Посмертно влюбленные. Эпизод 29. (Глава 29)

Эпизод 29. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (август 963 года от Рождества Христова).

Каждый день, кроме воскресенья и за исключением крупных церковных праздников, требующих шествий по Риму, время после полудня и до оффиция девятого часа отводилось Его Святейшеством на прием посетителей. Как уже однажды отмечалось, в незапамятные времена было принято считать, что двери верховного иерарха должны быть открыты всем жаждущим спасения в любой день и в любое время. Однако благодаря понтификам, реально смотревшим на жизнь, пастве не так давно было предложено потерпеть со спасением до определенных папской канцелярией часов. Иоанн Двенадцатый в своем расписании выделил для приема середину дня, посчитав этот временной интервал для докучливых посетителей самым неудобным, особенно в летнее время, когда приходилось ждать аудиенции на солнцепеке перед папскими палатами. Однако оказалось, что ради спасения подавляющее большинство визитеров было согласно потерпеть и самое жестокое солнце. Тогда предприимчивый Иоанн придумал новый ход — раз никоим образом не удается отвертеться от назойливой паствы, то пусть тогда она хоть приносит доход. И папский препозит Кастельман, человек, которого даже в папской свите не уважал никто, потихоньку начал собирать с посетителей мзду за право попасть на порог кабинета Его Святейшества. Разумеется, это преподносилось только как инициатива самого Кастельмана, однако никакие жалобы в высшие инстанции не помогали, и всем скрягам приходилось изо дня в день томиться возле папского дворца и всякий раз слышать, как препозит упражняется в изобретательности, придумывая тысячу и одну причину, почему Раб рабов Божьих сегодня не принимает. Как правило, клиент рано или поздно, сопя и чертыхаясь, лез за монетой и платил денарий за вход. Плата вполне себе щадящая, тем более когда речь идет о вечном спасении, не правда ли? И избави вас Господь обвинять папу Иоанна в мелочности. Папа получал от препозита половину денария за каждого визитера, в день набегал целый солид, а за солид уже можно было купить сносного раба. Недельный заработок позволял приобрести корову, а за месяц-полтора можно было наскрести или на лошаденку, или на полное рыцарское вооружение, или даже на небольшое поместье. Поди плохо, да?

Сегодня первой в списке посетителей значилась некая двадцатипятилетняя Анса Раньеро, и при упоминании ее папа Иоанн приятно потянулся в своем кресле и покрутил для разминки ступнями. Неделю назад эта дама уже была у него и разыграла в общем-то нехитрую и часто разыгрываемую сцену. Ее муж, славный мессер Раньеро, римский vigiles[1], в прошлом месяце погиб в результате стычки с ночными грабителями. На попечении вдовы остался семилетний ребенок, в силу возраста еще не способный приносить в семью кусок хлеба, но эти куски, в случае появления их в доме, легко и в большом количестве уже уминающий. Сеньора Анса умоляла пристроить иждивенца в какой-нибудь монастырь, чтобы у нее оказались развязаны руки и она могла устроиться на какую-нибудь работу. Папа обещал похлопотать, а сам на протяжении всей ее торопливой и потому немного сбивчивой речи рассматривал подробности ее фигуры, среди которых особым образом выделил ее грудь и губы, одинаково пухлые и трепетные.

— Чем же вы предполагаете заниматься в будущем, дочь моя? — спросил он тогда синьору Раньеро.

— Мой сосед Клаудио предлагал торговать рыбой. На Бычьем рынке ему принадлежит целый ряд.

— Помилуйте, дочь моя! Вам — и торговать рыбой? К лицу ли это будет молодой, прекрасной женщине, если она насквозь пропахнет рыбной гнилью, а к рукам ее навечно прилипнет рыбья чешуя? Нет-нет-нет, ни в коем случае! Считайте, что я вам это запретил. Скажите лучше, умеете ли вы что делать по хозяйству?

Анса патетически всплеснула руками. Да как не уметь-то!

— И все-таки, например?

— Я стираю белье для всей улицы, где живу. Мой сосед Клаудио говорит, что…

— Это прекрасно, дочь моя! Я мог бы вас взять в мою прислугу. Если, конечно, ваш сосед Клаудио не будет возражать.

