Посмертно влюбленные. Эпизод 39. (Глава 39)

Эпизод 39. 1718-й год с даты основания Рима, 3-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (6 мая 964 года от Рождества Христова).

— Смотри, мой славный Деодат, какой благословенный вечер дарит нам Создатель! Вдохни этот воздух, ты чувствуешь, как ароматы весны возвращают тебе силы и пробуждают давно забытые чувства? Послушай неугомонных птиц, как радостно слышать их трель взамен унылого монашеского пения! Однако ты невесел, мой друг. С чего бы это? Разве так должен выглядеть счастливец, которого с нетерпением ожидает затворница-красотка? Или ты тревожишься за меня? Или за сестру своей любимой? Быть может, ты ей что-то обещал? Бог с тобой и с ней, цела останется. Почти цела, не бойся за нее!

— Вы почти угадали, Ваше Святейшество. Я действительно тревожусь за вас и за Стефанию. Ведь если наше свидание состоится по желанию обоих, то вас никто не ждет, и я не уверен, что моей Мароции понравится, что я выдал их секрет.

— Уж не влюбился ли ты, братец? Давно ли волнует тебя мнение женщины?

— Меня уже мало прельщают глупые хохотуньи, я все чаще начинаю задумываться о семье. На днях мне исполнится двадцать восемь.

— Помню, помню, мой друг. Главное, чтобы германец не помешал нам закатить по этому случаю добрый пир. Так, теперь распорядись насчет выезда, я прикрою лицо, чтобы меня никто не узнал.

Дюжина всадников, с Его Святейшеством и Деодатом во главе, подъехала к воротам Святого Ангела. Деодату не пришлось даже спешиваться, начальник стражи узнал его и дал распоряжение открыть ворота. Всадники покинули пределы Города Льва и направились к мосту Элия. Но прежде перед ними мрачной громадной тенью встал Замок Святого Ангела.

— Я смотрю, наш Роффред завзятый скупердяй, — усмехнулся папа, — замок почти не освещен.

Деодат пожал плечами, не зная, что ответить. Кони всадников вступили на настил моста, копыта звонко зацокали по камням.

— Тибр ночью шумит гораздо сильнее, — заметил папа, — или это город своим деловитым жужжанием заглушает реку днем?

Деодат снова ничего не ответил.

— Да что с тобой, друг мой? — встревожился Иоанн. — На свидание ли мы едем, или на эшафот?

Деодат опомнился.

— Простите, Ваше Святейшество…

— Ау! Мы уже выехали за пределы Леонины, Деодат. Давай без титулов.

— Не знаю, как ты отнесешься к этому, Октавиан, но я вынужден тебе признаться. Я люблю деву Мароцию и хотел бы связать с ней свою судьбу.

Папа резко остановил коня.

— Май в Риме может вскружить голову кому угодно, Деодат. Я сам сегодня поддался соблазнам этой ночи, о чем не постеснялся сказать тебе. Но даже весна в самом Эдеме и прелестницы в тысячу раз краше тех, к кому мы нынче едем, не помрачат мне ум настолько, чтобы я решился ввести в дом сестру злейших врагов моих.

— Цицерон утверждал, что худой мир лучше доброй ссоры. Быть может, Рим станет только сильнее, если две враждующие фамилии протянут друг другу руки. Я бы гордился этим.

— А я бы проклял этот союз. Но ты удивляешь меня все больше, Деодат! Ты начал читать? О Юпитер, ты начал читать! Неужели чтобы произвести впечатление на младшую из Кресченциев?

— Она сколь красива, столь и умна.

— Ты болен, друг мой, ты серьезно болен! Но погоди, я в этом деле буду поискусней Эскулапа. Сегодня, уж так и быть, воркуй своей милой цитаты Вергилия, Цицерона и кого ты там еще нахватался, а уж завтра мы соберемся с друзьями в Замке Ангела и принесем жертвы Вакху и Венере так, что содрогнутся стены спальни моей нонны! — и папа громко расхохотался, пугая редких уличных прохожих.

— Я вылечу, я вылечу тебя, мой бедный друг, — продолжал папа, — я подберу тебе таких красоток, что ты навеки забудешь эту младшую из Кресченциев, — папа умышленно не называл имя возлюбленной Деодата. Для него в мире могла существовать только одна Мароция.

— А если я не хочу? — лицо Деодата было настолько серьезно и решительно, что папа нахмурился и вновь остановил их кавалькаду.

— Послушай, друг мой, — совсем другим тоном заявил Иоанн, — выбрось эту дурь из головы, немедля выбрось. Я не против, чтобы ты развлекался с этой… Ну, ты понял. Я сам сейчас еду туда развлечься. Но не только похоть зовет меня туда, но и желание, лютое желание отомстить. И я не позволю ни тебе, ни кому-либо другому из моего окружения иметь какие-либо дела с этой семьей. А во избежание возможных глупостей, на которые, говорят, способно влюбленное сердце, осмелюсь тебе напомнить, что она фактически является твоей кузиной, и ваш брак, если таковой случится, будет легко оспорен Церковью, а священник, повенчавший вас, немедленно лишится сана. Ты все понял, Деодат?

