СТРОЙБАТ

ПОВЕСТЬ

Где броненосец не пройдет
Не пролетит стальная птица,
Стройбат на пузе проползет
И ничего с ним не случиться.
(солдатская песня)

Два солдата из стройбата заменяют экскаватор
(пословица)
Бери побольше, кидай подальше, пока летит – отдыхай!
(лозунг)

Глава 1

Второй раз пышных проводов в армию у Валерика не было. Всёй семьёй вкусненько поужинали, и он ушёл на вечер своего товарища, с которым росли, ходили в школу, ездили на работу в райцентр, где Володя работал на гусеничной «дэтушке» в СМУ — мелиорации. Завтра вместе пойдут служить в армию.
Возле райвоенкомата представилась картина по одному и тому же сценарию, что и каждый раз по случаю ухода призывников на военную службу в армию. В этот день только народа собралось побольше, но ведь новобранцев было тринадцать человек. Все тоже веселье с гармошками, песнями, танцами и плясками, шутками и смехом, и, конечно же, были слёзы.
С дверей военкомата стали выходить новобранцы. После короткого прощания с родными и близкими была объявлена посадка в подъехавший автобус – «коробочку». Как заключительный аккорд проводов, под разноголосие гармошек, грянул марш «Прощание славянки». Под улюлюканье, свист и крики – наказы провожающих, автобус сорвался с места. Отъехав немного от горпосёлка, сопровождающий ребят старшина – сверхсрочник, или, как называли в народе – «макаронник», сказал шоферу остановить автобус.
– А теперь, — проорал он на весь автобус, взирая своими остекленевшими глазами – взять всем свои торбы, выйти, построиться в шеренгу. Буду проверять, чем загрузили вас родичи в дорогу.
Ребята были наслышаны о подобных остановках, когда изымалось всякое спиртное и выливалось на землю. И поэтому, только сев в автобус, каждый старался прихваченную в дорогу бутылку запрятать за пояс или в рукав. На проверку все вышли спокойно, не спеша, и построились, как было сказано старшиной.
– Вывернуть содержимое торб на землю! – гаркнул «макаронник». Он шел и смотрел на лежащие под ногами банки с консервами, что-то завернутое в бумагу с выступившими на ней жирными пятнами, куски колбасы и хлеба.
– А ты, какого хрена стоишь или тебе команда не понятна? – вызверился он на Валерика и потянул руку к вещмешку.
– Хлеб, под ноги на песок, который растил мой отец, я не намерен бросать! Не в моей натуре – спокойно проговорил Валерик.
– Ну-ну! Ты больно грамотный, — надрывался тот, пытаясь выхватить вещмешок. Чтобы успокоить брызгавшего слюной старшину, Валерик развязал его и раскрыл для осмотра.
После проведенного шмона опять все заняли свои места, и автобус поехал дальше. Убедившись, что у призывников горячительное отсутствует, старшина тоже уселся на своё место впереди, вытянул ноги и уставился в лобовое стекло. «От вчерашнего перепоя голова трещит по всем швам, внутри все горит огнем, во рту сушит, а тут надо ещё эту салажню зеленую сопровождать. Будь они не ладны! – мучила укоризненно мысль. – А сколько за время этого призыва в армию было выпито, хоть и закусь была отменная? Родные призывников несли не жалея. Что поделаешь, если не могу отказаться от наполненного этой гадостью стакана. Пилась-то не вода, а самогон под семьдесят градусов. То, что кишки горят не удивительно. Не понятно как они выдерживают. Ведь когда выйдешь отлить, то листья крапивы сворачиваются в трубочку. Сила убойная!»
Навстречу бежала полоса асфальта, окруженная с обеих сторон лесом, который чередовался с полями и придорожными деревнями. С шумом проносились встречные автомашины, шуршали колеса автобуса, который слегка покачивало, отчего старшину постепенно убаюкивало и клонило ко сну. Он вдруг захрапел, уронив голову на грудь.
Наблюдавшие за старшиной новобранцы видели, как ему было плохо, как мучается, глотая слюну, а ведь неважно им было тоже. Можно было сделать по-людски, и от чего голова болела, тем и подлечиться. Поэтому внезапно раздавшийся храп был сигналом для начала долгожданной трапезы.
Достав со своих тайников бутылки, содержимое которых чуть-чуть не дошло до кипения, что придавало приторный, неприятный вкус, и то, что служило едой, начали лечиться, посматривая на сгорбившуюся позу старшины. Бутылки ходили из рук в руки. Пили с горла, от закуски, полежавшей на земле, трещал на зубах песок, но на это никто не обращал внимание. Водитель, наблюдая за происходящим в узкое стекло заднего вида, укрепленного над лобовым стеклом, подмигивая, улыбался. Кто-то запел:
Как родная меня мать провожала,
Сразу вся моя родня набежала.
Песню подхватили, и она полетела через раскрытые окна «коробочки»:
Ах, куда же ты Ванек, ах, куда ты?
Не ходил бы ты Ванек, во солдаты…

