Александрия. Глава 5. Агапа

Она родилась и выросла у самого моря. И так же как родной дом или близкие люди, оно всегда было рядом; его шумное дыхание, не смолкавшее ни днем, ни ночью, с самого её рождения повсюду сопровождало её. Вот оно, игриво плещется за городскими воротами, от берега до маяка, манит к себе. Что там, дальше, за маяком её никогда не интересовало — там попросту ничего не могло быть, ведь там не было её.

И вот оказалось, что все же она совсем не знала его. Она и представить себе не могла, что вся Александрия с обширными бухтами, пристанями, величественными набережными и, словно подпирающей небеса, громадиной фаросского маяка, — всего лишь пылинка на окраине этой безбрежной мировой стихии, которую невозможно охватить взглядом, от необъятности которой замирает сердце. Она с удивлением видит себя парящей, словно птица, в вышине, в ласковых лучах солнца, а до самого горизонта, на сколько хватает глаз – лишь бескрайняя, бликующая и трепещущая синяя гладь, в которой можно разглядеть как резвятся стайки дельфинов, устремившихся куда-то наперегонки, то и дело выныривающих над поверхностью вод, поблескивая на солнце мокрыми спинами.

Вокруг царит безмолвие, абсолютный покой, и на душе такая же счастливая безмятежность. Хочется петь от счастья – и, о чудо, в плеске водной глади слышатся звуки тихой эллинской песни. И её душа, словно услышав что-то очень знакомое и родное, хотя и позабытое, радостно откликается и с упоением подпевает дивной мелодии.

Она хотела бы остаться ещё, но, пора возвращаться домой. Вон и маяк, и знакомый берег виднеется вдали. Она поспешно устремляется туда. Словно с качелей, легко соскользнув с солнечных лучей на камни берега, она бежит к городской насыпи. Вот и открытые ворота. Ещё немного и она окажется дома.

Но вдруг, к её ужасу, ворота быстро и страшно начинают обваливаться. Насыпь, а затем и весь город: дома, величественные храмы, грандиозные колонны и прекрасные скульптуры – все рушится, и, превращаясь на глазах в камни и пыль, устрашающе надвигается на неё. Она видит камни со всех сторон, они засыпали весь берег и вот-вот завалят её саму. С криком ужаса она замечает огромный камень, который летит прямо на неё, готовый её убить… И просыпается.

Однако, крик, только что так явственно звучавший в её голове, не смолкает и после пробуждения – она слышит его уже наяву.

— Где же она?! Где моя доченька?! Где Лидия?! О боги! Что за злодей похитил мою бесценную кровинушку?! – голосит мать, не помня себя, под вопли и вой перепуганных служанок.

Взглянув на кровать сестры, Сабина окончательно проснулась: все понятно, Лидия не успела вернуться вовремя с ночной гулянки. Ну и кто из нас дура?

— Сабина, доченька моя милая! – бросилась к ней мать. – Как же это?! Что произошло?! Куда она могла исчезнуть?! Ведь ты же должна что-то знать!

— Я знаю, — сказала вдруг Пантия, присаживаясь на кровати рядом с Сабиной. — Богиня забрала её.

— Что? Что ты несешь?! Какая богиня?! – ошарашенно переспросила мать, в удивлении и гневе уставившись на девушку.

— Исида. — уверенно кивнула Пантия. — Это была она, точно такая же как в храме. Я-то думала, что это все мне приснилось, а теперь вижу, что и впрямь — сама богиня посетила нас этой ночью, — говорила девушка, никем больше не прерываемая. — Проснулась я посреди ночи от яркого сияния в комнате и вижу – Исида! – она стоит возле кровати Лидии и протягивает к ней руки. Я в испуге закрыла глаза и спряталась с головой под покрывало, сердце у меня колотилось как бешеное, да так и заснула, а утром ещё подумала – что за дивный сон мне приснился, надо бы в храм сегодня наведаться, и вдруг смотрю – Лидии нет, нянюшка плачет, все вокруг кричат, и тут ты, госпожа, пришла, тоже плачешь. Вот я и смекнула, что, не сон это был… Ты разве ничего не видела, Сабина?

Сабина, так же ошеломленно взирая на неё, как и все остальные, лишь растерянно пожала плечами.

— Должно быть, великая богиня сочла Лидию достойной служить ей, — заключила Пантия.

Корнелия обхватила голову руками, словно мучимая страшной мигренью. Все это и впрямь напоминало кошмарный сон, или просто безумие. Но Лидии утром не оказалось в её постели, а старик Эхион клялся всеми богами, что всю ночь не смыкал глаз, охраняя дом, и двери всю ночь были заперты. Куда же она могла деться?

— Да, пожалуй… надо наведаться в храм, — молвила Корнелия, взирая безумными, полными тревоги глазами на окруживших её служанок. Не вполне веря словам Пантии, но уцепившись за возможность хоть что-то сделать для поиска пропавшей дочери, мать поспешила вон из комнаты. Следом устремились служанки, последней вышла нянюшка, с подозрением глянув на Пантию.

— Невероятно, — проговорила Сабина, глядя на пустую кровать сестры. – Что же теперь будет… Как думаешь?

— Поплачется в коленки родителям, а те и простят.

— А ты-то не боишься, что тебе влетит за твои сказки? – усмехнулась Сабина.

— Я всего лишь поведала о том, что видела во сне, — беспечно пожала плечами Пантия. – Ну так что, я пойду?

— Куда ещё? – удивилась Сабина, вдруг заметив, что подруга старательно причесана и одета в свое лучшее платье, как на праздник.

— Что значит куда? Ты же сама отпустила меня сегодня в Ракотис.

Ах да, действительно, только теперь Сабина вспомнила о вечернем разговоре насчет колдуньи. Это было словно в другой жизни.

— Отпустила — так иди! — не скрывая неудовольствия отозвалась она и добавила вдогонку, — только не задерживайся, ты мне нужна!

— Знаю, — самодовольно проговорила вполголоса Пантия, — я всегда тебе нужна.

Она вышла было из комнаты, но тут же вбежала обратно и замерла, прижавшись к стене и смиренно склонив голову. Сабина в испуге вскочила с кровати и тут же увидела отца. Пантия же, лишь только хозяин прошел мимо неё в комнату, тихонько выскользнула вон.

Агапий выглядел мрачным и злым.

— Что это ты вздумала матери голову морочить?! – прогремел он с порога, тяжело глядя на дочь.

— Я?! – удивилась Сабина, испуганно глядя на него.

Отец бросил взгляд в сторону её подруги, но той уже след простыл.

— Выгораживаешь свою злонамеренную сестру?

— Да я… — растерянно заговорила Сабина, но отец не был расположен её слушать.

— Значит, и ты намерена так же облапошить родного отца, как она?

— Батюшка!.. – попыталась возразить дочь.

— Вот ваша благодарность: опозорить отца перед всем городом?! – заходился праведным гневом Агапий, ничего не слыша.

— В чем я виновата?! – искренне не понимая отцовских к ней претензий, пыталась защищаться Сабина.

— Ты такая же, раз выгораживаешь её! – всё сильнее разгорался отец, а попытки дочери оправдаться лишь ещё больше гневили и раздражали его. – Тоже, поди, собралась сбежать из дому ночью, тайком, оставить отца в дураках?! И это за всю мою заботу! А я-то: и тряпки вам сирийские, самые лучшие и дорогие, вот вам золото, вот вам самоцветы, хотите образование – вот вам уроки самого дорогого философа! Ты хоть понимаешь своими бабьим умом, во что мне это все обходится?! Я каждый денарий кровью и потом добываю, только чтобы девочек своих в приличное общество пристроить! А вы значит так со мной! Лишь бы подцепить кого – и готово дело — бегом из дому и знать не знаю родителей! Разве же добрые дочери так поступают?!

— Но, батюшка, это неправда!.. – Сабина с досады даже топнула ногой, настолько нелепы и несправедливы были эти обвинения.

— Помолчи лучше! – отмахнулся ослепленный гневом Агапий. — Уж ты-то меня не проведешь!

