1941 год. Карточки

Война! Началась война. Что будет? Что будет? Большинство считало, что она долго не протянется. Какая Германия, а какой Советский Союз! Только Украина и Белоруссия по площади превышают Германию. Так что, справимся легко. Но, большинство не разделяло такую точку зрения. Война есть война. Она несёт смерть и страдания. В очередях за хлебом часто возникали такие споры. Но, в основном все были пока ещё настроены оптимистично.
А, тем не менее, уже ввели карточную систему. Что такое хлебные карточки – это жизнь! Без них – голодная смерть!
Мне семь лет. Мы с моей подружкой Таточкой Дроздовой уже записались в школу. Тогда принимали с восьми лет, но так как мы уже умели читать и писать, и очень хотели учиться, то нас, как исключение, приняли. Возможно, здесь сыграло свою роль то, что мама Татки была заслуженная артистка в русском драматическом театре. В нашем стандартном городке была построена новая двухэтажная школа, где мы и должны были учиться.
А пока мы бегали отоварить хлебные карточки в магазине, расположенном как раз против школы. Нам так не терпелось скорее пойти в школу, что, пока ждали подвоза хлеба, и пока шла очередь, мы с ней несколько раз обегали школу, любуясь её окнами, дверьми, спортивной площадкой.
Ждать машину с хлебом иногда приходилось подолгу. Хлебзавод один на весь город. Кто знает в какой магазин сегодня привезут раньше, а в какой позже. Обежав пару раз свою будущую и уже любимую школу, мы шли к другим детям и подключались к их играм. Классики сменялись прыганьем со скакалкой. Кстати, скакалка была одна, поэтому прыгали по очереди: сначала одна прыгает, а все считают, сколько раз прыгнет, не задевая скакалку. Потом — другая. Кто больше всех прыжков сделает без ошибки, тот переходит в следующий класс, то есть прыгает, крутя скакалку назад. Потом в третий класс — скакать на одной ножке. И так далее. Так что очередь к скакалке бывает длинной. В промежутке прыгали в классики. Там тоже свои соревнования. Мальчишки бегали с мячом. И тоже с одним. Таточка с мячом не любили бегать, а я с удовольствием играла вместе с мальчишками.
Жара! Мы потные, разгорячённые то и дело прикладывались к водопроводной колонке. У меня в руке карточки, и мне неудобно держать скакалку или мячик. Начало месяца, карточки ещё новые, а от потных рук стали уже мяться. У татки на трусиках пришит карманчик. Туда она и кладёт, свёрнутые в несколько раз, карточки. А у меня такого карманчика нет. Я положила карточки под резинку трусиков, подвернула резинку и, таким образом, освободила руки. Периодически проверяла: лежат ли карточки в трусиках, не развернулась ли резинка. Пока – всё на месте.
Тут очередь зашевелилась: хлеб везут. Все стали разбираться, кто за кем. Всё. Очередь установилась. Мы приложились по последнему разу к водичке и побежали к очереди. Выпитое количество воды сказалось, и мне захотелось в туалет. Я побежала в дворовую уборную, где нужно аккуратно пробраться по деревяшкам, уложенным на неприятный, загаженный пол к двум широким доскам рядом с дыркой.
Старательное продвижение по дощечкам, отвлекло мое внимание от карточек. Однако, снимая трусики, я проверила: не выпали ли они. Нет. Всё на месте. Тут девчонки закричали, чтоб я поторопилась: очередь подходит. Я натянула трусики, забыв на секунду о карточках, резинка развернулась и все три карточки упали в дырку прямо на кучу испражнений.
Я выскочила, закричала, заплакала. Сбежались люди, дети. Все охали и ахали, но никто не полез доставать карточки. Только мальчишки стали успокаивать.
— Не плачь, Лора. Они же не утонули, мы их мигом достанем. Хорошо, что не очень глубоко, и они с самого верха.
