Мой Суворов (2 часть)

24. ЕСТЬ ЗА ЧТО ПОСТОЯТЬ

Очередное утро порадовало хорошей погодой, и Никита решил попросить у кузнеца велосипед. Хотелось просто покататься по лесу, съездить на речку. Проехать по тропинкам, где они недавно гуляли с Алёной, заново пережить те самые мгновенья. Он ехал не спеша, слушая, наблюдая, размышляя и мечтая. Так незаметно доехал до речки. А на Вьюшке его ждал не очень приятный сюрприз. На берегу сидел Гешка Чигуров с удочкой в руках. Встречаться с Гешкой совсем не хотелось, но тот уже успел его заметить.
— Эй, суворыш, поди-ка сюда! — крикнул он.

Никита неохотно подошел на несколько шагов:
— Чего тебе?
— Велосипед оставь.
— Зачем? — нахмурился мальчик.
— Зачем-зачем?! — передразнил его Гешка. — Пешком иди погуляй!
— Мне он самому нужен, — робко, но упрямо ответил Никита.
— Ты чё, не понял? — вспылил Чигуров. — А ну бего́м отдал!
— Нет! — Никита попятился и развернулся.

Гешка отложил удочку и с угрожающим видом встал на ноги. Но велосипед был проворней. И он лишь в бессильной злобе крикнул вслед:
— Ну погоди же у меня, встретимся еще! Суворыш…

Речка осталась далеко позади. Надо было где-то остановиться и отдохнуть. Ссориться с хулиганом было, конечно, очень боязно. Но еще больше не хотелось терпеть унижение и подчиняться. Прежде он бы, наверное, не стал спорить и оставил велосипед задире. Но теперь… Мысли об Алёне делали его смелее и уверенней в себе. Пусть пока не настолько смелым, чтобы дать хулигану отпор, но с каждым днем что-то очень важное росло и крепло в его душе. Сама жизнь рядом с Алёной всё больше наполнялась смыслом и дарила мгновения радости.

Никита остановился и немного отдышался. Наверное, стоило пока вернуться в деревню. Там Гешка не посмеет задираться. А дальше… жизнь покажет. И он обязательно сумеет за себя постоять.

25. ЗАБАВНЫЙ И МУДРЫЙ

Никита огляделся по сторонам. Невдалеке увидал деда Ромашку, который увлеченно с кем-то беседовал. Странно. Вроде, никого рядом не было. Может, всё та же собачка Ляпа прячется где-то в траве? Интереса ради он подошел чуть поближе. Нет, собаки не было. И никакой другой живности поблизости тоже не наблюдалось. И лишь приглядевшись более пристально, Никита понял, что этот забавный старичок беседует с ромашками. Конечно же, с кем еще беседовать деду Ромашке!
— А вы, родные, все же за ними приглядите! — комично-серьезно покачал пальцем старичок. — Люди они не шибко разумные, потому как с детства от жизни оторванные, в железо и камень заточённые. Что на уме у них, сами, поди, не знают. Сглу́ху-со́слепу могут и лесу навредить! Вы шепните им слово живое, чтоб души ихние малость оттаяли, потеплели. А ежели что, братцев больших в помощь призовите — дубы суровые да сосны мудрые.

Невольно заслушавшись, Никита на миг потерял равновесие и чуть не слетел с велосипеда. Дед Ромашка обернулся:
— А что это птенец тут, вдруг пожаловал?
— Да вот, по лесу решил прокатиться, — как бы оправдываясь, ответил мальчик. И тут же спросил с любопытством: — А Вы что, правда, с цветами разговариваете?
— Непременно с ними. А как же еще-то?
— А разве цветы могут слышать и понимать? У них ведь даже ушей нет!
— Так ведь, они по-другому слышат. И понимают по-своему. Оно же в мире живом всё разумное. Это мы, бедолаги, неразумными стали. Жизнь понимать и слышать разучились вовсе.
— Ух ты, — как-то неопределенно и немного растерянно ответил Никита. — А почему ромашки только с Вами разговаривают?
— Да как же только со мной? Они с каждым приветливы. Как и всякое создание в природе. Только всякий слышит лишь тех, к кому особым чувством проникся. Вот ты, к примеру, может, лютик услышишь или василёк. А то березку, ручей, или, к примеру, облачко.… Я ведь не только ромашек слышу: всех, родимых слушаю-внимаю. Только ромашки мне как-то понятнее. Ладим, что ли, мы с ними получше, дружим покрепче…
— Понятно… — задумчиво ответил Никита. — А о ком Вы в ними сейчас говорили?
— Да об этих, геологах, будь они неладны! — отмахнулся дед Ромашка. — Вечно норовят всё перерыть, разворотить! Всё богатства какие-то под землей ищут. Невдомёк им всё, бесприютным, что богатство-то оно в душе и сердце нашем! И кто богатство это в себе откроет, тому уже более и не надобно ничего! Так-то оно!

Никита задумался. Странные очень чувства вызывал у него этот дедушка. Смешной и серьезный, наивный и мудрый. Лохматый, бородатый, вечно растрёпанный старичок-лесовичок, добрый и забавный хранитель леса.

Пожелав ромашкам яркого солнышка с теплым дождем, дедушка обернулся к Никите и торопливо полез в карман:
— А я вот сейчас угощу тебя чем-то!

Он порылся еще в кармане и, комично поморщившись, покачал головой:
— Эх, видать, потерял где-то… спривидливости ради… Но по такому делу давай-ка мы ко мне наведаемся. А там и чайку похлебаем, для порядку. Давай, подымай колёса, забирай свою лисапе́ндрию!

26. ПРИХОДИ ЗАВТРА

Никита при всяком удобном случае искал поводы для встречи с Алёной. Хотя она была ему рада и без всякого повода. В этот раз он принес бабушкины свекольные оладьи. Приготовленные наполовину из ботвы, они были на удивление вкусными! Так что ими просто нельзя было не поделиться.

Алёна весело подхватила полное угощения блюдо, а Люся в ответ протянула с благодарностью перепачканную ягодами ладошку:
— Титя, ня! — сказала она, предлагая Никите свежие сливы. И тут же потянула гостя за рукав: — Паси́ замани́ку ку́ся. Исё мани́ну и мано́дину. — И, чуть подумав, добавила: — А исё аписи́н есь,… но нету!

То, что «пошли кушать», это, конечно, было понятно. Но последнюю фразу Люси Алёна всё-таки решила пояснить:
— Всё про апельсин вспоминает. В Новый год мы её на ёлку в Лучи́ны водили. Там детям гостинцы давали — конфеты, вафли, печеньки. Яблоко. И апельсин! Так вот ребенок до сих пор никак его забыть не может!
— А что, у вас их не продают? — удивился Никита.
— Нет. А у вас?
— Ну, не везде и не всегда, но при большом желании достать можно. Если бы я знал, я бы привёз!
— Что ж, приедешь в следующий раз — не забудь! — шутливо-строго сказала Алёна. — Ты же приедешь на будущий год? — с едва скрываемой надеждой спросила она.
— Приеду, конечно! — горячо ответил Никита.
— Ну и замечательно!

