«На Астангу, или Отгремела весенняя сессия»
Возрастные ограничения 18+
шестая, кажется глава, в сборник «На сломе эпох» прямо сейчас формируемом на Литресе в разделе черновиках, пока ещё по чертовски доступной цене, рекомендую успеть – там много удобней, к тому же все обновления прилетят сами…
И ещё одна записка из той же с папки со странным названием «Письма из девяностых», найденной вдруг сегодня в развалинах старого хлама, отправляемого на утилизацию…
«Конец восьмидесятых.
Поздняя дождливая осень. Где-то на Балтике.
— Ну, не успел я купить билет, не успел!.. — горестно выдыхает лейтенант, подоспевшей к нему пожилой контролёрше, лишь только тот запрыгнул в последний уходящий от их Минной гавани троллейбус. — Ну, честное слово, не успел. Все ларьки Союзпечати давно закрылись, а мне только теперь удалось вырваться на пару часов… домой… к жене.
— Э-эх, — безразлично выдыхает та в ответ, даже не взглянув на смертельно уставшего молодого морячка. — Советская власть и без билета, — с колоритным прибалтийским акцентом давит каждый слог бабуся, с укором качая седой головой, и медленно отступая вглубь пустынного салона.
…Феликсу и Малышке, после почти целого года мытарств по съемным комнатам и общежитиям, как раз незадолго до прибавления в семействе, таки выдали ключи от однокомнатной служебной квартирки в новом вполне приличном, хотя и построенным «тяп-ляпистыми» стройбатовцами, многоквартирном доме на краю старинного небольшого портового города.
Их блочная пятиэтажка оказалась в самом конце загородной улочки, названной прибалтийцами «Астангу», что в переводе, кажется, означало «под пригорком» или «на склоне». Из их окон, расположенных на верхнем последнем этаже, открывался чудный вид на лесную опушку, куда нет-нет, да забредали дикие кабаны, лисицы, зайцы и даже иногда пятнистые олени. И хотя добираться из-за существенного расстояния до Минной гавани, куда они и прибыли когда-то по распределению из Ленинграда, стало значительно сложнее, радости от полученного собственного, пусть и временного, жилья у них не было конца!..
Примерно в это же время, после безвылазного бдения в морях и походах, Феликсу – о чудо! – неожиданно выпадает первый настоящий выходной день. Такое событие, грех не отпраздновать, к тому ж и недавнее новоселье толком ещё не отмечено.
Утром, хорошо усвоив урок ночной встречи накануне с равнодушной контролершей, Феликс честно встаёт в длиннющую очередь в ларек Союзпечати, – свежая пресса всегда нарасхват! – за пачкой новых проездных билетов, которые почему-то имели странную особенность всегда заканчиваться в кармане не вовремя. Тут все равны, все безропотно и чинно стоят за ними в очереди наравне с любителями свежей прессы, не обращая никакого внимания на подходящие автобусы и троллейбусы.
За прошедший год, практически впервые добравшись до центра, они с удовольствием полдня гуляют по старому городу, его узким мощённым улочкам, помнящих топот копыт рыцарских лошадей, вдоль старинных крепостных валов, не замечая усталости, словно желая обойти его весь-весь, впитав и запомнив его таким, каким он был… только для них двоих.
Одним словом, это был их, вчерашних ленинградских молодожёнов-студентов, а ныне семьи офицера и экономиста цеха, город… и ничей больше!
Прогулка на свежем воздухе изрядно разжигает им аппетит, а денег в карманах ныне «куры не клюют» – до незабвенной Перестройки, точнее её плодов, ещё целый год! – чего ж не побаловать себя яствами в каком-нибудь ресторанчике старого города?