Тот молча кивнул. Он и сам думал об этом почти с той самой минуты, когда услышал предложение от Кресченциев. Только два священника в этом мире знали об их тесном родстве. Два Иоанна. Папа и епископ Нарни. Пожалуй, слишком много, чтобы секрет был сохранен, тем более что оба они сейчас по разные стороны баррикад. Даже очень много, ведь один из них заранее заявил, что будет против. Проклятье, против!

— А и правда! — вдруг прервав затянувшуюся паузу, с наигранной радостью воскликнул Деодат. — Я ведь совсем не подумал об этом! Хуже всего, когда начинаешь мучить самого себя выбором. Вдвойне хуже, когда начинаешь очаровываться и видеть за прелестными ножками и глазками нечто большее, а там меж тем и ничего, быть может, нет и отродясь не было.

— Вот именно! Наконец-то мой друг снова со мной. Но учти, эта болезнь коварна, так что от завтрашнего лекарства не вздумай отвертеться, — и Иоанн вновь громко рассмеялся.

— Тсс-с! — прошептал Деодат. — Ваше Святейшество, мы пришли.

Из ворот монастыря вышла стража, и Деодату вновь пришлось показать глиняный комочек. Иоанн при виде этого не мог сдержать усмешки.

Стража на сей раз пропустила в монастырь сразу двоих. Иоанн, хотя не знал дороги, шел так стремительно, что Деодат едва поспевал за ним. Понтифик успел заметить слабый свет, горящий в капелле по соседству, возможно там уже готовились к предстоящему венчанию.

— Там кто-то есть, — немного испуганным тоном сказал Иоанн.

— Но нам, слава богу, не туда, — находчиво ответил Деодат, и папа подхихикнул его шутке.

Они остановились перед домом аббатисы. В обеих кельях здесь также горел свет.

— Чудесное приключение, — начиная распаляться, прошептал папа. — Предлагаю спор! Кто раньше потеряет силы в любовном сражении, тот пусть честно оденется и выйдет. А назавтра поставит двадцать кувшинов вин санто!

— Идет, — с трудом выдавил из себя смех Деодат, все лицо его покрылось предательской испариной, но темнота, густо обступавшая их, спасла его как минимум от удивленных расспросов. — Твоя дверь справа, Октавиан. Двери здесь не закрываются.

Сам же он подошел к левой стороне дома. С минуту он постоял на пороге и успел услышать, как с противоположного торца дома скрипнуло полотно двери, — Его Святейшество решился первым. Деодат трижды перекрестился, толкнул свою дверь и вошел в келью.

В тесной комнате при свете одинокой свечи сидела Мароция и оба Кресченция.

— Он пришел, мессеры, — прошептал Деодат.

— Мы видели в окно, мессер Деодат, — ответил старший Кресченций. — Не тревожьтесь, вы все правильно сделали, и Рим, пусть не сегодня, но завтра, непременно оценит вашу услугу. Давайте же поспешим в монастырскую капеллу, мы ведь держим слово, и мой брат, его преподобие, готов благословить вас с сестрой нашей.

— Как? Я полагал, что вы последуете в келью к Стефании. Кто же будет говорить с Его Святейшеством?

— Сама Стефания. Уверен, из ее уст наши доводы будут звучать убедительнее. К тому же зачем пугать Его Святейшество нашим появлением? И наконец, вам же понадобится свидетель. Вы не против, если таковым буду я?

— Нет, что вы, — сказал Деодат, чувствуя невероятное облегчение и благодарность Кресченциям, он как раз более всего боялся оставить их наедине с папой, — вы все правильно придумали. Но…

— Не стесняйтесь, говорите, мессер Деодат.

— Я немного боюсь за вашу сестру.

— Вы не знаете Стефанию, она сумеет за себя постоять, — усмехнулся Кресченций, — но я не сомневаюсь, что до этого дело не дойдет.

«Как знать», — подумал Деодат и разозлился на самого себя за то, что уже целые сутки он только и делает, что за кого-то переживает, то за папу, который мог стать жертвой заговора, то теперь вот за сенатрису, которая может стать жертвой самого папы. За него бы хоть кто-нибудь сейчас поволновался!

Впрочем, такой человек тоже нашелся. Мароция, не говоря ни слова, взяла его за руку, вывела во двор и повела к капелле. Братья последовали за ними. Деодат оглянулся на окно Стефании, там все так же мерно горела одинокая свеча, а из кельи не доносилось ни звука.

— Почему мы идем в капеллу, а не в базилику? — спросил Деодат.

— Чтобы пройти в базилику, нам пришлось бы выйти за пределы монастыря, а затем возвращаться обратно. Это же неудобно, — ответил епископ.