Окинув быстрым взглядом комнату, и заметив то, что искал, отец направился к объемному серебряному ларцу на мраморном столике возле кровати, в который Сабина бережно складывала своим многочисленные затейливые украшения, и открыл его. Дочь с замирающим сердцем следила за его действиями, в отчаянии прижав руки к груди.

— Смотри, чего здесь только нет! – со злостью обратился к ней Агапий, небрежно выбрасывая украшения из их хранилища, — жемчуга, алмазы, сапфиры, рубины… да это просто сокровищница царицы Клеопатры! Зачем тебе все это?! – вопрошал он дочь, которая, роняя горькие слезы, лишь в безмолвной мольбе протягивала руки, не смея ни возразить, ни помешать свершаемому родителем святотатству. — Если в тебе живет душа простой рыбачки, значит и драгоценный убор тебе не к лицу! — ругался отец, немилосердно и грубо сгребая в кулаки изысканные драгоценные вещицы. — Итак, это всё я забираю у тебя! – сбросав как попало украшения обратно и захлопнув ларец, сурово изрек родитель.

Ответом на его жестокий приговор были громкие стенания дочери, ни в малой мере, однако, не разжалобившие Агапия.

— А ты, Сабина, чтоб с этого дня из дома ни ногой! Будешь прясть, ткать… мать тебе найдет работу. Лидия же зря надеется провести меня. Она больно хитрой себя возомнила, думает, если подцепила сынка префекта, можно и про отца забыть. Ничего, я в префектуру пойду, я в суд пойду, я добьюсь правды, они скоро узнают, как чужих дочерей воровать и почтенных горожан позорить, будут впредь знать, как у порядочных людей заведено дела делать! – продолжая ругаться и бушевать уже выйдя из комнаты, Агапий удалился, оставив дочь совершенно раздавленную сколь жестоким, столь и несправедливым наказанием.

Сабина упала на кровать и, воя от обиды и бессильной злобы, кусала до крови губы и рвала свои роскошные волосы, что перламутровыми волнами разметались по плечам и спине девушки. Она уже готова была разорвать на себе с горя тонкую льняную ночную сорочку, но тут ей вдруг пришли на ум последние слова отца, на которые она сперва, поглощенная горем жестокой утраты, не обратила внимания… Что-то такое невероятное и жуткое он произнес, что иглой вонзилось в самое сердце и застряло там. Подождите-ка… Он сказал… что Лидия выходит замуж за Макария Аттала?! Да не может того быть! Не может быть, чтобы она так возвысилась!

Перед ней, словно воочию, предстала ночная улица, и Лидия, убегающая за руку прочь от дома с каким-то мужчиной.

Обезумев от ярости, Сабина, заметалась по комнате, словно раненая львица по клетке. «Как же так?! Как же так?! Этого не может быть!»

— О бессмертные боги! Всемогущие! Справедливейшие! Не допустите! Умоляю! – что было духу завопила она. – Пошли вон! – переходя на визг, заорала она на рабынь, сбежавшихся на крики, и те в страхе скрылись с глаз госпожи.

Подбежав к кровати сестры, она в ярости сорвала все покрывала и раскидала их по комнате.

— Мучители! Я вам всем отомщу! Отомщу! – задыхаясь от ненависти простонала она и рухнула без сил на пол, устланный цветастым домотканым ковриком.

Тем временем Пантия достигла беднейшего квартала города, где жила колдунья.

Ракотис оказался местом, мало пригодным для прогулок. Пантию раздражало абсолютно все, что её здесь окружало. Вместо привычной брусчатки под ногами месилась бурая грязная пыль, быстро облепившая туфли и ноги по самые щиколотки. Копошащиеся в этой пыли, снующие повсюду и непрестанно что-то вопящие, одетые в обмотки и лохмотья, грязные дети. Тесно ютящиеся друг к другу ветхие неприглядные домишки. И ещё нестерпимая вонь – все здесь как будто провоняло этим мерзким запахом рыбы. Да и сами обитатели были не лучше — грубые мужланы и их невзрачные, угрюмые, забитые женщины.

— С дороги! – гаркнул кто-то у самого её уха, и она едва успела отскочить в сторону, чтобы пропустить страшного злого старика со свирепым, смуглым до черноты лицом, в бурой одежде под цвет пыли, гнавшего по улице обвешанного поклажей осла, которого он то и дело безжалостно молотил дубинкой по тощим бокам и спине.

Ко всему ещё колдунья, которую ей так расхваливали, оказалась просто обманщицей. И не мудрено, что старая карга обитает в такой страшной нищете, какую Пантия отродясь и представить себе не могла. Она еле заставила себя войти в эту затхлую лачугу. Но чего не сделаешь ради любви. И что же? Где змеи и скарабеи, что кишмя кишат в жилищах приличных ведьм, где зубы и ногти покойников, где кровавые жертвы и устрашающие слух заклинания над бушующими языками пламени из преисподней – все, что с благоговейным ужасом она так ярко представляла себе.

Взяв у своей посетительницы монету, старуха, -древняя, словно сама мойра, — заставила девушку плюнуть на деньгу, затем плюнула сама, и спросив заветное имя, даже не потребовав принести волосы или вещь от желанного, накрыла монету старой, почти истлевшей ветошью, произнесла заговор, затем вернула, приказав девушке припрятать монету при себе.

— Ещё до заката солнца с ним будешь, — сипло пробормотала она, с этим приговором отправив девушку восвояси.

«А плату тебе брать стыдно за свое шарлатанство» — с возмущением подумала Пантия, брезгливо выбросив монету под скособоченный, утоптанный порожек ведьминой лачуги. – «Ну, проклятая Мероя, поплатишься ты у меня за свои чудесные истории про всемогущую египтянку!» — мысленно пригрозила она, вытерев пальцы о платье, и зашагала обратно, погруженная в обдумывание кары и будущих страданий для провинившейся товарки.

— Гляди какая красотка! Эй остановись, не спеши, царица души моей! – гогот и свист проходивших мимо оборванцев вывел Пантию из задумчивости.

Не удостоив наглых босяков даже взглядом, девушка лишь прибавила шагу и вдруг увидела своего бога, который направлялся прямо к ней.

«Вот это да! А ведь не обманула старая карга!» — подумалось обомлевшей девушке.

Заметив Пантию неподалеку от своего дома, Галл совсем не удивился. Конечно, после их с Сабиной неожиданной встречи этой ночью, и особенно, учитывая обстоятельства этой встречи, им было, о чем поговорить, и её рабыня, несомненно, разыскивает его, чтобы сообщить ему место и время будущего свидания.

Ночка выдалась непростой, ещё бы, такое происшествие! За то, что он отпустил Сабину, ему были назначены внеочередные дополнительные дежурства, но самое неприятное было не это, а то, что ему пришлось выслушать от командира. Тот, ко всему ещё, дал ему три дня сроку, чтобы найти девчонку, которая если и не была убийцей, то уж точно важной свидетельницей. Теперь ему было просто необходимо переговорить с Сабиной. Само собой, он не собирался сдавать её на расправу отдела дознания, но узнать от неё все обстоятельства убийства было его долгом. Да нет, все не то. Какой отдел дознания, ему самому не терпелось дознаться у неё самым пристрастным образом, что она там делала, в этом злосчастном переулке, в компании Аттала-младшего, да ещё нескольких христиан, что были схвачены стражей неподалеку от места происшествия. А эта её многообещающая улыбка… она никогда так ему не улыбалась, она вообще была как-то не похожа на себя, что-то в ней очень изменилось. Она — а вроде, и не она. Может она улыбнулась только из благодарности, за то, что он отпустил её. Как будто любой другой на его месте поступил бы иначе. Как бы то ни было, тепло её улыбки грело его душу всю оставшуюся ночь. И вот, не успел он вернуться домой со службы, а её девушка уже тут как тут с добрыми вестями.

— Привет, милая, — кивнул он, приблизившись к ней. – Чем порадуешь?

— Но…- смутилась Пантия, зардевшись, — разве здесь можно говорить?

— Ты права, пойдем ко мне, это здесь, рядом.

Он зашагал, уверенный, что она следует за ним, но не тут-то было, рабыня осталась стоять посреди улицы, как вкопанная.

— Ты что? – удивился Галл. Все-таки эта служанка какая-то странная.