Они посидели в саду, наелись свежих ягод, поговорили о чем-то и еще просто немного помолчали. И наверное, пора уже было идти домой. На выходе Алёна отдала пустую миску из-под оладьев, еще раз поблагодарив за угощение. А Люся, встав в театральную позу, потешно произнесла:
— Пася́й насида́ и пихади́ за́та!
— Чего-чего? — не понял Никита.
— «Прощай навсегда и приходи завтра», — перевела старшая сестра.
— Это откуда она такое…? — засмеялся мальчик.
— Понятия не имею! — с улыбкой пожала плечами Алёна. — Наверное в кино каком-то услышала.

27. КУРС — НА СЕВЕРНУЮ ПОЛОСТЬ

Утром с востока пошли легкие облачка, и жара, стоявшая несколько дней, немного спа́ла. Никита с прадедом устроились за столиком перед домом и принялись чистить картошку, по ходу дела обсуждая разные интересности. Проходя мимо, Пётр Алексеевич остановился у калитки и, окликнув хозяев, спросил:
— Вам в Лучинах ничего не надо? А то я прогуляться туда собираюсь.
— Может, и надо чего, — на секунду задумался Корней Климович. — Пойду-ка Арину спрошу.
— Да Вы не спешите, — опередил его Ситников. — Я еще подожду полчасика. Как раз к открытию сельпо́ подоспею.

Для жителей Осинок посёлок Лучины был торговым и культурным центром. Раскинувшись по дальнюю сторону железнодорожной станции, он делился своими благами сразу с несколькими окрестными деревушками.

Ситников собирался было пойти дальше, но, передумав, снова вернулся к калитке.
— Давайте-ка я подсоблю вам немного, — предложил он. — Втроем-то мы куда быстрее с этой картошкой справимся.
— И то дело, — пробасил Корней Климович, подвигая ближе ведро. — А по вечеру с нами отужинаешь. Никитка, принеси-ка еще ножик!

За делом поговорили немного о жизни. Вспомнили о геологах, с которыми ушел дедушка Никиты.
— Как там, весточек не было еще от них? — поинтересовался Пётр Алексеевич.
— Не объявлялись пока, — сурово ответил прадед.
— А я им немного завидую, — вздохнул Никита. — Что-то искать, находить, открывать…
— А ты не горюй: и на твой век открытий хватит, — подмигнул ему строгий сородич. — Вот, писали намедни: помышляют ученые ваши на Северную Полость экспедицию снарядить.
— На Северный Полюс? — вежливо поправил мальчик.
— А, да, у вас же принято всё по-латынски переиначивать. Чтобы суть изначальную понимать разучились, — сурово подытожил прадед.
— Так значит… — задумался на миг Никита, — А про эту,… Северную Полость… Что там интересного найти могут?
— Продолжение Мира. Но ты не торопи покуда. Время придет — и сам всё познаешь. Ежели ваши ученые открытий своих не испугаются и утаить не вздумают.… Однако, пойду-ка я, всё же, спрошу Арину, какие запасы пополнить впору.

28. РУССКИЙ БУТЕРБРОД

Пётр Алексеевич, проводив взглядом Корнея Климовича, охотно продолжил начатую им тему:
— А ведь так оно и есть: многое из того, что к нам от иностранцев пришло, на поверку наши, русские корни имеет. Вот, к примеру, как эти академики словарь называют? «Глоссарий». Что оно в их языке значит? Да ничего. А вот ты скажи «Голосарий» — и тут же суть его станет понятна.… Или вот еще: в старину одно известное животное «коркоте́л» называлось. Сразу ясно было, что тело его коркой покрыто. А потом соседи наши заморские под себя его переиначили и, нагрянув к нам со своей академией, начали учить нас, как правильно говорить. И стало это животное крокодилом. Что за слово, о чём оно — увы, уже не разобрать. А этих, переиначенных, в их языках великое множество.… Кстати, у меня тут при себе даже есть небольшой списочек.

Пётр Алексеевич достал из кармана потрепанный блокнот.
— Специально ношу с собой, чтобы мысли разные по ходу фиксировать, — пояснил он, листая странички. — Вот, к примеру, смотри…
* Bad — плохой. А корень у слова — «бедовый»;
* Good — хороший. По-нашему — «годный»;
* Black — черный. «Блекнуть», терять цвет;
* Wall — стена. «Вал» — простейшее ограждение вокруг города или крепости;
* Gate — ворота. «Гатить» — то есть «перекрывать» на старорусском;
* East — восток. «Исток» — откуда начинается день;
* Nest — гнездо. «Настил»;
* Skate — коньки. «Скатиться»;
* Device — устройство. «Дивиться» — то есть, смотреть, по-старому;
* Treat — обрабатывать. «Тереть»;
* Crash — ломать, рушить. «Крошить»;
* Severe — суровый. «Северный»;
* Never — никогда. «Не верю»;
* Proud — гордый. «Правдивый» — лучший повод для гордости;
* Smile — улыбка. «С милым выражением»;
* Ну и французское — Couture — кутюр — мода. «Кутать».

Решив пока на этом остановиться, Пётр Алексеевич закрыл блокнот.
— Дома у меня список куда посолидней, — сказал он. — Так что, будет интерес, заходи — полистаешь.… Да, и кстати, ещё… Вроде бы исконное немецкое слово «бутерброд» тоже на поверку от нас позаимствовано. «Бутер» — масло — от слова «буто́рить», то есть взбивать. А его именно так и производят. А «брод» — хлеб — от слова «бродить». Ведь готовят его брожением на закваске.

Никита, конечно, очень удивился такой версии происхождения слов. Но все же осторожно высказал свои сомнения:
— Слова похожи, конечно. Но как доказать, что это они наши слова взяли, а не мы у них?
— А это очень просто, — улыбнулся в ответ Ситников. — В каком языке находишь доходчивую расшифровку, там и корни слова. И еще исконные слова всегда богаты количеством словоформ. Ну, если проще, однокоренных слов с похожим смыслом.

Закрыв блокнот, Пётр Алексеевич аккуратно сложил его в карман.
— Так что вот, мой друг, как бы ни пыжились бароны заморские, а грамоту свою во многом они у нас заимствовали. Да и не только грамоту…
— Вот и я говорю, — послышался голос по ту сторону калитки — У них своего отродясь ничего не было!

Это к разговору присоединился дядя Гриша. Деловито облокачиваясь о забор, он продолжил свою мысль:
— И хоромы чужие плуты присвоили после бедствия великого. А потом заявили, что сами строили. И язык чужой исковеркали, чтобы говорить по-особому, на нас не похоже. А там и историю всю под себя подмяли. Что же еще им оставалось делать, ежели гордиться своим нечем!… Такая вот… консистенция!

Сделав еще пару громких заявлений, он направился было домой. Но тут же спохватился и вернулся обратно:
— Да, а я чего пришел-то!… Лексеич, ты же в Лучины намерился? Будь таким другом, возьми уж там кое-что! Мне бы соли пачку, спичек упаковочку. Ну и мыло можно хозяйственное, куска три. Я вот денежку припас уже.

