Ветер восточный (Глава 2)

Одетый в небесно-голубую котту, расшитую серебристыми бубенчиками, и остроносые шоссы в желто-зеленую полоску, кастильский менестрель напоминал Ивару диковинную птицу пситтакус, что довелось ему видеть однажды у фламандского торговца Жана де Ланга.
— Нет, мой милый Граций, — спокойно возразил каноник Адам на ехидное замечание менестреля, — нет таких вещей, что не были бы отражены в Писании, ибо, как говорил Екклесиаст, сын Давидов, нет ничего нового под солнцем: что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться.
— А как же mundus senescit? – хитро прищурившись, спросил Граций. – Как же Гонорий Августодунский с его шестым возрастом мира, возрастом дряхлости? Сам Дуранте дельи Алигьери уподоблял наш мир плащу, ежечасно укорачиваемому беспощадным Временем. Или же, как писал великий Гийо из Провенса: в стародавние времена люди были красивы и высокорослы, ныне же суть дети и карлики. Взгляните окрест: наука в упадке, весь мир стоит вверх ногами, слепцы ведут слепцов, осел играет на лире, батраки идут служить в войско, Катон зачастил в кабак, а Лукреция стала уличной девкой. То, чего прежде стыдились, теперь превозносится. Все отклонилось от пути своего. Вера была — ничего больше нет, все онемело, утратило цвет.
Каноник Адам покачал головой:
— Похвальны ваши познания в поэтике, но и про то сказано в Писании: не говори «отчего прежние дни были лучше нынешних?», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.
— Опять Писание, опять авторитеты древних лет! – запротестовал Граций. – Уж в ваши-то годы, святой отец, не должно ли свое суждение иметь?
— «Свое»?! Суждение не может быть чьим-то, как вода в реке не может принадлежать рыбаку, — убежденно ответил каноник.
— Не знаю, что там с суждением, — неожиданно прогудел густым басом шкипер, — но вода в реке даже не всегда бывает речной.
— О чем это вы, синьор Барбавера? – удивился Граций.
— Видите слева укрепленный городок, который мы только что прошли? Это Руайан. От него начинается жирондский эстуарий. Выходит так, что мы уже идем по реке. Но чем же она отличается от моря, что было перед Руайаном? Та же соленая вода, те же далекие берега.
Было весьма странно слышать подобные отвлеченные размышления из уст бывалого шкипера, обычно хмурого и неразговорчивого.
— Сколько нам осталось до Бордо, синьор Барбавера? – поинтересовался у шкипера Ивар.
— Миль с пятьдесят. До темноты должны успеть. Если ветер не сменится.
Обогнув длинную песчаную отмель, ког, преодолевая сильное течение, направился к правому берегу эстуария, где на невысоких холмах зеленели сочные травы пастбищ. Чуть выше по течению, на фоне ярко-синего неба и золотистых полей, черным уродцем кривились обгоревшие развалины каменной башни.
— И все же я думаю, святой отец, — вновь обратился к канонику Граций, — что Великий голод был послан Господом не для исправления, как утверждаете вы, а скорее для покарания. Ибо, как известно, король Эдуард II Карнарвонский, покойный отец нынешнего правителя Англии, не отличался безупречностью нравов и высокими добродетелями.
— Это уж точно, — поддакнул шкипер Барбавера. – Только не понял я, почему он Карна… как вы там его назвали?
— Как, синьор Джакомо, разве вы не слышали ту забавную историю про рождение короля Эдуарда II? Рассказывают, родился он в Уэльсе, в замке Карнарвон, как раз об ту пору, когда отец его, достославный Эдуард I, воевал с валлийцами. Точнее, уже закончил воевать и вел долгие переговоры о мире. Столь долгие, что супруга короля успела за то время забеременеть и выносить сына. В конце концов, после многомесячных споров и утомительных пререканий, валлийские бароны выдвинули последнее условие – как им казалось, совершенно неприемлемое для короля Эдуарда. А именно: чтобы правителем Уэльса стал человек, рожденный в Уэльсе и не знающий ни слова по-английски. К удивлению валлийских переговорщиков, король Эдуард легко принял это условие. И не успели валлийцы увязнуть в очередном споре о том, кого им выбрать в правители из знатных родов Уэльса, как король Эдуард, отлучившись ненадолго в свои покои, вернулся в залу переговоров с новорожденным сыном на руках, протянул его валлийцам и с победной улыбкой произнес: «Вот вам ваш новый правитель – рожденный в Уэльсе и не знающий ни слова по-английски!»