— Я боюсь идти с тобой, — отозвалась девушка. – Боюсь, как бы ты снова не избил меня, как в прошлый раз.

А ведь она верно говорит и по-своему права, откуда ей знать, что можно ждать от него, если в прошлый раз он ударил её, гневаясь на её госпожу. Он действительно сожалел, что был так груб с ней, она ведь всего лишь рабыня, какой с неё спрос.

— Послушай, клянусь Юпитером, я никогда не буду тебя бить, какие бы новости ты мне не принесла, — заверил он девушку и добавил, чтобы как-то загладить свою вину: – Ты очень красивая сегодня.

— Я правда тебе нравлюсь?

— Конечно нравишься, — нетерпеливо буркнул он, — идем!

Пантия, более не смея испытывать силу чудодейственного приворотного заклинания и с трудом веря в происходящее, поспешила за своим возлюбленным.

Вскоре она оказалась внутри одного из тех бедных домишек, на которые недавно взирала с таким презрением.

— А почему ты живешь здесь, среди египтян, разве ты один из них? – спросила она, с недоумением осматриваясь – не пристало герою жить в такой скромной обстановке.

— Мой отец был галлом, — отвечал Валерий, освобождаясь от оружия и кольчуги.

— А твоя мать?

— А что мать? Тебе-то какое дело до неё? – недовольно проговорил он. – Лучше расскажи с чем пришла.

— Хорошо! – и она с радостной улыбкой мигом вспорхнула к нему на колени.

Вот теперь он вспомнил, за что в прошлый раз ей досталось от него. Знать, эта нахальная девчонка вновь взялась испытывать его терпение и потребовала клятву только затем, чтобы без стыда и страха снова навязывать себя. Хотя, по правде сказать, в этот раз её бесцеремонное поведение уже не вызывало такую бурю гнева, как тогда.

— Милый, ты мне тоже очень нравишься, — доверительно молвила она, заключив возлюбленного в объятия, и склонив голову на его плечо.

— Ну так что твоя госпожа? – осаждающе холодно спросил Галл, с досадой убирая её руки со своей шеи.

— Что? – она посмотрела удивленно, как будто не ожидала этого вопроса. Её широко распахнутые блестящие черные глаза, вдруг оказавшиеся так близко, на миг словно заворожили его.

— Жива себе, здорова, а чего ей сделается? – тут же смущенно отвернувшись, молвила девушка.

«Она достойна быть служанкой Сабины» — подумалось Валерию.

— После такой развеселой ночки боюсь, что её будут преследовать недомогания, — мрачно усмехнулся он, обманутый в своих ожиданиях получить долгожданный ласковый привет от той, которую боготворил.

— С чего бы это?

— Например, ей очень не поздоровится, если её обвинят в сегодняшнем убийстве в Бавкалеосе, — объяснил он легкомысленной рабыне.

Пантия в диком изумлении уставилась на него.

— Забери меня Орк, если я когда-либо слыхала что-то более нелепое… — с чувством проговорила она.

— Ничего удивительного, ведь именно она находилась рядом с убитым, когда мы его нашли.

— Здесь явно какая-то ошибка, — уверенно произнесла Пантия, покачав головой, — Сабина не могла там находиться, она была совсем в другом месте.

— И где же?

— Эээ… дома. И я была при ней неотступно… Но милый, забудь о Сабине, – она лучезарно улыбнулась ему. — Ведь ты теперь мой! Сабина подарила тебя мне!

— Это как? Вот так история… — глупость этой рабыни просто обескураживала.

— Да, она так и сказала: «Забирай колесничего себе». Видишь, она тебя совсем не любит, я ведь говорила! – с жаром затараторила Пантия, заметив, как при этих словах он изменился в лице, и вновь пылко обняла его, прижавшись к нему всем телом. — Только я люблю тебя, и я всегда буду любить тебя, всегда, о мой прекрасный герой! Да будет тому свидетельницей великая Исида!

Похоже, она не лжет, слишком горяча и наивна, чтобы так притворяться.

— Так значит, ты правда меня любишь? – помолчав, снова заговорил он с ней.

— Да!

— Скажи мне, милая, кого ты любишь больше, меня или свою госпожу? – спросил он, приобняв её за талию.

— Конечно тебя, — без раздумий отвечала девушка, преданно заглядывая в глаза.

— Тогда в доказательство своей любви ты должна мне все рассказать про Сабину.

— Все что хочешь, милый. – с готовностью кивнула она. — Что тебе рассказать?

— Как давно Макарий Аттал за ней волочился?

— Кто?

— Сын префекта. Его убили этой ночью.

— И словом не перемолвились, никогда в жизни. Я ведь тебе сказала, милый, здесь какая-то ошибка.

— За эту ошибку я могу поплатиться головой.

— Милый мой, возлюбленный Валерий, неужели кто-то может причинить тебе зло?! – испуганно воскликнула она, нежно проведя пальцами по его щекам и шее.

— Ещё как! Ведь я тоже совершил преступление, позволив главному подозреваемому скрыться с места убийства. Если ты не расскажешь мне всю правду, меня завтра же повесят. А может уже и сегодня.

— Ах, как бы я хотела помочь тебе! – Пантия от волнения не смогла усидеть и, вскочив на ноги, в раздумьях прошлась по комнате. — Только вот я точно знаю, что ты не мог видеть Сабину это ночью. Где, ты говоришь, его убили?

— В Бавкалеосе.

— Нет, точно нет… Хотя… — она вдруг торжествующе посмотрела на него, осененная внезапной догадкой. — Вот это да! Я кажется всё поняла…

— Милая, я не сомневался, что ты все правильно поймешь, — сказал он, снисходительно улыбнувшись, — ведь я-то не слепой и точно видел её там.

— Да нет же, ты не видел Сабину, точнее, ты видел не Сабину…

— Вот как? А я уже было поверил, что ты меня любишь.

— Милый, ты мне дороже моей собственной души! Но все дело в том, что у Сабины есть сестра-близнец, и они похожи, словно два лепестка одного цветка, не мудрено их спутать. И если ты видел кого-то, кого принял за Сабину, но это была не Сабина, то это могла быть только она…

— Её сестра?

— Вот именно.

— Хм… Она теперь дома? Надо бы переговорить с ней.

— Лидия? Исчезла. После этой ночи она дома не появлялась. Там такой переполох.

— И где же она может быть?

— Как будто она мне докладывается.

— Ну подумай, ты ведь такая умная девушка.

— Ты же сказал, что я красивая, — просияла Пантия, вновь заключая возлюбленного в объятия.

— И умная, и красивая, ты у меня настоящее сокровище, — усмехнулся он в ответ, обнимая её. — Только вот, милая, времени у нас сегодня в обрез.

Пантия сокрушенно вздохнула.

— Что ж… если так… Ну, если она жива, то следует поискать её среди христиан, она все последнее время к ним бегала.

— В общине?

— Наверное, мне откуда знать, — равнодушно пожала плечами Пантия.

— Да ты просто прелесть! – довольно усмехнулся Галл.

Приняв эту похвалу как поощрение к действиям, она потянулась за поцелуем, коснувшись губами его губ, но её поцелуй остался без ответа.

— Тебе лучше уйти, — нахмурившись, сказал он. – Если придут за мной, то арестуют и тебя. А я не хочу, чтобы ты безвинно пострадала.

И, не успев вымолвить в ответ ни слова, Пантия в мгновение ока оказалась по другую сторону закрытых дверей его дома.

Однако, несмотря на то, что её так грубо выставили, она чувствовала себя счастливой. Сердце её пело, и даже Ракотис больше не казался ей таким отталкивающе серым, вонючим и грязным, ведь здесь жил её прекрасный возлюбленный. К тому же ей не терпелось поделиться с Сабиной сногсшибательными новостями:

«Это что же получается? Лидия встречалась с самим сыном префекта и убила его?! Что же теперь будет?!" — Пантия со всех ног, чуть ли не вприпрыжку устремилась к дому.

А Валерий, выпроводив докучливую гостью, завалился на кровать и в то же мгновение крепко уснул.

***

Лидия проснулась поздним утром, когда в окно уже вовсю светило солнце, а со двора доносилось бодрое, шумное разноголосье.

