Хранитель (Глава 8)

Как меткий глаз сороки загорается при виде драгоценностей, так и усталые путники после многих дней исканий возрадовались, увидев среди золотистых холмов пустыни самый драгоценный сапфир – воду, бьющую из-под земли. Она была тёплой и слегка отдавала запахом испорченных яиц, но странники всё равно жадно примкнули к её влажной поверхности потрескавшимися устами. Более они не сходили с этого места. Не раз на их новый дом нападали, пока хурритский царь не заложил крепость, воскликнув: “Да будет здесь, среди засушливых бурь и чахлых пальм, город, именуемый непокорным!”

Спустя сорок веков сухой ветер обжигал старческое лицо. Песчинки забивались в многочисленные морщины и воспалённые глаза. Халид Асаад стоял на коленях, устало прижавшись лицом к каменной плите, и не отрываясь смотрел на древний город.

Огненно-медные в свете заходящего солнца колонны и стены храмов гордо возвышались над небольшой группой людей в камуфляжной одежде и с автоматами в руках. Посреди них медленно развевался чёрный флаг с белой вязью букв и неровным кругом.

– Даю тебе последний шанс, – голос над ухом, чёрным от запёкшейся крови, звучал подобно шипенью змеи. – Говори, где они спрятаны.

Халид промолчал, закрыл глаза и погрузился в сладостную негу темноты. Из неё на поверхность сознания выступила бордовая шейла – её Арбела надела в то утро, когда он, как обычно, собирался на работу в Департамент. Бордовый необыкновенно шёл её смуглой, уже постаревшей, но всё ещё красивой коже и чёрному бархату мудрых глаз. Она подошла к Халиду, поправила очки на его переносице и, взяв за руки, пожелала хорошего дня. В тот момент его пронзило непонятное ощущение, как бы говорящее: “Тебе не нужно никуда идти. Твоё место дома, с семьёй”. Но чувство долга заглушило его. Поцеловав жену в лоб, мужчина вышел на улицу и с удовольствием подставил лицо жарким лучам.

– Говори, старик, и мы сохраним тебе жизнь, – сладко зашипел голос.

Эту фразу Халид слышал множество раз. Он приучил себя не воспринимать смысл обольстительных звуков. Они журчали подобно живительному ручью. В них было его спасение. Его падение. Сделать хотя бы глоток, один-единственный глоток, значило перечеркнуть полвека, отданного руинам, среди которых мужчина сейчас стоял на коленях, будто поклоняясь самому Богу.

“Руины” – каждый раз, когда кто-то из туристов произносил это слово, Халида невольно передёргивало: город был для них лишь развлечением, местом для фотосессий. Он же любил каждую трещину древних стен, часто с трепетом, чуть ли не ревностью, поглаживал шершавые камни и мечтал, что в будущем город восстановят окончательно, и людям откроется его чарующая история, до сих пор запорошенная песками времени.

Грезя о том же, в давние времена стоял перед остатками зданий мудрый царь Соломон. Взгляд его был полон тоски и решимости: что разрушили ассирийцы, намеревался восстановить он. И город, подобно Фениксу, возродился из праха. И простоял до сих пор.

Тело дёрнулось от сильного удара и повалилось наземь. Халид обхватил себя руками и застонал: желудок скрутило спазмом. Согнувшись в позу эмбриона, мужчина подождал, когда приступ боли ослабнет, и перевёл дыхание. Открыв глаза, он увидел перед собой высокое небо, темнеющее с каждой минутой. Пролетела большая птица. Мужчина завороженно следил за плавными взмахами её крыльев – в каждом движении чувствовал он свободу и счастье, – пока небосклон не заслонили головы с чёрными бородами и густыми бровями.

За ударом последовал ещё один. И ещё. Халид терпеливо сносил удары, загребая ладонью песок. Вначале своего заточения, когда он лежал на мокром от сырости полу подвала, он ещё молил о пощаде, взывал к состраданию, но с каждым днём (вернее сказать, с каждым пробуждением после обмороков, так как в подвале не было ни окон, ни часов), всё больше убеждался, что для боевиков он не человек. Им нужна была информация – она была у Халида. Нужно было сказать лишь несколько слов.

