Посмертно влюбленные. Эпизод 32. (Глава 32)

Эпизод 32. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (30-31 октября 963 года от Рождества Христова).

Утром следующего дня, отставив в сторону все службы, папа с оставшимися ему верными членами римского муниципалитета поспешил на парапет крепостной стены Города Льва. Картина, открывшаяся взору Его Святейшества, вселяла мало оптимизма. Возле ворот Святого Перегрина, северных и главных ворот папской крепости, папа увидел неприятельский лагерь, вставший на Триумфальной дороге. Враг, заранее догадавшийся, что осажденные поутру будут детально изучать его состав и численность, постарался произвести впечатление на наблюдателей, разведя костров явно больше, чем ему требовалось, и воткнув на возвышенностях множество копий со штандартами. В их разноцветье преобладали желтые цвета, перемежаемые вкраплениями черных и красных фигур — гербы Саксонии, Швабии и Лотарингии. Достаточно густо встречались белые полотнища с черными крестами — штандарты Итальянского королевства, а вот кровавые римские знамена попадались глазу сравнительно редко, хотя также были представлены.

Такая же картина открылась на противоположном берегу Тибра, возле моста Элия, ведущего к Замку Cвятого Ангела и одноименным воротам Города Льва. Разве что римских штандартов было видно здесь куда больше, чем иноземных. Для полноты впечатления папа не поленился дойти до южных узких ворот, именуемых, между прочим, Cаксонскими, но не в честь завоевателей, ныне пришедших сюда, а в честь Ины, древнего короля британского Уэссекса[1]. Как уже когда-то отмечалось, британские монархи седьмого-восьмого веков имели прелюбопытную привычку приходить в Рим умирать, и Ина не стал в этом роде исключением, хотя, прежде чем отдать Богу душу, сей доблестный король основал странноприимный дом, привечавший земляков-паломников, а впоследствии превратившийся в целый квартал. Сегодня этот квартал снова наводнился саксами, правда на сей раз потомками тех, кто шесть веков назад предпочел в поисках лучшей доли идти на юг, а не плыть через море на остров.

— Мессер Империола, удалось ли узнать, вошел ли в город сам Оттон или нет?

— По сведениям, ворота Номентана были взяты вчера катафрактами Оттона, которые были высланы им вперед себя. Сам же король вчера прибыл в Фалери[2], в Риме он может быть не ранее сегодняшнего вечера, а скорее завтрашнего утра.

— Что с остальными воротами города?

— Южные ворота Рима этой ночью взяли под контроль люди шпейерского епископа Отгара, они выступили из Иоаннополиса. Прочие ворота управляются оставшейся милицией Рима, но ими теперь командует Кресченций.

— Будь он проклят вместе со своими сестрами! Есть ли у нас силы совершить вылазку и восстановить контроль над воротами?

— С нами осталось не более трехсот стражников и сотня слуг графа Роффреда. Врагов же навскидку в два раза больше. Мы можем только обороняться.

— Есть другие мнения? — громко вопросил папа, но все прочие лишь подтвердили грустный вывод Империолы.

— С таким числом людей активно обороняться можно только в замке Ангела, — заметил граф Роффред, давний друг папы и Деодата, бровастый низкорослый крепыш.

— Уйти в замок и оставить Святой престол на произвол саксам? Никогда! Они завтра же изберут себе папу из числа германцев, — горячо возразил Деметрий Мелиоз, и папа согласился с доводом римлянина.

— Мессер Империола, подтверждаю мое утреннее распоряжение и вам, как новому главе милиции Рима, поручаю двести человек и охрану западных стен крепости и главных ворот. Определите мессеру Мелиозу пятьдесят человек милиции и Саксонские ворота. Сто дорифоров, замок Святого Ангела и ворота возле него за вами, граф Роффред. Вы же, Деодат, останетесь подле меня, с этого дня вы комит моих китонитов.

Большинство расценило последние слова папы как скорый вывод по итогам предыдущего дня, то есть как однозначную опалу для Деодата, и были удивлены той стойкостью, с которой бывший глава римской милиции выслушал этот приказ. Однако еще утром Его Святейшество попробовал объяснить тому, что это ничуть не опала, а, напротив, проявление высшего доверия, ведь этим решением папа вверял Деодату ни много ни мало, а свою собственную драгоценную персону. Деодат, разумеется, все равно остался недоволен, но, во всяком случае, к моменту прилюдного объявления высочайшего решения успел сжечь внутри себя все первоначальные эмоции.