— Возможно ли венчание вне мессы? — уже перед самим входом спросил Деодат.

— Возможно, если такое разрешение даст епископ. Он перед вами, — спокойно ответил младший Кресченций. — Есть также другие условности при совершении таинства, но опять же они преодолимы силой епископского сана.

— Даже такие, что я и Мароция… Я и Мароция…

— Близкая родня? Не стесняйтесь, мессер Деодат, конечно же мы все знаем. Но во-первых, вы же не родные брат с сестрой, хотя последнего мужа вашей матери даже это когда-то не останавливало, я имею в виду Гуго Арльского. А во-вторых, вы же не будете кричать об этом на всех улицах Рима?

— Его Святейшество знает, что я хочу взять в жены вашу Мароцию, — нашел в себе силы признаться Деодат. — Он знает только о моих желаниях, ничего более, но он заранее сказал, что оспорит обряд.

— С ним сегодня договорятся и по этому вопросу, — улыбнулся епископ, — прошу вас, входите!

В капелле кроме них никого не было. У алтаря стояла ветхая икона Мадонны Арачели. Руки Божьей Матери были раскрыты, но Святого Младенца на руках не было, взгляд Мадонны был растерянно пуглив, как будто Младенца у нее только что украли.

— Эта икона написана самим евангелистом Лукой и подарена нам патриархом Константинополя, — с благоговением в голосе пояснил Деодату епископ. Деодат и Кресченции, возможно, были одними из последних, кто видел эту икону в первозданном виде. Скоро Святой престол поручит сделать список с обветшавшей иконы, и уже этот список доживет до наших дней, не единожды защищая Рим от чумы, за что город и Церковь отблагодарят его золотой короной. Первообраз же потеряется навеки.

Епископ по традиции начал с Литургии слова. Он неторопливо вел речь, чем несказанно удивил Деодата, полагавшего, что обряд будет проведен наспех и ему вряд ли будет уделено столько же внимания, сколько итогу свидания сенатрисы с Его Святейшеством. Рядом с венчающимися неотлучно присутствовал старший Кресченций, что сильно успокаивало Деодата. Но полностью его тревоги улеглись, когда он встретился глазами с Мароцией и был ослеплен светом любви, излучаемым ею с энергией молодой звезды.

— Возлюбленные Деодат и Мароция, вы слушали слово Божие, напомнившее вам о значении человеческой любви и супружества. Теперь от имени Святой церкви я желаю испытать ваши намерения.

— Да! Да! — горячо отвечали те на вопросы, является ли их решение добровольным и искренним.

— Имеете ли вы намерение хранить верность друг другу в здравии и болезни, в счастии и в несчастии, до конца своей жизни?

— Да! Да!

— Имеете ли вы намерение с любовью принимать детей, которых пошлет вам Бог, и воспитывать их в христианской вере?

— Да! Да!

В минуту наибольшего ликования Деодат вдруг увидел, что старший Кресченций подошел к окну и внимательно вглядывается в темноту монастырского двора. Ну надо же было так все испортить! В душу Деодата немедленно ворвались прежние страхи, однако Кресченций, постояв немного у окна, затем вновь вернулся к ним.

— Все в порядке, — успокоил он всех, окинув каждого добродушным взглядом.

— Они закончили? — спросил Деодат.

— Нет, мне просто показалось, что во дворе кто-то есть. Но я ошибся. Ваше преподобие, простите нас, грешных, продолжайте.

Влюбленные, связав заранее руки столой, произнесли клятвы верности, и епископ Нарни подытожил обряд сакраментальным:

— Что Бог сочетал, того человек да не разлучает. И заключенный вами супружеский союз я подтверждаю и благословляю властью Вселенской церкви во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.

Свершилось! И Деодат с Мароцией зашлись в столь долгом поцелуе, что его преподобие снисходительно усмехнулся, а старшему Кресченцию пришлось даже потрясти Деодата за плечо, чтобы тот наконец оставил в покое губы новоиспеченной супруги.

— Мессер Деодат, нас ждет еще одно дело, — напомнил он.

* * * * *

Дверь в келью аббатисы легко поддалась, и Иоанн переступил порог. В отличие от соседнего помещения эта келья состояла из двух комнат. В первой, проходной, никого не было, здесь располагались лишь узкая кровать и стол. Во второй комнате горел слабый свет, Иоанн подошел к ней и увидел молельню, на полу которой лежали в беспорядке какие-то рукописи, а в дальнем углу стояло деревянное Распятие высотой с человеческий рост. Перед распятием на коленях стояла Стефания и мыслями обращалась к Богу. Она услышала шаги за спиной, но не прервала молитву, только плечи ее заметно согнулись и напряглись.

Иоанн обошел Стефанию и встал между ней и Распятием. Стефания молилась, закрыв глаза, и ее губы не перестали беззвучно шевелиться даже тогда, когда Иоанн провел ей ладонью по щеке.

