Глава 3 (Глава 3)

— Воистину, в последние годы природа словно сошла с ума, — сокрушенно произнес каноник Адам. — Зимы становятся все холоднее, а летние дни – все ненастнее. Последние года четыре в Англии совсем не было лета, одни дожди. Прошлой осенью едва успели собрать скудный урожай, а ячмень — так и вовсе не вызрел. Пришлось закупать зерно у неприятелей во Франции. Из-за дождей разлило многие реки, смыло почву с полей, разрушило мосты.
— И снова вы, святой отец, со своими эсхатологическими стенаниями, — улыбнулся Граций. – Ну где все эти ваши катастрофы? Взгляните: солнце палит так, словно мы в иерусалимской пустыне, сочные виноградники зеленеют, птицы щебечут, на небе ни облачка…
— Нет-нет, — вмешался шкипер Барбавера, — и в самом деле что-то неладное происходит в последнее время. Штормы стали столь частыми, что приходится по полгода простаивать в портах или прятаться в прибрежных бухтах. Я слышал, несколько портовых деревушек на юге Англии засыпало бродячими дюнами.
— Тоже мне невидаль: бродячие дюны, — отмахнулся Граций.
— Не знаю, верить или нет, но в Саутгемптоне рассказывал мне один ромейский торговец, — помолчав, продолжил шкипер, — что этой весной где-то между Катаем и Персией прошел огненный дождь. Будто бы огонь падал с небес словно горящий снег, испепеляя землю и жителей. А затем землю покрыл густой дым, и всякий, кто хоть краешком глаза глядел на этот дым, умирал к вечеру того же дня; и те, кто смотрел на тех посмотревших, тоже умирали.
— И после какой кружки эля рассказал вам все это ваш ромейский приятель? – усмехнулся Граций.
— Быть может, огненный дождь и есть выдумка, — заметил каноник, — но вряд ли вы, мессиры, не слышали о фриульском землетрясении?
— Фриулия – это в Италии? – уточнил Ивар.
— Не Фриулия, а Фриули, – поправил его каноник. – Это к востоку от Венеции. Минувшей зимой, в день Обращения Святого Павла, случилось там землетрясение столь чудовищное, что многие венецианцы решили, что воистину приходит конец света. В тот день колокола на соборе Святого Марка зазвонили без участия рук человеческих, словно невидимые ангелы спустились на землю и забили в набат. Говорят также, что было это не обычное землетрясение, но что причиной его стало некое небесное тело, упавшее во фриульских горах. Как бы то ни было, воздух после землетрясения сделался густым и удушливым, словно сам ужас поселился в сползающих с гор туманах; огненные метеоры и падающие звезды испещрили небосвод, а на крышу папского дворца в Авиньоне сошел гигантский столп из огня.
— Поверьте мне, святой отец, — ответил Граций, — через пару месяцев все забудут и про ваше «чудовищное» землетрясение, и про авиньонский огненный столп – так же, как забыли про огненного дракона, якобы пролетевшего над Лéридой три лета тому назад.
Навстречу все чаще стали попадаться коги, весельные баржи и юркие габары, спускавшиеся по Гаронне со стороны Бордо. Затем река выписала крутой изгиб, и вскоре из-за заболоченных прибрежных низин показались крепостные стены, полуразрушенные колонны античного храма и острые шпили собора Сент-Андре.

***

«Зачем вообще люди женятся? Ведь столько возни и хлопот. Может, еще и совсем не поздно отказаться?» Ариана на секунду представила себе лицо матери и тяжело вздохнула. «И не получится уже отказаться. Но вдруг все это ошибка, самая большая ошибка в жизни? А потом уже никуда не свернешь и не вернешься обратно? Что молчишь, Жужу? Скажи же что-нибудь».