— И вот вам мое первое поручение, Деодат. Пригласите ко мне Грамматика, и немедленно. Всех остальных прошу оставаться подле своих постов, на вечерние службы идти в близлежащую церковь, тем более что здесь они на каждом шагу. Вечером всех жду к себе на ужин, если, конечно, не случится атаки. До вечера, друзья мои.

По приезде в папский дворец Иоанна уже поджидало послание от Оттона, которое привез Ландвард, епископ Миндена. Прочтя письмо, понтифик нахохлился, но не проронил ни слова, а только с еще большим нетерпением потребовал найти наконец Грамматика. Уходя в свои покои, папа ничуть не позаботился о том, чтобы его высокопреподобию отцу Ландварду были оказаны услуги, достойные столь высокого гостя.

Кардинал-диакон Бенедикт, библиотекарь папского двора, был ученейшим мужем канцелярии Иоанна Двенадцатого. За свои знания он уже давно удостоился от римлян прозвища Грамматик, под которым мы постараемся его именовать впредь, ибо число Бенедиктов в последних главах заметно, но не по нашей вине, возросло. Сорокалетний, быстроглазый, с аккуратно подстриженной бородкой, Грамматик очень скоро предстал перед очами Его Святейшества и замер в подобострастном поклоне, пытаясь предугадать причины внезапного интереса понтифика к делам его ведомства. Разговор между прелатами происходил в таблинуме папского дворца.

— Как вы уже знаете, наш ученый муж и святой отец, этой ночью Рим атакован ордами саксонского короля, мечом ответившего нам на милость в виде короны Карла Великого.

Грамматик склонился еще ниже в знак осведомленности о печальных событиях.

— Не в силах дать отпор врагу его же оружием, я хотел бы узнать, есть ли методы воздействия на подобного преступника со стороны Римской церкви?

От удивления Грамматик даже непочтительно выпрямился.

— Конечно есть, Ваше Святейшество. Отлучение!

— Я уже давно слышал об этом, святой отец. Слышал, что одна угроза отлучения приводит преступника в трепет и скорое раскаяние. Слышал, что отлученный лишается права на причастие, посещение церкви и даже погребение, что в глазах других он перестает быть христианином, и его душа, таким образом, отрезана церковью от спасения. Вот почему я хочу знать все подробности этого… мм-м… обряда. Кто последний раз и кого отлучал от церкви?

— Последние случаи произошли в эпоху великого папы Николая, когда тот отлучал от Церкви и Святых Даров еретика Фотия, мерзкую Вальдраду и ее священников-покровителей.

— Ни один из этих случаев не подходит для сегодняшней ситуации. Оттон ни еретик, ни блудница.

— Можно вспомнить отлучение Формоза папой Иоанном Гундо за попытку заговора против понтифика.

— Так-так! Уже интереснее!

— Формоза обвинили в том, что он вступил в сговор с магометанами, но никаких доказательств приведено не было, и следующий папа, папа Марин, это отлучение снял.

— Пусть так, главное, что в истории уже был случай отлучения за преступления против понтифика. У меня, в отличие от Иоанна Гундо, обвинения куда более аргументированные, эти аргументы в большом количестве стоят по ту сторону крепостных стен Леонины.

— Есть одна помеха, Ваше Святейшество…

— ??? — Иоанн воззрился на ученого библиотекаря.

— Решение об отлучении принимает не сам понтифик, а Синод под его руководством.

— Пф-ф-ф! — Иоанн разочарованно выдохнул, его плечи сокрушенно опустились. — Как жаль, что эта мысль не пришла мне в голову хотя бы пять дней назад.

— Значит, нам надо продержаться хотя бы еще пять дней, — заметил присутствовавший при разговоре Деодат.

— Да! — воскликнул приободрившийся Иоанн. — За это время нам надо постараться пригласить в Леонину всех пригородных епископов…

— И хотя бы кардиналов титульных базилик, — добавил Грамматик.

