Наш генерал, 2007 г.

Роман «Наш генерал» посвящён легендарному пожарному СССР и России, Герою Российской Федерации, герою-чернобыльцу генерал-майору внутренней службы Владимиру Михайловичу Максимчуку (8 июня 1947 г. – 22 мая 1994 г.). Владимир Максимчук – незаурядная личность, крупный специалист, альтруист и фанат пожарного дела, руководитель высокого ранга, инициатор создания в стране эффективной общегосударственной системы безопасности и борьбы с авариями, катастрофами и стихийными бедствиями, отечественной службы экстренного реагирования на чрезвычайные ситуации.

ПОРТРЕТ ОГНЕБОРЦА
(отрывки)


Вступление

“Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих”.
Библия. Новый Завет. Евангелие от Иоанна, гл. 15:12–13

Любить друг друга на самом деле и положить жизнь свою за друга, за друзей, за родных или совсем не знакомых тебе людей – совсем не то же самое, что говорить или читать об этом. Если говорить не о войне, а о жертвах, приносимых в мирное время, то «положить жизнь» случается только тогда, когда живешь и мыслишь определенным образом, и при стечении обстоятельств поступаешь именно так, не собираясь нарочно, то есть, не раздумывая, не просчитывая заранее всех возможных для себя пагубных последствий. Ведь подвиг (и заложенный в социальный заказ, и не вписанный в него) совершается на грани трагедии – как следствие некого кризиса или грубого нарушения общечеловеческих норм и правил. Потом же бывает, что поступок совершен, жизнь уже отдана, но уходит она не сразу: годами, месяцами, неделями – и, наконец, исчезает за горизонтом смерти. Жизнь человечества не останавливается, время продолжает свой бег – и, спустя годы, уже другие люди живут на свете, любят или не любят друг друга, выручают из беды или вовлекают друг друга в несчастья, и вроде бы старые жертвы забыты, старые подвиги – не в счет.

Да и было ли все это – раньше?

Глава I. К истории нашего знакомства


«Люди не часто понимают друг друга должным образом, но мне кажется, что мы с тобой – именно те партнеры, которых объединяет взаимопонимание. Думаю, что общими силами мы с тобой сбережем наши прекрасные отношения на всю жизнь. Надеюсь, что ничего плохого с нами не произойдет, и наше счастье будет зависеть только от нас самих. Верю, что все будет хорошо…»
Из личных писем Владимира Максимчука, 1969 – 1970г.г.

Наше знакомство – отдельный рассказ… Откуда начать? Легче начинать с себя, потому что далеко не все подробности детства и юности Владимира Михайловича мне известны.

… Мама. Папа. Брат. Дочь. Это – все те, кого я не выбирала, все те, кто не выбирали меня. Но мой муж! Володя… Мы с ним как раз выбирали друг друга, особенно он… Поначалу я просто не сопротивлялась ему, точнее, его тщательному выбору, начиная с истории знакомства. Дальнейшее развитие отношений привело к тому, что независимо от логики моих собственных рассуждений он стал единственным – и тогда уже – неповторимым ни в ком другом, человеком, в моей жизни. С Володей Максимчуком, я познакомилась летом 1968 года в Москве, в Черемушках, в доме у моей бабушки Тани (маминой мамы) и маминой сестры тети Веры, куда я частенько приезжала на каникулы из Новгорода. Мне нравилось приезжать в столицу – и с родными повидаться, и Москву посмотреть, походить по музеям, выставкам, театрам, да и просто погулять по московским улицам. В этот раз я приехала после окончания второго курса института, а мой двоюродный брат Володя Заремба (мамин племянник, сын родного маминого брата Дмитрия), который тогда учился в Москве в строительном техникуме, пришел навестить нас и привел с собой своего земляка, симпатичного темноволосого паренька:

– Знакомьтесь, это мой лучший друг, парень из нашего села, зовут Володей. Вместе учились в школе, в одном классе, а теперь он живет и работает в Москве.