Дядя Гриша достал из кармана маленький узелок, звенящий монетками. Видимо, в Осинках так и не привыкли к кошелькам. Пётр Алексеевич добавил в список пожелания друга и, глянув на часы, поднялся из-за стола:
— Ну что ж, мне уже наверное, пора.… Кстати, Никита, а почему бы нам вместе не прогуляться? Ты ведь, наверное, еще не был в Лучинах? А я тебя там с одним интересным человеком познакомлю!

29. СЕМЬЯ — НАЧАЛО ВСЕГО

Пётр Алексеевич взял в дорогу проверенный временем брезентовый рюкзак. И Никите достался небольшой рюкзачок, чтобы чувствовал себя помощником. Старший товарищ всю дорогу любовался красотами и чудесами местной природы. И действительно, она очень сильно отличалась от той, что граничила с большим городом. Здесь она была как будто намного… живее, богаче,… сочней, красивей. На вопрос «Почему?» Ситников охотно ответил, будто ждал этого вопроса:
— Дело в том, мой друг, что в природе всё стремится к гармонии и равновесию. Вот тебе кажется, что эти ёлки и дубы просто выросли где попало, и трава вылезла там, где не занято было. А на самом деле все они меж собой незаметно общаются. И всякий раз договариваются, кому сколько места под Солнцем должно достаться. Чтобы не обидеть никого, и лес в красоте и добром здоровье сохранить. И так всё живое общается. Хоть и все они разные, на языках разных говорят. А кто и без слов объясняется — языком запахов, шелестом листвы. Да мало ли еще чем о себе жизнь заявляет!

Пётр Алексеевич на секунду задумался, видимо, вспоминая, с чего начал разговор:
— Так вот: там, где природу никто не тревожит, бережет ее, сохраняется вся ее первозданная красота. А где относятся к жизни бездумно и варварски, там чахнет природа. Грустит и болеет она.… Ну а мы в наших Осинках с детства привыкли относиться к лесу и его обитателям как к своей семье. Учимся с ними дружить и любить всё живое.

Никита задумался. И какое-то время просто молча шел, глядя по сторонам. А потом неожиданно спросил:
— А у Вас почему нет семьи? Почему Вы один?
— А я не один, — улыбнулся в ответ Пётр Алексеевич. — У меня жена, сын. Отец мой и матушка с нами живут.
— И где же они тогда?
— А они всей компанией в город отправились, в гости, на родину жены. Сынишка-то мой, Артёмка, в большом мире никогда еще не был. Вот решили ему такой подарок устроить. Для тебя деревня — экзотика, а для наших односельчан такая же экзотика — город!
— А не боитесь, что ваш сын вырастет и сбежит в этот… большой мир?
— Всегда есть такое опасение, — вздохнул Ситников. — Тем более, что Артёмка мой электроникой увлекся не на шутку. И теперь об этой профессии всё мечтает. Перечитал вдоль и поперек «Справочник радиолюбителя», «Технику молодежи» от корки до корки листает. Всё, конечно, с меня началось: я тут в деревне навроде мастера по ремонту электроники заделался. Ну сын за мной и потянутся.

Желая сменить тему, Пётр Алексеевич посоветовал Никите внимательнее смотреть на дорогу. Запоминать развилки, повороты. Чтобы в следующий раз прийти самостоятельно. Так за разговорами дошли до железнодорожной станции. Пользуясь случаем, бросили в почтовый ящик собранные у односельчан письма. Ведь это был единственный ящик во всей округе. А еще на станции был телефон. Тоже в этих краях единственный, не считая поселкового Управления. И Пётр Алексеевич предложил Никите позвонить домой. Но в это время дня дома всё равно никого не было. И они договорились зайти сюда на обратном пути.

30. КОЕ-КТО ИНТЕРЕСНЫЙ

Посёлок Лучины после деревни Осинки уже казался небольшим городком. Двух- и трёхэтажные кирпичные дома, покрытые асфальтом дороги. Фонари, пусть старые, на деревянных столбах, но зато на каждой улице. Магазин, или сельпо, как его тут называют. Свой клуб с кинозалом, школа и библиотека. И как раз в эту библиотеку, отоварившись в магазине, и повел Никиту Пётр Алексеевич. Именно здесь он обещал его кое с кем познакомить.

Этот кое-кто оказался высоким светловолосым мужчиной в очках с очень серьезным лицом. Он был главным в этой библиотеке. И… по совместительству ее единственным работником. Обменявшись с ним теплым коротким приветствием, Пётр Алексеевич представил его Никите:
— Вот, познакомься: Тропи́лин Андрей Владимирович. Мы с ним учились на одном потоке. Я, как ты знаешь, на археологии, а он, между прочим, историк по образованию! Так что готовь свои каверзные вопросы! — пошутил он. — Кстати, он, как и ты, уроженец большого города.
— А как же он тогда сюда попал? — удивился Никита.
— Это я ему помог, сам того не подозревая, — признался Пётр Алексеевич. — В последние каникулы пригласил его погостить в наших краях.
— А я как увидел всю эту красоту, — подхватил Андрей Владимирович, — тут же влюбится в эти места. И по окончании института снова сюда приехал. И уже навсегда. Тут и счастье своё нашёл — женился, детишек завёл.
— И Вы теперь библиотекарем работаете? — решил все-таки уточнить Никита, видимо, не очень понимая, кому в этой провинции нужна библиотека.
— В отведенные часы караулю здесь, — подтвердил Тропилин. — А всё остальное время в школе преподаю. Детей учу, воспитываю. Ну и сам у них учусь многому. — улыбнулся он напоследок.

31. ОДНА ДЕСЯТАЯ ПРОЦЕНТА

— А как у вас с книгами? — обернулся на полки Никита. — Бывают новые поступления?
— Бывают. Хоть и не часто. Но мы народ смышлёный: свой выход нашли, как обогащать себя знаниями. Несколько библиотек договорились обмениваться книгами. Шлём друг другу почтой. А еще,… будучи аспирантом, я поработал в ленинградских архивах. И там завёл очень полезные и весьма интересные знакомства. И теперь мне время от времени присылают разные любопытные выписки и заметки. А архивные работники часто общаются между собой, поддерживая связь по всей нашей стране. И так иногда собирается очень даже ценная информация.
— Так Вы… аспирантуру закончили? — с уважением спросил Никита. — Значит, у Вас степень учёная?
— Нет. От степени я отказался.
— То есть,… как? — опешил мальчик. У него даже в голове не укладывалось, как можно от такого отказаться!
— Да так, мой друг, — покачал головой Андрей Владимирович. — Когда я готовился к защите, мой руководитель посоветовал мне проверить диссертацию на патентную чистоту (вроде, так оно называлось). То есть, нет ли уже готовых диссертаций на подобную тему. Приехав в эту организацию, я между делом спросил у сотрудницы, часто ли эти научные труды бывают востребованы. Она ответила, что по статистике запрос приходит примерно на одну десятую процента диссертаций. И почти во всех случаях для написания новых работ. То есть, получается, что вся наша почтенная наука работает исключительно на производство макулатуры! Бумаги ради бумаг — это всё, чем могут реально гордиться учёные мужи!… Ты даже не представляешь, насколько я был шокирован осознанием этого!… В общем, пару дней спустя, вернувшись в институт, я отказался от защиты и подал заявление об уходе.