…Спустя год, вдруг выяснится, что их Минная гавань в связи с изменением международной обстановки в Мире станет никому не нужна. Ненужными станут и они, люди, – много людей! – задействованные в её обслуживании и приехавшие сюда по зову своей страны со всех уголков нашей «великой и необъятной»: кто-то относительно недавно, как они, а кто-то и много десятилетий назад…
А пока, пока они просто хотят кушать, у них отличное настроение и у них ещё целая половина выходного дня впереди. В итоге они идут в первую попавшуюся дверь с многообещающей вывеской над ней: кафе «Лисья нора», за которой действительно оказывается… нора: длинный узкий коридор упирающийся в такую же узкую, на одного человека, деревянную лестницу, вертикально по кругу вокруг каменной колонны ныряющей куда-то вниз в подземелье, откуда слышна приятная негромкая музыка.
— «Тере хомикус...», — доброжелательно шелестит из полумрака голос, лишь только они устроились внизу за первым попавшим им на глаза столиком.
— Здравствуйте, — невольно сглатывает слюну Феликс и, заглянув в меню на незнакомом языке, просит, — будьте добры, бутылку шампанского, хлеб, две порции любого супа, шашлык с картошкой и… салат на ваш выбор.
Не проронив ни слова, официант что-то записав себе в блокнот и, забрав меню степенно, удаляется… навсегда. Правда бутылка Советского шампанского ленинградского завода Игристых вин и тарелка черного хлеба чудесным образом материализуется на их столике, пока они ненадолго отлучались по делам житейским.
Невыносимый запах яств, вид красивейших в мире блюд на соседних столиках, музыка, полумрак приводит их в состояние полного нетерпения, в результате чего, съев по кусочку далеко, как оказалось, не самого свежего хлеба, они, не выдержав, открывают и ту одинокую бутылку на столе. На все попытки обратиться к чинно проплывающим мимо официантам, им достаются лишь учтивые кивания и подчеркнуто отчуждённое непонимание русской речи.
В общем, не дождавшись еды, Феликс с Малышкой в течение получаса приговаривают-таки игристое под ставший вдруг таким душистым и мягким хлеб насущный… с прибалтийским тмином.
Голод и прочие муки совести покидают их!
Оказывается буханка черного черствого хлеба прекрасно идет под теплое игристое, вызывая благостное и веселое состояние души. И хотя они сидели в подвале старого чужого им дома в обществе равнодушных и даже, видимо, враждебно настроенных к ним людей, не желающих видеть их здесь, им было хорошо там вдвоем.
Всё и все вокруг них, как и положено, в этот замечательный момент полного понимания главного смысла бытия на Земле, ради которого, возможно, и следует жить, становятся несущественными…
…В этом мире мы одни, огни
лишь мерцают вдалеке… все,
и пройдут разлуки дни, твои
руки лягут на плечо… мне!.. –
…и вот, махнув на всё рукой, они встают, оставив на столе ровно три рубля пятнадцать копеек, – магазинная цена выпитого и съеденного за вычетом стоимости тары, которую они в полной сохранности оставляют заведению! – отправившись на продолжение своей прогулки.
Сытые и слегка, а может и не очень слегка, – всё-таки целая бутылка на два пустых не отравленных ещё взрослой жизнью молодых желудка! – пьяненькие они шагают по многовековой брусчатке старого города и неприлично громко и весело хохочут на всю Ивановскую.
Они счастливы!
Им хорошо вместе.
Они радуются жизни, молодости, солнцу, небу и даже этому тихому печальному молчаливому городу.
К ним никто не подошел, пока они демонстративно медленно не торопясь покидали «Лисью нору», никто не бросился вдогонку, никто не заговорил, словно бы желали именно этого. А, может, просто, никто из присутствующих не хотел объясниться с ними на их родном могучем и очень богатом языке, трёхэтажный колорит которого Феликс, попав на корабль, к тому моменту уже освоил в совершенстве.
…Менталитет ленинградцев, которые в сравнении с другими более южными регионами нашей страны кажется несколько заторможенным и даже… чопорными, здесь, у их соседей на Балтике на фоне поведения местных жителей оказался чрезмерно живым и суетливым. Но как же это, на самом деле, сложно и непривычно, когда люди в общественных местах не разговаривают друг с другом, в полнейшей тишине едут в общественном транспорте. И как же это приятно, когда абсолютно все без исключения, вежливо уступают, друг другу место: мужчины женщинам, молодые пожилым, пожилые беременным, беременные мамам с грудничками, а для последних вообще действует неписаное правило: везде и всюду, даже на остановках такси, которых в восьмидесятые годы тут было превеликое множество, идти вне очереди.