Друг, вот как. Ну и что же? А вообще – что-то в этом есть…

Два маминых брата, Филипп и Дмитрий (да и другие наши родичи), жили в том же самом селе Гизовщина Любарского района Житомирской области, где родились все дети из семьи Зарембы, где родилась и моя мама. Мы иногда приезжали к ним в гости то с родителями, то с бабушкой Таней. У дяди Филиппа – двое сыновей и дочка, у дяди Мити – трое сыновей; все дети учились в Гизовщанской школе. Значит, и этот Володя учился там же? Может, когда-то и попадался мне на глаза, в далеком детстве? Не припоминалось. Молодой человек на год старше меня, сдержанный, воспитанный, подчеркнуто внимательный, а так… В нашем общем разговоре ничем примечательным не выделялся, нарочито молчал, несколько стеснялся. Но все-таки осмелился и пригласил меня на какой-то концерт. После концерта погуляли на Ленинских горах; уж тут он немного рассказал о себе, о своей семье. Где работает, чем занимается – в подробности я не вдавалась, а он не распространялся. Сказал только, что офицер, что где-то служит (где – я не запомнила); да и что говорить, если даже его фамилию не запомнила с первого раза… Вскоре я уехала, своего адреса не оставила, однако он попросил адрес у моих родных и стал писать мне письма. Честно признаться, я не ожидала такой дерзости от юноши с далекой Украины (родины моих родителей – как, оказывается, узок круг для нашего выбора!).

Первое время я отвечала нехотя, односложно, да и письма поначалу были сдержанными. Но постепенно послания становились более содержательными: обстоятельные отчеты и размышления о главном для него, планы, серьезные взгляды на жизнь. Мне стало интересно отвечать ему тем же… Общение раскрывало черты характера, выявляло склонности и привычки, настраивало на новую встречу. Я поняла его характер: стало ясно, что Володя стремился к высоким идеалам, культурному просвещению, эстетическим знаниям. Жить в Москве ему было достаточно интересно, но не всегда комфортно, несколько одиноко. Была работа, имелись друзья, находилось еще что-то, но поделиться своими переживаниями, получить ответы на какие-то вопросы, сходить в театр или на выставку было особенно не с кем. Да и не всякому товарищу это было бы интересно в той же мере, что и ему. Познакомиться с девушкой по взаимной симпатии, наверное, было некогда. А тут познакомился со мной, и стало можно писать письма, в которых выражалось внутреннее состояние – как в старинных романах! То писал, не спеша, доверяя бумаге мысли и чувства, а то едва успевал найти полчаса для написания короткого письма–отчета. Но вообще, письма – это здорово; несколько старомодно, правда, но сама старомодность такого вида общения была с оттенком современной романтики. Письма сохранились, они до сих пор лежат в большой подарочной коробке на антресолях у нас дома…

Встречались мы весьма редко – только на моих каникулах в Москве. Писали снова. Время шло. Володины письма становились частью моей жизни. В них было много от души, раскрывался он с самой лучшей стороны. В Москву Володю распределили на работу после окончания Львовского пожарно-технического училища МВД в мае 1968 года. Жил он в маленькой комнате в общежитии на Сретенке. Общежитие – на втором этаже, а на первом – пожарная часть ВПЧ–2: пожарные машины, офицеры, солдаты – служба, круглосуточные выезды. Когда я первый раз пришла к нему в гости, мне все показалось очень интересным, но как тут можно жить – мне было не понятно. Зато – здорово, необычно, шумно, не то, что у папы в военкомате!

…Никогда не забуду ни то общежитие, ни Сретенку, ни замечательное время писем, встреч, надежд… Не думала, не гадала, как оказалась перед выбором: с кем связать свою судьбу, к чему была вовсе не готова. Я иногда (и тогда, и после) спрашивала Володю, для чего ему нужен такой сложный жизненный вариант, как я? Ведь было бы гораздо проще познакомиться с девушкой из Москвы, чтобы потом проблем было меньше – хотя бы с общежитием. Разве так уж мало подходящих девушек в столице? Ведь постоянная прописка в столице – «камень преткновения» для большинства иногородних жителей! Володя сначала игнорировал такие вопросы, а если я настаивала на ответе, он откровенно обижался: порядочность и независимость для него были во всех делах непреложными понятиями. Торговля и примитивный расчет ему никогда не были присущи. А мне? Какой вариант был нужен мне? Не знаю, право… Те молодые люди, которые окружали меня, ни в какое сравнение не шли с Владимиром Максимчуком. Да и те офицеры, с которыми я познакомилась потом поближе, его друзья и коллеги, разительно отличались от него – то есть, Володя был более независимым и собранным, чем другие, более целостной натурой, дотошно щепетильным, обязательным.