Никита был в полном замешательстве. Слишком много стереотипов в последние дни рухнули с легкостью карточных домиков. А ведь прежде они казались навечно возведенными каменными крепостями. Что ж, сегодня рухнула еще одна крепость…

32. ФАБРИКА ДВОЙНИКОВ

А Тропилин уже переключился на более приятную тему. Он провел короткий экскурс по библиотеке и отдельно отметил самые интересные и самые ценные книги. Вспомнив интерес Никиты к истории, он подошел к полке обменного фонда:
— Вот, что тебе должно быть интересно. Уникальное в своем роде издание — «Дневники Екатерины II». Если ты не боишься перевернуть в сознании то, что принято считать истиной в последней инстанции, то обязательно почитай.
— А что, там совсем другая история? — осторожно поинтересовался Никита.
— Нет, история здесь, наверное, не так сильно расходится. Личность Екатерины тут совсем другая, совсем непохожая на тот общепринятый образ императрицы. Здесь она больше тянется к простым, искренним людям, нежели к высокопарным придворным вельможам. Ценит покой, тишину, уединение. Увлекается поэзией, проявляет немалый интерес к русскому языку и русской культуре. А ведь мы привыкли знать Екатерину властную, безжалостную, пьющую и гулящую, питающую весьма прохладные чувства к подданному ей народу. И по-русски говорящую весьма скверно.

Андрей Владимирович еще раз взглянул на книгу и аккуратно положил ее перед Никитой.
— И у меня, честно говоря, появилось большое подозрение, — сказал он, как бы делясь большим секретом. — что на престол взошла совсем не та Екатерина. Подмена царствующих особ в ходе переворота — увы, практика не столь уникальная. Да вот хотя бы тот же Пётр I. После неожиданно затянувшейся поездки в Европу возвращается относительно похожий на него субъект, с трудом говорящий по-русски, не узнающий родных и близких, и откровенно презирающий всё русское. Та же самая схема… А что до Екатерины, нашим пронырливым соседям была очень уж неудобна царица, которая сумела проникнуться всем сердцем к России, и готовая править ради России, во славу русского духа. Вот и поспешили они убрать настоящую и заменить ее на свою, «правильную», воспитанную в духе собственных ценностей, интересов и пристрастий.
— Вот так, дружок, — многозначительно кивнул Пётр Алексеевич. — А ты еще про Суворова с Наполеоном удивлялся. История — это такая мутная штука! Подлогов, подмен, нестыковок и откровенной лжи столько, что порой начинаешь сомневаться, можно ли вообще хоть чему-нибудь верить. Писатели — фантасты пишут на заказ историю, а наемные бутафоры мастерят «неопровержимые свидетельства» этой самой «истории». А у наших, академических, просто мания какая-то унижать всё свое, родное и возвеличивать всё чужое, иностранное. Холопское преклонение перед Западом, видимо, у них уже в крови.

33. ЮРКЕНБУ́Л

Андрей Владимирович вдруг неожиданно оживился, и, присев за стол, сказал с легкой задоринкой:
— А я вот вам сейчас расскажу один забавный случай из собственной жизни. Очень уж он подходит к нашей теме — как иногда создается и пишется история:

«Как-то студентом отправился я с друзьями в поход. В горы восхождение решили совершить. На одной из стоянок к нашей компании приткнулся странный парнишка. Очень непоседливый и немного бесшабашный. Юркой назвался. Откуда он появился, никто так и не понял. А он повёл себя так, будто всю жизнь был с нами знаком. Минуты не мог сидеть на месте: всё время что-то надо было ему делать. Причем, наш походный быт его интересовал меньше всего. И он постоянно находил себе разные нелепые и чаще всего бестолковые занятия.

И вот на второй день он нашел в степи большой, длинный валун. И приспичило ему во что бы то ни стало поднять его и поставить на попа. Часа три пыхтел и мучился. Но все же это ему удалось. И чуть переведя дух, он плотно обложил этот «монумент» мелкими камнями, чтобы надежнее укрепить свое изваяние в вертикальном положении. На наш вопрос: «Что это за чудо?» он гордо отвечал: «Это памятник в честь основателя этого памятника!» А кто-то из наших ребят даже придумал название «монументу» — Юркинбу́л. То есть, Юркин булыжник. Как и положено, в честь основателя…

А на утро Юрка бесследно исчез. Так же неожиданно, как и появился. Про булыжник мы уже было забыли, но ближе к вечеру мимо проходил местный пастух с небольшим стадом. Увидев странное изваяние, он с удивлением спросил, что это такое. А один из наших ребят с самым серьезным видом ответил: «Это Юркинбул — памятник в честь могучего воина, победившего каменного исполина!» И с наигранным почтением возложил к основанию камня цветок, сорванный тут же, в пределах вытянутой руки. Пастух постоял, почесал затылок и, задумчиво развернувшись, медленно удалился. Мы дружно посмеялись. И больше не вспоминали ни Юрку, ни его «монумент».

А лет десять спустя мне довелось снова побывать в тех краях. Проездом в командировку ехал, а там пересадку нужно было делать. Пользуясь случаем, решил прогуляться по окрестностям, поговорить с местными жителями об их культуре, истории, традициях. И мне с гордостью рассказали, что жил тут в старину великий воин Юрке́н, спасший народ он нашествия каменных великанов. И что в степи возведен памятник в его честь — Юркенбу́л, главная местная святыня.»
— Вот так, мой друг, иногда создается история! — с улыбкой взглянул на Никиту Тропилин. И, обернувшись на часы, добавил. — А мне, однако, уже пора: скоро в школе занятие начинается. А «Записки Екатерины» ты все-таки возьми, почитай на досуге. Ну и приходи снова, если время найдешь. Думаю, нам будет о чем посудачить.

34. ПОГОВОРИМ

Следующий день выдался снова теплым и солнечным. Никита хотел было пригласить Алёну на речку или по ягодным местам прогуляться. Но она с мамой была чем-то занята по хозяйству. И он решил отправиться на луг, просто побродить, подумать о разном.

Но на лугу его снова ждала неприятная встреча: Гешка копал там червей для рыбалки. Завидев Никиту, Гешка бросил на землю свою сапёрскую лопату и, медленно закатывая рукава, угрожающе пошел навстречу.
— Ну чё, суворыш, поговорим? — сквозь зубы процедил он.
— … Поговорим… — преодолевая страхи, ответил Никита. И стараясь выглядеть уверенно и спокойно, он неожиданно для самого себя сказал: — Вот ты ненавидишь всех за то, что тебя бьет отец. А сам поступаешь так же, как он. Значит, выходит, ты во всём оправдываешь своего отца! Что же тогда на него злишься? Ты отвечаешь злом на зло, и зла от этого становится всё больше и больше. Тебе, правда, этого надо?

Гешка, похоже, немного опешил от такого поворота в «серьезном разговоре». Он остановился и, напряженно нахмурив брови, молчал. А Никита, чуть переведя дух, продолжил снова:
— Если хочешь победить зло, надо всеми силами стараться его остановить. А для начала понять, почему кто-то стал таким, в чем его беда, что его мучает? И поняв это, ты обязательно найдешь способ, как его от собственной злобы освободить! Ведь все злые люди несчастны, а несчастным никто не хочет быть!