Ночной отдых принес умиротворение её душе и помог привести мысли в порядок. Засыпала она — угнетенная горем, со слезами на подушке, проснулась же спокойная, с ясным осознанием всего случившегося. Она больше не жалела Макария, нет, нынче она радовалась за него и восхищалась им. Разве можно желать лучшей смерти, чем смерть во имя Спасителя? Теперь её друг пребывает со всеми святыми мучениками. Ведь, так же как они, как святой Стефан или святой Лаврентий, он погиб от рук врагов Христа и с Его именем на устах. Он погиб как герой, а значит, достоин почестей и восхваления, а не жалости. Теперь он будет прославлен, и, что бы кто ни говорил, Христос узнает его и примет как своего, пусть даже он не успел креститься…. Вот бы и ей так же сподобиться…

— Что-то Лидия так долго спит, — раздался вдруг женский голос поблизости, прогнав остатки дремы. — Может ждет, когда рабыни придут её будить и одевать?

Переполошившую посреди ночи весь дом, перепуганную плачущую девчушку уложили спать на кровати для пришлых, отгороженной от остального помещения тонкой дощатой перегородкой.

— Не надо так, Арсения, ведь натерпелась девочка страху, пусть отдохнет, успокоится, вот и Биррена так говорит, — ответил второй голос.

— Я уже проснулась, — сказала Лидия, поспешив покинуть постель.

— Вот и умница, — ласково отозвалась одна из говоривших, та, что подобрее, тогда как вторая в это время скрылась за дверьми соседней комнаты.

Женщина – маленького роста, крутобокая и чуть согбенная, что делало её похожей на ходящую на задних лапках мышь, — подошла к Лидии и, сперва приветливо обняв, после с искренним беспокойством глянула в лицо девушки, чтобы убедиться, что та действительно выспалась, успокоилась и отдохнула. – Бог с тобой. – удовлетворенно заключила она, ободряюще улыбнувшись ей. — Умывайся, одевайся, вот твое платье, — она указала на сундук возле стены, на котором, действительно, было разложено платье и головное покрывало.

К своему удивлению и радости, Лидия нашла, изрядно накануне пострадавшее, одеяние чистым, с залатанными прорехами.

— Благодарю, — с признательностью молвила девушка.

— А ты-то сама работу знаешь какую-нибудь? – спросила, вновь появившись, вторая, Арсения, с видимым усилием вытащив из соседней комнаты несколько плетеных половиков — она была занята уборкой.

— Знаю, — охотно отвечала ей Лидия, направившись к умывальне, где её ждал кувшин с водой и чистое полотенце. – Я вышиваю. И ещё матушка научила меня шить.

— И что же ты шьешь? – с явным недоверием и нескрываемой насмешкой поинтересовалась Арсения.

— Всё. Одежду… Вот это платье, к примеру.

Общинницы переглянулись.

— Это хорошо, швея нам нужна в общину, пойду, пожалуй, порадую Биррену, — одобрительно сказала старшая. – А ты пока поешь. Завтрак ты проспала. Мы встаем рано, идем на заутреннюю службу, потом все вместе трапезничаем. Но не ходить же тебе голодной.

На столе, неподалеку от умывальни одетую, причесанную и умытую Лидию ждал завтрак: пшеничная лепешка и чашка с молоком. Девушка, послушно усевшись на деревянный стул без спинки, стоявший рядом со столом, принялась завтракать.

— Арсения, а ты пока поведай ей о том, какие у нас тут чудеса обретаются расчудесные, — обратилась женщина ко второй, увидев, что та остановилась в дверях комнаты, наблюдая за новенькой и была явно не прочь поболтать с ней.

— Какие ещё чудеса?

— Ну как же? Самовыбивающиеся половики и самоподметающиеся полы, — недовольно пояснила женщина и скрылась за дверью.

Лидия хмыкнула.

— Трифена — та ещё язва, не смотри, что на вид добренькая, — сказала Арсения, оскалившись, и добавила, — она бывшая рабыня Биррены, кстати.

«Мне-то что с того?» — удивилась про себя Лидия, добросовестно жуя хлеб.

— А твои родители знают, что ты здесь? – испытующе глянув на девушку, осведомилась общинница.

— Пока нет, — несколько смутившись, отозвалась Лидия, и тут же поспешно прибавила, — но скоро узнают.

— Ну-ну, — бросила Арсения и вновь занялась уборкой, оставив новенькую в одиночестве доедать и допивать свой завтрак. А сама, вытащив сперва один за другим из дому половики, ушла на двор.

Поглощая лепешку, которая казалась нескончаемой, Лидия осматривалась кругом. Дом был небольшим, но уютным и казался удобным. Общая комната, где завтракала девушка, совмещала в себе и умывальню, и столовую, и зал. Cтол находился прямо под окном, за мутно-серой слюдой которого, как ни вглядывайся, невозможно было что-либо разглядеть, рядом стоял ларь с посудой и кухонной утварью, сундук; в углу, за нарядной, вышитой занавеской пряталась умывальня. В другой стороне, напротив стола, вдоль противоположной стены тянулись скамьи, рядом с ними возвышались большие кадки с цветущими растениями, источавшими приятный, ненавязчивый аромат, а ближе к дверям располагалась та самая перегороженная крохотная комнатка, в которой ночевала Лидия. Из общей залы вглубь дома вели несколько дверей, можно было догадаться, что за двумя из них находились спальни общинниц, а вот третья дверка, ютившаяся в самом углу — маленькая, запертая, — скорее всего вела в погреб.

Дверь отворилась, впустив в дом матушку Биррену.

— Хвала Господу, доченька, ты больше не плачешь, — сказала она, взглянув на Лидию, — Трифена сказала, что ты знатная портниха? Допивай молоко! – мягко, но безапелляционно прибавила она, увидев, что девушка с готовностью отодвигает завтрак, а сама прошла дальше в дом, и, сняв крючья с дверцы кладовки, скрылась за ней.

Когда же она вернулась, неся на плече и придерживая рукой большую амфору, Лидия ожидала её.

— Значит, это ты сшила? – Биррена осмотрела платье девушки. – Сам Господь привел тебя к нам, — заключила женщина, убедившись в надлежащем качестве пошива, — пойдем-ка со мной!

Они вышли, в дверях столкнувшись с Арсенией, которая молча уступила дорогу.

Неподалеку от домов общинников, во дворе, находилась большая трапезная с кухней – Биррена зашла внутрь, оставив там амфору из кладовки, и перемолвившись несколькими словами с Трифеной, хлопотавшей у очага, и вновь вернулась к новенькой, — влево уходил вглубь огород, где вовсю кипела работа по сбору урожая, за ним виднелся фруктовый сад. Напротив, через двор, за кухней, с шумным крикливым галдежом возились дети, под присмотром одной из общинниц, дальше шли хозяйственные постройки, и ремесленные мастерские: открытые помещения под навесом, где за увитыми зеленью перегородками трудились общинники. Лидия миновала гончарную и столярную мастерскую, следующей оказалась ткацкая мастерская, откуда доносилось негромкое стройное пение работниц.

— Бог в помощь, сестры, я вам новую швею привела, — сказала Биррена, войдя внутрь перегородки.

Ткачихи тут же оставили работу, чтобы познакомиться с новенькой.

— Взгляните, вот это платье она самолично себе сшила, — сказала Биррена, — только полюбуйтесь!

— Отменно!

— Окат втачан как влитой!

— Клинья и не различишь!

— А окантовка, посмотрите, просто прелесть!

— Загляденье!

— По подолу тоже сама вышивала? – заговорили девушки, оглядывая Лидиино рукоделие.

— Иди-ка сюда, доченька, — позвала Биррена, подойдя к большому столу посреди мастерской, — вот здесь по твоей части.

Лидия увидела аккуратно сложенные на столе рулоны неокрашенного льняного полотна, не самой тонкой выделки, ожидавшие своего времени бережно завернутыми в рогожу. На столе также возвышался ларец, в котором лежали иглы всех мастей, ножницы, резаки и все остальное, потребное для шитья.

— А можно, я для отца Афанасия новый гиматий сошью? – воодушевленно воскликнула Лидия, оценив по достоинству все предоставленное в её распоряжение богатство.

