Посмертно влюбленные. Эпизод 15. (Глава 15)

Эпизод 15. 1710-й год с даты основания Рима, 44-й (а фактически 13-й) год правления базилевса Константина Седьмого Порфирогенета (апрель 957 года от Рождества Христова).

Во второй раз в нашем длинном повествовании мы покидаем райские ландшафты Апеннинского сапожка и на сей раз углубляемся в густые леса саксонских земель, чтобы отыскать посреди их безбрежного зеленого океана небольшой и совсем недавно оголившийся островок, тут же обросший каменными стенами и с недавних пор приглянувшийся местному королю. Мы спешим в город Магдебург, в триклиний нового монастыря Святого Маврикия, где сорокапятилетний широколицый король Оттон, одной рукой теребя золотистую бороду, а в широкую ладонь второй помещая обе ручки своей очаровательной жены Аделаиды, внимает цветистой речи Лиутпранда Кремонского, увлекательно повествующего о своей недавней поездке в Константинополь.

— …В Константинополе есть зал, примыкающий к дворцу, поразительно величественный и прекрасный, который греки называют Магнавра[1]. И вот его Константин приказал приготовить для приема испанских, недавно туда прибывших, послов и для нас с Лиутфридом следующим образом. Перед троном императора стояло бронзовое, но все позолоченное дерево, ветви которого заполняли птицы разных пород, тоже из бронзы с позолотой, соответственно своей птичьей породе певшие на разные голоса. А трон императора был так искусно построен, что одно мгновение он казался низким, в следующее — повыше, а вслед за тем возвышенным. Этот трон как бы охраняли необыкновенной величины львы, не знаю, из бронзы или из дерева, но позолоченные. Хвостами они били по полу и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот в этот зал в сопровождении двух евнухов я был приведен пред лик императора. Когда при моем появлении зарычали львы, защебетали птицы, каждая на свой лад, я не испытал никакого страха, никакого изумления, потому что обо всем этом был осведомлен теми, кто это хорошо знал. Но вот когда, склонившись пред императором, я в третий раз отвешивал поклон, то, подняв голову, увидел его, кого только что видел сидящим на небольшом возвышении, сидящим теперь чуть ли не под потолком зала и одетым в другие одежды. Как это случилось, я не в состоянии был понять, разве что, пожалуй, поднят он был тем же способом, каким поднимают вал давильного пресса. Сам император не произнес ни слова (да если б и захотел, то это было бы неудобно из-за большого отдаления от меня), но через логофета он осведомился о жизни и здоровье Беренгария. Ответив ему подобающим образом, я по знаку переводчика вышел и вскоре был препровожден в предоставленную мне гостиницу[2].

Зачарованный речью посла Оттон мечтательно поднял глаза к высоченным потолкам триклиния. Король обладал весьма живым воображением и потому был не менее Лиутпранда поражен столь ярким свидетельством многовекового величия Аргосской империи, по—прежнему возвышающейся исполином посреди всех государств и народностей, несмотря на все апокалептические потрясения последних пяти веков. Какой же жалкой, нежизнеспособной и хилой, в сравнении с империей ромеев, казалась теперь Оттону империя Карла Великого, просуществовавшая чуть более ста двадцати лет, в течение которых подлинная власть императора ощущалась в полной мере лишь в первой трети отведенного ей Богом времени.

И ведь не сказать, чтобы правители Византии за эти же самые обозреваемые Оттоном годы как-то выгодно отличались от наследников Карла, огонь страстей на берегах Босфора не затихал ни в те времена, ни ранее, ни позже. Чего стоила хотя бы недавно окончившаяся свара между многочисленным семейством Лакапинов, когда отец и двое сыновей не смогли разделить между собой пирог власти, доставшийся им даром, вопреки их происхождению и благодаря мягкотелости законного наследника. А едва только Константин избавился от назойливой армянской родни, как уже новая напасть возникла на пороге его дома в лице низкородной потаскухи Феофано[3], которую его сын Роман приволок из заурядной таверны недалеко от Элефтерия[4]. Теперь же эта гетера распоряжается Романом как послушным рабом и, нимало не смущаясь, настраивает того против родителей и главных советников трона. Однако какая-то неведомая сила почему-то оставляет непоколебимыми столпы древней Восточной империи, тогда как новая Западная уже тридцать три года безмолвно покоится в безымянной могиле Истории, и даже близко не видно того, кому по плечу было бы ее воскресить.