Несколько секунд Гешка стоял молча, исподлобья глядя на Никиту. Потом вдруг резко толкнул его в грудь, так что мальчишка упал навзничь, быстро схватил ведро и лопату, и спешно удалился в лес. По его резким движениям Никите показалось, что он на ходу вытирает слезы.

35. РАДИ МАТЕРИ

Домой Гешка вернулся только поздно вечером. Отец его, Тихон, как всегда подвыпивший, покачиваясь, наливал воду в рукомойник. Завидев сына, он поставил на землю ведро и, взяв в руку коромысло, хрипло произнес:
— А ну-ка сюда пойди!
— Что, бить опять будешь? — с тихим протестом в голосе ответил Гешка. И наверное, в первый раз пытаясь ответить отцу, он машинально схватил лежащую на земле доску.
— Только попробуй ударить! — уже более уверенно крикнул он. — Я тебя так доской отделаю — до старости помнить будешь!

Тихон, похоже, на миг растерялся: видимо, получать отпор от сына он не привык. А Гешка, пользуясь коротким замешательством отца, собравшись с духом, продолжил:
— Думаешь, я не понимаю, почему ты такой, почему пьешь, почему на весь мир обозлился? Всё никак простить себя за гибель матери не можешь! А ты скажи: была бы он этому рада? Хотела бы она, чтобы ты стал таким? А может, ради матери лучше дела добрые людям делать, за которые благодарить тебя будут? Тогда, может, и вина за нее мучить перестанет?

Тяжело выдохнув, Гешка медленно опустил доску и бросил ее на землю:
— Я всё сказал.… А теперь бей, сколько хочешь…

Тихон мрачно помолчал, потом, громко выругавшись, швырнул коромысло о стену. И пнув с досады пустое ведро, скрылся в доме. Гешка ушел спать в сарай. Правда, заснуть он так и не смог. А отец всю ночь просидел у окна, выкурив подряд две пачки сигарет.

36. ВО ВСЁМ ВИНОВАТЫ ПОЖАРНИКИ

Проснувшись по утру, Никита почему-то не почувствовал себя отдохнувшим. То ли потому, что спал некрепко, то ли от того, что день вчера был непростой. И он решил отменить сегодня утреннюю прогулку и заняться изучением книги, которую дал ему Андрей Владимирович. Дневники Екатерины действительно стоили того. И он не заметил, как просидел за чтением до самого вечера. И лишь незадолго до ужина Корней Климович предложил ему немного размяться и помочь с приготовлением ужина. Нарубить дров, затопить печку, принести воды из колодца. Достать что-нибудь из погреба и кладовки.

Бабушка как всегда томила в печи кашу. Она никогда ничего не варила и не жарила. Даже чай не кипятила. Тоже, как кашу, закрывала в горячую печь. И над тлеющими угольками, в тепле, в глиняном сосуде, потихоньку заваривались травы. Никита до этого никогда не спрашивал, почему она так делает, но в этот раз решил полюбопытствовать.
— А какой толк пищу губить? — строго ответил Корней Климович, укладывая дрова в колоду. — Огонь пожирает всё ценное, а вы лишь остатками жалкими питаетесь. Разве же это разумно?
— Но… мясо, например, как есть его неварёным или нежареным? — пытался возразить Никита.
— А где ты видал, чтобы мы мясо ели? — взглянул на мальчика прадед. — Добычу охотников мы не берем. Ведь как ни зови его, а он в сути своей убийца. Ради наживы жизнь отнимает чужую. А коли ты ешь его мясо, и ты к убийству причастен становишься. Так сам подумай: надо ли тебе пред Небесами убийцей прослыть?
— Но… мы же с фермы берем мясо. Какие же там охотники? — все еще пытался возражать Никита.
— А там что, не убивают животных? — ответил вопросом прадед.
— Ну… хорошо, — упрямо пытался продолжать свою линию мальчик. — А насчет остальной пищи… Когда мы жарим и варим ее, мы убиваем вредных микробов. Так мы здоровье свое защищаем.

Корней Климович отложил в сторону топор.
— Вот ты пожар видел когда-нибудь? — неожиданно спросил он.
— Нет… — удивился Никита. — Ну, только по телевизору.
— А кого при этом пожаре ты обычно наблюдаешь? — продолжал вопросы прадед.
— Ну как кого? Пожарников.
— Значит, раз пожарники всегда рядом с пожаром, значит, они и есть причина того самого пожара.… Что, вздорная мысль? А ведь так же ученые ваши рассуждают. Глянут в больной орган — а там бактерий тьма. «Всё понятно, — говорят, — значит они и есть причина болезни». И, стало быть, надо с ними бороться. А то, что они, может, и есть те самые пожарники, разве досуг им подумать? А в хвори-то, может, кто-то совсем другой виновен?

Никита совсем растерялся. И, видимо, пытаясь ухватиться хоть за что-то из привычного, он снова спросил:
— Ну а простую воду, наверное, можно кипятить? В нашем водопроводе в нее что угодно может попасть. А так она хотя бы очистится.
— Возможно, — строго кивнул Корней Климович. — Только к жизни ты этим её всё одно не вернешь. Нет у вас нынче живой воды.
— Значит, мы только мертвую воду пьем?
— И мертвой у вас нет. Она ведь тоже целебной была. Да вот хотя бы сказку вспомни «Руслан и Людмила». Вода мертвая раны заживляла, тело разбитое в целости возрождала. А ваша вода бестолковая. Пустая она. Потому как Солнца лишенная и от земли, жизнь дающей, оторвана.

Никита задумался.… Им тут хорошо в деревне: вода чистая в колодце, печь, где можно кашу томить, огород свой, погреб… А как же в городе быть?… Правда, один ответ, он, кажется, нашел. Вспомнил, как папа иногда готовит себе еду, когда времени нет варить и жарить. Он заливает крупу кипятком в термосе. А в обед на работе каша уже готова. А мама так же травы иногда заваривает. Наверное, когда в печке томится, чем-то похоже получается…

37. ВРЕМЯ КАТИТЬ БОЧКИ

Покончив с дровами и разогрев печь, Корней Климович попросил помочь ему в погребе. Там на деревянном настиле лежало на боку несколько «дырявых» бочек: между досками виднелись заметные щели. Сначала Никита подумал, что бочки рассохлись и развалились. Но дощечки и обручи выглядели достаточно свежими и аккуратными. И он решил выяснить, что же с ними не так.
— А в них мы запасы храним, — пояснил прадед, похлопав ладонью один их бочонков. — В одних корнеплоды, а там, где холстина видна, крупы разные.
— А щели зачем?
— Как же зачем? Чтоб дышали. Они ведь и здесь жить продолжают. А задохнутся — сгинут.
— Но в глубину такой бочки разве дойдёт воздух? — усомнился мальчик.
— Сам по себе не дойдёт, — согласился прадед. — Но ежели прокатить бочку вполовину, запасы другой стороной перевалятся — и, глядишь, там тоже подышат. Так ни слежаться, ни запреть они не успеют. А время спустя достанем — и проверим, все ли они в порядке. И проветрим заодно понадежнее.
— И сколько спустя? — поинтересовался Никита.
— А это по содержимому решать надобно. Кому-то месяц хватает, а с кем-то почаще водиться приходится.
— А как часто вы бочки катаете?
— Утром разок и разок вечером.
— Так часто? — удивился мальчик.
— А ты как часто дышишь? — прищурился прадед. — К тому же мы так от жучков сберегаем запасы. Им правило одно прописано отроду: ежели половину суток крупы никто не тревожил, значит там поселиться можно и потомство себе отложить.