Анса тут же кинулась целовать подол папского платья. Иоанн ласково поднял ее, ощущая сдобную мягкость ее тела, и на мгновение встретился с ее глазами. Глазами цвета крепко заваренного чая.

— Вы рано благодарите меня, дочь моя. Чтобы работать при папском дворе, нужно соответствовать определенным требованиям. Вот вы сегодня пришли ко мне простоволосая, глаза ваши воспалены, а на руках видны следы грязи. Вы рассчитываете с такими руками работать у меня прачкой?

Анса выглядела как человек напрочь не угадавший со ставкой. Она-то, идя в Ватикан, рассчитывала своим видом как раз таки вызвать дополнительную жалость, нарочно растрепав волосы и натерев перед аудиенцией глаза луком. Выходит, не угадала.

— Я… я…

— Приходите ко мне в следующую седмицу. Я обещаю к тому моменту заняться судьбой вашего сына, а вы… Вы приведите себя в порядок и покажите, что заслуживаете чести работать при дворе Святого престола.

И вот сегодня синьора Анса вновь пожаловала в папский дворец, пожертвовав, таким образом, из скудных семейных финансов уже второй по счету денарий. Иоанн, увидев ее, не смог сдержать улыбки и с нарочито фальшивой театральностью воскликнул:

— Кто вы, дочь моя? Вы вдова мессера Раньеро? Да быть того не может! Я видел бедную вдову на прошлой седмице, то была милая несчастная замарашка, вам же без спроса откроют двери в любом знатном доме Рима!

Анса вся зарделась от похвалы и игриво поиграла плечиками. Семейный бюджет ее на этой неделе похудел куда больше, чем на два денария. Пришлось потратиться и на новое греческое платье с открытой шеей, и на яркий мафорий, и на ароматное масло.

— Скажите, святой отец, я уже могу воздать Господу благодарные молитвы за милость Его и вашу? За вас. призревших несчастное чадо мое?

— Благодарные молитвы Господу надо воздавать каждый день, и не в ответ на Его очевидную милость. Великой милостью Его уже является каждый день, подаренный всем нам!

— Простите, святой отец, я так глупа…

Иоанн обаятельно усмехнулся.

— Я вижу, дочь моя, что к моим словам на прошлой нашей встрече вы отнеслись с должным вниманием. Да, вас уже можно подпустить к чужому белью.

Он взял ее за руку. Она была чуть влажная от волнения.

— Признаться, нечасто приходится встречать дочерей Евы с такой белизною рук. Но, — вдруг изменил интонацию Иоанн и отпустил ее руку, — вы не будете возражать, дочь моя, если я вам устрою несколько испытаний? Вон там, — он указал на дверь, ведущую в папскую спальню, — расположены мои покои. С момента пробуждения я занят делами Церкви, и потому вы первая, кто сегодня пришел сюда. А постель меж тем не убрана с самого утра.

С этими словами он подвел ее к высокой и просторной папской кровати с балдахином. Постель и в самом деле была смята, но совсем немного. Кубикуларии, естественно, уже убирали ее, но Иоанну перед самым приходом Ансы вздумалось поваляться на ней, чтобы подкопить силы для муторного приема посетителей.

— Управитесь?

Анса с энтузиазмом приступила к делу. А Иоанн вернулся в кабинет и неспешно наполнил вином два серебряных кубка.

— Готово, Ваше Святейшество! — услышал он звонкий голос из спальни.

Иоанн заставил себя остановиться на пороге спальни, держа в руках по кубку, и восхищенным звуком гортани оценить работу Ансы. А та стояла с возбужденно заблестевшими глазами, как будто в чай кто-то вдруг бросил кубик льда. Нечасто ей приходилось выполнять столь непыльную работу!

Папа поставил кубки на столик возле кровати и обошел кровать со всех сторон, то откидывая полог, то проверяя мягкость подушек. Одну из них даже понюхал.

— О-о-о, я чувствую запах ваших рук, — сказал понтифик, — теперь я всегда буду знать, вы ли мне убирали сегодня кровать или нет.

Анса чувствовала себя на седьмом небе.

— Но позвольте, — вдруг приземлил ее папа, — свободных-то мест при моем дворе сейчас нет. И если я возьму вас, значит мне придется лишить работы кого-то другого.

Анса растерялась. Счастье было так близко!

— Умеете ли вы что-нибудь еще? Есть ли у вас таланты, выделяющие вас среди прочих?