— Невероятная выдержка, — сказал Иоанн, — такое ощущение, что ты ждала меня.

Стефания открыла глаза.

— Долго же я охотился за тобой. Какое восхитительное на тебе платье! Как тебя в таком наряде терпят в монастыре, ведь оно не закрывает шею и руки по локоть? Может быть, здесь все монашки носят такие платья?

На Стефании было платье кроваво-красного цвета, однако Кресченции просчитались, полагая, что платье пробудит у Его Святейшества нужные ассоциации. Он не знал, что такое платье любила носить его бабка.

— Где твои братья и твой муж? Мы можем заключить сделку. Ты сохранишь свою честь, если скажешь мне, где они.

Стефания не отвечала.

— Молчишь? Ну, значит, ты сделала выбор, — Иоанн начал скидывать с себя рубахи и спустил штаны. — Ты предпочитаешь, чтобы я взял тебя здесь или все же оттащил к клинии?

— Лучше, если ты попробуешь это сделать на клинии, — ответила Стефания, и Иоанн обомлел как от самого ее голоса, так и от слов.

Он ожидал совсем другой реакции. Он был готов, что Стефания начнет кричать, звать на помощь, не исключал, что на груди ее или за поясом мог быть спрятан кинжал. Также его ничуть бы не удивили ее мольбы или упреки к его священническому сану. Но кроткая покорность совершенно обезоружила папу, пришедшего мстить и наслаждаться местью.

Стефания поднялась с колен, погасила в молельне свечу и спокойно прошла в первую комнату. Если бы она захотела в этот момент позвать на помощь, Иоанн не смог бы ей помешать, он замешкался в молельне, а входная дверь не запиралась. Но Стефания села на кровать и взглянула на Иоанна ледяными с презринкой глазами.

— Ну что же ты оробел, Октавиан? Куда девалось все твое торжество победителя? Или я не возбуждаю тебя? Я для тебя слишком молода?

Иоанн рывком подошел к ней и отвесил пощечину. Она с достоинством снесла ее, не закрыла лицо руками, только взгляд ее стал по-звериному жестким.

— Ну, Деодат, держись, я прикажу завтра скормить твой язык собакам, — в гневе пообещал папа.

— Вы только изувечите верного слугу, но избавитесь ли вы от наваждения, в плену которого пребываете уже десять лет? Говорят, вы были вполне умным и добродетельным юношей, пока не навестили ведьму на острове Искья. Что такого сотворила она с вами, превратив вас в слугу Ада?

— Кто захочет узнать это, в ту же минуту умрет. Готовы ли вы заплатить жизнью за мой секрет?

— Нет. Живите с ним и продолжайте им губить душу.

— Невозможно загубить то, что уже загублено без возврата.

— Бог милостив, Ваше Святейшество.

Иоанн решил подобраться к жертве с другого фланга.

— Расскажите мне о вашем муже, Стефания. Вы спешно повенчались с ним, чтобы не достаться мне. Каково же это, избежать разового поругания, но всю жизнь затем отдаваться мужчине, которого не любишь?

— Мессер Орсини благородный человек и заслуживает уважения. Да, вы правы, я не любила его, когда соглашалась обвенчаться с ним, но с тех самых пор мое мнение о нем только улучшается. Представьте, у нас по сию пору не было с ним близости. Я не желала, а он не настаивал.

Не найдя что сказать, Иоанн сел рядом с ней и вздохнул. Во взгляде на него у Стефании на сей раз промелькнуло нечто вроде сочувствия.

— Несчастный, — сказала она, — сколько бед ты натворил своей страстью, сколько добрых дочерей Евы от тебя пострадало.

— Если бы только это, — печально усмехнулся папа. — На моей душе есть грехи потяжелее прелюбодейства.

— Я догадывалась.

— Навряд ли ты догадывалась, что это касается обоих твоих родителей.

Стефания вздрогнула.

— Да, знай, я виновен в смерти твоей матери. Я нашел ее в одном из тосканских монастырей. Я не хотел ее убивать, это вышло случайно, но мы поссорились, я в гневе толкнул ее, и она разбила голову о распятие наподобие того, что стоит у тебя в молельне. Я виновен также в гибели твоего отца, ведь именно я подстроил ему западню во время похода в Южную Лангобардию.

— Зачем? Что такого мои родители сделали тебе?

— Не мне. Ей.

— Святое Небо!

— Во время встречи на острове Искья она рассказала мне, что еще ваш дед взял ее насильно и мой отец явился плодом этого преступления.

— Этого не может быть!

— Мой отец перед смертью подтвердил это. Далее уже твои родители, когда моя нонна лишилась власти в Риме и была сослана на остров, хотели убить ее, но боялись гнева моего отца. Тогда они подослали людей, которые изнасиловали ее, и у нее родился мальчик, которому дали имя Деодат. Скажи, ты все еще считаешь, что у нее не было повода ненавидеть вас?