Спустя какое-то время, находясь здесь, в Прибалтике, замечаешь, что стоит лишь обратиться к местному жителю с неумелым приветствием на их родном языке, да ещё хотя б что-нибудь попытаться добавить на нём, самый суровый и недоброжелательный из них расплывается в улыбке, отвечая на заданный вопрос на чистейшем русском. Таковы правила: они знают твой язык, умей и ты, хотя б заинтересоваться их языком….
Но пока, пока, не зная всех этих нюансов – Прибалтика, дело… тонкое, однако! – они просто, как у себя дома, в Питере, идут, обнявшись по незнакомому им старому городу и весело на курсантский манер, радуясь своей проделке с шампанским, распевают победный марш «Прощание славянки»:
…в «ногу» клюнул жареный петух…
Отгремела весенняя сессия,
Нам в поход собираться пора.
Что ж ты милая смотришь невесело,
Провожая меня в лагеря…
Впрочем, их невинная проказа, можно сказать, удалась, пришлась по нраву, городу, он принял их, а они… его. Многое тут пришлось им по душе, да и как могло не понравится, когда на улицах нет курящих, пешеходам на дорогах, даже вне специально размеченных для этого зон, полный приоритет, нет разноцветья рам на окнах и лоджиях.
Мелочь?
Но приятно.
Всё это быстро принимается за норму, потому как это удобно, особенно, когда соблюдаются всеми…»
…Да, даже теперь, спустя годы, проходя мимо огромных парковок машин у современных гипермаркетов и глядя на бесконечные ряды чумазых машин, почему-то вспоминается тот небольшой прибалтийский городок, где вместо авто у магазинов стояли длинные ряды разноцветных колясок с младенцами внутри. Молодые родители тогда без страха и стеснения оставляли свои люльки у их входов, зная, что каждый проходящий мимо, обязательно покачает их чадо, если то вдруг захнычет, проснувшись, и никуда не уйдёт до тех пор, пока благодарная мамаша с котомками покупок не выйдет к ним из магазина.
Интересно, в каком году это всё… закончилось?
Да и было ли это вообще?
К началу девяностых яркое феерическое слово середины восьмидесятых «Перестройка» как-то незаметно потускнеет до брошенной кем-то впопыхах брезгливой «Катастройки». И хотя ничего страшного в Мире не произойдёт: никто никому не объявит войну, не случится всемирного потопа или похолодания, очередного взятия Зимнего, но с прилавков магазинов мало-помалу уже через год после этой памятной прогулки Феликса и Малышки исчезнут многие продукты питания, деньги подешевеют, а, казалось бы, незыблемые гиганты промышленности города остановятся и разорятся. Медленно, но неотступно к горожанам подступит невиданное до сих пор явление – безработица!
В Минной гавани тоже неожиданно начнутся массовые сокращения: корабли один за другим будут списывать, сдавать на металлолом, переводить в другие порты, гавани Балтийского моря, а людей, многие из которых ничего другого, кроме как службы на кораблях, делать не умеют, отправлять в запас.
Кому, спрашивается, понадобилась эта ПЕРЕСТРОЙКА?
Что делать-то с ней им, нам?
А главное: Кто виноват во всем этом?..».