— Конечно, — одобрительно улыбнулась Биррена, — конечно сошьешь, дитя мое, но прежде… — поспешила она остудить пыл обрадованной девушки, — прежде надо сделать другое. Здесь локтей полотна на две дюжины хитонов. Это надо успеть сегодня. Сможешь?

— Да, — разочарованно молвила новоявленная швея, неуверенно пожав плечами.

— Матушка Биррена, две дюжины? Да она же замертво упадет! – возмутилась одна из девушек.

— Да ты никак шутишь, Агата? – недовольно отвечала ей Биррена. — Это ж хитоны, а не платье, там и шить-то нечего! А ты ей поможешь с заготовками. Заказчик ждет, надо поторопиться.

— Я? Но как же моя работа?

— У тебя не так спешно, успеешь. Так ты справишься? – снова обратилась она к Лидии. – Агата поможет тебе.

– Да, я все сделаю, — твердо заверила её Лидия.

Этот ответ матушке Биррене явно пришелся очень по сердцу.

— Ты просто золото, милое дитя мое, не нарадуюсь я на тебя! – довольно обняла она Лидию и, пройдя по мастерской, чтобы мельком глянуть, как справляется работа у остальных, удалилась.

Не успев приступить к работе, Лидия была засыпана вопросами по поводу ночного происшествия.

— Как же ты отважилась в таком опасном деле участвовать? А если бы ариане и тебя убили? — недоумевали девушки.

— Сражаться за Христа не страшно, а почетно, — отвечала Лидия, удивляясь про себя таким нелепым вопросам.

— Бог в помощь! – вежливо сказал кто-то негромко и неуверенно, очень знакомым голосом, и Лидия увидела Синухе, который остановился у входа в мастерскую, не решаясь войти. – Привет, Лидия, — кивнул он ей с порога.

— Привет, – она была рада его видеть, и забыв о работе, вышла навстречу приятелю, провожаемая весьма неодобрительными взглядами работниц. – Что ты здесь делаешь, ты же не из общины?

— Так мы это, рыбу привезли, как обычно, для вечери любви…

— Для чего-чего? – рассмеялась девушка.

— Просто обед так называется, общий, для всех… я тоже приду.

— А как ты узнал, что я здесь?

— Хетти сказал, что ты теперь в общине, он все про всех знает…

— Знаешь, это очень хорошо, что ты заглянул сюда, — перебила его Лидия, — мне нужна твоя помощь.

— А что надо сделать? – с готовностью отозвался юноша.

— Сообщить моей матушке, что я здесь.

— Ладно, посетим твою матушку, — понятливо кивнул он.

— Но только матушке! Отцу постарайся не попадаться на глаза.

— Ладно, ладно, не беспокойся, все как надо будет, – заверил Синухе. — Ты как сама, не пострадала в этой заварушке?

— Нет, как видишь, – пожала плечами девушка. — В отличие от Макария.

— Да уж, не повезло приятелю… но теперь начнется веселье… Хоть бы училище не закрыли.

— А ведь ты и сам ему угрожал смертью. – проницательно прищурившись, заметила Лидия.

— Я? Угрожал? Когда?

— Вспомни, ты сказал, что он отвечает за меня головой.

Синухе молча уставился на девушку, не сразу поняв, шутит она или всерьез.

— А… ну так с тобой же ничего не случилось, так что я тут не при чем, — усмехнулся он.

— Да, знаю, это проклятые ариане его убили, — вздохнув, сказала Лидия, отвернувшись.

— Да и не ариане, — небрежно бросил Синухе.

— Почему ты так говоришь? А кто же? – спросила девушка, с удивлением и вниманием глянув на него. — Ты видел?

— И да, и нет… — с неохотой заговорил юноша, — не уверен. Там темно было… Гляди, — заговорил он вдруг другим тоном, — мой брательник сюда двигает. Прям жить без меня не может.

— Ну конечно, где же ему ещё быть, – едва лишь приблизившись, без всяких предисловий, и не обращая внимания на девушку, заговорил с братом Хетти. — А кто за тебя будет сети чинить? Я?

— Так до вечера ещё далеко, никуда они не денутся, — не задумываясь, отозвался тот.

— Это ты отцу скажешь… Афанасий знает, кто ходил к арианам? – спросил он у Лидии.

— Учитель знает только про нас с Макарием.

— Молодец, – одобрительно кивнул он.

— Что молодец? Она что теперь одна за всех в ответе? – не понял Синухе.

— А ты что ей посоветуешь? Всех разом сдать?

— Зачем? Просто признаюсь учителю, что я там тоже был, вместе с Лидией.

— Вот же дурень, – усмехнулся Хетти, обращаясь к девушке. — Вот всегда он такой – честный, праведный, прям как неродной. Не даром говорят, что в семье не без урода.

— Привет, ребята! – поздоровался, подошедший к ним Бата. – Слышишь, Хетти, Гай в дознании.

— Ах ты… — тот, отвернувшись, с досады сплюнул.

— Сдаст поди всех подчистую, — сказал Синухе.

— Пусть только попробует, — мрачно отозвался его брат.

— Он не такой! – вступилась Лидия, не терпевшая несправедливых наветов.

— А я всё же думаю — обойдется, — сказал Бата. — У него родители что ни день, у префекта обедают, свои люди, чего ему будет? Разберутся и отпустят… Ариан, кстати, тоже вигилы без счету похватали.

— И отлично, этих иуд чем больше перевешают, тем лучше…

Работницы, тем временем, с неудовольствием и осуждением поглядывая из мастерской на этот неожиданно образовавшийся у них под носом форум, решили, наконец, что пришла пора напомнить новенькой о работе.

— Ну и ну, работы невпроворот, а ей хоть бы что.

— Что ни швея, то балаболка и бездельница, почему так повелось?

— Агата, ты зачем за неё работаешь?

— Почему за неё? Я заготовки делаю, как Биррена велела, — отмахнулась Агата, энергично скрипя огромными ножницами.

— Глядите, сейчас я разгоню этих лодырей, — сказала старшая из женщин, решительно направившись к Лидии и её приятелям. — Эй, вы что тут собрались, бездельники, сами не работаете и девушку нам с толку сбиваете!

— Прости, матушка! Прощай, матушка! – сколь можно учтиво и достойно поспешили удалиться друзья.

— На вечерю сегодня приходите! Тогда вам рады будут! – крикнула им вдогонку работница.

Покинув пределы Неаполиса, Синухе, спеша исполнить просьбу Лидии, отделался от компании брата и направился к дому куриала, где уселся на ступеньки лестницы и принялся наблюдать, выжидая удобного случая перемолвиться словом с хозяйкой дома.

Все утро Корнелия не находила себе места — тревога о судьбе пропавшей дочери изводила её, все валилось из рук. Муж не позволил ей исполнить её намерение — бежать в поисках дочери в храм Исиды, грубо обругав супругу и приказав не потешать люд своим безумием, однако после смягчился и прибавил, чтобы успокоить взволнованную жену, что он точно знает, куда девалась Лидия и что очень скоро мать снова увидит её подле себя. Затем Агапий, исполненный неумолимой решимости, как он выразился, потолковать с префектом по душам, покинул дом, но перед уходом не забыл прогнать взашей старика охранника, который если (в чем он божился) и не продался врагам, то во всяком случае оказался никудышным сторожем.

Раздав всем служанкам работу, сама благочестивая матрона бесцельно бродила по атриуму. Окинув невидящим рассеянным взором цветущие пышным алым цветом кусты роз, она остановилась около фонтана, надеясь, что созерцание непрестанно плещущихся немолкнущих серебристых нитей хоть чуть-чуть уймут тревогу, но все было бесполезно – беспокойство лишь усиливалось. Внезапно, будто ведомая каким-то смутным предчувствием, она покинула атриум и, все ускоряя шаг, пройдя вестибюль, вышла из дому. Во дворе, оглядевшись кругом, она заметила на лестнице, ведущей к дому, бедно одетого мальчика, в безмолвном ожидании неподвижно примостившегося на ступеньке.

— Тебе чего? Хлеба? – окликнула его сердобольная Корнелия, которая никогда не отказывала нищим в подаянии.