Да полно, неужто в самом деле никого? Два года тому назад, сразу после окончания битвы с венграми на реке Лех, его воодушевленные победой воины подняли Оттона на свои щиты и пронесли сквозь ряды победителей и побежденных, словно античного триумфатора. В тот день нашлись отчаянные головы, крикнувшие ему вслед: «Слава Оттону, нашему владыке и августу!» Эти слова еще долго отдавались эхом в голове саксонского короля, и он подолгу раздумывал над тем, есть ли сейчас среди христиан правитель, который мог бы удостоиться столь соблазнительной похвалы. Кто еще, кроме него, может похвалиться таким же числом одержанных побед над мятежниками и язычниками? Кто еще столь изворотлив, умен и хитер? Да, внешность его недостаточно ярка, ей далеко до Геракла или же Антиноя, но разве не его любит самая прекрасная женщина подлунного мира, а уж такие выбирать умеют? Да, мускулы его не повергают в трепет врагов, глаза не мечут молний, но разве для овладения короной Карла нужен сказочный великан, одним ударом палицы обращающий в бегство тысячи иноверцев? Разве похожи были на писаных властелинов мира лысоватый Цезарь, тщедушный Октавиан, болезненный Константин?

Оттон на мгновение отвлекся от размышлений, уведших его чрезвычайно далеко, и только сейчас заметил, что сотни глаз в зале смотрят на него с ожиданием каких-то действий. Он сообразил, что Лиутпранд уже закончил рассказ и теперь необходимо старательно напрячь память, чтобы восстановить последние фрагменты речи посла. Как всегда, его выручила Аделаида, догадавшаяся, что супруг ее в последние минуты мыслями был где-то далеко. Она наклонилась к нему и сделала драгоценную подсказку, причем ту, которая была нужна ей. Оттон приободрился, сама Аделаида незаметно усмехнулась.

— Отчего же, досточтимый мессер Лиутпранд, ваше сердце теперь охладело к королю Беренгарию?

— Ваше высочество, славный и милосердный король саксов, франков и тевтонцев, сердце каждого христианина Италии кровоточит и ноет от созерцания великих гнусностей и преступлений, чинимых нынешним правителем Павии.

Уста многих присутствующих в этот момент тронула усмешка. Тех, кто знал, что уход Лиутпранда с королевской службы объяснялся тем, что апокрисиарию выплатили за его миссию гораздо менее обещанного.

— Вы не одиноки в своих обидах на короля, мой дорогой Лиутпранд. Не далее как вчера я услышал жалобы от самого папы Иоанна, которые мне передал присутствующий здесь отец Сергий, епископ города Непи.

Все взгляды тут же устремились на Сергия, стоявшего в окружении небольшой свиты, заметно выделяющейся богатством и покроем одежд среди прочих гостей короля.

— Мой король, это только доказывает правоту моих слов, сказанных ранее, — произнес Лиутпранд.

— Его преподобие отец Сергий немало претерпел, чтобы добраться сюда, — при словах Оттона, адресованных ему, итальянский епископ замер в поклоне. — Хвала Всевышнему, успокоившему море для его кораблей, честь и слава вашему брату Конраду Бургундскому, душа моя, встретившего его преподобие как дорогого и желанного гостя.

Последние слова адресовались Аделаиде. Белокурая красавица в благодарность за похвалу ее любимому брату одарила короля и всех присутствующих чарующей улыбкой. Многим показалось, что в мрачной монастырской зале заметно посветлело.

— Честь и слава Конраду, королю Бургундии, приветившему нас и давшему нам сопровождение вплоть до саксонских земель. Благодаря славному королю мы ни в чем не нуждались и ничего не страшились, — умело подхватил волну епископ Сергий и с удовлетворением отметил новый прилив радости на лице королевы.