— Да, но как это теперь сделать, находясь в осаде? — остудил пыл собеседников Деодат.

— Составить приглашение епископам и кардиналам ко дворцу Его Святейшества и разослать. Полагаю, что германские стражники не будут чинить препятствия гонцам самого папы, тем более если им будет дозволено прочитать тексты писем, а в них не будет ничего, кроме приглашения на праздник Всех Святых, который очень кстати состоится послезавтра.

— Вы дьявольски хитры, отец Бенедикт! — радостно воскликнул папа, а Грамматик не знал, как воспринять эти слова, слетевшие из уст викария Христа. Вроде бы комплимент, вот только форма странновата и отталкивающа…

— Не сочтите за труд, святой отец, и дайте совет, как мне поступить с этим, — папа указал на сегодняшнее письмо Оттона.

Грамматик прочел письмо и пожал плечами.

— Тон письма достаточно мирный. Может, тогда не стоит доводить дело до крайностей? Отлучение — крайняя мера, Святой престол не пользовался ей уже почти сто лет и никогда не подвергал отлучению коронованных особ.

Да подождите немного, до «хождения в Каноссу»[3] осталось всего-то чуть больше века. А потом папы и вовсе войдут во вкус и начнут подвергать интердикту целые города и области. Даже Иерусалим не избегнет подобной участи[4], а еще ранее отлучению подвергнется сам Вечный город, причем наказание будет вынесено в пасхальную неделю и только ради того, чтобы заставить Рим предать на смерть одного из лучших сынов Италии[5].

— В письме Оттон предлагает ордалией снять с себя обвинения в захвате папских земель и приведению к оммажу вассалов Святого престола, — сказал папа. — Интересно, как он себе это представляет? Он всерьез считает, что имеет право скрестить мечи со мной?

— Речь, конечно, будет вестись о представителях с обеих сторон, — ответил Деодат.

— О нет! С моей стороны никаких представителей не будет. Я выступлю сам, — отважно заявил Иоанн, — мне очень хочется посмотреть, кто из этих варваров осмелится обнажить меч против преемника Апостола.

— Учитывая, что одной из сторон спора является Церковь, резонно будет выбрать бескровный способ разрешения спора.

— Сразу скажу, что у меня нет желания ходить по углям или доставать кольцо из кипящего котла, — заявил папа, на что Грамматик хитро усмехнулся.

— Это вовсе не обязательно. Карл Великий для разрешения территориальных споров, а наш случай как раз из этой категории, предлагал спорящим простоять возле креста с поднятыми руками, и истина признавалась за тем, кто удержит руки дольше. Другой способ — съесть каждому из спорящих освященную гостию[6].

— И что? Прав будет тот, кто ее быстрее переварит? — засмеялся папа.

— Нет, считается, что клеветник никогда не переварит ее. Тот же король Лотарь, съевший гостию ради отречения от блудницы Вальдрады, вскоре вновь нарушил обет и тут же умер от болей в животе — и что, как не святой хлеб во чреве грешника, стало причиной его смерти?

— В самом деле? — переспросил сразу изменившийся в лице папа.

— А совсем недавно, уже в наши дни, — продолжал увлекшийся Грамматик, — состоялась ордалия в одном из бургундских монастырей. Так вот монах-клеветник, съевший гостию, скоро исторг ее из чрева своего и покаялся во лжи. Говорят, эта гостия вышла у него прямо из пупка, белая и чистая, как прежде[7].

Его Святейшество озабоченно нахмурился.

— Стоит ли викарию Господа нашего и апостола Его вообще принимать подобный вызов? — спросил папа. Деодат отвернулся от него, чтобы скрыть усмешку.

— Полагаю, пребывание в подобном сане уже является свидетельством высшей милости Господней, — ответил Грамматик.

— Вот именно.

— Тогда воспользуйтесь письмом как средством потянуть время. Согласитесь на ордалию, быть может даже назначьте дату ее. На следующий день после дня Всех Святых. Этим вы обезопасите себя от штурма в ближайшие два дня.