— Ну хорошо, допустим, действительно имела. Но ведь ты рассчитался с ее непосредственными оскорбителями, хотя и поступил как корсиканский рыбак, а не глава Святой Церкви. Чего ты хочешь уже от нас, почему пришел этой ночью, чем именно я провинилась перед тобой?

— Постой, но разве не твои братья поддержали Оттона? Разве не они приветствовали узурпатора Льва?

— А как они могли относиться к тебе, когда ты отобрал их тускулумский замок и сослал в Террачину?

— У тебя на все, гляжу, есть ответ.

— Просто когда между фамилиями существует давняя неприязнь, то, как правило, очень скоро забываются ее первоистоки, и наличие вины одних перед другими обуславливается лишь принадлежностью к враждебной фамилии.

— Интересно, что на такие слова отвечали тебе братья?

— До сего дня примерно то, что и Ваше Святейшество. Но ведь кто-то же должен сделать шаг навстречу. Может, этот шаг сделаем сегодня мы?

Иоанн до боли сжал себе пальцами виски.

— Тупик какой-то, — сказал он, — необъяснимый тупик, в который мы подчас загоняем себя сами. Почему мы не смогли объясниться с тобой ранее? Не смогли найти слова, которые слышим сейчас?

— Наши родители были мудрее нас. Твой отец, великий принцепс, несмотря ни на что смог жить в дружбе с моими родителями. И заметь, это были лучшие годы для Рима. А что теперь?

— Да, теперь враг у ворот нашего города, и только чудо спасет нас, — вздохнул папа.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Но, говоря так, ты печешься больше о городе или о себе, Октавиан? Скажи честно!

— Я буду честен, я пекусь о себе. Но ведь любому свойственен страх за свою жизнь, неважно, клоп ли ты постельный или же епископ Рима.

— А если тебе предложат жизнь и достаток в обмен на согласие отречься от сана, ты примешь такое предложение? Я говорю сейчас абсолютно серьезно.

— Ну, для начала скажу тебе, что случаев добровольного отречения от сана в истории Римской церкви еще не было.

— Но такая возможность предусмотрена законом.

Говоря это, правы были оба. Первый случай отречения состоится только три с лишним века спустя, и сам факт отречения станет прямым следствием того неожиданного выбора, на который сподобится римский конклав. Будучи не в состоянии выбрать папу в течение двух лет, кардиналы остановят свой выбор на монахе-аскете Пьетро ди Морроне. Тот от такого подарка судьбы даже попытается сбежать, но все же согласится принять тиару под именем Целестина Пятого[1] и во время недолгого понтификата придет в ужас от нравов, царящих в высших сферах римского духовенства. Очень скоро папа Целестин в собственной спальне начнет слышать чей-то проникновенный голос, идущий из каминной трубы и настойчиво требующий от него отречься от сана. Впоследствии выяснится, что голос этот принадлежал его будущему преемнику на Святом престоле[2], но не в меру впечатлительному Целестину этого окажется достаточным, чтобы подписать буллу об отречении менее чем через полгода после интронизации. Текст буллы составил тот самый изобретательный шептун, который даже после своего избрания не оставил в покое экс-папу, а заточил пользовавшегося народной любовью Целестина в тюрьму и, не исключено, приказал для верности удавить.

Следующий случай добровольного отречения произойдет уже с папой Григорием Двенадцатым[3], когда понадобится пресечь спонтанное размножение Их Святейшеств по всей Европе, в результате чего на момент отречения Григория в мире будут существовать сразу три человека, претендующих на то чтобы именоваться Викарием Иисуса Христа. И наконец, третий случай отречения заимеет место уже в наши дни, когда папские регалии по состоянию здоровья сложит с себя Бенедикт Шестнадцатый[4]. Отметим, что при всей искренней добровольности его жеста в который раз не обойдется без мистики. В день, когда Бенедикт заявит об отречении, молния ударит в собор Святого Петра[5].

Пока мы углублялись в исторический экскурс, в келье аббатисы собеседники не проронили ни слова. Косвенно это свидетельствовало, что Иоанн серьезно отнесся к предложению Стефании, ибо, как он сам подметил только что, перспективы предстоящей борьбы с Оттоном вырисовывались не слишком радужными.

— Нет, милая Стефания, — прервав тишину, вздохнул папа, — все уже зашло слишком далеко. Любой, даже самый сильный в мире сем может попасть в положение, в котором от него уже мало что зависит. Ему только на первых порах кажется, что это он ведет хитрую политику и движет судьбами, но наступает час, и уже эта политика начинает им вертеть словно куклой. Это как осмелиться вступить в горную реку. Решение о том, сделать шаг в воду или не сделать, вроде бы полностью за подобным смельчаком, но далее уже река начинает управлять им, и чем дальше смельчак погружается в нее, тем стремительнее он теряет контроль над собственными действиями, и наконец наступает миг, когда он уже полностью во власти реки. Вот и я сейчас чувствую, что попал в какой-то водоворот, из которого не вырваться, что уже эта стихия воды управляет мной и заставляет делать то, что я не хочу, и я ясно вижу приближение решающего часа. Я бодрюсь на людях, но уже вторую неделю не могу нормально спать, я просыпаюсь среди ночи от внезапной боли в органах, как будто кто-то невидимый наносит мне удар за ударом, в лицо, в живот, в пах. Подчас я зажигаю свечи и шарю по углам, пытаясь найти своего врага, но никогда никого не нахожу.