Однако Оттону слова епископа показались неуместными, поскольку не было разрешения говорить, и чрезмерно льстивыми, преследующими цель дешево заручиться поддержкой Аделаиды. Он поднял руку, требуя тишины.

— Из сообщений Его Святейшества, — заговорил Оттон, — следует, что нам необходимо срочно вмешаться в беззаконие, творимое королем Италии, и защитить Святой престол, раз других защитников не наблюдается. Говорить о беззаконии является моим правом, поскольку король Италии получил Железную корону лангобардов с моего разрешения и по моей протекции, а при своей коронации произнес клятву справедливого правителя и доброго христианина. Надеюсь, что за время вашего пути, отец Сергий, в Риме не произошло ничего дурного и нам не придется горевать об упущенном времени.

— Об этом можно было бы не так сильно беспокоиться, отец, если бы мы встретили его преподобие в Регенсбурге, — заявил Людольф[5], старший сын Оттона от его первый жены Эдит Английской[6].

Отец холодно оглядел сына. Людольфу шел двадцать седьмой год, его чернобородое румяное лицо совсем не походило на бледно-рыжеватые лица Людольфингов[7]. Но еще более сын с отцом отличались характерами.

— На торжественных приемах послов из чужих земель ко мне следует обращаться «мой король», и в данном требовании ни для кого не может быть исключений. — Чтобы понять тон, которым произнес эти слова повелитель саксов, представьте себе вдруг заговоривший арктический айсберг.

Людольф покраснел, выступил вперед и покраснел еще более, согнувшись в поспешном и неуклюжем поклоне.

— К тому же разве вы не хотели, сын мой, посетить прах вашей достославной матери, нашедший покой в этих стенах?

При словах короля ожидаемо ревниво заерзала Аделаида. Оттон умиротворяюще улыбнулся ей и наклонил к ней свою голову, так что их короны звучно соприкоснулись. Теперь настал черед Людольфа корчить недовольную гримасу. Само возникновение монастыря Святого Маврикия, равно как и рост значимости Магдебурга в германских делах, начался с захоронения здесь более десяти лет назад королевы Эдит, первой супруги Оттона, матери Людольфа. С тех пор каждый визит сюда неизменно сопровождался сценами ревности, попеременно устраиваемыми королю то Аделаидой, то, и причем намного чаще, его заносчивым первенцем. Тем не менее Оттон приезжал сюда все охотнее, здесь он чувствовал себя не в пример спокойнее, чем в Регенсбурге, старой столице вечных конкурентов их династии из числа франконских правителей.

За мимикой местных господ наблюдало немало заинтересованных лиц. Первые годы правления Оттона прошли в нескончаемых войнах с ближайшими родственниками, отголоски которых раздавались и по сию пору. Сразу после коронации Оттона против него выступила франконская знать, все предыдущие пятнадцать лет чувствовавшая себя ущемленной в своих правах саксами, неведомым способом подобравшими ключики к старому королю Конраду Франконскому и заставившими последнего признать наследником саксонца Птицелова, отца нынешнего короля. Юный Оттон, несмотря на частые капризы Фортуны, справился с мятежом двух Эберхардов, затем расправился со сводным братом Танкмаром, после чего дошла очередь уже и до брата родного. Оттон с детства был привязан к младшему брату Генриху, и по всей видимости, именно сентиментальные детские воспоминания не позволили ему наказать Генриха, как тот того заслуживал. Генрих обладал немалыми качествами, среди которых, к сожалению, отсутствовали верность и стойкость к соблазнам. Принц не единожды клялся в верности старшему брату Оттону, однако не единожды велся на посулы очередных мятежников, не единожды попадался и снова каялся. Последний раз с пути истинного его пытался сбить Конрад Рыжий Лотарингский[8], который, похоронив жену Лиутарду, родную сестру Людольфа, посчитал себя свободным от обязательств перед Оттоном. Однако Генрих, не то из-за приобретенного сколь богатого, столь и печального опыта, не то чувствуя приближение смерти, на сей раз отказался от участия в мятеже, который закончился тем же, что и все предыдущие. Основные мятежники — рыжий Конрад и Людольф (да-да, все тот же строптивый сын Оттона!) — были прощены, Конрад вскоре из-за собственного легкомыслия дал себя убить венграм в уже выигранной германцами битве на реке Лех, и, таким образом, из всей когда-то многочисленной мятежной родни ныне подле Оттона остался только старший сын.