— Ха-ха! — рассмеялся Джакомо Барбавера. — Ловко обстряпано, не придерешься.
— Увы, несмотря на столь удачное рождение, — продолжил Граций, — будущий Эдуард II, которому пророчили славу нового короля Артура, оказался правителем на редкость неудачливым. А неудачливость правителя, словно камень Магнуса, притягивает к себе всевозможные злосчастья. Сначала поражение от шотландцев, затем — Великий голод, потом – неудача в войне за Сен-Сардо, и, наконец, низложение собственной супругой и бесславная смерть в темнице. Синьор Барбавера, вы ведь застали те времена? Говорят, Великий голод почти не затронул южные земли по ту сторону Альп? Вы жили тогда в Генуе, не так ли?
Бородатый шкипер долго молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь отогнать их, затем нехотя ответил:
— Отец мой в те годы возил товары в Англию и Уэльс. А я был простым матросом на его галере. Весной года 1315-го от Рождества Христова пришли мы в Лондон с грузом фламандского сукна. Внезапно начались сильные дожди. Лило так, словно сам небесный свод прохудился, грозясь упасть на землю. Родитель мой простудился и слег. Дожди лили, не переставая, с апреля по октябрь. В начале осени отцу моему стало хуже, и он умер.
— Все так, — поддержал шкипера каноник Адам. – То злосчастное лето застало меня в аббатстве Святого Альбана, недалеко от Лондона, где я имел счастливую возможность изучать «Историю англов» и другие хроники Матвея Парижского, в особенности, его мысли об императоре Фридрихе II, иначе известном как stupor mundi… Но я, кажется, отвлекся. Из-за беспрерывных проливных дождей зерно на полях в тот год не вызрело, а та малая часть его, что удалось собрать, уродилась безвкусной и водянистой, только животы от нее пучило. К тому же, многие колосья оказались покрыты черными наростами, «когтями демонов», как их называли крестьяне. Один монах ордена Святого Антония рассказывал мне, что человека, съевшего такие колосья, вскоре начинает трясти и крючить, будто неведомые демоны терзают его изнутри своими когтями; потом бедняга впадает в неистовство и бред, а тело его начинает чернеть и разлагаться заживо.
— Не только зерно в тот год сгнило на полях, но и сено отсырело и испрело под навесами, — добавил Барбавера. – Скот стал голодать и болеть, начался скотий мор. Из-за ненастья солевары не могли выпаривать рассол. Соли стало мало, цены на нее подскочили. А без соли как сохранить мясо? Вдобавок ко всему, виноград не набрал солнца, муст выходил кислым и сворачивался в уксус. Люди стали пить воду без вина, отчего многие мучались животами и натужным поносом.
— К середине лета в аббатстве закончились почти все припасы, — продолжил каноник Адам, — и многие из монахов, презрев заповеди Христовы, начали недобро коситься на меня, как на объедавшего их нахлебника. Толпы голодных крестьян бродили по стране, направляясь в города, где, однако же, с едой было еще хуже. Не имея хлеба, жители забили почти весь домашний скот и всю птицу, отчего на годы вперед лишились мяса, яиц и молока. Доходило до того, что люди ели лошадей, собак, голубей и даже крыс.
— Что крыс! – воскликнул шкипер с необычной для него горячностью. — Самым тяжким месяцем выдался апрель, когда еды не осталось вовсе. Я сам видел, как лондонцы поедали голубиный помет и свиной навоз. Ходили слухи, что некоторые, доведенные до отчаяния голодом, пожирали собственных детей. Однажды я ехал из Лондона в Кентербери и видел у дороги трех повешенных. У двоих из них были отрезаны, а у одного — обглоданы ноги по колено. Также ходило много слухов о душегубах, похищавших людей, а особенно детей, которых затем свежевали и разделывали, словно скот, и тайно продавали на рынках под видом говяжьего мяса. Многие люди совершенно потеряли человеческий облик. Не знаю почему, но от голода очень сильно росли волосы на голове и теле. И была еще одна странность: трупы умерших от голода и болезней очень быстро начинали чернеть и разлагаться.
