Снайпер

— Макарыч, а кем ты на фронте был?
— Снайпером, снайпером, сынок, — лицо Макарыча и без того похожее на печёное яблоко, казалось, ещё больше съёжилось, морщины на нём стали глубже.
— Макарыч, если тебе неприятны эти воспоминания, то – извини, не буду больше спрашивать.

— Да ладно уж, спрашивай, какие там секреты! – махнул старик рукой, затем достал из кармана трубку и начал набивать её табаком из самосшитого цветастого кисета.
— А много фрицев уложил? – опять спросил я.
— Не помню уже, — неохотно ответил Макарыч, прикуривая, но я понял, что старик не хочет говорить правду.

— А наград много имеешь?
— Два ордена, сынок, и три медальки – это боевые награды, а юбилейных куча ещё, так я их за награды и не считаю – так они, для звону только.

— За что награды-то?
— Как за что? – удивлённо пыхнул дымом в мою сторону ветеран, — за снайперство моё и наградили! Попадал, ведь, иногда, в супостата, — и старик прищурил левый глаз, а правый вытаращил, видимо вспоминая, как смотрел в свой снайперский прицел.

— А сам-то, как, невредимым остался? Не «зацепил» тебя «супостат» на войне? – буквально вытягивал я из старика информацию о тех суровых временах.

— Как не зацепило? Мало кого на той войне не зацепило...; во – гляди! – и Макарыч, расстегнув ворот рубахи, показал мне красноватый рубец слева у основания шеи, — шоркнуло меня пулей – это когда с немецким снайпером дуЕль у меня произошла. Он, видишь ли, промазал во время той дуЕли, а я-таки достал его и что характерно – уже пораненый! — И Макарыч, нежно проведя по рубцу сухонькой ладошкой, застегнул ворот. – А ещё – ногу мне поранило осколком во время бомбёжки, — и старик показал на свою правую голень. – Так это всё ерунда, сынок, по сравнению с тем, какие ранения тяжкие бойцы наши имели! А полегло-то сколько! Эх-ма! – И ветеран грустно замолчал.

— Страшно было на войне, Макарыч? – задал я дурацкий вопрос.

— Страшно? – переспросил Макарыч и задумался. – А знаешь, сынок, когда мне страшнее всего было?
Ещё до того, как я на фронт попал, во как!

— Расскажи, Макарыч!
— Да дело было в Средней Азии, где я в снайперской школе обучался в сорок втором….
Было мне семнадцать лет, всё на фронт рвался, пороги в военкомате обивал, да не брали меня, шкета малолетнего, да тощего…. А у меня к тому времени, батя на фронте уже – того..., да… Да и до фронта-то он не доехал, разбомбили их эшелон, вот так….

Да, потом, военком, проявил сочувствие, ну и направил меня, значить, в эту Среднюю Азию, а там военный лагерь был в сельской местности, где бойцы подготовку проходили, ну и снайпера опять же….
Ну, короче, обучаюсь я там снайперскому делу, а тут, недалече, дезертира поймали… Да..., здоровенного бугая такого…. Ну, политрук вызывает меня и приказ даёт: приказываю, говорит, тебе Митрохин, отконвоировать дезертира на станцию и сдать там в комендатуру! Ну а я что?
Есть! – говорю, не поспоришь, ведь, в армии да и время военное. А вести надо было аж за двенадцать километров…

Вот и повёл я его: он впереди со связанными сзади руками, а я – позади с трёхлинейкой с примкнутым штыком, а она-то со штыком вместе – выше меня будет! А он – бугай здоровенный, веду его и думаю: и где это он так отожрался в военное – то время…, — и Макарыч о чём-то задумался, молча шамкая губами.

— Ну а что дальше? – нетерпеливо прервал я его раздумья.
— Дальше-то? – встрепенулся старик, — а дальше – он каким-то макаром руки от верёвки освободил – видать, какой-то салага, типа меня, его связывал – обернулся и винтовку-то у меня и выхватил, сукин сын! Взял её под мышку и пошёл себе, да не в ту сторону, куда я его вёл, а поперёк, в сторону лесопосадок.

Ну а я, значить, плетусь за ним и плачу: дяденька, говорю, отдай винтовку, расстреляют теперь меня!

А он, гад, идёт, молчит, сопит себе, будто бы и меня рядом нет совсем…. Ну, думаю, кирдык мне теперь..., хоть самому в дезертиры подавайся..., — и ветеран опять замолчал, видимо, заново переживая ту давнюю историю.

— Ну, Макарыч, не тяни давай! Чем дело- то закончилось?

— А знаешь, сынок, он, дезертир этот, вдруг повернулся ко мне и говорит: — стой здесь, щегол, пока я до посадок не дойду, там я винторез твой кину, а ты сможешь тогда дойти и забрать его. Но, если двинешься раньше, — пристрелю!
А до посадок – метров сто….

Ну, короче, на том и порешили….

Одним словом, упустил я тогда дезертира.
Вернулся в свою часть, трясусь от страха: а ну, как, бумажку потребуют из комендатуры о сдаче дезертира? Но командир спросил, только: — отвёл?

— Так точно! – говорю. А у самого душа в пятках: вдруг с комендатурой свяжется, может, по рации?

Но, пронесло! Не до этого всем было: лагерь срочно сворачивали и на фронт всех отправляли, в Сталинград..., да..., где почти все и полегли..., и командир и политрук тот….

Вот тогда, сынок, и испугался я больше всего….

А потом… потом уже и не страшно, почти было, на войне-то…. Знал, что скоро должны были убить, потому, что товарищи рядом умирали один за одним…, одна радость была, что успел-таки за папашку отомстить, какую-никакую толику фашистских захватчиков отправить на тот свет..., а за одного – эсэсмана, видать шишка крупная была – отдельную медаль дали, — с гордостью сказал старик.

Макарыч начал выбивать трубку о каблук башмака, а я ещё раз бросил взгляд на его лицо.
И мне показалось, что оно посветлело и, как бы, помолодело и морщины на нём не казались такими уж глубокими.