— Прекрасная мысль, святой отец! — воодушевился папа. — Знаете что? Я попрошу именно вас организовать завтрашний собор. Моя канцелярия сейчас срочно засядет за составление писем священникам, а вы получите пропуск для выезда в Латеран и уже оттуда разошлете приглашения.

Не сказать, что поручение папы сильно обрадовало Грамматика, но инициатива, как известно, бывает наказуема, и сегодня этот постулат прекрасно сработал. Спустя пару часов папа наблюдал, как кортеж Грамматика проследовал по мосту Элия, увозя с собой письма папы с приглашением в собор Святого Петра на значимый христианский праздник всех высших чинов духовенства. На том берегу кортеж был остановлен стражей епископа Отгара, но после недолгой заминки продолжил путь вглубь римских кварталов. В этот момент папа всерьез поверил в возможность победы над вероломным императором. Настолько, что вечер этого дня был проведен Его Святейшеством в густых винных парах, а ночные часы ему розовым светом своей груди подсветила никогда не унывающая вдова Райнара, главная кастелянша папского дворца.

Утро следующего дня, несмотря на головную боль, папа вновь начал с обхода крепостных стен. Значимых перемен подмечено не было, неприятельские лагеря у трех ворот Города Льва никуда не исчезли, но и в численности своей и настроениях не изменились. А где-то с полудня в Леонину начали прибывать кардиналы титульных базилик. Кортеж каждого священника тщательно досматривался людьми Отгара и Кресченция, но поводов для отказа в проезде ни разу не возникло. Каждого священника, переступавшего порог Города Льва, встречал лично сам папа и целовал с такой радостью, будто наступила Пасха. К трем часам дня прибыли вместе епископы Порто и Остии — отцы Бенедикт и Чикконе. Папа радостно потирал руки, пасьянс начал благоприятно складываться, с учетом находившегося безвылазно в стенах Леонины Аймара, епископа Лабикана, в его распоряжении находились уже трое из семи пригородных епископов.

Однако с приездом следующих прелатов возникла затыка. Кортеж епископа Альбано, появившийся на противоположном берегу, был остановлен и повернут обратно, та же история спустя час произошла с епископом Веллетри.

— В чем дело? — недоумевал Иоанн, когда папе докладывали об этом. Никто не смог внятно ответить ему.

Следующий случай с запретом проезда, на сей раз епископа Пренесте, произошел уже на глазах понтифика. По всей видимости, враг начал догадываться о намерениях Святого престола и принял немного запоздалые, но все еще эффективные меры. Папа остановился перед дилеммой, заставлять ли уже прибывших к нему священников спешно принять решение об отлучении Оттона и закрыть глаза на отсутствие у собора необходимого кворума, либо попытаться еще раз связаться с императором и упросить того пропустить таки на праздник хотя бы пригородных епископов. За советом папа обратился к ближайшим соратникам, хотя, к сожалению для него, в их числе теперь отсутствовал Грамматик, со вчерашнего дня запертый в Латеранском дворце.

— У нас ведь в запасе есть еще один день, — подсказал ему решение Деметрий Мелиоз, и уже спустя час к императору направился папский гонец со слезной просьбой от Его Святейшества.

Император ответил еще до заката. Оттон извинялся за свою непочтительную челядь и обещал, что завтра утром все священники смогут попасть в Рим, и даже предлагал использовать это письмо в качестве пропуска. Сам же он между делом сообщал, что прибудет в Рим лишь третьего числа, ко времени дневной мессы, после которой он готов будет Божьим судом снять с себя обвинения Святого престола.

Уверен, что каждому приходилось сталкиваться с ситуацией, когда внутренняя интуиция, в силу только ей известных причин, не дает расслабиться даже при внешне благожелательном и безопасном фоне. Какой-то червячок сомнения, проснувшийся ближе к вечеру в душе Его Святейшества, не давал понтифику провести этот вечер так же, как предыдущий. Вино не горячило кровь, а про амурные утехи вообще не вспоминалось. Папа, в отличие от соратников, вновь собравшихся за ужином в папском триклинии, был невесел, он невпопад и раздраженно отвечал на шутки друзей и только рыскал встревоженным взглядом по их беззаботным лицам. Вероятно, похожие чувства спустя века испытывал русский царь Павел в свой прощальный ужин; возможно, нечто подобное висело когда-то камнем на душе — прости Господи за такое сравнение! — у главного лица Тайной Вечери.