Подобным всепрощенчеством короля, помимо Людольфа и Генриха, еще не так давно пользовался Фридрих[9], архиепископ Майнца и долгое время королевский «министр иностранных дел». Сей славный пастор поучаствовал во всех интригах против Оттона, а заодно завалил его посольские миссии в Рим. Справедливости ради стоит отметить, что в те годы любые послы Оттона были обречены вернуться из Рима несолоно хлебавши, поскольку Святой престол тогда был полностью подчинен железной воле принцепса Альбериха, а тот, естественно, даже в самом хмельном пиру не сподобился бы на идею пригласить Оттона в Рим. Тем не менее Оттон обвинил в неудаче именно Фридриха и в который уже раз сослал того в монастырь.

Два года тому назад Фридриха не стало. Однако свято место пусто не бывает, тем более не бывает долго. И место архиепископа Майнца на посту главного советника короля очень скоро занял другой епископ, Бруно, самый младший брат короля[10]. Когда Бруно был еще ребенком, его начитанность и усердие изумляли всех — по свидетельству придворных, Бруно «носился со своей библиотекой, как Израиль с ковчегом». Проявив таланты в образовании, он уже в пятнадцать лет возглавил канцелярию Оттона, а четыре года тому назад был возведен в сан архиепископа Кельна. Бруно получил митру в тот самый момент, когда взбунтовался Конрад Рыжий, и по итогам конфликта Бруно собственной персоной заменил Конрада в сане герцога Лотарингии, объединив тем самым в своем лице церковную и светскую власть в отдельно взятом регионе. На тот момент только еще один человек в мире обладал подобной монополией — Его Святейшество Иоанн Двенадцатый, да и то лишь в пределах одного Рима. Но даже после этого Фортуна не решилась взять передышку в отношении отца Бруно. В Западном королевстве франков очень скоро ушли друг за другом юридический и фактический правители — Людовик Заморский и герцог Гуго Великий. Невероятной игрой случая образованный и энергичный Бруно стал опекуном обоих наследников правителей — нового короля Лотаря и нового герцога Гуго Капета[11]. Таким образом, Бруно стал фактическим протектором всего Западного королевства франков, а также в его руках оказались судьбы двух королевских династий — умирающей династии франкских Каролингов и только-только зарождающейся династии Капетингов. Уникальный случай в истории, который не снился даже графу Уорику —«создателю королей»[12]. Причем стоит заметить, что роль главного менеджера в ключевом повороте истории будущей Франции исполнил человек едва ли не самый замечательный и достойный для своего времени. Не зря впоследствии епископ Бруно получит право именоваться Великим и будет причислен к лику святых. Ну а пока, на сегодняшний день, он все еще возглавляет по старой памяти канцелярию короля и группу советников из числа епископов второстепенных германских епархий.

Так уж сложилась судьба всех Оттонов, что, убедившись не единожды в лицемерии и неверности светской знати, они предпочли со временем опереться на поддержку отцов поместных церквей. Надо сказать, что церковь внакладе не осталась, и лавры епископа Бруно в дальнейшем примерили многие, став в различных провинциях королевства владыками и света, и клира. Из их числа со временем вылупятся совершенно исключительные епископы, такие, к примеру, как Кристиан фон Бух[13], ставший для своего века одним из самых талантливых полководцев. Возглавляемые же такими личностями епархии станут равновеликими по своей мощи старым германским княжествам, что, таким образом, обусловит при возникновении института курфюрстов[14] смешанный состав императорских выборщиков.