* * *
На сборный пункт облвоенкомата прибыли одними из первых. Прошли повторную медкомиссию. Откомиссованных призывников домой по состоянию здоровья не оказалось. Такого и не могло быть. Стройбат не строевые части, куда надо отменное здоровье, без всяких отклонений. Подбирали всех: очкастых и косых, картавых и заик…
После медкомиссии всех отвели в огромное подвальное помещение, имевшее предназначение убежища. Там стояли двухъярусные деревянные нары, где Валерик со своими товарищами расположились. Лежать на голых досках, подложив что-то под голову, пришлось недолго. Стали поступать новые партии с райцентров области. Если у первых всё нормализовалось, то новоявленные были навеселе и с желанием получить добавки. Палочкой выручалочкой стали уроженцы областного центра и те, кто по разным причинам хорошо знал город, в том числе, все лазейки по выходу с подвала. Они то и снабжали желающих «бухнуть» выпивоном, взимая свою лепту за удовольствие, так называемые «копытные». Не обошлось и без потасовки.
С утра третьего дня, откантовавшись двое суток на нарах, всех новобранцев построили на плацу облвоенкомата. Появились, так называемые купцы, офицер-капитан и два старших сержанта. – Ра-а-а-вняйсь, смир-р-р-но! Нап-ра-во, шагом марш! – скомандовал зычным поставленным голосом сержант и колона новобранцев, покорно подчинившись команде, наступая один другому на пятки, шоркая подошвами по асфальту, направилась на железнодорожный вокзал.
Ты слышишь, как грохочут сапоги
И птицы ошалелые кричат,
И девушки глядят из-под руки
В затылки наши бритые глядят.
– кто-то пытался запеть. Его подхватило несколько голосов, но песня не получилась.

Глава 2

В поездах Валерик любил ездить, если приходилось, на верхней полке. Никому не мешаешь, лежишь себе, читаешь или думаешь о чём-то своём, под уютный стук колёс. Никуда не надо торопиться, поезд сам довезёт тебя туда, куда надо. Он любил состояние дорожного кайфа – этот короткий период беззаботного существования, когда от тебя, собственно, ничего не зависит, и ты полностью отдан на волю тех, кто должен заботиться о твоём удобстве в пути и своевременном прибытии на место.
Тем временем, общий вагон, заполненный новобранцами под завязку, во-избежании того, чтобы при остановках поезда на станциях, никто не мог покинуть вагон по собственной прихоти, двери с обеих сторон были закрыты на ключ. Покинувшие вагон, могли затеряться в незнакомом месте и отстать.
Вроде бы, все покучковались в компании, разместившись, кто где, и можно было угомониться, но гул стоял как в пчелином улье. Казалось, громкие выкрики с матом-перематом, смех похожий больше на конское ржание, перебивали монотонный стук колёс и разносились далеко за пределы вагона, уходящего всё дальше от дома, от родных мест, идущего куда-то в неизвестность поезда. И только перебор гитарных струн заставил всех притихнуть. Остановились и те, кто, словно медведи-шатуны, ходили взад- вперёд по вагону с расстегнутыми до пупка рубашками, из-под которых, так же как и из-под закатанных рукавов, виднелась синева татуировок. Они заглядывали в каждый кубрик, ожидая неадекватной реакции их обитателей, чтобы затем поговорить «за жизнь» и почесать кулаки. Проще говоря, искали себе приключения. После вступительных переборов завораживающий голос запел:
Поезд в белых облаках тумана,
По мосту промчался, как стрела.
Подошедшие на звук гитары, подхватили хором знакомую в молодежных кругах песню, слова которой наводили грусть и тоску, разрывали душу и сердце новобранцев, оставивших своих любимых и ненаглядных дома:
Вспоминаю чудные каштаны.
Где с тобой гуляли до утра…
– Давай ещё! А эту ты знаешь? – наседали со всех сторон на показавшего свой талант смуглого паренька. Песня кончалась и начиналась другая.