Спустя годы, она, Перестройка, как и всё в нашей жизни, закончится, многие в преддверии распада великой страны потянутся обратно в Россию. Взамен им в Прибалтику приедут другие, вроде бы долгожданные для них и близкие по духу скандинавские и европейские эмигранты, скупая там за бесценок все, что им покажется нужным. Этот поток языковых братьев, как выяснится позже, пьющих везде и всюду всё, имеющее хоть какой-то малейший градус, ввергнет относительно небольшое население нашего древнего городка в глубокий многолетний шок. Оно, кажется, и теперь не в полной мере отошло от тех потрясений…
«…Теперь, после рождения дочки Феликс с Малышкой практически каждый выдавшийся им свободный вечер, прихватив с собой свою серо-голубую вельветовую коляску, независимо от погоды, отправляются на обход ближайших универсамов в поисках продуктов питания, которые к тому времени станут продаваться исключительно по карточкам. Но чтобы их реализовать, приходится в буквальном смысле ловить «выброса» товара на прилавки. Правда, говоря честно, и это не всегда помогает реализовать, хотя б половину от полученных в Минной гавани и на заводе талонов, в результате чего в конце месяца их приходится продавать за бесценок вдруг появившимся везде и всюду в одночасье дельцам-менялам.
Правда, надо отдать должное, что в это время плавсоставу разрешили получать продуктовый паек не ставшими бесполезными, по сути, деньгами, а положенными по штату продуктами питания, которых вполне им хватало на троих. Это их дивизионный штурман Сашка Пшёнов где-то в Базе умудрился раздобыть скрытую от глаз личного состава директиву Командующего. Так за два года до распада Союза на пятнадцать не очень-то дружественных государств, они получали ежемесячно 4 килограмма тушёнки, 2 – масла, 20 – картошки, 10 – различных круп, макарон, муки, сухофруктов, 5 банок сгущённого молока и прочего… прочего. В результате перед сокращением у них скопились немалые запасы провизии долгого хранения, благодаря которым они, протянут первый самый тяжёлый год в Питере, где с покупкой продуктов станет ещё сложнее.
В начале девяностых в Питере, при стоимости буханки хлеба в два рубля, а полулитровой бутылки молока и того больше, их дневной бюджет на четверых, увы, не превышал восемь рублей.
Попавшая тогда им в руки повесть Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича» вызывала сложное чувство непонимания и неприятия происходящего вокруг: как вообще могло случиться так, с точки зрения питания, что вся страна вдруг оказалась в реалиях его, несомненно, светлого героя, словно попала на отселение в тот лагерь?..»
…Позже, вслед за братьями по языку через открытые границы, как саранча поползут сюда, в наш милый старинный прибалтийский городок, гастарбайтеры и беженцы со всего мира, претендуя на любую дешевую работу в регионе, тем самым окончательно лишив местных жителей рынка труда.
Вначале двадцатых Феликс с Малышкой, в качестве туристов снова приедут сюда, пройдутся по старым улицам, побывают в бывшей Минной гавани, на их улице Астангу.
Через треть века местные люди гораздо с большей охотой станут говорить с ними на русском языке, с невероятно приятным ностальгическим для их уха легким прибалтийском акцентом.
Вот уж, поистине: чем дальше, тем ближе!
Нужно признать, что они привязались к ней, к их родной Прибалтике, к её необычным, родственным, чтобы там кто не думал, нам народам. Привязались и полюбили их немногословную и неторопливую культуру речи… бытия.
Конечно, они поищут и памятное им кафе, которого почему-то не окажется на прежнем месте или, возможно, оно просто поменяет вывеску, на написанную незнакомым им языком надпись…
«…Господи, не пошли нищеты и бродяжничества, ибо не справлюсь с искушением иметь чужого, но не допусти и к богатству, излишествам, чтоб в гордыне своей не потерять Тебя, ибо Дух истинный рождается в испытаниях и преодолениях…».
«…Самое большая несправедливость на земле, это, несомненно, голод, не считая смерти, конечно, точнее даже не её самой, а знание о её неизбежности…».
…Странно, но и эту записку, также почему-то не попавшую в сборник «Подслушки, или забытый диалог», не хочется терять во времени, оставив без внимания в старой папке со странным названием. Пусть и она пока побудет здесь, на Литресе, в этом временном сборнике историй-былинок «На сломе эпох»… для памяти, что ли.
Впрочем, «…ничто так не постоянно, как временное!..».
Ну, в общем, посмотрим…
26.07.2023г.
Автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь в подготовке материала, а также приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей, коллег периода 1987-1995гг.
Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), либо оставить их прямо под текстом.
Спасибо за внимание и… сопереживание.