После всех объяснений они дружно перекатили бочки. Потом Корней Климович снял со стены пару небольших берестяных коробов, чем-то похожих на длинные, узкие барабаны. А остальные барабаны, подвешенные под углом на веревке, развернул в другую сторону. Видимо, тоже, чтобы никто поселиться не вздумал. Наконец, закончили все дела и поднялись на свет. Осталось только заглянуть в кухонную кладовку.

38. ПОХЛЕБАЕМ ХЛЕБ

В кладовке уже висело несколько барабанов. Видимо, в них хранились крупы на повседневные нужды. Когда их трясли или разворачивали, звук был чем-то похож на детские погремушки. И Никита про себя так их и назвал, подумав, что дома что-то похожее тоже стоило бы сделать.

На выходе им встретилась бабушка Арина с большим глиняным кувшином. И мальчик решил немного с ней пообщаться, заодно поучиться чему-нибудь. За разговорами бабушка что-то готовила на ужин. А Никита задавал вопросы.
— Крупу мы водой теплой зальем, — поясняла бабушка, опустошая наполовину кувшин. — В меру горячей, чтоб рука терпела. Зерно податливое целым замочим, а твердое и крупное размолем наперёд в ступке или жёрнове. А после укутаем, чтобы хлеб наш дозрел.
— Какой же это хлеб? — удивился Никита. — это же каша жидкая.
— А хлеб от чего так прозвали? — ласково спросила Арина. И сама ответила: — Оттого, что хлебали его. А как же твердое хлебать?

Хлеб-похлёбка потихоньку дозревал. И бабушка решила сдобрить его для Никиты сушеными ягодами, слегка перетертыми в ступке.
— Всякая ягодка, всякий орешек и всякое зернышко много чего от природы приняло, сохранило, сберегло. — поясняла она, бережно откладывая ступку. — Если взять с любовью и благодарностью, присмотреться, прислушаться, запахам, вкусам внимательно внять, то стольким они поделятся, что тебе и тело, и душу сполна насытят. И с пользой большой и на долгую радость.

Дошла очередь и до трав, висевших ровными рядами в марле под потолком. Так же, как и ягоды, их высушили на солнце, и после убрали на хранение. И теперь в любое время года можно было приготовить ароматный лекарственный чай.

Остатки воды, что принесла в кувшине бабушка, пошли на приготовление чая.
— Вот постоит травка или ягода, разомлеет, — с улыбкой говорила Арина, накрывая чайник полотенцем, — и с нами поделится всем, чем напитали ее Солнышко и земля-матушка.

Никита задумался. А ведь так, наверное, можно и дома оживлять воду? Только травы надо подальше за городом собрать.… А хорошо было бы отсюда что-нибудь привезти! Попросить, что ли бабушку, помочь со сбором трав? Или деда Ромашку?… Нет, лучше Алёну попросить! Точно! Завтра же утром!

39. СЛЁЗЫ НА ВЕТРУ

Никита всё чаще стал бывать у Алёны. И она не раз заходила к нему в гости. Они дружно и весело играли в разные игры, заводили незатейливые беседы. Помогали друг другу по дому, если что надо. А иногда просто молча сидели у окна, наблюдая, как дождик шлёпает по листьям деревьев и по стёклам стекают длинные капли. С Алёной всегда было очень хорошо, легко и спокойно. И тепло на душе.

Но сегодня ночью дождь пошел совсем некстати. А на утро заметно похолодало. И было очень сыро и ветрено. О сборе трав, по крайней мере, пока пришлось забыть. Но Никита все же пригласил Алёну на прогулку. Одев куртки и резиновые сапоги, они отправились в ближний лесок. Дорожки местами немного развезло, но, если не зевать и смотреть под ноги, пройти было можно.

Шли в основном молча. Говорить совсем не хотелось. Наверное от того, что как-то внезапно накатило гнетущее чувство скорого расставания. Уже через пару дней должен был приехать отец и забрать Никиту домой. И от этой мысли у него невольно навернулись слезы. Не успев вовремя отвернуться, он поспешил хоть как-то оправдать свою слабость:
— Глаза на ветру слезятся что-то, — смущенно сказал мальчик. — Наверное, оттого, что не выспался…
— Наверное, — грустно ответила Алёна. — И я тоже, наверное, не выспалась. У меня тоже слезятся…

Дошли до речки. Вьюшка стала немного мутной, и по воде то тут, то там проплывали опавшие листья. Промокшие ивы печально опустили к воде свои тонкие ветви. И казалось, будто весь лес сегодня грустит, роняя со своих ветвей тяжелые капли. Он, наверное, тоже очень не хотел расставаться…

Жаль, что эту прогулку нельзя было продлить бесконечно. Жаль… Затянутое тучами небо начало быстро темнеть. Они уже успели промокнуть и совсем замерзли. Нужно было возвращаться домой.

От предложения Алёны и ее мамы зайти и согреться горячим чаем Никита всё же отказался. Просто дома его уже потеряли, и бабушка Арина наверняка очень переживала. А Люся серьезно поглядела на него и на Алёну, потом сбегала в свою комнату и принесла маленькую вязаную куклу с глазами-бусинками.
— Тита, ня. Это Ёна. Бии с собой.

Она крепко обняла куклу и протянула ее Никите. Похоже, эта маленькая Ёна была ей очень дорога. Но она подарила ее не колеблясь.

40. ПРО НЕГО НАСТОЯЩЕГО

Весь оставшийся вечер все мысли были только о скором расставании с Алёной. И о том, как невыносимо долго придется ждать следующего лета. С этими мыслями он так и заснул незаметно. Но почему-то в эту ночь ему приснилась не эта девочка с красивыми серыми глазами. И даже не тот печальный лес, роняющий капли вчерашнего дождя. А приснился ему Суворов. Нет, не тот, чей портрет он видел на обложке. А тот Суворов — суровый, мудрый, плечистый и рослый, о котором рассказывал прадед…
***
В ночном лесу, на большой поляне жарко горел костер. У костра грелись солдаты — кто стоя, кто сидя на поваленных бревнах. Яркий огонь мерцающими бликами отражался в потертой броне и побитом оружии. Неподалеку храпели привязанные на постой кони. А рядом раскинулись ровные ряды палаточного лагеря. Кто-то подходил к костру, кто-то, согревшись, возвращался в палатку в надежде заснуть. Лишь один воин стоял неподвижно, зорко следя за всем, что происходит вокруг. Был он почти на голову выше других и заметно шире в плечах. Косматый, с густой бородой, грозный взгляд из-под тяжелых бровей. И в то же время спокойный и безмятежный. Ясно было, что он здесь старший, он — воевода.