Осознанная опора на епископов очень скоро даст свои плоды и в отношениях Оттона с Римом. Впрочем, уже сегодня Оттон Первый благодушно внимал словам епископа Сергия, чьи мудрость и хладнокровие подкупали короля, особенно в сравнении с неукротимой и вздорной светской родней, ведь тот же Людольф после отцовских нравоучений сейчас напоминал разозленного, изогнувшего спину кота и готов был принять в штыки любую инициативу родителя.

— Мой король, до нас доходят странные слухи о Его Святейшестве, — произнес Бруно.

Сергий было вновь выступил вперед, готовясь дать отповедь, но Оттон жестом запретил тому говорить. Всему свое время, нечего превращать королевский прием в базарную площадь.

— Что это за слухи, брат мой? — осведомился Оттон.

— Две седмицы тому назад я беседовал с неким Амедеем, доверенным лицом короля Беренгария. Его рассказы о характере папы Иоанна изумляют. Пусть Амедей не принадлежит к числу друзей Его Святейшества, но человеку, заботящемуся о душе, негоже так даже думать о пастыре христианского мира и преемнике святого Петра. Не то что злословить.

— Видел я этого Амедея, — ответил король, — помню его козни еще против покойного баламута Гуго.

— Редкостный мерзавец этот ваш Амедей! — вдруг громко воскликнула Аделаида.

Амедей неоднократно посещал ее в дни заточения в замке на озере Гарда и безуспешно пытался добиться согласия Аделаиды на брак с Адальбертом, сыном Беренгария. Обычно после его визитов стол королевы внезапно оскудевал, а прогулки на свежем воздухе отчего-то на некоторое время прекращались.

Оттон успокоил супругу добродушным, с легкой укоризной, взглядом. Сергий, услышав реплику королевы, пришел к выводу, что путь через сердце королевы к разуму короля, вероятно, будет наикратчайшим для римского посольства. Епископ поднял руку, снова прося разрешения говорить. Король на сей раз любезно кивнул.

— Великий король! Недосказанное слово словно яд на дне кубка. Не виден, но отравляет все содержимое. Можем ли мы все, присутствующие здесь, услышать, в чем именно обвиняли Его Святейшество, дабы я, и также при многочисленных свидетелях, смог опровергнуть клевету?

Оттон нашел слова Сергия мудрыми. Епископ Бруно слегка смутился и мысленно отругал себя за опрометчивое высказывание.

— Мой король, призываю в свидетели всюду проникающий Дух Святой, и да удержит он меня от слов, не соответствующих тем, что я слышал, но вышеозначенный посол говорил, что Его Святейшество слаб в постные дни, неумерен в питье в дни праздные, замечен в упоминании имен языческих богов, а прошлой осенью охотился в лесах маркграфа Умберто Тосканского.

Оттон при последних словах не смог сдержать снисходительной улыбки. Мало кто в те годы по страсти к охоте мог сравниться с Оттоном Великим, а потому последний укор Иоанну Двенадцатому был прощен королем незамедлительно.

— Великий король! Многие люди свиты Его Святейшества готовы подтвердить вам, что в Тоскане охотился мессер Деодат, глава римской милиции, тогда как Его Святейшество часы той охоты провел в молитвах о спасении грешного мира. Римлянину по рождению невозможно также не помнить и не чтить историю великого города, а стало быть, сложно обойтись без упоминания его знаменитых предков и богов, которым они поклонялись. В клевете Амедео ведь не значится ничего, кроме упоминания этих имен как таковых?

— Ничего, ваше высокопреподобие, — подтвердил Бруно.

— Я заступаюсь также за Его Святейшество против озвученного обвинения в нарушении поста. Я не утверждаю, что подобного не происходило, но прошу принять во внимание, что папа Иоанн держит в своих руках управление самим Римом, а суетная жизнь любого города, тем более такого как Рим, не замирает, к сожалению, даже в постные дни и подчас требует мгновенного вмешательства и прискорбных или суровых решений.

Оттон наклонил голову в знак согласия с аргументами итальянского епископа.