— Я умею готовить, — упавшим голосом произнесла Анса.

— Мало, — оборвал ее папа, — те, кто уже работают на этом месте, также умеют готовить. Думайте!

Анса готова была разреветься. На ум от волнения ничего не приходило.

— Выпейте вина, дочь моя, — папа протянул ей кубок.

Она судорожно начала пить вино, задыхаясь от его крепости и от отчаяния, охватившего ее. Папа меж тем оказался у нее за спиной.

— Неужели у вас нет других примечательных талантов? Не верю! — почти шепотом произнес Иоанн у самого ее уха, и Анса, обомлев, почувствовала горячую ладонь понтифика на своем бедре.

Внезапно раздался резкий стук посоха препозита у входной двери в кабинет.

— Вот дьявол! — в сердцах бросил папа, и от его ругани Анса обомлела даже больше, чем от прикосновения.

Иоанн порывисто бросился из спальни в кабинет. Вовремя! Дверь уже приоткрылась, и в проем просунулось лицо Кастельмана, на котором в тот же миг отразился испуг при виде разъяренного понтифика, стремительно приближающегося к нему.

— Ваше Святейшество! Ваше Святейшество! Простите великодушно, но я посчитал нужным…

— Ах, ты посчитал нужным! Ты уже за меня считаешь, что нужно, а что нет?! Да разорви меня Юпитер на тысячу частей, если ты сейчас же не выскочишь из Рима быстрее зайца!

— Ваше Святейшество, только взгляните!

— Взглянуть на что?

— Вот! Вот! Мне просил передать это человек, который ждет разрешения встретиться с вами. Человек благородный, очень благородный! Он… — тут Кастельман понизил голос до шепота, — он заплатил втрое за вход, он говорил, что обязательно должен увидеть вас. И что вы, увидев это, тоже немедленно захотите этой встречи.

Мажордом протянул папе тяжелую болванку печати. Папа подошел к окну, чтобы лучше рассмотреть ее, и его возглас удивления выглядел куда естественней, чем давеча при оценке работы Ансы.

— Да? В самом деле? Тебе он, конечно, своего имени не назвал?

— Нет, Ваше Святейшество.

— Ну, конечно. Пожалуй, проси, проси его немедленно, но только его одного, никаких провожатых, слуг и прочего. И хорошенько обыщи его. Будет оскорбляться — тем хуже для него. Говори, что это я приказал обыскать его, а если ему что-то не нравится, то двери в Риме для выходящих всегда открыты.

— Слушаюсь, Ваше Святейшество. Только вот…

— Что еще?

— Ваша посетительница, — Кастельман указал глазами на спальню.

— Ах, да! — смутился Иоанн. — А ведь мы не договорили даже. А он уже здесь?

— Он у входа.

— Ах ты, дьявол! Ну ладно, пусть она побудет у меня в спальне, я же приму его в кабинете. Но только сначала хорошенько его обыщи! — крикнул он слуге напоследок.

Почти так же стремительно Иоанн вернулся в спальню, где Анса уже несколько минут не знала, куда себя деть и что предпринять.

— Вот что, моя милая, — без обиняков заявил Иоанн, — не знаю, что вы там себе вообразили, но я придумал для вас настоящее испытание. Пройдете — считайте, что ваши с сыном судьбы устроены так, что сам архангел Михаил не смог бы сделать лучше.

Минут через десять в папский кабинет вошел молодой человек. В кабинете никого не было, а из приоткрытой двери, ведущей из кабинета куда-то еще, раздавались тихие шорохи и звуки передвигаемых предметов. Гость еще некоторое время постоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу, но постепенно стал наполняться гневливым нетерпением и начал выразительно и с каждым разом все громче покашливать, напоминая о своем присутствии.

— Чего вы там кряхтите, ваше высочество? Идите уже сюда!

Гость, мысленно выругавшись, подошел к двери. Порог спальни, очевидно, в этот день обладал какой-то магнетической способностью, уже второй человек сегодня замирал на нем в полном изумлении.

На широкой папской постели полулежал-полусидел на многочисленных подушках молодой понтифик. На нем была одна нижняя камиза, а ноги его были абсолютно голыми. Возле ног хлопотала девица с пышным бюстом и округлыми бедрами, девица умащивала ноги понтифика каким-то маслом и даже не обернулась на вошедшего.