К костру подошли еще несколько солдат. Уложив щиты и мечи, они подвинулись ближе к огню. Вид у них был измождённый. И лишь горячие языки пламени упрямо румянили их усталые лица. Один из воинов встал и, нерешительно помявшись, подошел к воеводе.
— Скажи, батюшка Суворов, мне неразумному, — начал он с поклоном, — Вот мы одолеем Галготу, побьем галлов. А после всё готам достанется? Империя-то за них нынче воюет, а русов не ставит ни во что! Так пошто́ же нам жизни свои за чужой народ и землю чужую отдавать?

Суворов строго поглядел на солдата:
— Не бывает чужой земли. Та земля, где любовь и доброта — она везде родная. А коли мертвая земля, мы жизнь ей вернуть обязаны. Земля нас кормит и делится всем, чем богата. А значит и мы перед ней в долгу. Победу одержим, мир восстановим. А там и добро пробудить сумеем, сердца людские разбудим. И землю чужой тогда называть не придется.

И положив по-отечески руку на плечо солдату, Суворов добавил:
— А что до этих готов… Ныне, когда Русь-матушка в руинах и снегах глубоких, выпало нам пойти с теми, кто меньше вреда нам про́чит. А иначе совсем худо земле нашей будет. А мы хоть и под чужими знаменами, воюем за Русь. За будущую Русь, светлую и великую!

Солдаты притихли, отошли в сторонку. Долго о чем-то шептались. А потом тот, что говорил, подошел снова к Суворову.
— Батюшка воевода, — сказал он с поклоном, — Мы за тобой на любую битву пойдем, не убоимся и усомниться не помыслим. Ибо верим мы в тебя, как в отца родного, и до самого конца верны тебе будем!

Ничего не сказал воевода. Лишь обнял крепко солдата. А поутру все воины до одного, умывшись живой, студеной водой, в полной решимости встали в ровные ряды, готовые пойти в бой за нашу родную землю, за наше будущее, за светлую Русь…
***
Никита проснулся. Сел. Да, удивительный сон, совсем на сон непохожий… А что, если как-то во сне он смог заглянуть в прошлое? И тогда, возможно, прадед ничего не придумал?… Да нет, не может быть! Это просто сон под впечатлением его рассказа… Наверное…

Никита тяжело вздохнул.… Нет, надо просто поспать. А утром на свежую голову всё прояснится…

41. СОВСЕМ ДРУГОЙ ПОЕЗД

Следующее утро внезапно перепутало все планы. Совсем неожиданно, на день раньше приехал его папа. И сразу же сообщил, что вечером надо уезжать. Пришлось впопыхах заканчивать все дела, впопыхах собираться, впопыхах прощаться…
— Ты уж пиши, внучек, не забывай! — обнимая Никиту, говорила бабушка Арина, пряча накатившую слезинку.
— А адрес как писать? — спешил уточнить мальчик.
— Посёлок Лучины, до востребования, — пояснил дед Корней. — дальше — имя, кому адресуешь. И в скобках добавь «Осинки». Кто до посёлка снарядится — почту и заберёт. Да, еще индекс я сейчас отыщу…

… Приехав домой, Никита тут же написал всем, кто был ему дорог. В почтовый ящик отправилась целая стопка писем. Месяц спустя решил еще написать — бабушке с прадедом и Алёне. Заодно и на их письма ответил. В Новый Год послал им открытки. Потом… День похожий на день, одни и те же заботы, события. Вроде, и писать-то стало особо не о чем… Отправил еще по одному письму. Но как-то всё получилось вымученно, скучно. Куда было бы лучше живьем пообщаться… Скорее бы лето наступило!

В конце весны папа наконец получил новую квартиру, со всеми удобствами. А с ней — новые впечатления, новые знакомства, новые заботы,… новые проблемы… И никто даже не вспомнил, что письма на старый адрес теперь попадут в никуда. Многое что стало забываться в этой бесконечной городской суете.

Обещание поехать этим летом в деревню папа так и не выполнил. Влез с переездом в долги, и теперь на весь отпуск взял себе работу. На следующий год опять ничего не вышло с поездкой. И через год тоже…

А потом… начался трудный возраст со всеми его сложностями. Вечная проблема самоутверждения. Переоценка ценностей. И конечно же, мучительный вопрос выбора профессии.

Учиться Никита пошел на журналиста. Хотел писать о жизни, ее радостях и трудностях, без всяких прикрас и ужимок. Просто писать правду. И, закончив институт с отличием, он готов был получить место в одном популярном издании. В большом городе. С радостью и гордостью за себя он упаковывал чемоданы, с волнением готовился к новому переезду. Главное, ничего не забыть… Рубашка, сменное бельё, мыло, щетка, полотенце… Так, а где блокноты с заметками? Никита выдвинул ящик стола…

… В глубине ящика, среди карандашей, пустых чернильниц и каких-то коробочек лежала маленькая вязаная кукла Ёна с глазами-бусинками… В одно мгновение весь его огромный, блестящий мир внезапно потускнел и сжался в комок, больно сдавивший горло.… Никита сел. Взял аккуратно куклу.… Двенадцать лет… Как так получилось, что целых двенадцать лет так бесследно пролетели в его памяти? Целых двенадцать лет самые дорогие люди были вычеркнуты из его жизни!

… На следующий день Никита отправился на вокзал. Совсем на другой вокзал. И совсем на другой поезд.

42. ОН НЕ СТАЛ ЖДАТЬ

… Голос в репродукторе объявил станцию Лучины. Он подхватил рюкзак и поспешил на выход. Столько времени прошло, а тут всё как прежде! Та же старенькая станция, те же фонари и семафоры. Тот же покой и та же тишина! И тот же лес вокруг.

Никита вздохнул. Хотелось как можно скорее увидеть тех, кого так внезапно оставил он в лучшие годы своего детства. Он огляделся. В сторону Осинок шли две тропинки. И обе они терялись где-то в лесу. Какую же из них выбрать? Жаль, что в этот раз не было никаких попутчиков. Недалеко виднелся мостик, под которым бежала маленькая речка Вьюшка. Наверное, стоило пойти вдоль этой речки. А там что-нибудь да вспомнится…

Время спустя, наконец-то удалось хоть кого-то встретить. На берегу сидел и рыбачил молодой человек. Вид у него был не очень общительный, но пару вопросов, наверное, задать ему было можно. Никита спросил, далеко ли отсюда до Осинок?
— Вон, по той тропинке пойдешь — не заблудишься, — коротко ответил молодой человек и, снова повернувшись к реке, достал из воды удочку. — А ты к кому там?
— Там мой прадед живет. Корней Климович, — ответил Никита. — Вы знаете его?
— Так ты… Это ты, что ли, суворовец? — пристально поглядел на гостя рыбак, откладывая удочку в сторону.
— А Вы… ты… Гешка, Чигуров? — присмотревшись, удивленно признал старого знакомого Никита. — Ну, то есть, Гена…
— Вообще-то, Гера. — поправил его тот. — Меня Георгием по полной.