Словно только и ждав, когда она обратится к нему, мальчик тотчас оказался на ногах и приблизился к ней.

— Я пришел с известием для хозяйки дома, — сказал Синухе, мигом догадавшись, по одежде и повадкам, что перед ним действительно мать Лидии.

— Да, я и есть хозяйка дома, говори, — удивленно кивнула Корнелия.

— Лидия велела сказать тебе, почтенная матрона, что отныне она будет жить в христианской общине в Неаполисе, — вежливо сообщил ей мальчик, и, не дожидаясь, охватит ли при этом известии мать Лидии гнев или же воспоследует печаль с бурными потоками слез и воплями, поспешил удалиться прочь.

— Где? Да погоди же! Могу я её хотя бы увидеть?! – растерянно крикнула ему вдогонку Корнелия.

— А как же, туда может каждый прийти, — отозвался уже с лестницы Синухе и был таков.

Первым её порывом было бежать поскорее к дочери, обнять её, крепко прижать к сердцу, увидеть, что она в добром здравии, плача требовать, чтобы она вернулась домой. Однако, сделав уже несколько шагов, чтобы исполнить все это, Корнелия остановилась и села на ступеньку, охваченная противоречивыми чувствами. Одновременно вместе с радостью её вдруг разобрала обида. Чем же Лидии стал плох родительский дом, что она так рано решилась оставить его, променяв родной очаг на жизнь у чужих людей? Может быть, Агапий и был строг в чем-то. Может быть Лидии не нравилось, что её заставляли работать, но это ведь для её же блага — знать женскую работу обязана каждая благовоспитанная девушка. Ведь ей никогда ни в чем не было отказа, ведь никто никогда не сказал ей грубого слова. Ну даже если что-то когда и сказали по-строже – так ведь родители могут и должны наставлять своих детей, и это тоже для их же блага. Нет, Корнелия решительно отказывалась понимать и прощать набедокурившую дочь. Так значит вот где она нашла себе новый дом – среди христиан, и вот кто теперь её окружает – нищие оборванцы… Надо бы теперь отправить к Агапию слугу с известием, что он совсем не там ищет дочь. А какие надежды у них с отцом были на неё! Что же, когда Лидии надоест пребывать в этом обществе, среди чужих и чуждых её кругу людей, она сама вернется под родительский кров.

Остановившиеся рядом с домом Агапия Сабина носилки со значками префекта, в сопровождении верховых стражей, вывели женщину из задумчивости…

Меж тем наверху, в женских покоях, вторая дочь Корнелии, пребывая в самом мрачном расположении духа, вынуждена была слушать трескотню своей служанки, которая, напротив, будучи в распрекрасном настроении, завладев вниманием госпожи обещанием поведать нечто, прям таки из ряда вон поразительное, повествовала во всех подробностях о своем хождении в бедняцкий квартал и посещении ведьмы, сопровождая рассказ восторженными плясками вокруг кровати, на которой, обхватив ноги и склонив голову на колени, сидела её грустная подруга. Сабина каждое мгновение готова была оборвать этот несносный сказ, но все слушала, остановив на подруге равнодушный, полный мрачной апатии взгляд.

— … И хотя я сдуру выбросила амулет, посчитав ведьму старой обманщицей, но все же очень скоро сполна ощутила всю силу её колдовских чар, ибо не один мужчина не прошел мимо меня, не выразив мне своего восхищения! Можешь себе представить?! – беспечно щебетала девушка, ни мало не обращая внимания на дурное настроение и скуку своей невольной слушательницы. – А в довершении чудес я встретила, догадайся кого?!

Сабина не отвечала, но этого и не требовалось — молчание и отсутствие хоть каких-то предположений Пантия приняла за недогадливость подруги.

— Как и предсказала колдунья, то был мой возлюбленный! И ты не поверишь, но едва он меня заметил, как мы сразу направились в его дом!

— Принеси мне воды, — сухо приказала Сабина.

— Ага, сейчас, — отмахнулась Пантия. – Милая моя хозяюшка, какое это блаженство, когда твои мечты сбываются, причем самым невероятным образом! Я была так с ним близка! Я находилась к нему ближе, чем сейчас к тебе. Мы были вместе! Всё было так, как и ворожила колдунья: плоть к плоти, глаза в глаза…

— Я не хочу это слушать! – грубо оборвала её воздыхания Сабина.

— Ладно, — с досадой вздохнула Пантия, затаив обиду, — но ты ещё не знаешь, что мой прекрасный возлюбленный мне поведал про Лидию… — глаза девушки таинственно блеснули.

— Что? Там ещё и Лидия? Хотя бы о ней можно не упоминать! – в голосе хозяйки почувствовалась уже реальная угроза и Пантия поспешила перейти к сути.

— Так ведь теперь она первая в городе преступница! И у моего Валерия есть приказ найти её! – торжествующе объявила она, с облегчением заметив во взгляде госпожи долгожданную заинтересованность.

— Неужели? – придя в обещанное рассказчицей изумление, воскликнула та. — Но почему?

— Ты сейчас упадешь с кровати, но этой ночью Лидия убила сына префекта! И теперь скрывается от заслуженной кары!

— Да не может того быть… — ошеломленно проговорила Сабина, и её рот сам собой растянулся в широкой радостной улыбке, обнажив прелестные жемчужины зубов. – Вот это да! Честь христианки так дорого стоит?!

— Но Лидия не христианка!

— Какая теперь разница, Пантия! Лучше расскажи подробнее, как было дело!

— Вот подробностей-то я и не знаю, – удрученно вздохнула подруга, — но думаю, они выяснятся в самое ближайшее время!

Сабина, забыв свои беды, залилась звонким веселым смехом.

— Я хочу знать все об этом! – воскликнула она, вскочив с кровати, и ринулась к сундуку с платьями, чтобы выбрать одно из них на выход. – Пантия, иди сейчас же к Валерию, скажи, что я буду ждать его на нашем месте!.. Ну, что же ты медлишь?! – нетерпеливо добавила она, заметив, что служанка не двигается с места.

— Этому не бывать, Сабина, — холодно проговорила Пантия. Её восторженную веселость словно ветром сдуло.

Сабина озадаченно уставилась на рабыню, от неожиданности впервые в жизни не найдя сразу, что ответить, а затем снова рассмеялась – все это выглядело довольно нелепо и забавно.

— Ты никак обезумила, Пантия? – со смехом взирая на внезапную и неуместную суровость подруги, сказала девушка. — Я всего лишь хочу говорить с ним. Иди же, и не медли, ведь я умираю от любопытства!

— Сабина, ты никогда больше с ним и словом не перемолвишься, — строго отрезала Пантия.

— А кто же мне помешает? – поинтересовалась Сабина, окинув рабыню высокомерным взглядом.

— Увидишь.

Теперь подруги смотрели друг на друга, не скрывая вражды, готовые уже вцепиться друг другу в волосы, но их выяснению права сильнейшей помешало неожиданное появление в комнате городского стражника, вслед за которым шла взволнованная мать. Окинув беглым взглядом испуганно взиравших на него девушек и сразу безошибочно определив кто здесь кто, он заговорил с Сабиной.

— Тебя приказано доставить во дворец префекта, девушка.

— Но я ничего не знаю, — проговорила побледневшая Сабина. — Матушка?.. — она посмотрела на Корнелию, ожидая защиты или хотя бы объяснения.

— Доченька, во дворце сейчас отец, может статься, что это он велел прислать за тобой… — не вполне уверенно заговорила мать. – Могу я отправиться во дворец вместе с дочерью? Мне необходимо сообщить мужу кое-какие известия… – обратилась она к стражнику.

— Нет, – кратко ответствовал тот почтенной матроне.

— Но моя служанка ведь останется при мне?! – сердито возвысила голос Сабина.

— Нет, милая, мне велено доставить во дворец только тебя одну, — сказал стражник. — Не утруждай себя лишними разговорами. Будь благоразумной и следуй за мной, – с этими словами он вышел из комнаты.

Как только он ушел, Сабина поспешила найти защиты в объятиях матери.

— Матушка, я не хочу туда ехать, мне страшно! – жалобно заговорила она.