Ребята побежали искать палки или ветки, и наказали нам пока в уборную никого не пускать. Постепенно, стали прибегать мальчишки. Но у кого-то палка слишком короткая. У другого — слишком длинная и гибкая: гнётся, где не надо. Кто-то пошурудит, пошурудит, а вытащить не может. Не может подцепить. Подцепить – оказалась сложнейшей задачей. В результате карточки сдвинулись туда, где мокрее. Стало еще сложнее их достать. Теперь они стали тяжелее и скользкие. Подходили взрослые, узнавали, в чем дело, качали сочувственно головой, проходили в мужскую половину этого сооружения. Некоторые заглядывали в дырку, давали какие-то советы, не выполнимые детьми, и с чистой совестью удалялись. А карточки всё крутились, все передвигались по вонючей трясине, пока ребятам не надоело этим заниматься. Потихоньку все разошлись и мы с Таткой остались одни.
Я сказала, что домой не пойду. Где-нибудь лягу, и буду лежать, пока не умру. Мы с Таточкой очень любили друг друга и были совершенно неразлучны. Таня Дроздова была девочкой с очень нежной внешностью. Сама по себе беленькая, беленькая; белокурая с тоненькими косичками, ясными голубыми глазами. Она была очень близорукая и носила очки с довольно толстыми стёклами. Весёлый, добрый нрав соответствовал её внешности. С мамой они были как две подружки. Таточка хорошо пела. Отличный слух. Они с нашей любимой соседкой т.Ядей часто пели вдвоём. А мы с мамой слушали. Но иногда и мы подпевали. Тогда получался целый концерт.
Теперь Татка плакала вместе со мной, гладила меня по голове и уговаривала идти домой.
— Я всё тете Марусе объясню. Ты не виновата. Карточки сами упали. Она не будет тебя бить.
Но я не боялась. Я знала, что мама не сможет меня побить: ведь этого никогда не было. Я боялась, что она огорчится, а это для меня было хуже любого наказания. Я просто физически страдала, когда у мамы было плохое настроение. Я очень её любила. Может быть потому, что нас уже разлучали в 1938 году, когда мы были в тюрьме*. Поэтому, сейчас я бы многое отдала, чтоб умереть и не видеть её в плохом настроении.
Но, надо идти. Пошли. Только входим в дверь, мама, которая уже на взводе, резко спросила меня:
— Ты, что! Забыла, что мы с т. Ядей сегодня в баню идём? Всё набегаться не можешь, а мы волнуемся. Потом будет темно.
Тут она обратила внимание, что я пустая: хлеба в руках нет.
— А хлеб где? Не привезли? Поэтому, тебя так долго не было. Ну, прости, доченька, что поругала.
«Почему я не провалилась? Почему я стою и не умираю? Почему меня громом не ударило сейчас?» — мои мысли были ужасны. Я еле стояла на ногах. Татка тоже никак не могла решиться сказать правду.
Мама стала догадываться, что дело в другом, и увидела, что Татка-то с хлебом.
— Так, где хлеб, я спрашиваю? Отвечай!
— Тетя Маша, только не бейте Лору. Она не виновата. Мы потеряли ваши карточки.
Тата опустила голову. Наступило тягостное молчание. У меня в голове ничего не было – пустота.
Наконец, шок у мамы прошёл. мама села за стол, обхватив руками голову. Потом резко вскочила и, схватив меня за волосы, рванула в сторону.
— Ты что ж наделала, змеюшка маленькая? Как жить будем? Почти весь месяц впереди!
Мам! Где верёвка? Ну-ка, давай её сюда. Я покажу, как надо относиться к……
Она не смогла подобрать слова, стала метаться по квартире, ища веревку.
Бабушка, молчавшая до сих пор, потому что очень боялась своей дочери, тут не выдержала:
— Мань, одумайся. Не помираем же сейчас. Хуже пережили, а уж это переживем.
— Интересно, и как мы ЭТО переживём? У нас даже продать нечего: всё тогда, гады забрали.
— Тише ты! Ну, кто услышит.
Бабушка глазами показала Татке, чтоб позвала Ядвигу. Уж не знаю, как ей это удалось, но Татка выскочила, и тут же вбежала тетя Ядя. Мама уже нашла верёвку и подступала ко мне.
— Ну, и пусть слышат, — продолжала она диалог с бабушкой. – Пусть слышат и пусть заберут. Там хоть бурдой кормят, а здесь и хлеба нет. Так, как ты их потеряла? Ну, расскажи правду.