И ещё одна записка из той же с папки со странным названием «Письма из девяностых», найденной вдруг сегодня в развалинах старого хлама, отправляемого на утилизацию…
«Конец восьмидесятых.
Поздняя дождливая осень. Где-то на Балтике.
— Ну, не успел я купить билет, не успел!.. — горестно выдыхает лейтенант, подоспевшей к нему пожилой контролёрше, лишь только тот запрыгнул в последний уходящий от их Минной гавани троллейбус. — Ну, честное слово, не успел. Все ларьки Союзпечати давно закрылись, а мне только теперь удалось вырваться на пару часов… домой… к жене.
— Э-эх, — безразлично выдыхает та в ответ, даже не взглянув на смертельно уставшего молодого морячка. — Советская власть и без билета, — с колоритным прибалтийским акцентом давит каждый слог бабуся, с укором качая седой головой, и медленно отступая вглубь пустынного салона.
…Феликсу и Малышке, после почти целого года мытарств по съемным комнатам и общежитиям, как раз незадолго до прибавления в семействе, таки выдали ключи от однокомнатной служебной квартирки в новом вполне приличном, хотя и построенным «тяп-ляпистыми» стройбатовцами, многоквартирном доме на краю старинного небольшого портового города.
Их блочная пятиэтажка оказалась в самом конце загородной улочки, названной прибалтийцами «Астангу», что в переводе, кажется, означало «под пригорком» или «на склоне». Из их окон, расположенных на верхнем последнем этаже, открывался чудный вид на лесную опушку, куда нет-нет, да забредали дикие кабаны, лисицы, зайцы и даже иногда пятнистые олени. И хотя добираться из-за существенного расстояния до Минной гавани, куда они и прибыли когда-то по распределению из Ленинграда, стало значительно сложнее, радости от полученного собственного, пусть и временного, жилья у них не было конца!..
Примерно в это же время, после безвылазного бдения в морях и походах, Феликсу – о чудо! – неожиданно выпадает первый настоящий выходной день. Такое событие, грех не отпраздновать, к тому ж и недавнее новоселье толком ещё не отмечено.
Утром, хорошо усвоив урок ночной встречи накануне с равнодушной контролершей, Феликс честно встаёт в длиннющую очередь в ларек Союзпечати, – свежая пресса всегда нарасхват! – за пачкой новых проездных билетов, которые почему-то имели странную особенность всегда заканчиваться в кармане не вовремя. Тут все равны, все безропотно и чинно стоят за ними в очереди наравне с любителями свежей прессы, не обращая никакого внимания на подходящие автобусы и троллейбусы.
За прошедший год, практически впервые добравшись до центра, они с удовольствием полдня гуляют по старому городу, его узким мощённым улочкам, помнящих топот копыт рыцарских лошадей, вдоль старинных крепостных валов, не замечая усталости, словно желая обойти его весь-весь, впитав и запомнив его таким, каким он был… только для них двоих.
Одним словом, это был их, вчерашних ленинградских молодожёнов-студентов, а ныне семьи офицера и экономиста цеха, город… и ничей больше!
Прогулка на свежем воздухе изрядно разжигает им аппетит, а денег в карманах ныне «куры не клюют» – до незабвенной Перестройки, точнее её плодов, ещё целый год! – чего ж не побаловать себя яствами в каком-нибудь ресторанчике старого города?
…Спустя год, вдруг выяснится, что их Минная гавань в связи с изменением международной обстановки в Мире станет никому не нужна. Ненужными станут и они, люди, – много людей! – задействованные в её обслуживании и приехавшие сюда по зову своей страны со всех уголков нашей «великой и необъятной»: кто-то относительно недавно, как они, а кто-то и много десятилетий назад…
А пока, пока они просто хотят кушать, у них отличное настроение и у них ещё целая половина выходного дня впереди. В итоге они идут в первую попавшуюся дверь с многообещающей вывеской над ней: кафе «Лисья нора», за которой действительно оказывается… нора: длинный узкий коридор упирающийся в такую же узкую, на одного человека, деревянную лестницу, вертикально по кругу вокруг каменной колонны ныряющей куда-то вниз в подземелье, откуда слышна приятная негромкая музыка.