— Это ли не знак вам принять решение?! Отрекитесь же от сана и положитесь на милость Божью. Вы не пропащий человек.

— Благодарю вас, милая Стефания, очаровательный мой враг и обольститель.

— Я не враг тебе, Октавиан. Еще днем была тебе врагом, но не сейчас.

— Не враг? Это правда? Могу ли я просить тебя тогда о поцелуе? Единственном поцелуе от тебя?

Стефания задумалась. Папа терпеливо ждал. Напавшая на него меланхолия ввела сенатрису в заблуждение, она уже почти поверила в успех. Робкий поцелуй! Что может быть невиннее и примирительнее?

— Изволь, но прежде погаси свечу, — сказала она, — я не хочу, чтобы ты увидел вблизи мои глаза. Кто знает, что произойдет тогда в голове твоей.

— Ты даже это знаешь?

— Как видишь, да. Торопись. У тебя мало времени.

Папа уже не обратил внимания на ее последние слова. Вначале он с предельной нежностью обнял ее и, сдерживая дыхание, стал приближаться к ней. Дрожь страсти, овладевшая им, вдруг напугала Стефанию. Она начала мягко отстраняться от него, и Его Святейшество, немедленно потеряв терпение, решил ускорить события. Он сжал ее со всей силой, после чего не только коснулся ее губ, но и одной рукой начал жадно мять ей грудь. Стефания пыталась вскочить с ложа, но Иоанн уже навалился на нее всем телом.

— Что ты делаешь? Опомнись! К чему были все слова твои? Какой ты настоящий — сейчас или минуту назад?

— Сейчас! Сейчас! К чему слова, слов мы достаточно произносим на мессе! Ах ты дрянь! — воскликнул Иоанн, когда Стефания шаркнула ему, как кошка, ногтями по лицу.

Он поймал ее руки и завел их ей за голову. Прижав ее кисти одной рукой, другой он лихорадочно рвал ее одежды.

— «Разве не знаешь ты, Ева, что ты есть? … Ты есть врата дьявола, нарушившая запрет, первый нарушитель Божественного Закона. Ты есть та, кто соблазнила Того, к кому дьявол не осмелился приблизиться…»[6]

Он был уже почти у цели, как вдруг Стефания перестала вырываться, подняла голову и стала всматриваться во что-то позади Его Святейшества. Иоанн оглянулся и обмер. Дверь в их келью была открыта, на пороге стоял человек.

* * * * *

— Мессер Деодат, нас ждет еще одно дело, — напомнил Кресченций.

Некоторое время им пришлось подождать, пока епископ гасил свечи в капелле. Деодат и Мароция, не теряя времени даром, продолжали обмениваться поцелуями, мечтами о будущем и жаркими клятвами, тогда как Кресченций напряженно всматривался в сторону дома аббатисы.

— Кажется, нас уже ждут, — сказал он.

Его слова заставили Деодата вырваться из объятий супруги. В самом деле, перед входом в келью аббатисы кто-то стоял. Деодат вспомнил о предложенном пари и усмехнулся мысли, что сегодня победителей не будет. Хотя как не будет? Победитель есть, он этой ночью главный победитель и, вопреки условиям пари, сам готов поставить угощение, если, конечно, Стефании и в самом деле удастся уговорить папу если не на отречение, что кажется невероятным, то хотя бы дать согласие на их брак.

А если миссия Стефании не возымела успеха? Деодату сделалось дурно от одной этой мысли, тем более что он тут же понял, что Кресченциям будет выгодно немедленно поставить папу в известность о только что совершенном венчании. Фактически для папы это будет означать, что Деодат перешел на сторону врагов Иоанна. И что тогда он скажет своему благодетелю? И как он, Деодат, не подумал об этом раньше? Наверное, он все же поспешил себя объявить победителем, настоящие победители, быть может, вот эти два братца, что идут сейчас с ним вместе.

Деодат вдруг остановился как вкопанный. К человеку, поджидавшему их, подошло еще двое. А это еще кто? Откуда они взялись? А меж тем оба Кресченция бодрым темпом приблизились к ним.

— Доброй ночи, сенатор! Доброй ночи, ваше преподобие! — один из встречающих приветствовал братьев, двое других ограничились молчаливым поклоном.

— Ба, мессер Орсини! Вот так благая весть! Какой милостью Господней вы оказались здесь?