Хорошо ли это? Тут было над чем подумать!

Неожиданный случай ускорил постановку и разрешение нашего личного вопроса. В детстве я часто болела, да и позже – дети врачей так устроены. Вот и на третьем курсе, во время зимней сессии, я заболела, мне сделали операцию. Я пропускала зачеты и экзамены… Володя к тому времени был посвящен во все события моей жизни, часто писал, еще чаще звонил по телефону. Узнав о моей болезни, он очень встревожился: звонил, писал, порывался приехать. Я просила повременить, пока меня выпишут из больницы, обождать, дать мне хоть немного времени на поправку – он и слушать не хотел. Переживал. Через день после выписки и примчался – я еще вставала с трудом. Приехал, не раздумывая долго, приехал в незнакомый, чужой город, в незнакомый (тогда чужой!) дом. Отдежурил на работе наперед три дежурства, чтобы отпустили; я уж потом поняла, как трудно ему было отрываться от работы, и чего только стоили все его приезды в Новгород! Решение он принял заранее. Утром приехал – а к вечеру сделал мне предложение выйти за него замуж, то есть, предложение-то он сделал именно моим родителям. Я уж догадалась, для чего он здесь… При всем своем фундаментально–консервативном отношении к жизни, папа тут же согласился; мама посомневалась, но в общем, не возражала. Слышали давно, а вот увидели – и поняли, что человек мне понравился не зря. Особенную симпатию Володя вызвал у моего папы – своей отличной выправкой, аккуратностью, обязательностью, прямотой. Такому можно доверять.

Поженились мы на следующее лето.

Потом я еще училась в Новгороде почти два года. Жила, как и раньше, с родителями и братом. В институте никто не верил, что я вышла замуж: и где этот муж? Свадьба была в Москве, а в Новгород Володя потом, конечно, приезжал, но редко, поэтому однокурсники его и видели всего-то пару раз, да и то со стороны. Новгород Володе очень понравился, однако занятость на службе не отпускала. Зато когда приезжал, мама с папой, а особенно Костя, были уж так рады! Пекли заранее торт, готовили подарки и всякие вкусные вещи – там-то, в общежитии, кто его побалует? Гуляли по городу, по набережной, по моим любимым улочкам, в Кремле, в Антоново, на Ярославовом дворище, ездили на Ильмень, в Юрьево; ходили в новгородский Театр драмы, на выставки, к моим друзьям в гости – если удавалось. Когда я приезжала в Москву, там такой воли не было – центр, особенно не разгуляешься, а главное – когда? Любили мы, конечно, ходить в московские театры, гулять по бульварам, больше всего – на Чистых прудах… Жил он все там же, в общежитии на Сретенке, в Рыбниковом переулке, в той же комнатке, куда я и приезжала в течение тех почти двух лет, до окончания института. Потом приехала после защиты диплома – насовсем – туда же… Мне все было в новинку, казалось интересным и привлекательным. Простое домашнее устройство этой комнатки в общежитии я старалась скрасить хоть немного, сделать милым и приятным: занавесочки, безделушки, элементы собственного декоративного творчества…

А что до его работы… Наконец-то до меня дошло, чем занимается мой муж, о чем у него болит голова. До той поры мне и в голову не приходило интересоваться пожарной охраной, я совершенно не задумывалась, что там есть начальники, офицеры и рядовые (и пожары!!!), да и вообще никакого представления о пожарной службе не имела. Знала, конечно, что бывают на свете пожары, что кто-то их должен тушить, но никогда не предполагала, что мой супруг будет иметь такую опасную профессию. Да за все время нашего знакомства Володя не слишком часто рассказывал о своей работе, а меня больше интересовал он сам, его образ мыслей, устремления, его духовный мир, а чем занимался на службе – в то время меня было для меня чем-то обособленным, мало понятным…

Глава II. Начало

«Не следует пренебрегать четырьмя вещами: огнем, болезнью, врагом, долгом».
Иоанн Дамаскин, «Источник знаний»

«Да, дела в первую очередь, в отношении к делу я не изменюсь никогда и останусь таким, как есть: честным, добросовестным, исполнительным, благородным…»
Из личных писем Владимира Максимчука, 3 ноября 1971г.