— «Тере хомикус...», — доброжелательно шелестит из полумрака голос, лишь только они устроились внизу за первым попавшим им на глаза столиком.
— Здравствуйте, — невольно сглатывает слюну Феликс и, заглянув в меню на незнакомом языке, просит, — будьте добры, бутылку шампанского, хлеб, две порции любого супа, шашлык с картошкой и… салат на ваш выбор.
Не проронив ни слова, официант что-то записав себе в блокнот и, забрав меню степенно, удаляется… навсегда. Правда бутылка Советского шампанского ленинградского завода Игристых вин и тарелка черного хлеба чудесным образом материализуется на их столике, пока они ненадолго отлучались по делам житейским.
Невыносимый запах яств, вид красивейших в мире блюд на соседних столиках, музыка, полумрак приводит их в состояние полного нетерпения, в результате чего, съев по кусочку далеко, как оказалось, не самого свежего хлеба, они, не выдержав, открывают и ту одинокую бутылку на столе. На все попытки обратиться к чинно проплывающим мимо официантам, им достаются лишь учтивые кивания и подчеркнуто отчуждённое непонимание русской речи.
В общем, не дождавшись еды, Феликс с Малышкой в течение получаса приговаривают-таки игристое под ставший вдруг таким душистым и мягким хлеб насущный… с прибалтийским тмином.
Голод и прочие муки совести покидают их!
Оказывается буханка черного черствого хлеба прекрасно идет под теплое игристое, вызывая благостное и веселое состояние души. И хотя они сидели в подвале старого чужого им дома в обществе равнодушных и даже, видимо, враждебно настроенных к ним людей, не желающих видеть их здесь, им было хорошо там вдвоем.
Всё и все вокруг них, как и положено, в этот замечательный момент полного понимания главного смысла бытия на Земле, ради которого, возможно, и следует жить, становятся несущественными…
…В этом мире мы одни, огни
лишь мерцают вдалеке… все,
и пройдут разлуки дни, твои
руки лягут на плечо… мне!.. –
…и вот, махнув на всё рукой, они встают, оставив на столе ровно три рубля пятнадцать копеек, – магазинная цена выпитого и съеденного за вычетом стоимости тары, которую они в полной сохранности оставляют заведению! – отправившись на продолжение своей прогулки.
Сытые и слегка, а может и не очень слегка, – всё-таки целая бутылка на два пустых не отравленных ещё взрослой жизнью молодых желудка! – пьяненькие они шагают по многовековой брусчатке старого города и неприлично громко и весело хохочут на всю Ивановскую.
Они счастливы!
Им хорошо вместе.
Они радуются жизни, молодости, солнцу, небу и даже этому тихому печальному молчаливому городу.
К ним никто не подошел, пока они демонстративно медленно не торопясь покидали «Лисью нору», никто не бросился вдогонку, никто не заговорил, словно бы желали именно этого. А, может, просто, никто из присутствующих не хотел объясниться с ними на их родном могучем и очень богатом языке, трёхэтажный колорит которого Феликс, попав на корабль, к тому моменту уже освоил в совершенстве.
…Менталитет ленинградцев, которые в сравнении с другими более южными регионами нашей страны кажется несколько заторможенным и даже… чопорными, здесь, у их соседей на Балтике на фоне поведения местных жителей оказался чрезмерно живым и суетливым. Но как же это, на самом деле, сложно и непривычно, когда люди в общественных местах не разговаривают друг с другом, в полнейшей тишине едут в общественном транспорте. И как же это приятно, когда абсолютно все без исключения, вежливо уступают, друг другу место: мужчины женщинам, молодые пожилым, пожилые беременным, беременные мамам с грудничками, а для последних вообще действует неписаное правило: везде и всюду, даже на остановках такси, которых в восьмидесятые годы тут было превеликое множество, идти вне очереди.