Но Жужу продолжал молчать, лишь поблескивая в ответ умными черными глазами. Оно и понятно: ведь Жужу был всего лишь игрушечным медвежонком. Точнее, это Ариана считала его медвежонком – для остальных это было не столь очевидно. Внешне он скорее походил на толстого чумазого поросенка. Но Ариана точно знала, что это был медвежонок и что звали его Жужу. Ведь они были знакомы столько лет, с самого детства. Когда ей было лет пять или шесть, она нашла его на дороге, валявшегося в пыли. Он выронился из повозки разъезжего торговца, и она подобрала его тогда. Это вовсе не было воровством: ведь торговец уже почти скрылся за каштановой рощей, и маленькая Ариана при всем желании не могла бы его догнать. А потом старый торговец куда-то пропал и больше не появлялся в их деревеньке. И медвежонок остался жить с Арианой.
Торговец тот был очень странный, с вечно всклокоченной бородой и тонкими пальцами, скрюченными, словно птичья лапка. Ариана отчего-то боялась подходить к нему, боялась его резкого хриплого голоса, его непонятного бормотания на чужом языке. «Вещи, они тоже живые, — прохрипел однажды старик-торговец своим гортанным голосом, — надо лишь уметь разбудить их душу». Почему-то эти слова врезались ей в память. И Ариана долго еще верила, что когда-нибудь сможет разбудить душу Жужу. И доверяла ему свои маленькие тайны, как единственному верному другу. С тех пор медвежонок успел сильно поистрепаться и повылинять, лишь по-прежнему живо блестели его черные стеклянные глаза и смешно торчали в разные стороны обтрепанные ушки. Но однажды, когда Ариана была уже совсем взрослой и давно перестала верить в россказни бродячих торговцев, медвежонок неожиданно открыл ей свою тайну. Но о ней Ариана не рассказывала никому, даже дядюшке Эстрабу.
— Ариа-ана! Где ты? Быстро иди сюда! – раздался из-за кустов крыжовника сердитый голос матери.
«Да иду я, иду!… А Жанте хороший, он заботливый… И мать говорит, что жениха лучше него мне не найти. Да и было бы из кого выбирать…»
Ариана с улыбкой вспомнила, как в начале лета Жанте приходил к ним свататься, вместе со своим другом Шибале. Сватовство гасконца – целый ритуал: словно сватается не бедный пессакский плотник, а какой-нибудь граф Роже-Бернар де Перигор. Жанте и Шибале пришли под вечер, уже когда сгустились сумерки и оглушительно стрекотали цикады в лавандовых полях. Принесли с собой большую плетеную бутыль с белым вином пикпуль. Мать изобразила на лице всполошенное удивление, хотя с самого утра готовила званый ужин из крольчатины. Жанте с другом молча сидели и ели, иногда поглядывая на поленья в печи. По местным обычаям, пока поленья лежат вдоль заступа очага, хозяева рады гостям; если же их повернут поперек — значит, пришла пора откланиваться.
После рагу был подан овечий сыр, а за ним – главное блюдо вечера, ради которого и приходили гости. Мать внесла с кухни плоскую глиняную миску, покрытую сверху другой такой же. «Только не орехи, мама, только не орехи!» быстро-быстро зашептала про себя Ариана. Орехи в миске означали отказ.
Мать подняла крышку – на дне миски алели два десятка сочных перезрелых ягод лесной земляники. Жанте не смог сдержать глуповато-довольной улыбки. Ариана же и обрадовалась, и расстроилась одновременно. «Обязательно мать хоть чем-то да испортит настроение, не может обойтись без своих колкостей. Вот к чему было лишний раз намекать на мой возраст?»
В конце лета Ариане исполнялось двадцать — довольно поздний срок для замужества. Все эти двадцать лет она прожила с матерью в небольшой деревушке к югу от Бордо. По крайней мере, так рассказывала мать. Деревушка называлась Кастаньеда и насчитывала не более десятка дворов. Жили здесь в основном корзинщики и гробовщики. Раньше жил еще городской палач, но его то ли убили, то ли он сам куда-то сгинул по пьяному делу.