Понимаю, что в художественной литературе пожарные упоминаются очень редко, а уж в качестве главных героев их, можно сказать, почти нет. Разведчики, летчики, милиционеры, следователи – пожалуйста, вся героика будней зиждется на них, криминальная хроника не обходится без них, мемуары патриотов не обходят их вниманием. Их поощряют, уважают, награждают без устали. А ведь в любом городе или регионе страны, (если не в любой пожарной части!) наверняка назовут имя пожарного, в послужном списке которого имеется не один героический поступок, то есть такого человека, которого можно с уверенностью назвать героем. Таких пожарных – сотни, но, так как к подвигам пожарных общество привыкло настолько, что предпочитает (как бы) не замечать (а часто – скрывать факты пожаров и вместе с ними сами подвиги), эти сотни «растворяются» в миллионах и привычно служат своей профессии дальше, не ожидая особенного признания и наград. Вопрос: как воздать должное пожарным, людям, посвятившим себя борьбе с огненной стихией? Или: как написать портрет хотя бы одного из них, как вылепить образ человека, воплотившего в себе сотни и тысячи других людей его профессии, целиком посвятившего себя службе и ставшего настоящим героем?

Воздать должное берутся нечасто, разве к определенным датам, а писать портреты нелегко, одним махом не получится…

Газетчиков и журналистов, пишущих о людях огненной профессии с привязкой к профессиональным праздникам, я встречала немало. К праздникам – хорошо, но даже самые лучшие из корреспондентов обычно не ставят задачи «копать глубоко», строят свои статьи на вырванных из контекста эффектных словах или фразах… Я веду речь о книге. Говорят, писатель должен жить жизнью своего героя, «вжиться в образ», чтобы не покривить против правды, чтобы герой вышел настоящим, а не фальшивым. А чем конкретно располагаю я? А конкретно у меня перед глазами всегда был образ одного и того же человека-пожарного, и если берусь рассказывать о нем, то исключительно потому, что его дела и мысли были мне известны гораздо лучше, чем дела и мысли других, работавших вместе с ним.

Владимир Михайлович Максимчук…

Его личность стоит того, чтобы остаться в памяти пожарных, в памяти не имеющих к пожарам никакого отношения, в памяти людей вообще – таких-то энтузиастов немного на белом свете. Конечно, отдаю себе отчет в том, как важно, чтобы о нем все было написано правдиво, точно и интересно. Да, о Максимчуке писали в газетах и журналах, как в свое время, так пишут иногда и в нынешние дни, но это – капельки в море житейском. Как из маленьких капелек воссоздать образ моря?

При моей недостаточной компетенции в области пожарной службы, передо мной встала очень сложная задача. Прежде всего, пришлось заняться тщательным сбором и изучением тех материалов, которые «лежали на поверхности», а затем – углубиться далее. Да, случись все по-другому, мне не пришлось бы заниматься сбором и изучением материалов, испытывая ужас и огромную ответственность за свой труд! Материалы доставались нелегко, но я не бросила начатого. И если не я… Кто же будет стучаться в закрытые двери, обходить запреты, вчитываться в черновики десятилетней давности, скрупулезно работать (годами!), не ожидая похвал и гонорара, а напротив, вкладывая свои средства и здоровье, встречая сопротивление чиновников и очередные «палки в колеса»?! Моя главная цель: сделать все от меня зависящее для того, чтобы завтра не забыли, что было вчера, чтобы история жизни достойного человека была отражена как можно более достоверно. Возможно, через десяток или несколько десятков лет найдется немало желающих написать о Владимире Михайловиче, но сделать это им будет гораздо труднее, чем теперь, ибо многие факты и свидетели исчезнут из поля зрения вообще.

Да и какой тогда будет интерес к событиям прошлого?