Спустя какое-то время, находясь здесь, в Прибалтике, замечаешь, что стоит лишь обратиться к местному жителю с неумелым приветствием на их родном языке, да ещё хотя б что-нибудь попытаться добавить на нём, самый суровый и недоброжелательный из них расплывается в улыбке, отвечая на заданный вопрос на чистейшем русском. Таковы правила: они знают твой язык, умей и ты, хотя б заинтересоваться их языком….
Но пока, пока, не зная всех этих нюансов – Прибалтика, дело… тонкое, однако! – они просто, как у себя дома, в Питере, идут, обнявшись по незнакомому им старому городу и весело на курсантский манер, радуясь своей проделке с шампанским, распевают победный марш «Прощание славянки»:
…в «ногу» клюнул жареный петух…
Отгремела весенняя сессия,
Нам в поход собираться пора.
Что ж ты милая смотришь невесело,
Провожая меня в лагеря…
Впрочем, их невинная проказа, можно сказать, удалась, пришлась по нраву, городу, он принял их, а они… его. Многое тут пришлось им по душе, да и как могло не понравится, когда на улицах нет курящих, пешеходам на дорогах, даже вне специально размеченных для этого зон, полный приоритет, нет разноцветья рам на окнах и лоджиях.
Мелочь?
Но приятно.
Всё это быстро принимается за норму, потому как это удобно, особенно, когда соблюдаются всеми…»
…Да, даже теперь, спустя годы, проходя мимо огромных парковок машин у современных гипермаркетов и глядя на бесконечные ряды чумазых машин, почему-то вспоминается тот небольшой прибалтийский городок, где вместо авто у магазинов стояли длинные ряды разноцветных колясок с младенцами внутри. Молодые родители тогда без страха и стеснения оставляли свои люльки у их входов, зная, что каждый проходящий мимо, обязательно покачает их чадо, если то вдруг захнычет, проснувшись, и никуда не уйдёт до тех пор, пока благодарная мамаша с котомками покупок не выйдет к ним из магазина.
Интересно, в каком году это всё… закончилось?
Да и было ли это вообще?
К началу девяностых яркое феерическое слово середины восьмидесятых «Перестройка» как-то незаметно потускнеет до брошенной кем-то впопыхах брезгливой «Катастройки». И хотя ничего страшного в Мире не произойдёт: никто никому не объявит войну, не случится всемирного потопа или похолодания, очередного взятия Зимнего, но с прилавков магазинов мало-помалу уже через год после этой памятной прогулки Феликса и Малышки исчезнут многие продукты питания, деньги подешевеют, а, казалось бы, незыблемые гиганты промышленности города остановятся и разорятся. Медленно, но неотступно к горожанам подступит невиданное до сих пор явление – безработица!
В Минной гавани тоже неожиданно начнутся массовые сокращения: корабли один за другим будут списывать, сдавать на металлолом, переводить в другие порты, гавани Балтийского моря, а людей, многие из которых ничего другого, кроме как службы на кораблях, делать не умеют, отправлять в запас.
Кому, спрашивается, понадобилась эта ПЕРЕСТРОЙКА?
Что делать-то с ней им, нам?
А главное: Кто виноват во всем этом?..».
Спустя годы, она, Перестройка, как и всё в нашей жизни, закончится, многие в преддверии распада великой страны потянутся обратно в Россию. Взамен им в Прибалтику приедут другие, вроде бы долгожданные для них и близкие по духу скандинавские и европейские эмигранты, скупая там за бесценок все, что им покажется нужным. Этот поток языковых братьев, как выяснится позже, пьющих везде и всюду всё, имеющее хоть какой-то малейший градус, ввергнет относительно небольшое население нашего древнего городка в глубокий многолетний шок. Оно, кажется, и теперь не в полной мере отошло от тех потрясений…
«…Теперь, после рождения дочки Феликс с Малышкой практически каждый выдавшийся им свободный вечер, прихватив с собой свою серо-голубую вельветовую коляску, независимо от погоды, отправляются на обход ближайших универсамов в поисках продуктов питания, которые к тому времени станут продаваться исключительно по карточкам. Но чтобы их реализовать, приходится в буквальном смысле ловить «выброса» товара на прилавки. Правда, говоря честно, и это не всегда помогает реализовать, хотя б половину от полученных в Минной гавани и на заводе талонов, в результате чего в конце месяца их приходится продавать за бесценок вдруг появившимся везде и всюду в одночасье дельцам-менялам.