Ужин в триклинии закончился рано, друзья разошлись в направлении вверенных им служб, а сам папа попытался заснуть. Добрых два часа он безрезультатно мял постель, переворачиваясь с боку на бок, но сон наотрез отказывался его навестить. В какой-то момент, отчаявшись заснуть, он подошел к окну и распахнул ставни, жадно вдыхая свежесть осенней римской ночи. Он пытался прислушаться, но вокруг папского дворца царила ее величество тишина, на дворе не было ни души, ни стражника, ни бродячей собаки. Безмолвие, абсолютное безмолвие, какое может быть только поздней осенью. Иоанн поискал в темноте силуэт Замка Ангела и вздрогнул: на верхнем этаже горел свет. Казалось бы, что из того? Возможно, не спят стражники Роффреда — и, кстати, правильно делают. Но папа окончательно потерял покой, он почему-то сразу уверился, что свет горит именно в Ее спальне.

Схватив блюдо с плавающей в нем свечой, он вышел в вестибул. На низком диване там мирно похрапывал Деодат, сложив возле ног меч и кольчужную куртку. Иоанн в этот миг даже позавидовал ему. Надо же, в такие дни сохранять столь завидное самообладание!

— Вставайте, мой друг. Не сочтите за самодурство, но я прошу сопроводить меня. Я хочу обойти крепость.

— Что случилось? — зажмурившись и потягиваясь, спросил Деодат. — Если обходить всю крепость, мы вернемся сюда уже только к восходу.

— Нестрашно, — ответил папа, — но я хочу сам увериться, что все в порядке. У меня как-то неспокойно на душе.

— Да, душе надо доверять, — согласился Деодат. — Сколько слуг брать с собой?

— Нисколько, мы пойдем вдвоем.

— Вот те раз! На душе неспокойно, чтобы заснуть, но не настолько, чтобы не побояться в одиночку шляться по ночной крепости.

— Я хочу проверить, как мои архонты несут службу. В одиночку здесь можно увидеть больше, чем во главе процессии. Сама же крепость безопасна, не забывай, что здесь живут лишь монахи и священники.

Первым пунктом назначения этой ночной прогулки стали ворота Замка Ангела. Иоанн и Деодат пешком протопали до ворот, были встречены недремлющей и удивленной стражей Роффреда во главе с самим графом, после чего папа и его телохранитель поднялись на парапет крепости. Внизу плескался и ворчал Тибр, а на противоположном берегу мерно гудел нищенский микрогород, разбитый на Марсовом поле. В конце моста Элия можно было разглядеть неприятельскую заставу, там тоже не спали. Папа перевел взгляд на Замок Ангела, на верхнюю часть башни — и в ужасе схватился за руку Деодата.

— Смотри, смотри! Кто там?

— Там никого нет, — флегматично отвечал Деодат, скользнув взглядом по замку.

— На верхней площадке горит свет.

— Он всегда там горит. Охрана держит зажженные факелы в замке и днем, и ночью.

Папа сконфуженно запыхтел. Сказать или нет своему другу, что он только что видел чью-то фигуру на смотровой площадке башни? Тот же, конечно, ответит, что это один из стражников, и про себя еще посмеется над струсившим понтификом. А ведь Иоанн готов был биться об заклад, что это была фигура женщины.

— Здесь все в порядке, Ваше Святейшество. Куда пойдем далее? — прервал его мысли Деодат.

Они спустились на площадь и повернули к северной стене, в направлении главных ворот. Здесь папа и телохранитель были встречены стражей Империолы. Самого Петра меж ними не было, один из стражников сказал, что некоторое время назад их комит получил какое-то сообщение от Деметрия Мелиоза и отправился в сторону Саксонских ворот. Папа немедленно встревожился и, бегло проведя рекогносцировку местности у ворот Святого Перегрина, также поспешил к южной стене крепости, увлекая за собой Деодата.

— Если бы произошло что-то серьезное, Империола в первую очередь дал бы знать нам, — заметил, задыхаясь от быстрой ходьбы, Деодат.

— Тш-ш-ш! А это что такое?