— Что замерли, благородный мессер? Разве не так ваши гастальды и их слуги на рыночных площадях Равенны и Павии описывали меня?

— Глаза мои говорят мне, что они были не так уж и неправы.

— Глаза могут обманывать так же легко, как и другие человеческие органы. Благодарю вас, дочь моя, вы можете идти. Не корите себя ни в чем. В том, что вы сейчас сделали, греха нет. А если есть, то я его охотно приму на себя. Ступайте и закройте за собой дверь.

Анса удалилась, не смея поднять глаза на присутствующих мужчин.

— Глаза также могут обманывать, мессер Адальберт, — повторил папа, поднимаясь с постели. Вы увидели разврат там, где его не было. Клянусь всем, что дорого мне, я не трогал эту девицу. А вы, уверен, в последние дни не раз лгали языком, самым лживым из органов людских. Признавайтесь, кем вы назвались, чтобы попасть в Рим?

— Вам это важно знать?

— Нет, не важно. Я только привел пример, когда лгущий вдруг укоряет нелгущего. Давайте же и впредь не утомлять друг друга лишними и, быть может, неверными упреками. Это только крадет время и портит отношения. Говорите, с чем вас послал ваш отец?

— Если вы требуете не лгать попусту, то для начала скажу вам, что действую только от своего имени.

— Позвольте вам не поверить.

— Тогда изучите этот пергамент, — Адальберт протянул папе свиток.

Это был указ Беренгария о собственном низложении и передаче всех земель и титулов старшему сыну.

— Ловко! Весьма ловко! Выходит, наш саксонец уже второй год кружит возле Сан-Леона, тратит на него уйму нервов и сил, чтобы пленить короля, который таковым уже не является.

— Заметьте, Ваше Святейшество, что тринадцать лет назад я был коронован вместе с отцом в Павии в полном соответствии с обычаями предков и с согласия Святого престола. На моей голове тоже лежала Железная корона лангобардов, а мои виски также были помазаны священным елеем.

— Ваши права, ваше высочество, никто не оспаривает.

— Не оспаривал. До последнего времени, — поправил Иоанна Адальберт, — сейчас никто в Италии не может чувствовать, что его права священны и неприкосновенны.

Иоанн хмыкнул.

— Вы смеетесь? Мы тоже смеялись, когда нам сообщали о приготовлениях Оттона. Мы тоже были уверены, что наши права священны, тем более что сам Оттон не раз и прилюдно гарантировал их.

— Ваш отец пострадал за свою жадность и угрозы Святому престолу.

— Да, и он признает это. Во время нашей последней встречи он покаялся, назвав свое поведение в последние годы жадным и глупым. Жадным и глупым, это были его собственные слова, клянусь вам на Святом Писании! Он уже расплатился за это короной, но всем нам еще только предстоит заплатить. Если мы будем так же глупы, как он…

— Пренебрегать опасностью действительно глупо, ум же заключается в точном выборе сильной стороны.

— Это не выбор, это подчинение. Ваш союз неравноценен, признайте это. И рано или поздно сильный сожрет слабого.

— Вы считаете слабым меня? — Иоанн закусил губу.

— Да, Ваше Святейшество. Вы сейчас неизмеримо сильнее меня, сильнее многих сеньоров в Италии, но не сильнее Умберто Тосканского, не сильнее Тразимунда Сполетского, а все вы поодиночке много слабее Оттона. А сильный сожрет слабого. По очереди, постепенно, одного за другим. И еще с помощью других жертв, которые будут наивно думать, что их саксонец не коснется, а за помощь в погибели других отблагодарит. Именно так Оттон поступал со славянскими варварами, так он поступит и с нами.

— И спасение вы видите в создании лиги?

— Да, пока еще есть возможность.

— И с этой целью вы объехали всю Италию? Говорят, вы были даже на Корсике?

— Да, я только что оттуда.

— Вы пытались установить контакт с бургундцами?

— Нет, это бесполезно. Местный король Конрад послушный вассал Оттона, он всем обязан ему, в том числе сохранением короны и выдворением из Прованса ненавистного Гуго Арльского.

— Тогда с кем?

— С маврами Фраксинета и Сицилии.

Лицо папы вытянулось от удивления.

— И как успехи?