* * *

Подложив удобнее под голову вещмешок, пошитый мамой, Валерик вытянул ноги и закрыл глаза. Словно осколки разбитого зеркала, в памяти стали возникать кусочки жизни, маленькие и большие, весёлые и грустные, ничем не связанные друг с другом. Он точно листал альбом со старыми фото, всматриваясь, в знакомые лица, затем переворачивая страничку. Он видел только самые яркие фотографии, серые и выцветшие не привлекали внимание, будто на них ничего не осталось. Картинки не мелькали, они плавно появлялись и так же плавно растворялись, уступая место новым. Основными сюжетами были зарисовки каким-то образом связанные с армией.
Вспоминались старшие деревенские ребята, которые приезжали на целых десять суток в отпуск с армии. Вставали утром рано. Выходили во двор с голым торсом,
делали зарядку, охая и ахая, обливались и умывались прямо с колодца холодной водой и чистили зубы зубной пастой, а не порошком.
По будням, когда сельчане на работе, детвора в школе, а старики сидят по хатам, не «форсанёшь» – улица пустая. Вот по выходным – дело иное. После трудовой недели все были дома, а значит, на улице тоже. Солдаты-отпускники выходили показать себя при полном параде – с множеством значков на кителе, начищенными пуговицами и пряжкой ремня, и конечно же, до блеска надраенными сапогами. Сапоги тут же покрывались пылью, но раз за разом протирались тряпочкой – суконкой, которая лежала в кармане, завёрнутая в бумагу.
Отпускников приглашала в гости родня. Хватанув на грудь лишку самогона, родственничек выходил на улицу, словно «заяц во хмелю», со сдвинутой набекрень фуражкой, расстёгнутым на все пуговицы, даже на ширинке. Односельчане и, тем более, уличная пыль, уже были до «лампочки». Зато выпендрёж и хвастовство пёрло, как из рога изобилия, особенно перед девчатами.
«Отбалдев» уезжали в свою воинскую часть, и после окончания службы возвращались в деревню. Уже не было того форса. Хорошо если, встав к полудню, протрёт глаза. Видите ли, за три года службы всё надоело и опостыло, пришло время от всего отдохнуть. Бедняга устал от содержания своего тела в чистоте и порядке. Отдыхает от службы положенный законом месяц: по ночам гулянки, а днём спячка, но никакой работы, палец о палец не ударит. Отгуляв положенное, кто-то оставался в деревне и пускал там корни, кто-то уезжал в цивилизацию – в город.