Потом он как-то тяжело выдохнул и мрачно сказал:
— А с прадедом ты опоздал. Два года уже как нет его.
— Этого я и боялся услышать, — упавшим голосом признался Никита, бросая на землю рюкзак и медленно садясь на перевернутую лодку. — Он хоть недолго болел?
— Да он крепче тебя был! А помер не от болезни. В наших краях браконьеры повадились. Много зверей побили. На людей нападали даже, грабили, угрожали. Говорят, уголовники это беглые. Здешние их боялись, и дать им отпор не решались. Всё обещали военных прислать. Но дед твой Корней дожидаться не стал, пока бандиты новых бед не натворили. Решил встретиться с ними и поговорить как с людьми. И вроде, пошел разговор. А один вдруг взял, да пальнул сдуру. Видать, нервишки сдали… Потом их поймали, и они во всём повинились. Только деда Корнея не вернуть уже…

Гера подсел рядом на лодку.
— А ты как, проездом, или побудешь?
— … Надеюсь, что побуду, — не сразу ответил Никита, всё еще приходя в себя от услышанного. — А… бабушка Арина, дедушка… Они… живы?
— Живы, — кивнул Гера. — Из стариков только деда Ромашку еще схоронили. Но он сам ушёл. Пришел на свою поляну, прилёг вздремнуть среди ромашек своих, да так и не проснулся больше. У нас говорят, что они к себе его забрали.
— А как ты? — решил спросить Никита.
— А чего я? У меня всё порядок. Женился, сына воспитываю.
— А… отец?
— Подался в промысловый флот. Вахтой на севере ходит. Пить бросил. Письма писать не любит, но пару раз приезжал. Подарки всё внуку привозил. А мне морской бинокль и спининг привёз.

И явно не желая задерживать на себе внимание, он спросил:
— Ты-то сам как?
— Да вот… на журналиста выучился. А вообще, рассказы писать хотел…
— Про Суворова, что ли, будешь писать?
— Буду и про него, как я его представляю. И про других, настоящих, хочу рассказать. Чтобы люди больше правды узнали о прошлом.
— Про деда Корнея напиши. Он стоит того!
— Напишу. Обязательно!

Гера встал и, отряхнув руки, еще раз оглядел Никиту:
— Ну… ладно, ты иди, давай. Со своими пообщайся. Увидимся еще.

Никита поднял рюкзак и, пожав Чигурову руку, направился в лес по тропинке.
— Эй суворовец! — чуть погодя крикнул Гера. — Ты это… Спасибо.
— За что? — удивился Никита.
— … За то… — ответил Чигуров, глянув исподлобья. Он выражал благодарность, как умел…

43. РОДНЫЕ РУКИ

Вот и знакомый дом. Дверь отворила бабушка Арина. Она сильно постарела. Но в глазах ее горел всё тот же добрый свет, согревающий своим необъятным теплом. Увидев внука, она расплакалась и, крепко обняв, долго не хотела его отпускать. А потом всё старалась чем-то угостить его, сделать что-то приятное. Никите тоже очень захотелось что-то хорошее сделать для бабушки.

Встретился он наконец, и с дедушкой Данилой. С ним он тоже очень быстро подружился. Так они просидели весь день за разговорами, рассказывая о себе, о жизни, и вспоминая о прошлом. А ближе к вечеру Никита все же решился отправиться к той, чьи серые глаза так тревожили его душу. Положил аккуратно в сумку подарки и гостинцы. Конечно же, те самые, давно обещанные апельсины. А в боковой кармашек бережно уложил маленькую куклу Ёну. Он теперь всегда брал ее с собой. Что ж,… лишь бы только она была дома…

44. ЧТО ДОРОЖЕ ВСЕГО

Наконец, Никита подошел к заветному крыльцу. Собрался было постучать, но накатившее внезапно сильное волнение сковало всё тело, а сердце отчаянно забилось. С трудом справившись со смятением чувств, он всё же постучал в дверь. На пороге появилась высокая, стройная девушка. Недоверчиво глянув на гостя, она строго спросила:
— Вам кого?
— Мне… А Алёна дома? — неожиданно смутившись, ответил Никита.
— А зачем она Вам? — так же недружелюбно спросила она.
— Я… Мы дружили с ней в детстве. Я в гости приезжал…

Девушка еще раз внимательно поглядела на молодого человека. И подозрительно прищурив глаза, спросила:
— Так Вы… Никита?
— Да, — обрадовался он. — Значит, меня еще помнят? — И он нетерпеливо заглянул за плечо девушки, надеясь, что там, в дверях сейчас появится она, та самая…
— Никита, Вас не было двенадцать лет! — как будто обрубила девушка.
— То есть… её нет дома? Или… — теряя надежду, спросил Никита.
— Какое теперь Вам дело?! Идите лучше, откуда пришли! — и она собралась было закрыть за собой дверь.
— Да постойте же, а Вы-то хоть кто? — пытался хотя бы как-то остановить ее непрошеный гость.
— Людмила, сестра ее, — сухо ответила она.
— Так это которая… Сюся была?
— Была, да вышла вся.… Дверь я могу теперь закрыть? — вскинула она недобрый взгляд.
— Ну позвольте мне просто ее увидеть! — тихо и уже почти беспомощно попросил парень.
— Никита, двенадцать лет! — лишь ответила она. — Лучше уходите. Вы и так доставили ей слишком много слёз!
— Я не мог приехать раньше, — так же тихо сказал он, склонив голову. — В детстве меня одного не пускали, а отец каждое лето работал. Потом — институт, курсовые, дипломы… А там и проблемы взрослые накатили. Так незаметно и закрутила жизнь…
— Ну и крутились бы дальше. Могли не приезжать.
— Да вот оказалось, что не смог. Как закончил институт, сел, остановился. И понял, что больше всего я хотел бы оказаться здесь.

Людмила медленно отступила на шаг. И немного помолчав, сказала:
— Опоздали Вы, уехала она. С геологами в экспедицию. Полгода уже как.

Никита тяжело вздохнул. И выдержав неловкую паузу, осторожно спросил:
— А она… замужем?
— Когда уезжала, не была.
— Но у нее кто-нибудь есть?
— Тогда только Вы были, а нынче сказать не могу. Не спрашивала.
— А адрес ее Вы знаете?
— Ага.… Советский Союз.
— То есть,… как?
— Она же геолог. На месте не сидит.
— Но есть какое-то управление, где могут дать информацию?
— Институт.
— А где он находится?
— Я поискала бы, но Вы же снова пропадёте!
— Я прадеда подвел. И потерял. — хмуро ответил Никита. И упрямо добавил: — И теперь ни за что не позволю себе потерять Алёну! Найду ее и сюда с ней приеду. И дом дедовский к жизни верну. Просто… понял я, что нет ничего у меня важней и дороже…

Никита поспешил отвести взгляд. Как-то вдруг неожиданно напросились давно забытые слезы. Было уже почти темно, но в свете неярких деревенских огней они блеснули маленькими, горячими искорками на его лице.
— Может, тогда… завтра зайдёте, — уже чуть мягче ответила Людмила. — Сейчас поздно уже. А утром я адрес найду.
— Тогда… спокойной ночи? — робко улыбнулся Никита.
— Спокойной ночи, — кивнула в ответ девушка. И чуть помолчав, негромко добавила: — Прощай навсегда, и приходи завтра…

Павел Ломовцев (Волхов) © 2025