— Я встретил понимание, — хладнокровно солгал Адальберт. Его миссия, увы, провалилась. Фраксинет доживал последние годы, а сицилианские пираты только дали гарантии Адальберту, что не тронут его корабли. Точнее, корабль, на больший флот денег у беглого короля Италии не нашлось.

— Я также встречался с герцогиней Сполето, — продолжал Адальберт.

— И что вам сказала эта рыжая бестия?

— Она дала понять, что они с Тразимундом недовольны той ролью, что им отводит Оттон. Сполетцы сейчас осаждают Сан-Леон, германцев и лангобардов там почти нет. Причем Тразимунд несет все расходы по осаде, а в награду ему не обещано ничего. Ни-че-го! Лишь сохранение того, что ему и так принадлежало.

— Я этому только рад, — заметил папа.

— Эта радость, уж извините, Ваше Святейшество, глупа и ущербна. Сегодня обижен Сполетский герцог, завтра саксонец обидит вас. Подскажите, Пентаполис уже начал платить налоги в папскую казну?

Иоанна аж передернуло. В самом деле, прошло уже полтора года, как Оттон на соборной площади поклялся вернуть Риму Пентаполис, но до сего дня эти земли оставались либо под управлением германских ставленников, либо под уцелевшими в силу собственной невзрачности мелких лангобардских вассалов Беренгария.

— Такое не происходит за один день, — попробовал возразить папа.

— Как мы видим, такое не происходит и за один год.

— В этом виноват ваш отец. Если бы он исполнил обещание и отдал земли, никакого саксонца здесь бы не было.

— Мой отец не клялся передать вам эти земли, они ему достались от Гуго Арльского, который в свою очередь отобрал их у вашего отца за то, что тот лишил его императорской короны. Давайте не будем углубляться далее, этак мы дойдем с вами до Ромула и Рема. Но мой отец не клятвопреступник, отдать Пентаполис он вам точно не обещал.

Строго говоря, Адальберт был прав.

— А я вам обещаю. И клянусь, — добавил беглый король.

— Слова сотрясают лишь воздух.

— Я знал, что вы так скажете. Ознакомьтесь. — Адальберт протянул папе свиток на сей раз с собственным указом о возвращении земель Пентаполиса в лоно католической Церкви. Документ датировался июлем этого года.

— Такую бы бумагу да пятью годами ранее, — вздохнул папа.

— Согласен, Ваше Святейшество. Но сейчас мы имеем то, что имеем. Давайте смотреть в будущее с надеждой и верой в милость Господа. Смогли же наши предки отделаться и от Арнульфа Каринтийского, и от того же Гуго!

— Вы знаете, что в Риме сейчас стоит германский гарнизон?

— Да, как и то, что он занял Иоаннополис с церковью Апостола Павла. Как и то, что при вашем дворе уже вовсю орудуют германские священники, а целым рядом епархий управляют оттоновские слуги. Если текущий ход событий продолжится, в один прекрасный день вы окажетесь Оттону бесполезны и неопасны, и Святой престол займет варвар из каких-нибудь тюрингских или франконских лесов.

Подождите. Десять лет срок совсем небольшой[2].

— Ну хорошо. Допустим. Скажите, с кем вы встречались еще?

— Надеюсь, вы спрашиваете не для того, чтобы выслужиться затем перед Оттоном. Но даже если так, мне от этого ни тепло ни холодно. Я встречался с его преподобием Сигульфом, епископом Пьяченцы[3], и склонил его на свою сторону. Я встречался с лангобардскими правителями Капуи и Беневента, с Пандульфом и Ландульфом, и встретил с их стороны безусловную поддержку.

Бывает так, что истинные результаты предприятия видны лишь с течением времени. То, что Адальберт выдал за успех, на самом деле обернулось роковым провалом. Герцог Пандульф по прозвищу Железная Голова только с виду казался звероподобным недотепой. Он первым смекнул, в ответ на нижеследующие посулы Адальберта, что надежней и безопасней ему будет поступить с точностью до наоборот.

— Настроения южных князей переменчивей ветра, — Иоанн не понаслышке знал о «верности» лангобардских братьев.

— Возможно. Но только если не пообещать им Камеринскую марку.

Иоанн даже расхохотался.

— Так-так! Часть Сполето! А Тразимунду и его шалаве что обещано?

— Перуджа и земли графа Каноссы.