* * *

Валерик не почувствовал, что поезд замедляет ход. Лязг буферов и резкое дёргание вагона поведало о его остановке. Кинув взгляд на противоположное окно, увидел снующихся с поклажами людей. Да, это была какая-то станция.
Зашевелились обитатели вагона, услышав от капитана, что нуждающиеся в пополнении запаса едой, питьём, кроме алкоголя, и курева, должны собрать на это деньги лицам, которые в сопровождении сержантов покинут вагон и отоварятся на станции. Хотя приказ о строгом запрете покупки любого спиртного прозвучал несколько раз, новобранцы мало верили в эти слова и были в ожидании благополучного исхода, веря в надёжность гонцов, жалость и снисхождение сержантов, ведь они тоже входили в долю.
Вдруг со стороны вагона, выпустившего минут пять тому назад гонцов за товаром, поднялся галдеж. Гонцы вернулись со своими вещмешками, и сразу же началась раздача их содержимого. Тут же вагон дёрнулся, и в окнах плавно стала уходить из вида станция, и её окраины. Вот уже мелькает лес, поля, мосты, переезды и столбы вдоль железнодорожного полотна со множеством проводов. Поезд набрал сваю скорость.
Конечно же, не обошлось без винца. Оно пронеслось незаметно, хотя было вино или нет, никто из сопровождающих не заикнулся, и был ли в этом смысл. Лишь бы было тихо! И теперь оно распивалось в кубриках, где за короткое время сформировались группы, члены которых были схожи судьбами и привычками. Появились уже свои вожаки, тонко чувствующие настроение своры, которая могла по условному знаку наброситься на любого. Но всё же, при этом соблюдалась конспирация в — избегании эксцессов с кэпом и стоящие на шухере наблюдали за его перемещением по вагону. Спустя какое-то время опять раздался звук гитары и голос поющего паренька:
Ты не пришла провожать,
Поезд устал тебя ждать,
С детства знакомый перрон,
Только тебя нет на нём…

* * *

Валерик понимал, что служить в армию по собственному желанию никто не уходил.
Всех молодых ребят достигших 18 лет и не имевших по каким-то причинном отсрочки, согласно закона о Всеобщей воинской обязанности, призывали на службу в рядах Советской Армии. Закон государства был законом и для Валерика. Он считал большой честью стать защитником сваей Родины – СССР, чтобы спокойно жил и трудился советский народ, его родные и близкие люди. Ведь, кто не служил с ребят в армии и отношение к ним были иные: мол, не здоров и людьми приклеивались ярлыки с различными болезнями. Хотя «хвори» могли приписать ему его влиятельные родственники, занимавшие высокие посты в руководстве, считавшие, что в армии Кольке или Петьке делать нечего, армия обойдется без него. К «белобилетникам» относились с холодцом и девчата.
Валерик провожал в армию своих чуть старше себя товарищей, играя на своей перламутровой «Беларуси» прощальные вечера – проводы. Потом будут приходить от них письма с треугольной печатью на конвертах о солдатской житухе, где все спали, а служба шла. Было ощущение, что они попали не в армию, а в санаторий-профилакторий, где днём лечебные процедуры, а вечером танцы и любовь до утра. И, конечно же, в голове зарождалась мысль о такой же службе в будущем. Осталось ждать, когда придет время и Валерик станет солдатом, может моряком, которым мечтал стать с детства …
В вагоне восстановилась непривычная тишина. Уже не слонялись по вагону искавшие себе приключения, многие отдались сну, подложив под голову рубашку или просто ладони рук. Ведь с каждой остановкой любителей бухнуть становилось всё меньше, а значит большинство новобранцев из-за сокращения карманного бюджета, выделенного каждому после прощального вечера на дорожные расходы, стали входить в нормальную жизненную колею: с просветлением головы и здравыми рассуждениями о происходящем.
Я в весеннем лесу пил берёзовый сок.
С ненаглядной певуньей в саду ночевал,
Что имел — не хранил, что любил — не сберёг.
Был я молод, удачлив, но счастья не знал.
– тянул, всё тот же страдальческий голос.
За окном сгущались сумерки. Надвигалась украинская ночь. Валерик ворочался на голой вагонной полке, стараясь удобнее умоститься, чтобы погрузиться в сон.