В этот момент они проходили возле собора Святого Петра, когда папа заметил двух лошадей, привязанных у крыльца соседней церкви Санта-Мария-ин-Турри. Никого возле лошадей не было, а внутри базилики еле-еле поблескивал свет.

— Это кони Империолы и Мелиоза, — сказал Деодат и протянул уже руку к двери, но папа удержал его.

— Попробуем подслушать, о чем они говорят, — сказал Иоанн и указал на небольшое светящееся окошко.

Еще только подкрадываясь к окну, до слуха Иоанна донесся голос Мелиоза:

— …неужели вы не понимаете, что защищаете Антихриста? Ведь это же выродок, сущий выродок сидит на Святом престоле.

— Но пока этот выродок сидит на престоле, Рим принадлежит римлянам, — отвечал Империола.

На сей раз уже Деодат благоразумно удержал папу от яростного порыва.

— Не обнаруживай себя раньше времени, Октавиан! Надо узнать, сколько их и что они задумали.

Папа осторожно заглянул внутрь церкви. Вокруг алтаря стояли Мелиоз, Империола, два их оруженосца, а также епископы Порто и Остии с парочкой служек. Помещение робко освещалось двумя слабыми свечами, из-за чего лица заговорщиков выглядели особенно мрачно и решительно.

— Кто вам сказал, что Октавиан заботится о Риме больше, чем вы, я или Кресченции? — продолжал Мелиоз. — Оттону придется прислушиваться к голосу Рима, но пусть это будет голос сильных и смелых людей, а не голос сластолюбца и истерика.

— Отчего вы полагаете, что Оттон не отнесется к Риму как к добыче?

— Император дал гарантии, что выбор папы пройдет в полном соответствии с традициями Рима. Он не собирается вмешиваться в ход выборов и не намерен предлагать на трон Святого Петра кандидата из германских земель.

— Все это слова, Деметрий. Я верю вам, но не верю чужеземцам. Вспомните, сколько их приходило к стенам нашего города.

— Нисколько не отрицаю, друг Петр. Я только говорю, что, избавив город и Святой престол от опьяненного безнаказанностью тирана, позиция Рима в отношениях с императором только выиграет.

— Этот тиран сын великого римлянина!

— Нет, он внук грязной блудницы. Неужели вы этого не понимаете? Неужели не понимаете, что, пленив его сейчас, мы поможем Риму избежать кровавой бойни, к которой нас ведет этот мерзавец? Ведь завтра он готовится отлучить Оттона от церкви, и у саксонца не будет никаких моральных препон, чтобы предать огню весь Город Льва, а там и весь Рим.

— Это вам сказал Кресченций?

— Подумайте сами, Петр.

— А ваш Кресченций не сказал, что сделает со мной, когда дорвется до власти? Третьего дня я участвовал в нападении на его дом.

— Вот потому-то, мой друг, я и позвал вас этой ночью сюда. Мои люди получили приказ открыть Саксонские ворота до начала лауд. К этому времени к Городу Льва обещает прибыть сам император. Как хорошо, что наш змееныш открыто пренебрегает церковными службами ради своего пьяного сна.

Иоанн и Деодат ошарашенно переглянулись.

— Арестуем же змееныша сами и сейчас, пока он спит, и преподнесем его в качестве искупительного подарка Оттону и Кресченцию. В этом случае Кресченцию придется простить вас. А мы с вами спасем десятки римских жизней.

Папа дернул за рукав Деодата и знаком приказал ему следовать за ним. Возле дверей Деодат схватил Иоанна за руки.

— Не делай глупостей, Октавиан! Ты же не хочешь упростить им задачу и самому явиться сейчас перед ними? Их там десятеро, и двое из них отличные воины. Бежим отсюда немедленно, у нас почти не осталось времени!

— Мелиоз! Иуда!

— Да, иуда, да, его, вероятно, подкупил Оттон, когда попал к нему в плен из-за Кресченция. Потом, потом, Октавиан. Пока мы живы, мы еще можем отомстить. Мертвые же отомстить не могут. Беги, беги без оглядки!