Кто они, те люди, которые придут вслед за нами завтра?

Да и сегодня… Сегодня надо все зафиксировать – как есть, и нельзя же отдать это на откуп уличной прессы! Почему говорю о книге, а не о фильме, например? Только потому что, на мой взгляд, книга – самый удобный и долгосрочный хранитель информации; фильм или спектакль (по всем приметам) – дело отдаленного будущего. Да и кто же денег даст на картину о подвиге, но без гарантий на коммерческий успех? Не знаю, как у меня получится, но я достаточно хорошо изучила того человека, о ком хочу рассказать; постараюсь высказываться ясно и честно – другого такого случая, чтобы уточнить или исправить заведомо заложенные ошибки, мне не представится. Поэтому выбираю «острый» угол зрения, дабы нарисовать портрет человека, жизнь которого характеризует определенный исторический период жизни нашего общества – ведь образ Владимира Михайловича смотрится, скорее, не в домашнем интерьере, а выделяется в свете тех событий, в которых он участвовал.

История человеческого общества – сумма многих слагаемых из историй и судеб народов, племен, государств, семей, их взаимоотношений. Без истории нет народа, нет человека. История личности переплетается с историей жизни стран, и одна без другой эти истории не могут существовать. Жаль, конечно, что летопись истории – не безупречная константа: это смотря, кто и когда вносит дополнения в летопись; до будущих поколений доводится лишь то, что было угодно оставить о себе управителям и распорядителям того времени. И сколько миллионов раз угодливые (или подневольные) «писарчуки» «подгоняли» историю под удобный шаблон! Подтасовка или сокрытие фактов, умаление дел и достоинств одних людей, выпячивание других, заведомый обман и подлая ложь… Но так или иначе, что-то подлинное просачивалось сквозь века и тысячелетия. Так история России в общих чертах запомнила многих людей, вписавших свои жизни в историю испытаний нашего Отечества. Не покривив душой, могу утверждать: история жизненного подвига человека из пожарной охраны последней трети двадцатого века стала лишь малой составляющей истинной истории большой России, но достаточно яркой, чтобы остаться незамеченной или незаметной.

Да, фамилию Максимчука пожарные России запомнили очень хорошо.

***

Мой муж, Максимчук Владимир Михайлович, генерал-майор внутренней службы МВД СССР, точнее сказать, пожарной службы, прожил недолго, с 1947 до 1994 года; последние несколько лет тяжело болел. Умер он 22 мая 1994 года, ему не было и сорока семи лет… Он прожил насыщенную, целеустремленную жизнь, как раз ту самую, которая била неиссякаемым, казалось, ключом рядом с нашей семейной жизнью. Этим ключом была его работа, и то, что он в нее вкладывал, и то, что она ему отдавала. Вкладывал, конечно, все, что имел, а если не имел, то искал, находил и отдавал, сколько мог. Не мог не отдавать, потому что она была для него главным детищем в жизни, по-другому не мыслил себя. В работе он был весь, но нельзя сказать, что таким «автоматом» он стал в результате только семейного и общественного воспитания, хотя все это имело место. Десятки и сотни тысяч молодых людей получили примерно такое же воспитание и образование, но такими, как Максимчук они не стали, да и не могли бы стать никогда. Почему? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя, а разобраться в нем можно и нужно. Это для кого-то работа – не волк, а для Владимира Михайловича работа была…

Работа – как средство самореализации, а не цель самоутверждения.

Работа – как высокое служение, а не изнурительная служба.

Работа – как творческое искание, а не подневольное рабство.

Не хочу создавать впечатление, что все у него было возвышенным и прекрасным. Скорее наоборот, каждодневный, тяжелый труд, работа день и ночь, и часто до изнеможения. Возвышенным и прекрасным был смысл этого труда. Такому труду нельзя дать короткое описание, выставить оценки по пятибалльной шкале, его невозможно оценивать по результатам – ведь талантливого человека творческий процесс интересует не в меньшей степени, чем ожидаемый результат. Но и результаты, если считать их главным показателем, были значительными, хотя не каждый раз соответствовали намерениям.