* * *

Подъём! Приготовиться к высадке с вагона! – кричали как можно сильнее сержанты, чтобы добудиться, не привыкших к таким побудкам, новобранцев. Часы показывали два часа ночи. За окном мелькали далёкие и близкие огни ночного города. Валерик слез со своего лежбища, закинул за плечо вещмешок и вышел на проход вагона, который туда – сюда дёрнулся и затих. Поезд остановился.
Новобранцы один за другим, не спеша, выходили на хорошо освещенный перрон и строились на проверку. Ночная прохлада снимала сонливость. После переклички всех повели в здание вокзала. Людской говор и говор с вокзального рупора – «матюгальника» подтверждали слова сержантов-«купцов», что к их будущей воинской части продвижение происходит по Украине.
Разместились в просторной комнате с рядами длинных, с выгнутыми спинками скамеек, где предстояли пробыть около двух часов до прибытия проходящего поезда, со строгим запретом выхода за её пределы.
– Пирожки, горячие пирожки! – раздался голос, и в дверном проёме показалась женская фигура в белом халате и корзиной-коробом подвешенной на широкой лямке через плечи. В корзине, действительно лежали пирожки, и их аромат щекотал ноздри носа.
Быстро продав товар, женщина отправилась за следующей ходкой, но помимо пирожков, она должна принести бутылки с вином, которые будут лежать на дне корзины, прикрытые для вида сдобой, но с условием, если она будет с этого иметь навар. Условие было принято.
Сбор денежных средств на вино проходил не так активно, как ещё сутки назад. Заказ делали те, кто имел какие-то копейки, кто захотел, в конец ещё гражданского пути, расслабиться. А те, кто квасил при любой возможности, остались с пустыми карманами и теперь с завистью, глотая слюну, взирали на своих более-менее денежных собратьев, пытаясь как-то сесть на хвост, чтобы глотнуть на халяву.
Торговку долго ждать не пришлось: явилась, как Христос народу. Слово своё сдержала. Под пирожками лежали бутылки с портвейном «три семёрки», который перекочевал в нужные руки. Выпив и закусив теми же пирожками, угостив халявщиков, с которыми почти трое суток вместе, с которыми перезнакомились и кто знает, что каждого ждёт в дальнейшем. Говорили только о скорейшем прибытии в часть, где можно будет отойти от дороги, а главное, обмыть тело водой, которое трое суток её не видело. И только Саня-гитарист, который не остался без допинга, со знанием дела перебирал струны и мурлыкал, словно кот, сам себе:
Стук многотонный колёс
В дальние скрылся края,
Лишь промелькнул огонёк,
Словно улыбка твоя.
Долго я буду в пути,
Буду вдали от тебя,
Разве так можно забыть
Счастье родная моя?..

* * *

Вокзалы – это отдельная тема. О них можно писать исследования. Не имеется в виду исторический, инженерный или архитектурный аспект. Это людской перевалочный пункт. Сюда приезжают и встречаются, отсюда уезжают и расстаются, отсиживают на вокзальных скамейках по несколько суток, нервно взирая на настенные часы. Чем дольше ждёшь свой рейс, тем медленнее делают свой ход стрелки часов.
Здесь проворачивают свои делишки и высматривают свои жертвы воры, проститутки, фарцовщики, спекулянты, цыгане, попрошайки и прочая публика, не желающая честно жить. По всей территории вокзала нарезают круги народные дружинники с красными повязками на правой руке во главе с милиционером. Надо же кому-то в этом разномастном и разношёрстном мире следить за порядком, где все повязаны между собой – звенья одной цепи и контролируют это криминальное варево «менты». Как именно они «контролируют», комментировать не надо – способов много. Контролируют – и всё тут. Умный сам увидит и догадается.
Суета, беготня, толкотня с матом и извинениями, негромкие разговоры сотен людей превращаются в сплошной гул. И только голос диспетчера по вокзальному громкоговорителю, сообщающего некую информацию, на мгновение останавливает эту круговерть. Только на вокзале имеется возможность вдохнуть того специфического воздуха, который въедается в одежду, даже в тело, и долго напоминает о времяпровождении в его утробе.
По вокзальному «матюгальнику» диспетчер сообщил о прибытии поезда. В дополнение пришедший кэп проинформировал, что для дальнейшего следования новобранцам предоставлен «хвостовой» вагон. А это означало, что его будет здорово мотать и спокойной езды не предвидится.
Погрузившись в вагон, новобранцы заняли места согласно тех, какие были в предыдущем вагоне. Валерик полез на так любимую верхнюю полку. Спать не хотелось. Поезд тронулся, он свесил голову и стал всматриваться в бесконечную темень окна. Каждый прожитый, плохой или хороший день живёт в каждом человеке, и забыть его невозможно, и выбросить из памяти тоже нельзя. Под стук вагонных колёс не только хорошо спится, но и хорошо думается. Память возвратила Валерика опять домой, на месяц назад.