— Мне удалось вместе с рыбаками рекой проникнуть в Рим, и я тут же поспешил навестить мою благоверную супругу. И вовремя! Представьте себе, я застал ее с каким-то проходимцем, пытавшимся взять ее силой.

— Что? Что вы такое говорите? — воскликнул Деодат.

— Кто это? — спросил Орсини. — Это вы, мессер Деодат, мой бывший начальник? Не слишком ли много мужчин пускают в здешний монастырь? Мне кажется, аббатисе пора на покой, раз в местных кельях сестры не могут чувствовать себя защищенно от соблазнов мира.

— Что все-таки случилось, мессер Орсини? Говорите по делу, — подчеркнуто серьезно спросил старший Кресченций.

— Да я уже все сказал, сенатор. Охрана пропустила меня по вашему распоряжению, я прошел в келью Стефании, открываю дверь, и что я вижу? На постели визжит и извивается моя супруга, а на нее пытается влезть этот мерзавец. И что прикажете делать? Волочить в суд или читать ему проповедь? Я сам ему стал и судьей, и пастором, думаю, что мои наставления он запомнит до конца его никчемной жизни.

— Что вы с ним сделали? — вновь воскликнул Деодат.

— Тише, мессер Деодат! Вы разбудите монахинь! Это точно не в интересах всех нас, — зашипел на него старший Кресченций и сильно вцепился ему в локоть.

Однако Деодат отмахнулся от него и бросился к келье аббатисы. Остальные последовали за ним. Дверь в келью была распахнута настежь, но внутри было абсолютно темно. Деодат, войдя, нашел одну из потухших свечей, достал из личной сумки кремень с кресалом и после нескольких нервных попыток высек наконец искру и зажег свечу. После этого он перенес огонь на другие свечи, келья осветилась, и перед глазами вошедших предстала жуткая картина.

Вся спальня аббатисы была забрызгана кровью. На кровати, закрыв лицо руками, сидела Стефания, тело ее била крупная дрожь, зубы отчетливо стучали. На полу посередине спальни, скрючившись, лежал Его Святейшество Иоанн Двенадцатый, на нем была только короткая рубаха, на которой густо проступили кровавые пятна, голые голени его были перебиты так, что виднелись кости. Деодат повернул Иоанна лицом вверх и не смог сдержать крика. Лицо понтифика было избито до неузнаваемости, один глаз заплыл целиком, нос был практически вдавлен в череп, челюсть свернута набок. Рядом с Иоанном валялись три дубинки, орудие возмездия обманутого супруга и его слуг.

— Что вы сделали, Орсини? Вы понимаете, что вы совершили? — спросил Деодат.

— Я наказал прелюбодея, — равнодушным тоном ответил Орсини, — кто скажет, что я был не прав?

— Вы что, не поняли, что вы убили папу римского?!

— Какой же это папа, если он приходит с похотливыми намерениями ночью к замужней женщине? И потом, это Октавиан Тусколо, а наш папа Лев живет и здравствует, я виделся с ним только накануне в лагере императора.

— Властью, мне данной Богом и Его Святейшеством, я арестую вас, мессер Орсини.

— Боюсь, вы будете поспешны и не правы, мессер Деодат, — вмешался Кресченций. — Интересно, как вы намерены описать случившееся? Что делал папа ночью в женском монастыре? Как опровергнуть показания мессера Орсини и его слуг? И наши показания, ведь мы все свидетели случившегося… несчастья.

— И что здесь делали лично вы, мессер Деодат? — добавил епископ.

— Боже правый! — прошептал Деодат. — Боже всемилостивый, да это все подстроено! Вы все продумали заранее. И я стал виновником убийства того, кому я всем в этой жизни обязан. Я виновен в смерти собственного племянника, в смерти наместника Святого Петра. Боже!

— Не будьте глупцом, мессер Деодат, — оборвал его причитания Кресченций, — Стефания вам подтвердит, что…

Стон прервал сенатора. Иоанн шевельнулся и открыл один глаз.

— Он жив! — воскликнул Деодат. — Срочно лекаря!

— Да, срочно, — сказал Кресченций, — но не сюда. Никто не должен видеть его здесь. Никто не должен видеть здесь вас. Надеюсь, мне не надо в сотый раз объяснять вам почему?

— Но ему нужен врач! Он жив!

— Давайте так. Вы сейчас идете к своим людям, говорите, что Его Святейшество пропал, что его нет в монастыре, что охрана видела, как он покинул монастырь через другой выход несколько часов назад. Вы объедете монастырь с другой стороны и найдете Его Святейшество внизу крутого склона у базилики. За это время слуги мессера Орсини отнесут тело туда. Если вы проявите благоразумие, все тогда можно будет представить как несчастный случай и снять подозрения со всех нас. Если вы останетесь в плену собственной истерики, вы опозорите Его Святейшество, станете подозреваемым в соучастии в убийстве и, не исключено, лишитесь супруги.