И оба потомка Мароции что есть мочи припустили к папскому дворцу. Во дворце Иоанн разыскал Кастельмана и приказал немедля доставить в кабинет папскую казну, четыре увесистых сундука. Затем Его Святейшество, Деодат, Кастельман и еще восемь слуг из числа венгров проследовали в папскую спальню. Остановившись на мгновение, Иоанн полез к себе за пазуху и, вопреки ожиданиям многих, достал не распятие, а здоровенный ключ от потайного хода.

— Быть может, моя бабка была великой блудницей, но она точно не была дурой, — мрачно заметил он.

Полмили под землей — и беглый понтифик оказался в пределах замка Ангела. Наткнувшись на первого из стражников, он велел тому немедля вызвать графа Роффреда.

— Прикажете оставаться мне здесь и защищать замок, Ваше Святейшество? — первым делом спросил граф.

Папа с уважением посмотрел на него. Таких людей в его распоряжении осталось совсем мало.

— Мессер Роффред, отправьте своих людей обрушить подземный ход. Где-то на подступах к замку есть специальное место, где земля держится лишь на нескольких деревянных подпорках. Я не хочу, чтобы этим ходом пользовались впредь мои враги.

Граф поклонился.

— Далее я прошу вас присоединиться к моей свите и прошу оказать преемнику Апостола гостеприимство вашего Тибуртинского дома.

— Почту за великую честь, Ваше Святейшество!

— Граф, возможно, вы последний, кто так величает меня.

— Зато я не буду первым, кто так назовет антипапу, собирающегося занять Святой престол вместо вас.

Перед рассветом папа в сопровождении тридцати всадников покинул Вечный город. Он не увидел, как Саксонские ворота Города Льва подобострастно распахнулись перед чужеземцем-императором, как перед тщеславным властелином били поклоны исполненные мстительной радости сенатор Кресченций и предатель Деметрий Мелиоз, как пал на колени полный самых дурных предчувствий Империола, как враги ворошили папскую постель и мебель в поисках спрятавшегося понтифика, как Кресченций, наконец, вспомнил легенду о потайном ходе, но посланные им люди нашли тоннель обрушенным на полпути. На протяжении этого времени папа несся на коне по тибуртинской дороге, щеки его пылали от колючего ноябрьского ветра, но еще более от самого факта позорного улепетывания Верховного иерарха Церкви из вверенного ему Богом и Апостолом города.

«Никогда! Никогда преемник Петра так постыдно не покидал Рим. Я опозорил себя, имя семьи, сам престол Апостола таким бегством».

Все когда-то происходит впервые. Все когда-то кажется удивительным, невероятным, ломающим прежние устои, чтобы затем превратиться в нечто обыденное. Настанут, и очень скоро, времена, когда папа станет редким гостем Рима, а если и будет возвращаться в город, то лишь затем, чтобы напоить город соленой кровью его жителей. И в этом ему будут помогать то временные друзья с севера, в лице наследников Оттона, то сиюминутные друзья с юга, в лице норманнских князей. Пройдет еще пара веков, и папы вообще надолго забудут дорогу сюда, сделавшись добросовестными придворными слабохарактерных французских королей. И немногие из них будут сотворять клятвы, подобные тем, какие этим утром, скача в бешеном галопе, давал лично себе Иоанн Двенадцатый.

«Но я вернусь! Не Богом, так чертом клянусь, что вернусь. И отомщу!»

............…....….......….....…...…...……...……...……........….….…...….…...….….……

[1] Ина (?–728) — король Уэссекса (688–726), умер в Риме.

[2] Ныне Чивита-Кастеллана.

[3] «Хождение в Каноссу» — ключевой эпизод борьбы за инвеституру. Покаяние отлученного императора Священной Римской империи Генриха IV перед папой Григорием VII, состоявшееся в Каноссе в январе 1077 г.

[4] В 1229 г. из-за конфликта уже отлученного императора Священной Римской империи Фридриха II, бескровно захватившего Иерусалим, и папы Григория IX.

[5] Арнольд Брешианский (ок. 1100–1155) — выдающий деятель Средневековья, реформатор и критик католической церкви, призывавший церковь вернуться к истокам раннего христианства. Казнен по приказу папы Адриана IV.

[6] Евхаристический хлеб.

[7] Филипп Шафф «История Христианской Церкви». Том 4.