Правда, надо отдать должное, что в это время плавсоставу разрешили получать продуктовый паек не ставшими бесполезными, по сути, деньгами, а положенными по штату продуктами питания, которых вполне им хватало на троих. Это их дивизионный штурман Сашка Пшёнов где-то в Базе умудрился раздобыть скрытую от глаз личного состава директиву Командующего. Так за два года до распада Союза на пятнадцать не очень-то дружественных государств, они получали ежемесячно 4 килограмма тушёнки, 2 – масла, 20 – картошки, 10 – различных круп, макарон, муки, сухофруктов, 5 банок сгущённого молока и прочего… прочего. В результате перед сокращением у них скопились немалые запасы провизии долгого хранения, благодаря которым они, протянут первый самый тяжёлый год в Питере, где с покупкой продуктов станет ещё сложнее.
В начале девяностых в Питере, при стоимости буханки хлеба в два рубля, а полулитровой бутылки молока и того больше, их дневной бюджет на четверых, увы, не превышал восемь рублей.
Попавшая тогда им в руки повесть Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича» вызывала сложное чувство непонимания и неприятия происходящего вокруг: как вообще могло случиться так, с точки зрения питания, что вся страна вдруг оказалась в реалиях его, несомненно, светлого героя, словно попала на отселение в тот лагерь?..»
…Позже, вслед за братьями по языку через открытые границы, как саранча поползут сюда, в наш милый старинный прибалтийский городок, гастарбайтеры и беженцы со всего мира, претендуя на любую дешевую работу в регионе, тем самым окончательно лишив местных жителей рынка труда.
Вначале двадцатых Феликс с Малышкой, в качестве туристов снова приедут сюда, пройдутся по старым улицам, побывают в бывшей Минной гавани, на их улице Астангу.
Через треть века местные люди гораздо с большей охотой станут говорить с ними на русском языке, с невероятно приятным ностальгическим для их уха легким прибалтийском акцентом.
Вот уж, поистине: чем дальше, тем ближе!
Нужно признать, что они привязались к ней, к их родной Прибалтике, к её необычным, родственным, чтобы там кто не думал, нам народам. Привязались и полюбили их немногословную и неторопливую культуру речи… бытия.
Конечно, они поищут и памятное им кафе, которого почему-то не окажется на прежнем месте или, возможно, оно просто поменяет вывеску, на написанную незнакомым им языком надпись…
«…Господи, не пошли нищеты и бродяжничества, ибо не справлюсь с искушением иметь чужого, но не допусти и к богатству, излишествам, чтоб в гордыне своей не потерять Тебя, ибо Дух истинный рождается в испытаниях и преодолениях…».
«…Самое большая несправедливость на земле, это, несомненно, голод, не считая смерти, конечно, точнее даже не её самой, а знание о её неизбежности…».
…Странно, но и эту записку, также почему-то не попавшую в сборник «Подслушки, или забытый диалог», не хочется терять во времени, оставив без внимания в старой папке со странным названием. Пусть и она пока побудет здесь, на Литресе, в этом временном сборнике историй-былинок «На сломе эпох»… для памяти, что ли.
Впрочем, «…ничто так не постоянно, как временное!..».
Ну, в общем, посмотрим…
26.07.2023г.
Автор благодарит своего критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь в подготовке материала, а также приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей, коллег периода 1987-1995гг.
Да, и ещё: рассказ написан на ходу и в нём наверняка всего масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, в очередной раз извинившись за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), либо оставить их прямо под текстом.
Спасибо за внимание и… сопереживание.
Свидетельство о публикации (PSBN) 62906
Все права на произведение принадлежат автору. Опубликовано 31 Июля 2023 года
Рецензии и комментарии 0