— Вы щедрее Оттона. Но я закончу разговор с вами немедленно, если мы не достигнем понимания, что в случае, если милостью Господа и силой оружия удастся изгнать Оттона с Апеннин, трон Сполетских герцогов должен занять более достойный человек.

— Вас устроит, если этот человек будет из вашей семьи?

Иоанн с интересом осмотрел Адальберта. Как легко и просто сейчас кроить карту Италии, отнимать и дарить необозримые глазом земли, но сколько крови и пота потребуют впоследствии эти размашистые росчерки пера по карте! Как приятно договариваться сейчас, возле теплого камина, прихлебывая вино и произнося цветистые тосты о дружбе во веки веков! Как тяжело потом будет выполнять обещанное!

— Вы не могли не побывать в Лукке, — сказал папа.

— Ну, мы все прекрасно знаем и любим нашего изворотливого маркиза Умберто. Он прекрасно оценивает обстановку вокруг Тосканы, понимает, что взят в кольцо и германские дружины в Лукке лишь вопрос времени. Он не отлагался от нашей семьи, и Оттон помнит это. Это может стать поводом для вторжения. Но, с другой стороны, маркиз слишком осторожен, он не высказал мне безусловной поддержки, однако намекнул, что поможет, если мне удастся сколотить лигу с вашим участием.

— Все это очень ненадежно, — сказал папа, — эта ненадежность звучит даже из ваших уст. Слышите ли вы это?

— Боюсь, вы правы, Ваше Святейшество. И потому за поддержкой я думаю также обратиться к соседям саксонцев.

— К кому? — спросил папа с нескрываемым скептицизмом. — Про бургундов мы уже говорили, а у франков местный король Лотарь лишь слабый подголосок Бруно, брата нашего саксонца.

— У саксов есть соседи, не исповедующие Веру Христову.

— Ах, вот вы о чем! Что, — тут папа сделал максимально ехидную гримасу, — родная кровь дает о себе знать? Я имею в виду вашего деда Беренгария, в трудный момент призвавшего на италийские земли венгров.

— Мой дед добился своего.

— Но какой ценой! Пол-Италии было сожжено, да и сам ваш дед не вкусил в полной мере плоды триумфа, получив копьем в спину. Хотя, — Иоанн сделал небольшую паузу, задумавшись, — венгры сейчас обозлены поражением в битве на реке Лех и потерей дани от германских земель. Если эти язычники, мечтающие о возмездии, займут альпийские перевалы, Оттон окажется отрезан от родных земель. Без подмоги, окруженный врагами со всех сторон, даже Ганнибал в Италии недолго протянул.

— Вот именно! Но есть одна проблема. Дело в том, что я никогда не имел контактов с венгерским князем Такшонем[4], и здесь я рассчитываю на вашу помощь.

— Чтобы глава христианского мира призывал на земли Италии безбожников? Адальберт, вы в своем уме? Исключено.

— Вы можете предложить что-то иное?

Иоанн надолго задумался. Адальберт смотрел, как папа расхаживает по своей спальне, и понимал, что его миссия уже успешна. Святой престол не отмел с самого порога и с негодованием его предложение, Святой престол всерьез имеет зуб на Оттона, а значит, у него и отца еще есть шанс.

— Письмо венгерскому князю со всеми обещаниями пойдет от вас, мой дорогой Адальберт, и только от вас. Я обеспечу саму миссию, выделю верных людей, а делегацию возглавит венгерский священник, недавно посвященный мною. Представляете, Адальберт, слово Божье начало проникать даже в сердца этих язычников!

— Это деяние сравнимо с деяниями великих миссионеров-евангелистов и святого Ульфилы[5]!

— Как видите, я могу не только девиц щупать, — съехидничал папа.

— Простите…

— Прощаю. Но не кажется ли вам, что ради полной гарантии нашей победы стоит позвать еще одну силу? Старую могущественную силу, весьма недовольную недавней коронацией Оттона и не замедлившую мне об этом объявить?

— Вы имеете в виду Константинополь? На него мало надежды. Вся власть там принадлежит Феофано, бывшей придорожной потаскухе, которую на беду всем вытащил из грязи ныне покойный базилевс Роман. Бог весть сколь продлится власть этой шлюхи, пройдет лет пятнадцать, прежде чем дети Романа, базилевсы Василий и Константин, почувствуют в руках силу.