— Ну а как быть с неумеренностью в питие? — съехидничал Людольф. При этих словах недовольно засопела Аделаида, оскорбленная столь непочтительным отношением к фигуре наместника Апостола.

— Безгрешен в сем мире лишь Сын Человеческий, пострадавший за нас всех. Папа Иоанн еще слишком молод, сердце его горячо, а разум пока неопытен, и уж слишком тяжелый и ответственный груз лег на его еще не окрепшие плечи. Глупо было бы отрицать, что на пути своем он не встречает искушений и соблазнов, эти искушения преследуют всякую душу живую, и ни одна еще не похвалилась тем, что всегда успешно сопротивлялась им. Но в отношении Его Святейшества также чрезмерно глупо и немыслимо преступно было бы предполагать, что и любое искушение одерживает над ним верх.

Король, епископ Бруно и все прочие в зале отдали должное изворотливой речи посла.

— По собаке судят о хозяине. По слуге судят о господине. Снедаемый страстями глупый господин не может иметь такого степенного и мудрого слугу, каким предстаете вы, ваше высокопреподобие.

Сергию не сказать чтобы сильно понравился комплимент короля в части сравнения с собакой. Он списал это на варварство северного народа и плохой перевод. В любом случае он должен был поспешить натрудить позвоночник. Его поклон королю был глубок и долог.

— Его Святейшество, великий Рим и его ничтожный слуга, стоящий перед вами, просят о помощи и ждут вашего решения, великий король.

Оттон отпустил на волю руки Аделаиды и предался размышлениям. Епископ Бруно сделал шаг к королю, стремясь быть рядом, если Оттону вдруг потребуется быстрый совет. Аделаида молитвенно сложила руки, ее губы зашевелились, королева молила Бога подсказать ее супругу верное решение.

Оттон ни капли не сомневался, что в противостоянии с Беренгарием один на один он одержит победу. В прошлый раз даже противостояния-то толком не вышло и пусть слухи доносят ему, что старший сын туринца вырос в неплохого воина, навряд ли он сможет устоять перед его войском, с которым не справились даже венгры. Опасности могут подстерегать германцев далее, когда они устремятся вглубь Апеннин. Как поведут себя правители Тосканы и Сполето? Как поведут себя вассалы Византии и сама империя ромеев? Как поведет себя, наконец, сам Рим? Оттон еще много лет назад поручил своей канцелярии подобрать ему материалы по истории взаимоотношений Карла Великого с итальянскими государствами, справедливо полагая, что в прошлом содержатся многие ответы о будущем. Он внимательно изучил эти старые манускрипты, сформировал определенное мнение о характере людей по южную сторону Альп, а потому не мог быть до конца уверен в успехе задуманного предприятия.

До сего дня он еще ни разу по-крупному не ошибался. Бывали, конечно, неудачные стычки с мятежниками, но все кампании он так или иначе выигрывал. Приобретенный им опыт приучил Оттона воздерживаться от авантюр как таковых и вступать в игру там, где есть осязаемые и превалирующие шансы на успех, а предстоящие соперники хорошо изучены. Возможная осечка в Италии, стране пестрой и непонятной, сейчас могла дорого ему стоить, врагов возле его трона изрядно поуменьшилось, но они все еще есть, и они спят и видят, как избавиться от него, для чего готовы использовать малейший повод. Тот же старший сын ведь ничуть не оставил своих мятежных мыслей, он всегда и во всем конкурирует с отцом, даже в мелочах, порой на подсознательном уровне. Так, стоило только Оттону начать активно застраивать Магдебург монастырями, как его сын в швабских землях выстроил коннозаводческую ферму, которой суждено будет через многие века превратиться в резиденцию одной из ведущих автомобильных марок мира[15].