— В конце концов, мне пришлось покинуть аббатство Святого Альбана, — продолжил свои воспоминания каноник Адам. – Но незадолго до того – а было это, если не ошибаюсь, в августе – в аббатство прибыл сам покойный король Эдуард II со свитой. И представьте только: король не мог найти себе даже хлеба к обеду! Король всея Англии в отчаянии рассылал верховых по окрестным селениям, но все они возвращались ни с чем. Так и пришлось ему ложиться почивать на голодный желудок. Случалось ли подобное с кем из царей земных?!
— Вот уж воистину злосчастный король, — заметил Граций. – Как сказал бы на это мой исландский знакомец Эйстейнн Аусгримссон, не понаслышке знавший о превратностях судьбы: этот человек явно родился без хамингья.
— Без чего? – мрачно переспросил шкипер Барбавера.
— Без удачи, без счастливой судьбы, без духа-хранителя… Сложно перевести.
— Сложно и не нужно, – сурово отрезал каноник Адам. – Вовсе ни к чему засорять свой разум абракадаброй язычников, когда есть слова Священного Писания. «Вот голод и язва, и скорбь и теснота посланы как бичи для исправления. Но при всем этом люди не обратятся от беззаконий своих и о бичах не всегда будут помнить». Так сказано у пророка Ездры. И еще сказано там же: «И поднимутся облака, великие и сильные, полные свирепости, и прольют на всякое место, высокое и возвышенное, многие воды. И затопят город, и стены, и горы, и холмы, и дерева в лесах, и траву в лугах, и хлебные растения их. От голода погибнут очень многие жители земли, а прочие, которые перенесут голод, падут от меча».
Эстуарий постепенно сужался, пологие берега подступали все ближе; уже можно было разглядеть небольшие отары овечек, пасшихся на зеленых лугах, и ровные ряды виноградников с редкими саманными постройками между ними.
— Такие пророчества сбываются едва ли не каждый год, святой отец, — после некоторого молчания ответил Граций. – Даже на этих благословенных землях Гиени уже второй десяток лет идет война и время от времени случаются недороды. Но все свыклись с таким положением дел. Все это слишком далеко от той вселенской катастрофы, что сулят ваши пророки.
— Нам не дано предугадать, далеко или нет, — покачал головой каноник. – Ибо сказано: будет на земле дешевизна во всем, и подумают, что настал мир; но тогда-то и постигнут землю бедствия – меч, голод и великое смятение. А те, кто насмехается над промыслом Божиим, пусть вспомнят «Поэму о дурных временах Эдуарда II»: «и ликом померкнул смеявшийся в голос, склонился в смиреньи вчерашний гордец».
— Боюсь, те далекие годы нанесли вам слишком сильную душевную травму, святой отец, — улыбнулся Граций. – Но времена изменились. И на троне Англии уже давно не злосчастный Эдуард II, а его богоспасаемый сын, Эдуард III Виндзорский. И последние годы Господь явно благоволит ему. Шотландцы разбиты, король их Давид пленен. Французский узурпатор наголову разбит при Креси, а до того — лишен флота у Брюгге. Англичане прочно закрепились на континенте, взяв прошлым летом Кале. Гиень, которую французы привыкли называть Аквитанией, не только осталась за англичанами, но и раздвинула свои границы вглубь континента, после славных экспедиций сира Генри Гросмонта, графа Дерби.
— Здесь я возражать не стану, – кивнул каноник Адам. – Я и сам воочию видел, как похорошела Англия в последние годы. С самого Рождества чуть ли ни непрерывно устраиваются турниры, маскарады и прочие увеселения. Трофеи, захваченные в Нормандии, Бретани и Гиени, вышли столь богатыми, а выкупы за плененных французских рыцарей — столь обильными, что едва ли не каждая лондонская кухарка щеголяет нынче во фламандских кружевах, а то и блеснет при случае золотой подвеской.
— А видели ли вы Савойский дворец, что возвел себе граф Дерби в самом центре Лондона? – спросил Граций. – И это лишь часть тех обильных трофеев, что добыл он из своих шевоше двухлетней давности, коими мессир Гросмонт победоносно распахал земли французского королевства едва ли не до самого сердца оного.