— Ваши сведения устарели, Адальберт. Как и ваша оценка этой Феофано. Власть в Новом Риме с ее позволения захватил Никифор Фока, освободитель Крита. Это властный и жесткий правитель, и его письмо, недавно пришедшее в Рим, было буквально пропитано гневом. Он укорял Рим и лично меня за то, что если ранее мы короновали августом хотя бы потомков великого Карла, с чем им приходилось скрепя сердце мириться, то теперь мы возложили святую корону императоров на варвара, не знающего латынь, на дитя леса[6].

— Ему, пожалуй, трудно возразить.

— Да я и не пытаюсь. Я только предлагаю привлечь греков на нашу сторону. Пусть обеспечат хотя бы наш тыл, сговорчивость южных князей и морскую блокаду Венеции, Равенны и Генуи, где Оттон может получить поддержку.

— Означают ли ваши слова, Ваше Святейшество, что лично мы с вами договорились?

Папа взял очередную паузу.

— Завтра пришлите доверенного человека. Пусть при нем вновь будет ваша печать, она поможет ему встретиться со мной. А вы сюда более не приходите, вас может кто-нибудь узнать, и все наши планы пойдут прахом. Ваш человек получит письма к венгерскому князю, которые подпишете вы, и письма к базилевсу. Жаль, — вслух пожалел Иоанн, — но письмо Никифору будет иметь достаточный вес, только если оно будет от меня. От вас же я прошу те документы, которые вы мне сегодня показали, они должны остаться у меня. Да, Адальберт, — папа заметил недовольный жест беглого короля, — у меня. Завтра же с вашим человеком вы передадите королевский указ о передаче Святому престолу Сполетского герцогства.

— Всего?

— Камеринскую марку, так и быть, оставьте Пандульфу. Я не хочу с ним ссориться. Да-да-да, Адальберт, а как вы хотели? Мы начинаем опасную игру, и плата за риск должна быть соразмерной. Вам, в отличие от нас всех, уже нечего больше терять.

Адальберту пришлось проглотить эту горькую пилюлю.

— А послезавтра пусть ваш человек приходит снова. Если с документами все будет в порядке, к нему присоединятся люди, которых я направлю к венграм и грекам. Возможно, я все-таки напишу письмо князю Такшоню, но оно будет касаться исключительно вопросов Веры, так же как и все посольство, направляемое из Рима, которое пройдет под видом христианского миссионерства. Однако для пущей безопасности надо придумать, как доставить моих послов в Паннонию и в Аргос. Дороги Италии что на север, что на юг небезопасны, а документы, перевозимые моими людьми, слишком щекотливы.

— На сей счет есть соображения, Ваше Святейшество, — ответил Адальберт и указал рукой в направлении моря.

Папа догадливо и одобрительно кивнул и первым протянул королю руку. Молодые люди обменялись крепким рукопожатием.

— Cujusvis hominis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare[7], — сказал Его Святейшество Иоанн Двенадцатый.

— Воистину так! — ответствовал король Италии Адальберт Первый.

«Nemo potest scire, cum praesidio contra quod periculum»[8] — глубокомысленно подытожим мы.

* * * * * *

Папа вывел Адальберта из спальни, провел через кабинет и, не говоря ни слова, лично закрыл за гостем дверь. Кастельман осторожно постучал снаружи и напомнил папе о следующих посетителях, но Его Святейшество заявил, что сегодня никого более не примет. Иоанн подошел к столику с вином, наполнил кубок и начал пить. В размышлениях он унесся настолько далеко, что в первый момент даже не отреагировал на внезапное появление из-за спинки дивана настойчивой вдовы Раньеро, но затем от испуга чуть не поперхнулся вином.

— Ты? Откуда? Ты что, была здесь все это время? — зашипел он, косясь на дверь в спальню и пытаясь вспомнить, была ли она тщательно заперта во время его разговора с Адальбертом.

— Простите, Ваше Святейшество, — простодушно ответила Анса, — но ведь вы так ничего и не решили по моей просьбе.

— Какой просьбе? Ах, насчет вас и вашего сына? — Иоанн был немало раздражен, что вслед за великими разделами Италии теперь снова предстоит заниматься земной мелочью. — Кстати, вы видели ранее этого сеньора? Знакомы ли вы с ним?