К тому же не следует забывать, что основная борьба на Апеннинах может развернуться не только на полях сражений. И даже если Оттону удастся склонить к копытам его коня головы Беренгария, Тразимунда и Умберто, то как ему совладать с римским папой, если последний вдруг откажется от своих сегодняшних просьб? Витиеватость фраз, которыми сейчас столь искусно сыплет папский посол, всегда почему-то пугала Оттона, подобная витиеватость, по его мнению, говорит о неуверенности или коварстве автора, который впоследствии столь же витиевато может уйти от ответственности и представить все так, будто бы его неправильно поняли.

… Днем ранее король беседовал с Сергием с глазу на глаз. Тот очень долго повествовал Оттону о том, как франкские короли однажды спасли Святой престол от поползновений лангобардов. Устав от пустословий и прервав посла на полуслове, Оттон прямо спросил:

— Ваше преподобие, Его Святейшеству угодно будет видеть меня в Риме?

— Как любого доброго христианина, великий король.

— Прежние папы отказывали мне по причине того, что я не был добрым христианином?

— Разумеется, нет. Но прежние папы видели только ваше желание брать и не видели желания жертвовать.

— Передайте Его Святейшеству, что теперь желание дать появилось. Но я боюсь прослыть скупым или глупым, боюсь не угодить Святому престолу принесенной жертвой. Я прошу, чтобы Святой престол сам или устами апокрисиария указал мне свое пожелание.

— Святой престол прежде всего просит восстановить справедливость и вернуть себе земли, принадлежащие ему согласно дарам августа Константина и великих королей Пипина и Карла.

— Дар святого августа никем оспорен быть не может. Но мне кажется или я услышал слово «прежде»? Стало быть, это еще не все пожелания?

— Его Святейшество просит вас вернуть знатной римской семье, взрастившей его, герцогство Сполето. Права этой древней семьи я готов подтвердить лично, ибо сам принадлежу к ней.

Вечером того же дня король позвал к себе епископа Бруно. На кратком совете братья пришли к выводу, что Рим выставляет совершенно непомерные требования, прибегая, быть может, к известной тактике негоциантов просить заведомо большее, чтобы в процессе торга опуститься до вполне приемлемого. Бруно, вообще говоря, скептически отозвался о перспективах итальянского похода, однако Оттон увидел в скепсисе брата прежде всего отсутствие у того личных перспектив. Бруно действительно не мог рассчитывать ни на новые высокие светские титулы, ни на новые епархии, ибо Оттон и папа готовились проглотить апеннинский пирог, поделив это аппетитное блюдо исключительно между собой…

Срочно возвращаемся в день сегодняшний! Прекрасное решение приходит в мозг порой ударом молнии.

— Святой престол и великий Рим получат нашу помощь, — изрек наконец Оттон.

— Хвала Господу за великие блага, отпущенные городу апостола Его! — воскликнул Сергий. — Осанна тебе, великий король!

— Осанна тебе, супруг мой! — подхватила почин Сергия Аделаида.

— Осанна тебе, великий король! — повторили все присутствующие так, что завибрировали стены монастыря.

— Сын мой, прошу вас подойти ко мне, — сказал Оттон, обращаясь к Людольфу с лукавой улыбкой. — Я поручаю вам, именно вам, возлюбленному сыну моему, подготовить и возглавить дружину в тысячу копий, для того чтобы не позже дня Вознесения Господа нашего[16] достичь Вероны, а затем Павии, чтобы действиями своими предостеречь моего вассала Беренгария от необдуманных и возмутительных действий. По достижении Павии прошу вас оставаться там и нести долг служения вашему королю и отцу столь же преданно и отважно, как было доныне.

— Клянусь, мой король! — ответил с поклоном Людольф, но в голосе сына Оттон не услышал большого энтузиазма от возлагаемой на того миссии.

Многие присутствующие, в том числе Бруно и Сергий, оценили все изящество королевского решения. Не Оттон покидает германские земли, наивно надеясь на верность вассалов, а, напротив, самый опасный конкурент короля удаляется прочь, подальше от трона, и будет в поте лица отстаивать этого трона интересы.