— Иди, иди и ничего не бойся, доченька, все будет хорошо, твой отец уважаемый человек в городе, с тобой ничего плохого не может случиться, — торопливо заверила её мать.

Эти слова немного приободрила девушку и, сопровождаемая недоумевающими взглядами челяди, Сабина проследовала к ожидающим её носилкам. Корнелия же, проводив её и не желая оставаться в опустевшем и сразу тем опостылевшем доме, прихватив приготовленные дары, направилась в храм Исиды, чтобы молить богиню сжалиться и вернуть её детей их родным пенатам.

Не ведая того, что произошло в отчем доме, Лидия, не покладая рук, трудилась в мастерской. Работа спорилась. Стежок за стежком – и за прошедшее время она одолела половину задания. Дружная трудовая песня общинниц, которую девушка быстро выучила и негромко подпевала вместе с остальными, помогала не замечать усталости и не допускать промедлений. Пальцы без устали ловко и крепко сшивали ткань. Однако мысли девушки вовсе не были так же ясны и четки, как дело рук её. Близилось время начала занятий в училище и на душе становилось все тревожнее – Лидия все больше начинала опасаться, что из-за работы ей придется пропустить уроки.

Это было неправильно и этого нельзя было допустить, ведь если она не будет посещать занятия в училище, она не сможет сдать катехизис, а значит никогда не станет оглашенной, а разве не для того она здесь? Но в тот самый момент, когда она всерьез уже вознамерилась бросить работу, прикидывая, сразу ли выгонят её за такой проступок из общины, или вероятнее, что поругают, а потом поймут и простят, в мастерской появилась старшая общинница и сразу обратилась к новоявленной швее.

— Сколько изделий у тебя готово, Лидия? – спросила матушка Биррена, и одновременно, не дожидаясь ответа девушки, сама быстро пробежала пальцами по уже сшитым хитонам.

— Что-то около дюжины, матушка, — отвечала девушка.

— Умница. Ну а теперь оставь все это, дочка, и отправляйся-ка в училище, — сказала Биррена, забирая у девушки недошитый хитон, иглу с нитью и наперсток. – Работа в общине не должна помешать тебе изучать катехизис.

Услыхав такую речь, девушка просияла от радости.

— А как же остальное? – для виду обеспокоилась она, не умея скрыть счастливой улыбки.

— Иди, иди, занятия вот-вот начнутся. После вернешься и доделаешь остальное.

Больше не заставляя себя уговаривать, Лидия выпорхнула из мастерской.

— Но ведь она не успеет дошить, — с недоумением молвила одна из работниц.

— Отец Афанасий велел отпустить её, — с досадой отвечала матушка Биррена, – а ты тут выкручивайся как знаешь, — недовольно проговорила она себе под нос.

Выбежав из распахнутой калитки общины, девушка очень скоро уже шагала по выложенной белым камнем тропинке сада в сторону училища. Урок ещё не начался. Ожидая учителя, одногруппники рассаживались по местам, взволнованно и шумно обсуждая меж собой трагические новости, которые к тому времени облетели уже весь город.

— Мир вам, — поздоровалась Лидия, присоединяясь к остальным.

С появлением отца Афанасия взволнованные речи и споры стихли, все внимание учеников обратилось на учителя. Афанасий выглядел хмурым, усталым, как будто постаревшим сразу на много лет. Однако, вместо того, чтобы заговорить с учениками о том, что больше всего теперь волновало каждого из присутствующих и чего абсолютно все от него ждали, он повел совсем другую речь:

— Итак, вот и настал, Божьей милостью, тот решающий для вас день, когда вы будете говорить и нести предо мною ответ, а я — лишь вопрошать и слушать, — сказал он, вызвав новую волну оживления среди собравшихся.

У Лидии отчаянно заколотилось сердце: неужели сейчас решится её судьба? Экзамен? Уже? Но она совсем не готова…

— Итак, для начала поговорим про основы основ, – безапелляционным тоном продолжал тем временем учитель, не оставляя ученикам ни времени, ни шанса хоть как-то собраться и подготовиться. — И это Нагорная проповедь и заповеди блаженства. Памфил.

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

— Теосебия.

— Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

— Темеху.

— Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

— Синухе.

— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

— Бата.

— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

— Лидия.

— Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

— Хетти.

— Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

— Селевк.

— Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

— Мирон.

— Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

— Прекрасно. Это вы знаете, – холодно констатировал учитель. — А теперь, Хетти, огласи нам две наиважнейшие заповеди Господни.

— Возлюби Господа Бога всем сердцем и ближнего как самого себя.

— Верно.

— Учитель, а если этот ближний обернулся иудой-еретиком, предавшим Спасителя, то как следует с ним поступить в таком случае? – спросил в ответ Хетти, останавливая экзамен.

— Ты спрашиваешь то, что сам должен сегодня мне отвечать без запинки, то, что давно должен был затвердить не только в мыслях, но в самом сердце, — сердито отвечал ему Афанасий, но почему-то, к удивлению остальных, не прогнав вон столь дерзкого ученика. — Мы говорили об этом, и ты должен был бы это знать.

Хетти, смутившись, замолчал, озираясь на приятелей в ожидании подсказок.

— Твой брат ответит за тебя.

— Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла. Всякий, кто упадет на тот камень, разобьется, а на кого упадет, того раздавит, – тут же отозвался Синухе.

— Отлично, — кивнул ему Афанасий.

— Но зато я твердо усвоил другие слова Спасителя, — не унимался упрямый Хетти. – Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Разве эти слова не должно знать?

Тот же вопрос ясно читался и в глазах остальных. Чему он их учил? Неужели эта жажда мести, которой светятся их глаза, это его заслуга? Или же он просто никудышней учитель, что так и не смог утвердить в их сердцах заповеди Истины и вытравить оттуда язычество, усвоенное ими с молоком матерей.

— Что ж, — заговорил в ответ Афанасий, обращаясь не только к Хетти, но и к остальным ученикам, — это пророчество истинно, как и все пророчества Слова, иначе и быть не может. И восставал брат на брата, и немало повидали наши братья мечей. Мертвый храбрым не бывает, верно, Хетти? Если ни мои уроки, ни смерть Макария тебя не научили ничему, то порасспроси после Гая на досуге, — если, конечно, нам с владыкой удастся вытащить его живым из застенок – только этим теперь заняты все мои помыслы. А ещё тем, как предотвратить гонения на общину, которые могут начаться со дня на день, и всё это в результате того, что несколько учеников нашего училища решили провозгласить себя карающими мечами для еретиков. Ещё не будучи причастными Христу, они решили, что способны мстить за Него! Не усвоив истину, они вознамерились нести её другим, побивая их камнями. Вы слышали, что сказано око за око? А я вам говорю любите врагов ваших и благословляйте проклинающих вас! Не этому ли учил я вас, вслед за Спасителем? Но, к несчастью, когда экзаменатором становится сама жизнь, она спрашивает гораздо суровее любого учителя. Незнание законов — не оправдание и, увы, не избавляет от ответа перед высшими законами бытия, данными нам в Священных Писаниях. И вы именно для того приходите сюда, чтобы узнавать их и не вершить беззаконий. Преступлением закона ты бесчестишь Бога. Хетти, слышишь ли ты меня? Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим – вот что говорил Спаситель. А что касаемо безбожников и еретиков – то это дети диавола, и их ожидает участь, соответствующая их поведению в жизни: болезнь и печаль, и воздыхание, сопровождающее мучения, ибо, отринув разум, к стыду своему, уподобляются скотам несмысленным. Потому и Божественное Слово не допускает, чтобы они имели мир, ибо безбожные не имеют мира, они творят дела горести и печали. Смотрите на неразумные народы, не внявшие Слову, чья страна теперь опустошена! Да будет наше верное оружие против еретиков — слово Божье, соблюдение заповедей и законов. Вот наш меч. Наша брань — не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной! А ведь многие, будучи ревностны по отношению к посту, оскверняют самих себя помышлениями сердец их, совершая бесчестные деяния. Не делая дел, принадлежащих свету, они совершают дела тьмы. Но впишите то навеки в скрижали своих сердец: лишь когда все мы отложим лицемерие и зложелательство, удалим от себя гордость и ложь, только тогда возможем достичь любви к Богу и ближнему нашему. Если любим Бога от всей души, всею крепостию и силою, а ближнего нашего как самих себя, только тогда мы восприимем то, что приготовил Бог любящим Его. Итак, Хетти, все ли ты понял?