Иоанн издал еще один стон и начал шевелиться. Его единственный оставшийся глаз начал с пристрастием осматривать лица стоявших вокруг него. Особенно надолго мутный и страдальческий взор папы задержался на лицах Кресченция и Деодата, а добравшись до лица Стефании, просто замер. Та вновь закрыла лицо руками.

— Он, кажется, умер, — произнес епископ. — Господь Вседержитель!

— Это ничего не меняет, — сказал Кресченций, — все надо сделать так, как я сказал. Мессер Деодат, вы согласны?

— А у меня есть выбор? — прошептал тот.

Деодат покинул дом аббатисы, забыв даже попрощаться с новоиспеченной супругой. Заговорщики наблюдали за ним, пока он не скрылся в помещении охраны.

— А теперь быстро за дело! Эй, слуги, берите этого несчастного, оберните в плащи, несите его через вход к базилике и сбросьте со склона. Все должно выглядеть так, как будто он в самом деле падал с высоты, должно быть видно место падения, должны быть сломаны кусты и прочее. Сестра моя, — обратился Кресченций к Стефании, — вы в порядке?

— Да, брат, благодарю вас.

— Вам не удалось договориться с ним, прежде чем появился ваш муж?

— В какой-то момент показалось, что он близок к согласию, но затем в него словно вошел Сатана. Моему супругу не пришлось ни врать, ни притворяться, он действительно захотел взять меня силой.

— Я не лгу, мессер сенатор, — с обидой в голосе добавил Орсини, — любой на моем месте поступил бы так же.

— Ну что ж, тем лучше. Провидение помогло нам. Бывает так, что во избежание большой крови требуется пролить кровь малую. И видит Бог, мы действительно хотели с ним договориться миром, но его естество оказалось сильнее.

— Брат мой, — Кресченция тронула за рукав Мароция, — а что будет со мной?

— Полагаю, сестра, что у вас впереди долгая счастливая жизнь с благородным мессером Деодатом. Конечно, он сейчас потрясен и раздавлен чувством собственной вины, но он достаточно разумный человек и очень скоро поймет, что все случилось для него как нельзя лучше. Желаю вам большого потомства, любви Рима и признания королей!

Пожелания Кресченция сбудутся так, что ему потом будет впору пожалеть о них. Спустя год в семье Деодата и Мароции родится первенец, которому дадут имя Григорий. Он станет первым в длинной череде графов Тускулумских, главной фамилии римских правителей на протяжении полутора веков. И с его взрослением — о неповторимая ирония Судьбы! — неумолимо начнет катиться к горизонту счастливая дотоле звезда Кресченциев.

— Кстати о королях, — сказал Орсини. — Прикажете возвращаться в лагерь Оттона?

— Да, немедля, и возьмите с собой Стефанию, в монастыре должна остаться одна Мароция. Передайте могущественному августу о событиях этой ночи и добавьте мое пожелание, чтобы он не торопился войти в Рим. Пусть даст городу время одуматься, пусть Рим сам исправит свое мнение, согласившись добровольно принять папу Льва. Это будет на благо всем и позволит избежать лишнего кровопролития.

К дому аббатисы вернулись немного запыхавшиеся слуги и доложили об успешном выполнении поручения. В том месте, куда они сбросили тело понтифика, спустя четыреста лет в ознаменование победы над чумой будет воздвигнута мраморная лестница, ведущая к базилике. По существующей по сию пору легенде, любому поднявшемуся по этой лестнице на коленях, прощается половина допущенных грехов. Иоанн Двенадцатый, знай он об этом, вероятно, был бы польщен.

— Что, если он придет в сознание? — спросил епископ старшего брата.

— На все воля Господа. Даже если Сатана поможет Октавиану удержаться в мире сем, он навряд ли в ближайшее время сможет возглавить оборону Рима. А без него городу нет большого смысла упираться. И к тому же теперь на нашей стороне Деодат, он может страдать от угрызений совести, но он уже ясно дал понять, что не видит для себя другого исхода, как перейти в наш лагерь. Не думаю, что и Петр Империола будет долго сопротивляться посулам, так что Рим защищать некому. Хотя что я говорю? Не Рим, а интересы побитого прелюбодея, отродья гнилого семейства, чей понтификат явился позором для всего христианского мира, чье имя потомки не смогут впредь произнести без брезгливости и стыда…

................................................................................................………………

[1] Целестин V (Пьетро ди Морроне, ?–1296) — римский папа с июля по декабрь 1294. Канонизирован.

[2] Речь о Бонифации VIII (Бенедетто Каэтани, ок. 1235–1303) — римском папе (1294–1303).

[3] Григорий XII (Анджело Коррер, ок. 1330–1417) — римский папа (1406–1415).

[4] Бенедикт XVI (Иойзеф Ратцингер, р. 1927), римский папа (2005–2013).

[5] 11 февраля 2013 г.

[6] Сочинение святых Павла и Тертуллиана.