Странно, но Ариана никогда не разговаривала с матерью об отце. Словно его и не полагалось вовсе. По счастью, судьба избавила ее от злых соседских детей с их глупыми дразнилками: те немногочисленные дети, что обитали в Кастаньеде, были либо совсем несмышленышами, либо уже вытянулись в посерьезневших подростков, которым не по возрасту было насмехаться над сопливой батардкой.
С того времени Ариана из нескладной чумазой замарашки превратилась в молодую девушку, на которую заглядывались не только крестьянские юноши из окрестных деревень, но и расфранченные сынки богатых городских торговцев. Слегка вьющиеся темно-каштановые волосы, огромные серо-синие глаза на удлиненном лице, прямой и гордый нос — как у античных кариатид на храме Покровительницы, что с незапамятных времен возвышается в северной части Бордо. Особенно бросалась в глаза неестественно белая и гладкая, словно отполированная, кожа в мраморных прожилках вен. И взгляд – пристальный, немигающий, словно застывший. Из-за этого взгляда кое-кто за глаза называл Ариану змеей и даже брейшей.
— Ариа-ана! Скорее иди домой! – снова прозвучал вдалеке сердитый голос матери.
Позавчера с самого утра знакомые и родственники жениха, взяв в руки палки, обвитые голубыми лентами, и приколов к камизам букетики полевых цветов, отправились по домам соседей и родственников зазывать их на свадьбу. Палки предназначались для отпугивания дворовых собак. Пусть уже мало кто держал злобных псов у дверей, но древняя традиция чтилась свято.
Первым делом посетили священника. Пройдя через маленькую боковую дверцу аббатской церкви Сент-Круа, что на самой южной оконечности Бордо, прямо у городской стены, встретились в притворе с отцом Бернаром, чтобы договориться о дне и часе венчания. Церемонию назначили на завтра пополудни. А сегодня еще предстояло отвезти приданое в дом жениха. Еще одна старая традиция, которую нельзя нарушать.
— Ариана! Да где тебя черти носят?! Одну тебя все ждут!
Ариана нехотя покидала свое укрытие в кустах крыжовника. В последний раз он защищал ее от тревог назойливого мира. Прощай, милый крыжовник, прощай, молчаливый хранитель детских грез.
Мать, сердито уперев руки в бока, недовольно смотрела на нее:
— Где ты бродишь столько времени?! Быстрее собирайся, скоро стемнеет уже.
Пожилой погонщик, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял рядом с повозкой, украшенной гирляндами цветов. К передней части повозки было прикреплено веретено, обвитое голубой лентой, а на дне телеги лежал нехитрый скарб: набитый шерстью матрац, нательное белье и немного глиняной посуды, покрытой блестящей глазурью.
— Адишац, дядюшка Эстрабу, — поприветствовала погонщика Ариана.
— Адишац, дочка, — улыбнулся тот в ответ.
Наконец, тронулись в путь. Пыльная сельская дорога бежала вдоль монастырских виноградников и мельниц, мимо пустошей, заросших вереском и утесником, через шаткий деревянный мостик над мелководной речушкой Перлонг. Затем из-за деревьев Ариана увидела высокую каменную звонницу приходской церкви Сен-Николя-де-Грав. Они должны были венчаться в ней, но в последний момент Жанте вдрызг рассорился с местным кюре. Придется завтра ехать в город, в аббатство Сент-Круа. Не то чтобы дальний крюк, но уж очень неприятны все эти городские придирки…
Чуть в отдалении, из-за густых кустов акации, мрачной тенью вырастала темная черепичная крыша лепрозория. Жуткое место, даже собаки не бегают вблизи него. Казалось, будто сами стены здания, сложенные из грязно-белесого известняка, источали заразу и зловоние. Погонщик мулов, а вслед за ним и Ариана, поспешно перекрестились и отвернули взгляд.