Хетти слушал учителя, мрачно глядя на него исподлобья и скрестив руки – весь его вид говорил о том, что эта речь ему не по душе. Однако в ответ на последний вопрос он лишь молча кивнул, более не желая выдавать своих помыслов.

Афанасий же продолжил опрашивать остальных, а по итогам экзамена всех без исключения учеников объявил оглашенными и разрешил отныне посещать службу в храме.

***

После вечерни община празднично преобразилась. Cтало многолюдно и шумно. Нарядно одетые общинники не спеша направлялись сюда из храма, воодушевленные и радостные после причастия, и в преддверии торжественного застолья, радостно приветствовали друг друга улыбками и объятиями. Столы в открытой трапезной под навесом ожидали их, застеленные старательно выбеленными скатертями, заставленные пышными букетами прекрасных благоухающих цветов, яствами и кувшинами с разбавленным вином и водой. Угощение было скромным – здесь были хлеб и запеченная рыба, латук и другие овощи, оливы и сыр… но зато этого угощения было много, сразу было видно, что сколько бы народу не явилось к обеду, еды у гостеприимных хозяев хватит для всех гостей – а их все прибывало. В широкую открытую калитку заходили все новые и новые люди. Среди них были не только христиане, но и все, кто только намеривался принять крещение. Они шли целыми семействами; увечных, больных и калек тоже вели с собой.

Когда же в общине появился сам епископ Александрийский, в сопровождении диакона, весь люд тут же окружил его, спеша перемолвиться с владыкой хотя бы словом и получить благословение.

Лидия, с тех пор как, справившись с работой, была предоставлена самой себе, не отходила от калитки — после того, как Синухе в подробностях рассказал, что и как ему сказала её матушка, девушка была уверена, что та обязательно придет к ней и надеялась, что, увидев, какие здесь хорошие, добрые люди, и как здесь все красиво, не станет ругать её за побег из дому и даже, может, разрешит остаться в общине навсегда. Однако время шло, а матушка все не приходила, и радостные надежды девушки становились все призрачнее. Но в тот самый момент, когда она окончательно разуверилась, решившись оставить свое добровольное дежурство и присоединиться к празднику, вдали блеснул на солнце металл кольчуги — стражники… точнее стражник – да, он был один… и, по всему, направлялся именно сюда. На миг её охватила паника, но она тут же успокоила себя, что теперь она среди друзей, поэтому бояться ей нечего и некого. И вообще, кто сказал, что стражник идет за ней? У него может быть сотня совсем иных причин прийти сегодня сюда. Тем не менее, она решила, что, в любом случае, после событий этой ночи ей не помешает держаться от стражи подальше и поспешила прочь от калитки.

— Ну что, Лидия, твоя матушка так и не пришла? – проявляя искреннее внимание, остановил её Синухе.

— Здесь вигилы, — сообщила она в ответ, — предупреди наших.

— Понял, — кивнул он и исчез в толпе гостей.

— Лидия, мне почудилось, или ты и впрямь чем-то встревожена? — с удивлением остановила её теперь уже матушка Биррена.

— Нет, что ты, матушка, вовсе нет, — заверила её девушка.

— Ну так пора идти к праздничному столу, владыка давно здесь, все готово… — и вдруг радость озарила её лицо – она увидела сына. – Хотя нет, погоди-ка, останься со мной! – тут же поспешно задержала она Лидию.

Валерий, войдя в калитку вместе с другими гостями, сразу заметил невдалеке матушку, которая тоже увидела его и помахала ему рукой, чтоб он приблизился. Лидия не поверила своим глазам: зачем матушка зовет стражника?

— Мне лучше уйти, матушка, это же вигил! – испуганно сказала она, одновременно стараясь как можно больше прикрыть лицо покрывалом.

— А вигил — не человек, по-твоему? – строго осадила её старшая. – Лидия, у нас здесь нет различий меж людьми, мы все братья и сестры.

— Привет тебе, матушка, — приблизившись, церемонно, как чужой обратился Галл к Биррене, как бы выстраивая между собой и матерью невидимую стену, что весьма её покоробило, — здорова ли ты, благополучна ли?

— Вполне здорова, благодарю, как же я рада тебе, сынок, – немного растерянно отвечала она, смущенная его холодностью, и тут же недовольно прибавила. — А зачем же ты с мечом явился? Без меча нельзя было прийти?

— Нельзя, — кратко отрезал Валерий.

— Лидия, доченька, — нарочито ласково обратилась Биррена к девушке, — проводи гостя к праздничному столу!

Тем временем, Синухе, разыскав старшего брата, который, расположившись возле кухни, увлеченно что-то обсуждал с приятелем, передал ему слова Лидии, и теперь они втроем внимательно наблюдали издали за действиями стражника.

— И что? Мы вот так просто позволим ему арестовать Лидию? – нетерпеливо проговорил Синухе.

— Вот чего ты нагнетаешь, а? – невозмутимо отозвался Хетти. — Никто никого не арестовывает, как видишь. Может он тоже решил в христианство податься.

— А может просто пожрать задарма зашел, – усмехнулся Темеху.

— А оружие ему тогда зачем?

— Ну это да, — вынужден был согласиться с братом Хетти. — Ладно, иди разведай, есть ли за оградой ещё вигилы и сколько их, тогда поймем, что эти твари затевают…

«К счастью, он не узнал меня» — думала Лидия, провожая стражника к трапезной. Сама-то она узнала его сразу, как только он подошел к ним с матушкой, – или это какое-то невероятное совпадение, или…»

«Как можно было спутать эту девушку с Сабиной, ума не приложу… — думал Валерий, исподволь разглядывая свою провожатую, — она так же похожа на свою сестру, как медь на золото, или стекло на алмаз. Она — словно тень Сабины, да, да, точно, — её тень в загробном мире, бесцветная и бесчувственная. К тому ж, она больше не улыбается…»

— Вот, — равнодушно махнула рукой Лидия, указывая на стол и выставленные рядом с ним ряды простых деревянных стульев без спинок.

— Благодарю тебя, Лидия, — отозвался Галл. — Если ты помнишь, мы виделись с тобой этой ночью и даже успели познакомиться, только звали тебя как-то иначе, кажется, Сабина, да?

Лидия с ненавистью уставилась на него, ничего не отвечая.

— Знаешь что, Лидия-Сабина, сейчас ты пойдешь со мной и все расскажешь — все что видела этой ночью в Бавкалеосе, а также расскажешь, кто убил сама знаешь кого.

— Ты ошибся, стражник, — хладнокровно проговорила в ответ Лидия, — я не та, за кого ты меня принимаешь. Я ничего не знаю.

Она сделала движение уйти, но Галл остановил её, схватив за тонкое запястье.

— Постой, тебе ничего не угрожает… Но ты должна мне все рассказать, иначе…

— Отпусти девушку, стражник, она никуда не пойдет с тобой! — громко отчеканил Хетти, привлекая к ним внимание людей вокруг. – Ты же слыхал — она ничего не знает.

— Других здесь нет, он один, — сообщил ему подошедший брат.

— Юноша, осади лошадей! – удивился такой дерзости Галл, смерив Хетти уничижительным взглядом. – Я здесь представитель власти, и только я решаю кто и куда пойдет, в том числе и ты. Разве что, хочешь в узилище загреметь? Могу поспособствовать.

— Плевать на твои угрозы. Говорю тебе, лучше уноси ноги подобру-поздорову. Пока вперед ногами не вынесли. Нас много, а ты один. Вот и думай, что для тебя важнее: спасти свою жизнь или выслужиться перед начальством.

Вокруг них, действительно, мигом собралась уйма народу, и большинство из собравшихся совсем не по-доброму взирали на Галла.

— Эта девушка — важный свидетель в деле об убийстве, — объявил Валерий во всеуслышание, — или она пойдет со мной или у вашей общины будут большие неприятности.

— Да плевать, что будет завтра! Сейчас сила за нами, так что придется тебе убраться отсюда.

...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)