настрелялся!
— Почему брату пистолет обратно вернули?
— Я его не возвращал. Опасная игрушка. Дуло молотком расплющил и за дом в крапиву выбросил.
— Как же поджигной в коридоре Вашего дома оказался?
— Сам не знаю…
Дознаватель оторвалась на миг от клавиатуры и задумалась.
— Пишите, как Вам нужно… Домой тороплюсь. Мать ждёт…
Протокол допроса Иван подписал не глядя. Дознаватель пообещала скорый суд и условный срок, что читать – кому правда нужна?
К удивлению Ивана он ещё мог вызывать у людей симпатию. Когда заикнулся за обратную дорогу, девочка – дознаватель созвонилась с участковым, молча выслушала его отказ по поводу машины, достала из своей сумочки 50 рублёвую купюру и отдала Ивану на проезд.

* * *
Ханин вышел из здания и вдохнул полной грудью морозный сырой воздух. Вечерело. С неба падали крупные хлопья снега.
Ноги слушались плохо, но выбор был не велик. Добраться бы до автостанции, а там до дома рукой подать!
Полкилометра до остановки — минут сорок ходьбы. Людей вокруг было немного. Все торопились по своим делам – никто не обращал на него внимания, и такое положение Ивана вполне устаивало.
От стены с трудом отделилась хрупкая детская фигурка и, пошатываясь, завернула за угол. Автобуса не было долго. Иван замёрз. Ветер пронизывал насквозь и курточку, и брюки без поддёвки.
Смутное беспокойство не покидало. Думал не только о матери. Пацан где?
Завернул за угол «на дорожку». Парнишка на земле. Окликнул. Потрепал за плечо. Кряхтя поднял с земли. Пьяный в стельку! Быстро судьба сводит. Тот же малец — из коридора. Одет чистенько, ухоженный, мамка дома ждёт….
Иван смотрел на парня, а у самого Семён перед глазами.
— Довёл бы до дома — было бы на кого мать оставить – мудрая мысль как всегда пришла слишком поздно.
Подошёл автобус. Люди спешат, брезгливо отворачиваются в сторону и толкаются у входа. Куда мальчика девать? Оставить — замёрзнет на хер!
Пока мучился перед выбором, автобус газанул и тронулся. Иван, матерясь, потащил паренька к магазину.
— Здравствуйте! Мальчишку не узнаёте? – продавец неохотно отозвалась.
— Откуда мне его знать? Первый раз вижу. Что он у Вас пьяный что ли?
— Да не у меня, я его пять минут назад за магазином с земли подобрал… Может, поможете его к матери отправить? – Иван чувствовал себя без вины виноватым под пристальным взглядом женщины продавца.
А я щас милицию вызову! Они и мамку найдут, и тебя сердобольного отучат пацанов спаивать! – продавец решила отыграться на Иване за неудачный день. Хозяйка узнает, сколько в кассе до плана не хватает — разорвёт! Да и за бутылку водки, что она малолеткам продала, то же не похвалит…
— Ой, да это же мальчик из нашей школы! – новая покупательница отвлекла продавщицу.
Иван ломанулся к выходу. Не делай добра — не получишь зла!

* * *
Ночь. Холод. Ханин шел из последних сил по той же дороге, которой приехал в город. До села ещё пара километров шаг, еще один. Ноги окоченели от холода, но пока толкали его вперёд. Шаг, ещё один.
Живот сводило от голода. Из глубины пионерского детства пришли в голову слова из сказки:
— Не садись на пенёк! Не ешь пирожок! Неси бабушке! Неси дедушке!
Иван остановился, чтобы передохнуть и во второй раз за день улыбнулся.
— Даже полтинник есть на литр молока… – подумал он и оторвал глаза от обледеневшей дороги.
Яркий свет ослепил его, страшный удар, поднял над землёй.

* * *
— Товарищ подполковник! Здесь он лежит, на обочине…- сотрудник ГИБДД услужливо посторонился. С неба сыпала снежная крупа. Светало. Под ногами гололёд и очередное ДТП со смертельным!
Начальник отдела сорок минут назад мирно спал в постели и никого не трогал. Теперь он был зол, и никак не мог смириться с очередным ростом показателей не в ту сторону. Бьёшься за каждый балл в ранжировании, конец года, а тут очередной пьяный ёж на дорогу выперся!
Труп на обочине в нелепой позе, как брошенная кукла. Левая нога развёрнута на 180 градусов. Брючина разодрана от кармана до самого низа. Кость из дырки торчит. Ноги в грязных дырявых носках. На проезжей части метрах в 70 от трупа один кирзовый сапог, метрах в десяти от первого второй. Там место столкновения. Следа торможения нет. Скорость километров за 120 была… Голова вся в крови. Глубокая впадина в верхней части лба.
— Ну, что тут у нас? Личность установили? — Начальник навис над экспертом, который сидя на корточках производил фотосъёмку.
— Пока нет, товарищ подполковник!
— Пальчики обязательно откатай! Карманы смотрели?
— Сейчас, одну минуту….
Эксперт вывернул один карман, другой. На груди трупа выросла пирамидка из пирожка в целлофане и смятой пятидесяти рублёвой купюры. Порыв ветра подхватил последние деньги Ивана Фёдоровича и понёс их прочь от дороги.
Эх!.. Не сдержал своего слова офицер!