Королевское решение дало исчерпывающий ответ и на запросы Рима. Предложение Святого престола было сочтено неприемлемым, и от слуха Сергия не ускользнул намек на ограниченность действий и полномочий Людольфа в Италии. Магдебург в отношении с Вечным городом открыл торг и отныне будет использовать Беренгария в качестве пугала для Рима, дабы последний умерил свои аппетиты. Вполне вероятно, что Оттон теперь даже будет рад новому обострению отношений между Беренгарием и папой, мало того, будет сознательно провоцировать Беренгария на опрометчивые поступки, чтобы Святой престол стал сговорчивее и, наконец, покорно принял неизбежную «помощь».

* * * *
Само Провидение летом и осенью 957 года выступило на стороне Оттона Великого. Людольф выполнил наставления отца и в конце мая вошел в Верону. Это вынудило Беренгария, засевшего в те дни в Сполето и развлекавшегося милым шантажом папы Иоанна, поспешить на север. Итальянский король, впрочем, и не подумал оказывать сопротивление германцам и в который раз выказал себя трусом, спрятавшись в хорошо укрепленной Равенне и безропотно сдав Павию. Людольф, предварительно навестив в Милане епископа Вальперта, давнего германского резидента, затем удобно обосновался в лангобардской столице в ожидании дальнейших распоряжений Оттона и переправляя отцу письма Беренгария, в которых тот заискивающим тоном уверял Оттона в собственной верности и неукоснительном следовании прежним договоренностям. Папа Иоанн от таких маневров европейских государей всю осень испытывал двойственные чувства: с одной стороны, удовлетворение от ухода Беренгария из римских предместий, а с другой — разочарование и тревогу по поводу половинчатых решений Оттона. К концу ноября чувство тревоги в душе папы возобладало: в Новаре неожиданно для всех скончался Людольф. Даже и не вспомнить другого такого случая, когда смерть принца оказалась столь приятным сюрпризом для всех действующих лиц апеннинского драматического театра тех лет. В том числе и для собственного отца.

………………………………………………………………………………………………………….

[1] — Магнавра — палата Большого дворца. Построена Константином Великим, позже восстановлена Львом VI (886–912); часто служила местом официальных приемов. Название образовано из слов magna — «великая» и aura — «золотая».

[2] — Лиутпранд Кремонский «Антаподосис», книга 6.

[3] — Феофано (ок. 941 – ок. 976) византийская императрица (959–969), супруга императоров Романа II и Никифора II Фоки.

[4] — Элефтерий — название главного порта в средневековом Константинополе.

[5] — Людольф (930–957), герцог Швабии (950–954), старший сын Оттона Великого от его первого брака.

[6] — Эдит Английская (910–946), германская королева (936–46), первая супруга Оттона Великого.

[7] — Людольфинги — династия саксонских королей (840–1024), к которым относились Оттоны.

[8] — Конрад Рыжий (ок. 910–955) — герцог Лотарингии (945–953).

[9] — Фридрих Майнцский (?–954), архиепископ Майнца (937–954).

[10] — Бруно Великий (925–965) — архиепископ Кельна (953–965), герцог Лотарингии (954–965), святой католической церкви.

[11] — Лотарь I (941–986) — король Западно-Франкского королевства (954–986), отец Людовика V Ленивого, последнего короля из династии Каролингов. Гуго Капет (940–996) — герцог франков (960–987), король Западно-Франкского королевства (987–996), основатель династии Капетингов.

[12] — Уорик Ричард Невилл (1428–1471) — один из главных героев войны Алой и Белой розы, принявший активное участие в низложении королей из обоих противоборствующих лагерей.

[13] — Кристиан фон Бух (ок. 1130–1183) — архиепископ Майнца, эрцканцлер Священной Римской империи.

[14] — Курфюрст — германский князь, имеющий право избирать императора Священной Римской империи. Курфюрстами являлись три представителя духовенства (епископы Майнца, Кельна и Трира) и четыре светских князя (герцоги Швабии, Саксонии, Баварии и пфальцграф Рейнский).

[15] — В 950 г. Людольф основал город Штутгарт, где ныне расположена штаб-квартира компании «Мерседес-Бенц».

[16] — 29 мая 957 г.