… Всю свою жизнь профессионального пожарного Владимир Михайлович положил на великое дело – спасение людей и материальных ценностей, созданных трудом этих людей, от огня. Тушил, выручал погибающих, обучал молодых бойцов. Все его дела мне были хорошо знакомы, все происходило у меня на глазах и за глазами – но рядышком. Для меня и нашей дочки он жил очень мало, а для себя – в общепринятом смысле этого слова – никогда, поэтому любая минута, проведенная дома, с нами, была подарком для нас троих. Стоило ему только показаться на пороге, тут же звонил телефон, его уже искали. Перерывов на личную жизнь не было. Совмещать и поначалу было трудно, а с течением времени становилось почти невозможно. Редкие часы отдыха. Гости. Театр. Отпуска, проведенные вместе. Домашние дела, семейные трения. Все это было как общий фон, нечто второстепенное. Главное же… Я знала, что он уходил или уезжал на службу, как если бы… каждое утро улетал на «неизвестную планету», и эти вылеты отменить было нельзя. Если сможет – вернется вовремя, если задержится – значит, так надо. Приучила себя сразу. Приучила правильно, иначе долго привыкала бы к тому, что мужа почти никогда дома нет, что «неизвестная планета» будет отпускать изредка. Конечно, Владимир Михайлович не был роботом или автоматом, а был точно и чутко устроен; в отношении службы – настроен на «камертон пожарной сирены», призывающий на ту самую «планету», и никогда не отзывался подголосками, а только настоящим, полным тоном. И как же можно было тот тон заглушать?

…В первые годы нашей жизни, как уже и говорила, я как-то пыталась изменить ход событий; мне хотелось, чтобы не жизнь была для работы, а работа для жизни. Искренне хотелось жить долго и счастливо, как те, про которых сказано в Писаниях, что «они жили долго и умерли в один день». Хотелось спокойного и полноценного существования. Да чего только не хотелось в двадцать с небольшим лет! Однако ничего не могло повлиять на Володин выбор. Часто ставила себя на его место, и понимала: ему совсем несладко приходится, и если еще и я начну ему докучать, то будет только хуже. Часто поступала наоборот, доказывала, и уговаривала не то, чтобы сменить работу, но хотя бы смягчить ее остроту, и примеры приводила: есть же научное направление, отделы кадров, канцелярия, бухгалтерия, например, – все в рамках той же службы. Зачем постоянно рисковать, брать на себя гору забот, когда можно жить иначе, даже имея такую специальность – подобных примеров я видела десятки! Неужели не нашлось бы другой работы? Да конечно, нашлось бы. Но не для него.… Шли годы, а опасностей меньше не становилось, хотя, казалось бы, рост в должностях и званиях предполагал некую дистанцию между конкретной опасной ситуацией и необходимостью непосредственного участия в ее ликвидации. Зачем же самому-то? Нет, такой дистанции не было, и физические опасности (не говоря обо всех остальных!) поджидали его на каждом шагу.

Неужели так будет всю жизнь?

В минуты отчаяния я призывала его пересмотреть какие-то взгляды, остепениться, не рваться на пожары по первому зову сирены, но он и слушать об этом не хотел. У него всегда был один ответ:

– Там гибнут люди, а ты…

А я… Я не хотела, чтобы люди гибли. Еще больше я не хотела, чтобы постоянно подвергал себя риску мой муж, отец моего ребенка. Если честно: чем дольше мы жили вместе, тем все более хотелось, чтобы он работал как все гражданские, как все обычные люди – отдал восемь часов службе, а все остальное – твое, для дома, для семьи. Что может быть лучше? Чаще всего мои уговоры и доказательства только усиливали негативную Володину реакцию: он и слушал-то меня, как надоевшую монотонную передачу по радио, которое выключить нельзя; говорил, что я сама себе все накручиваю, что ничего уж такого плохого, как я придумываю, с ним не случится, что нужно всегда верить в лучшее.… И что же было делать? Оставалось надеяться, что все это лучшее – впереди. К счастью или, к сожалению, заранее нельзя предполагать то, что будет в жизни через пять или десять лет. Хотя.… В нашем случае, в отношении Владимира Михайловича, такое предположить, наверное, было можно вполне.