— Нет, не знакома и никогда не видела раньше.

— Странно, а ведь мы разговаривали с ним… о вас.

— Обо мне?

— Да, он расспрашивал о вас. Разве вы ничего не слышали?

— Дверь в вашу спальню была заперта.

— Он хотел нанять вас в прислугу. В отличие от моего двора, у него есть вакантные места. Вам это может быть интересно?

— Отчего же, конечно мне это интересно.

— Он предлагает вам работу прачки и постельничей, то есть ровно то, что вы просили у меня.

— Господи, благодарю!

— Он готов платить вам по денарию в день.

— Господи, благодарю!

— Но в эту плату будет входить и еще кое-что.

Анса насторожилась.

— Право слово, в своем желании видеть вас у себя при дворе этот сеньор зашел слишком далеко и потому не постеснялся мне — мне, наместнику апостола! — поведать, что желал бы видеть вас своей наложницей. Грешный человек! Что вы на это скажете?

Анса растерянно хлопала глазами.

— Я рассердился на него и поспешил закончить этот суетный разговор, сказав, что лишения, преследующие вас в последнее время, не заставят поступиться честью.

Анса потупила взор.

— Дайте мне адрес этого сеньора, Ваше Святейшество!

— Что я слышу?

— Дайте мне его адрес. Неужели вы не понимаете, что мне все равно уготована эта участь? Неужели вы не понимаете, что торговец, обещавший допустить меня в рыбный ряд, поставил такое же условие? Неужели вы думаете, что такого же не запросят мой домовладелец, пекарь, продающий хлеб, капеллан, присматривающий за моим сыном? Но лучше уж я однажды поступлюсь честью и буду постоянно давать себя одному богатому сеньору, чем сто раз поступаться и раздавать честь по частям и каждому.

Иоанн покачал головой.

— Я не могу судить вас, дочь моя. Но я уже слышал подобные исповеди и знаю, что в споре между очищением нуждой и гибелью души второе выбирают те, кто уже однажды согрешил или, по крайней мере, уже соблазняется в мыслях.

— Ах, если бы вы знали, что значит испытание нуждой!

— Душа моя рыдает от каждого вашего слова, несчастное дитя. Рыдает и требует помочь.

— Помогите же мне, Ваше Святейшество. Дайте адрес.

— Чтобы я стал тем, кто толкнул вас к смертному греху?

— Пусть это будете вы, чем это сделает кто-нибудь другой в этом мире. А я буду просить Господа не упрекать вас в этом.

— Нет, — вдруг резко ответил папа и приблизился к ней, — я не могу так с вами поступить. Я все-таки возьму вас к себе. Я сам буду платить вам восемь денариев в седмицу.

— О, Господь всеблагой! Ты услышал меня!

— Вас услышал не Он, а я, — ответил папа, пристально глядя ей в глаза.

— Но ведь все в мире совершается по милости Его.

— Вряд ли то, что я вам предлагаю, идет от Его милости.

— Что же я должна буду делать, падре?

— То же, что вы готовы были сделать моему гостю.

И в следующее мгновение Его Святейшество огромной пиявкой прильнул к ее пухлым губам, успевшим только удивленно приоткрыться. Горя от вожделения, он подхватил Ансу на руки и потащил в спальню, обнаружив в себе недюжинную силу. Еще до того как упасть на папскую постель, вдова Раньеро, тяжело и с присвистом дыша, успела расшнуровать свое платье и первым делом выпустила на свободу грудь, от вида которой Его Святейшество лишился последних остатков разума и совести.

.........................................................................................................…………

[1] Страж правопорядка (лат.), в данном случае ночной стражник.

[2] Бенедикт VI (?–974) — римский папа (973–974), римлянин германского происхождения.

[3] Сигульф (?–?) — епископ Пьяченцы (951–988, возможно, с перерывами).

[4] Такшонь (931–972) — надьфейеделем (великий князь) венгров (955–972).

[5] Ульфила — христианский миссионер IV века, один из первых миссионеров среди готских племен.

[6] Здесь присутствует намек на происхождение матери Оттона, Матильды Вестфальской, от языческого саксонского вождя Видукинда, чье имя означает «дитя леса».

[7] «Каждому человеку свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке» (лат.).

[8] «Никто не может знать, когда какой беречься опасности» (лат.).