— Она пописать пошла, а они из трусиков выпали, — начала объяснять Татка. – Мы старались достать из какашков, но у нас ничего не получилось. Старались, старались и хуже утопили.
Я стояла на деревянных ногах. Наступил кризис. Мне было на всё и на всех наплевать.
«Что она тянет, пусть скорее побьет, и я скорее умру. Пусть потом плачет за свои карточки», — думала я.
Тут вступила Ядвига.
— Успокойся, Маша. Не пугай, ребенка. Смотри, она чуть живая. А на самом деле, ты сама виновата. Целый день ребёнку в кулачке эти бумажки таскать. По такой жаре. Да они от пота через день бы порвались. Смотри, у Таточки карманчик, да ещё булавочкой застегнут. Смотри, смотри. Ну, поцелуй дочку, да давай собираться в баню.
Она вышла вместе с Таней. А я все стояла, как замороженная.
— Ну, ладно, доченька. Правильно бабушка говорит: худшее пережили. Ну, иди ко мне.
А я не могу. Ноги не идут. Мама начинает злиться.
— Что? На мать обижаешься?- и уж хотела ещё что-то сказать, но я протянула к ней руки, попыталась сделать шаг и рухнула на пол.
Мама испугалась, подскочила ко мне, подхватила. Тут и Ядя пришла.
— Ну, что с ней? Часто такое?
— Да, нет. Давно не было. Ножки вроде бы уже крепенькие. Бегает с утра до ночи без устали.
— Да, это, Маша, от стресса. Береги её. Она ещё после тюрьмы не окрепла, как видно. Собирайтесь пока, я её немного покормлю: она же целый день голодная.
«Ну, спасибо моей золотой тете Яде. Как я её люблю!» — думала я, уплетая кашку.
Ну, вот ноги приобрели снова силу, и мы тронулись в путь. Идти через парк. В конце парка расположен Таджикский драмтеатр и летний кинотеатр. А напротив – баня. Идти минут сорок. Женщины идут ходко, о чем-то оживленно беседуя. Им всегда есть о чем поговорить. За ними семенит бабушка. Я иду сзади, наступая в каждую лужу, в каждый ручеёк, пересекающий основную аллею. Ручейки прокапывали для полива сквера, чтоб вечером отдыхающим было прохладно.
Я остановилась у ручейка, чтоб помыть ноги, а то в баню не пустят, и тут увидела на дорожке пятирублёвую бумажку. Я не поверила своим глазам. Я, правда, не знала, насколько эта находка весома, но ведь это – деньги! Женщины оглянулись.
— Ну, ты где? Не отставай. Догоняй.
И я побежала их догонять, периодически, поглядывая на денежку. Мне казалось, что это видение. Что сейчас гляну, а её в руке нет. Поэтому, я помчалась к ним со всех ног.
— Смотрите, что я нашла. – Я протянула бумажку.
— Ты где нашла?
— Около ручейка. Я там ноги мыла.
Женщины внимательно изучили бумажку.
— Бог взял, бог дал, — изрекла бабушка.
— Да, только это неравноценно. Слушай, Лорочка, а ну, сбегай, погляди повнимательней вокруг, может, кто не одну бумажку потерял.
Я просто на крыльях полетела. Всё вокруг ручейка обследовала, но ничего больше не нашла. Вернулась расстроенная, так я была уверена, что найду ещё. Но, «не все коту масленица».
Тетя Ядя говорит: «Ну, вот, видишь, как хорошо получилось. Купишь муки, кукурузной добавишь, будешь печь лепёшки. На две недели точно хватит. А там видно будет. Я помогу. Теперь с голоду не помрете. Правда, придется немного потуже ремни затянуть. Так, вам же не привыкать».
К бане мы подошли бодрые, веселые и почти счастливые.

*1937 -39 годы были годы политических репрессий. Борьба с вредителями, которые действительно были, устраивали, как теперь говорят, теракты переросла в борьбу с собственным патриотическим народом, которого обвиняли врагами народа. Моих родителей тоже арестовали, а меня поместили в детприёмник НКВД, то есть при тюрьме. Маму потом выпустили, а папу расстреляли.