Берега эстуария все более сужались. За кормой остались каменные стены цитадели Блайо, чуть поодаль, справа по борту, протянулся плоский и вытянутый, как лезвие меча, остров Мако, за которым бесконечными зелеными рядами поблескивали на солнце виноградники Медока и Марго. Ког неспешно приближался к стрелке д’Амбес, месту слияния Гаронны и Дордони.
— И это все свидетельствует о том, мой дорогой Граций, — после недолгой паузы продолжил каноник, — что близится конец времен и исполнение сна царя Навуходоносора, истолкованного пророком Даниилом. Звезда богоизбранности, некогда воссиявшая на Востоке, смещается все далее на Запад. Сначала она светила Вавилону, затем мидянам и персам, затем македонянам, затем грекам, затем римлянам. От ромеев поднялась она к германцам, от них, при Людовике Святом, перешла к франкам, а теперь воссияла над Англией. Покойный епископ Ричард Онгервиль сказал мне как-то, что дивная Минерва, оставив Афины, Рим и Париж, ныне счастливо достигла Британии, благороднейшего из островов, нового центра Вселенной.
Внезапно ветер стих. На реке воцарилась тревожная тишина, нарушаемая лишь далеким стрекотом цикад. Воды Гаронны, мутные и илистые в этом месте, превратились в гладкое, чуть подрагивающее зеркало. Путешественники переглянулись: внезапное безветрие грозило сорвать их планы прибыть в Бордо засветло.
Откуда-то сзади, со стороны морского устья, внезапно донесся негромкий протяжный гул. Ивар, Граций и каноник обернулись и настороженно переглянулись. Лишь шкипер Барбавера казался невозмутимым. Странный гул все усиливался, словно какая-то неведомая сила приближалась к ним по реке. Однако водная гладь оставалась чистой: ни волн, ни шевеления в прибрежных зарослях.
И тут они увидели вдалеке темную полосу во всю ширину реки. Полоса стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах. Через несколько мгновений Ивар понял, что их нагоняет гигантская волна высотой не менее чем в два человеческих роста. Но откуда на равнинной реке взяться волне столь исполинских размеров, да еще и поднимающейся с бешеной скоростью против течения? Казалось, будто сам Господь невидимой рукой наклонил земную твердь, отчего река, вмиг переменив течение, понеслась на них с высоты, грозя захлестнуть и смести со своего пути, словно ничтожную щепку.
За первой волной шла вторая, еще более мощная, за ней третья, четвертая – казалось, им не будет конца. Когда первый вал был уже совсем близко, путешественники в панике обратили свои взоры на шкипера, стоявшего рядом с таким видом, словно происходящее нимало его не касалось.
— Что, подобмочились слегка? – ухмыльнулся, наконец, Барбавера. – Держитесь крепче за борт, сейчас пойдем с ветерком. Добро пожаловать на большое маскаре!
Гигантская волна гулко ударила в корму, нос кога задрался, Ивара прижало ребрами к борту, едва не вышвырнув в бурлящую воду. Неожиданно вернулся ветер, мигом наполнив обвисший парус. Ког понесся с такой невероятной скоростью, как будто в него впрягли табун диких лошадей. Прибрежные деревья и постройки приближались и удалялись как в фантастическом сне. Нос судна, словно исполинский тесак, взрезал гладкое зеркало Гаронны, оставляя за кормой бушующую пену, тут же исчезавшую в утробах набегавших волн.
Потрясенные невиданным зрелищем, путешественники лишь молча крутили головами по сторонам, да изредка оглядывались назад с испуганным восторгом. Через пару миль бешеной гонки волны понемногу начали оседать и успокаиваться. Вскоре от них остался лишь слабый плещущий накат в прибрежных зарослях осоки. Река вернулась в свой привычный облик.
— Что это было, синьор Барбавера? — первым прервал молчание Ивар.
— Маскаре. «Пегий бык», на местном наречии. Ну как будто подводный бык поддевает тебя на рога и тащит по реке. Странно только, что оно пришло сегодня, да еще такое сильное. Должно было дня через три, в полнолуние.
— Но откуда оно приходит? Что им движет? – не отставал Ивар.
— Что движет? — пожал плечами Барбавера. — Господь Бог, Луна, морской прилив при низкой воде…