Трусливой частью своей души, жалкой и слабой, он боялся смерти. Хилый голосок внутри него убеждал сказать пленителям всё, что те от него требовали, подсовывал образ упавшей на его могилу Арбелы, склонивших от скорби головы детей, плачущих внуков. Голосок исступлённо визжал, что дело всей жизни Халида – археология и хранение ценностей древней культуры – ничего не значащая пустота. Когда кровь смешивалась со слезами, унижение — с резью от верёвок и ломотой в теле, рассудок мужчины ослепляла белая вспышка, и губы против воли беззвучно шевелились, чтобы прекратить этот кошмар. “Зачем вся эта драма?” – спрашивал голосок. Халид и сам в такие моменты не понимал. На одной чаше весов — камни, никому не нужные и забытые, на другой — его драгоценная жизнь, только его, единственная и неповторимая жизнь. Халид уже переступил границу девятого десятка, но чем меньше у него оставалось времени, тем глубже он вдыхал воздух родных мест, тщательнее всматривался в окружающий мир, вбирая его мельчайшие оттенки и тени. И тем больше хотел сделать для города. Он прожил яркую, полную и честную жизнь, с которой на его месте вряд ли кто-то захотел бы расстаться такой ценой.

Однако через пару мгновений вспышка гасла, оставляя после себя лишь бледный глухой туман стыда. В нём маячили неясные силуэты. В бреду Халид видел в них правителей Пальмиры, за которыми простирались толпы жителей – от них веяло презрением. Да мужчина и сам себе был отвратителен за слабость.

– Говори! – шипенье сменилось на рык. Халид вновь стоял на коленях. – Говори, где спрятаны идолы?

Статуи, бюсты, посуда, картины, ковры – всё хранилось в безопасном месте, далёком от зла человеческой души, желающей лишь одного: господства. Разрушить старое, нагнать страху на весь мир и основать новое государство, а продажей произведений искусства помочь осуществить этот замысел – ради этого боевики предавали божественные и людские законы.

Лицо, искажённое звериным оскалом, приблизилось к Халиду вплотную. Но что-то изменилось. Мужчина не столько видел это в выражении глаз и мимике, сколько чувствовал. Болезненное ощущение тонкой струйкой вливалось в душу и медленно наполняло нутро. У Халида засосало под ложечкой. Он перевёл взгляд от лица в сторону: между песчаными холмами блеснула на прощание искра. На пустыню, на античный город, на людей с автоматами, на избитого и израненного старика опустилось синее шёлковое покрывало сумерек.

Приятная прохлада коснулась кожи Халида, и он втянул посвежевший воздух. В голове стало удивительно ясно, реальность больше не затмевалась болью. Он в упор посмотрел на человека, наклонившегося к нему, и несколько раз покачал головой. Тот смачно сплюнул, выпрямился и подал знак кому-то другому. Чья-то сильная рука схватила Халида за шею, кладя голову набок.

– Закрой глаза, старик, – потребовал громкий голос откуда-то сверху, будто с самых небес, но Халид упрямо смотрел на постройки с двухтысячной историей. Те будто говорили ему что-то, и, хотя он не понимал их незнакомого языка, слова дарили ему спокойствие и уверенность в своём решении. Вид некоторых из них восстанавливался по памяти – грохот, огонь и едкий дым стёрли архитектуру Древнего мира, оставив как бы в насмешку каменистые насыпи. – Я бы на твоём месте закрыл глаза и подумал о семье, старик. Неужели это последнее, что ты хочешь видеть? Тебе не суждено встретиться со своими родными в раю, Аллах этого не позволит. Это твоя воля, идолопоклонник!

Сталь меча со свистом рассекла воздух. Тяжёлый удар, всплеск крови, что-то мягко упало на песок.

***

Тени поспешили скрыться в затаённых углах, когда из-за горизонта во всю ширь появился золотой диск. Своими тёплыми лучами он коснулся остывших за ночь песчаных дюн, головы и повешенного на колонне тела, гранитных обломков и зданий. На светло-голубом небе закружили большие птицы, спускаясь всё ниже и ниже к хранителю.