За поворотом начинался поселок, в котором жил Жанте. Несколько рядов саманных домишек, прилепившихся друг к другу, и почти никакой зелени: ни деревьев, ни садов — лишь несколько черных свиней, разлегшихся в дорожной пыли. Вскоре повозка подъехала к дому жениха. На самом деле, это был дом родителей Жанте, но мать его умерла еще при родах, а отец три года назад ушел на заработки в Беарн, и с тех пор от него не было ни слуху ни духу.
Дядюшка Эстрабу, вместо того чтобы остановиться у дверей дома Жанте, с невозмутимым видом проехал мимо. Таков обычай. Через пару мгновений из дома жениха выбежали трое молодых парней, среди которых был и заводной шафер Шибале, и с громкими криками принялись уговаривать возницу повернуть поводья. Тот, как водится, поначалу не соглашался. Пришлось потрясти перед ним звонкой монетой — только после этого погонщик соблаговолил развернуть своих мулов.
Наконец, из дома вышел и сам жених. Небольшого роста, коренастый и широкоскулый, с выпуклым лбом и слегка косящими глазами на плоском смуглом лице – Жанте сложно было назвать красавцем. Однако уверенная осанка и твердость во взгляде выдавали в нем человека надежного и основательного, из тех, что не привыкли выпрашивать у жизни незаслуженные подарки.
Жанте молча улыбнулся Ариане, сдержанно поклонился дядюшке Эстрабу и, не произнеся ни слова, направился к повозке. Он вообще был не особо разговорчив, тем более, на людях. Пока возница балагурил с друзьями жениха, сам Жанте деловито перетаскивал поклажу из повозки в дом. Закончив работу, он подошел к Ариане, сидевшей все это время на телеге.
— Как поживает матушка Роза? – учтиво поинтересовался жених.
— Божьей милостью, хорошо, — ответила Ариана.
— Тетушка Сеголена благодарила ее и просила передать, что ей очень помогла та настойка. Она сказала, что отдаст вторую часть денег дней через десять, когда городской казначей заплатит ее мужу за работу.
— Я передам, — кивнула Ариана.
— Платье уже готово?
— Да, вчера матушка привезла из города.
— Синее или красное?
— Завтра сам увидишь, — улыбнулась Ариана.
— Хорошо, — кивнул жених.
Немного помолчали, прислушиваясь, о чем беседовали Шибале с дядюшкой Эстрабу. Вечерний ветерок доносил с юга дурманящий запах лаванды и сосновой смолы.
— Смотри, что подарил мне на свадьбу Ачегорри, — Жанте достал из-за пазухи небольшой нож с резной ручкой из слоновой кости.
— Ух ты! – Ариана восхищенно принялась разглядывать замысловатые узоры на рукоятке. – Смотри, тут дракон!
— Это Сугаар, наваррский эренсуге*.
* Змей (баск.).
— Наверное, уйму денег стоит такой нож?
— Ачегорри сказал, что выменял его у какого-то наваррца на трех взрослых свиней. Но это ж Ачегорри, он мог и приврать.
Ариана вернула нож Жанте:
— Только не показывай его никому. Ты же знаешь, нам нельзя.
Жанте лишь махнул рукой:
— Да не узнает никто.
Помолчали еще немного.
— Ты волнуешься? – нарушил молчание Жанте.
— Ага, — призналась Ариана.
— Я тоже. Немного, – тут же поправился Жанте. – Но ты не бойся. Со мной тебя никто не тронет.
Ариана молча кивнула.
— Эй, молодежь! – послышался сзади голос дядюшки Эстрабу. – Завтра наговоритесь. Пора возвращаться, ночь уж на дворе.
Ариана запрыгнула на повозку и помахала рукой Жанте. Вымотавшиеся за день мулы неспешно тронулись. «Жанте будет хорошим мужем», со спокойной уверенностью думала девушка, провожая взглядом исчезающий в ночи поселок.