Глава 3

Вот и произошло то, чего Валерик так ждал. В начале мая он со своими деревенскими дружками Шурой и Васей были вызваны в райвоенкомат. Шёл призыв в армию, и цель вызова была ясна. Сойдя с прибывшего в райцентр автобуса, зашли в небольшую будку-парикмахерскую, окрашенную в голубой цвет. Дядя Ваня с седой головой, высокий старик-парикмахер, обстриг ребят наголо, лишив длинных до плеч волос. Такие патлы носили почти все ребята Советского Союза, подражая поющей ливерпульской четвёрке «Битлз».
Дружки получили повестки о призыве на срочную военную службу в ряды Советской Армии СССР на 10 мая, а Валерик на 13-е. В повестке указывалось: явиться на призывной пункт, то есть в райвоенкомат к 16 часам, при себе иметь принадлежности гигиены необходимые в дороге, в том числе, пропитание.1949 и 1950 годы выпуска, то есть рождения, шли служить на два года вторым призывом. С полученной повесткой Валерик сходил в строительную организацию, где после окончания средней школы, он работал на стройке семь месяцев, получил расчётные и пособие – 25 рублей.
Сойдя с маршрутного автобуса, Валерик пошёл к деревне. Нет, он не шел, он летел не чувствуя ног, через пшеничное поле, сосновый лес, чтобы сообщить своим родным весть, что он годен к строевой службе, что его забирают в армию.
Весть не застала родителей врасплох. Они этого момента ждали, как и Валерик, потихоньку готовились, покупали какие-то продукты. Отец нагнал крепкого хлебного самогона, в производстве которого участвовал и Валерик. Родители старались и хотели, чтобы вечер — проводы их сына прошел не хуже других ребят уходящих в армию. Гости, которых согласно составленного списка, числилось тридцать человек, были приглашены к пяти часам вечера. Это были родственники по отцовской линий: тётки, дядьки, братья и сёстры до пятого калена, племянники и племянницы. Все они, как и жители деревни, носили фамилию Василевский.

* * *

В большом деревянном доме, построенного отцом Валерика за два года до этого событья, место хватило всем, а столы гнулись от еды и питья. Валерик, как виновник торжества, сидел в углу под иконой – на куте, в окружении близкой родни.
Первым из-за стола поднялся муж сестры отца – дядя Коля, с наполненной чаркой:
– Дорогие гости! Сегодня мы собрались на проводы Валерика в армию. Так пожелаем нашему солдатику хорошей службы, чтобы его дождались с армий живым и невредимым. Давайте же выпьем по этому поводу. Раздался звон чарок и после их опустошения, слышалось только постукивание ложек и вилок о тарелки, и ни единого слова. Дальше уже родители взяли на себя роль тамады. В свободное от уборки со столов пустой посуды время и заставляя их места блюдами с едой и бутылками, предлагали тосты. Колесо веселья стало раскручиваться и набирать обороты. От выпитого самогона, начали развязываться языки. Изначально застольное спокойствие превращалось в безразборный галдёж. Мужики, перебивая друг друга, старались дать Валерику «дельный» совет, как выжить в армии. В подтверждение услышанного наказа тот только кивал головой. Получив подзарядку, гости выходили из-за столов перекурить, попрыгать под гармошку, чтобы съеденная закуска и выпитый самогон немного утряслись, а потом рассаживались по своим местам. Дядька Коля объявил: – Дорогие гости! Застолье – застольем, но пора солдату на дорогу собрать денег. По кругу пошёл поднос, в который стали кидать рубли. Вечер продолжался.
Уже никто никого не приглашал. Каждый, когда хотел и сколько хотел, наливал и пил. Женщины стали настраиваться петь, и вдруг прорвало. Тётка Оля Громычиха своим певчим голосом начала:
Последний нынешний денёчек.
Гуляю с вами я друзья.
– её подхватили все гости:
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя родня…
Песня неслась с раскрытых окон в тёплый майский вечер, разносилась по деревне и за околицу. А на улице уже с нетерпением ожидала своего застолья молодёжь, но это будет когда взрослые выйдут из-за столов.
Гости были приглашены назавтра к полудню на опохмелку и провести Валерика. Пришли не все, но пришедшие за столом не задержались: головы подлечили и вышли во двор для прощания. Мама собрала Валерику вещмешок, положив всё необходимое в дорогу, выделила денег на карманные расходы, но тот взял только 15 рублей. С родителями осталось ещё семеро детей, и Валерик понимал, что каждая копейка в семье очень даже пригодится.
* * *

Прибыв вовремя к райвоенкомату, возле которой толпились провожающие и зеваки, Валерик зашел в дежурную часть и отметился. В тот день в армию уходило семеро парней с района. На улице под разливы гармошек веселились провожающие: пели, а танцоры не жалея ног и каблуков лихо отплясывали, ведь такое не часто бывает. На крыльцо военкомата вышел старшина и объявил, что отбытие призывников произойдет в пять чесов.
О чём тогда думал Валерик, что произошло в его сознании, но ему показалось, что отправка будет в 5 часов утра, ведь 5 часов вечера – 17 часов. А коль так, то можно ехать домой, а утром явиться. Сказано – сделано!
Рано утром к зданию военкомата Валерика примчал братенник на мотоцикле, но вокруг стояла тишина и только куры греблись возле забора. Вышедший дежурный сказал, что все уехали на областной призывной пункт вчера в 5 часов вечера. От услышанного стало дурно. Придя в себя, со всех ног рванул на автостанцию и успел взять билет, на автобус, идущий в областной центр. Полдесятого утра был в облвоенкомате, где по плацу вышагивали новобранцы. Подойдя к некоему полковнику, Валерик пытался объяснить причину опоздания, но тот его даже не слушал, отвернув красную, как свекла, морду пробасил: – Откуда приехал, туда езжай обратно!
Больно и обидно было возвращается домой, но сам виноват в случившемся, успокаивал себя Валерик. Уже было за полночь, когда подходил на еле идущих ногах к родительскому дому, ведь отмахал пешком двенадцать километров. Деревня давно уже спала и только собаки, изредка подававшие голос, напоминали о своем существовании. Как и прежде, Валерик тихонько открыл створки окна, пролез на кухню и, ступая на пальцах ног, направился к печи, где сразу вырубился.
Утром появилась на кухне мама. Стала стучать вёдрами и чугунами, затопилась печь. Пришел отец, усевшись возле открытого окна, через которое пролез Валерик, закурил свой «Беломор». Они о чём-то между собой говорили. Валерик сквозь сон слышал, что упоминалось его имя.
– Ё моё! Да он же дома! Вон ноги с печи торчат, – воскликнул отец и подошёл к печи.
– Мы тут прикидываем: где он и как он. А он дома на печи жив и здоров. Давай слезай и рассказывай, что случилось.
Валерик нехотя спустился с печи и поведал родичам о своих приключениях. Опять был райвоенкомат, где пожурили и сказали, что пойдешь в армию 30 мая в строительные войска, то есть в стройбат, если не хотел служить в ракетных. Это был последний набор весеннего призыва 1968 года.

Глава 4

Утро для всех одно, но настаёт оно для каждого по-разному. Всё зависит от того, в каком настроении человек лёг спать, мучили ли его перед этим кошмары или он заснул с чувством исполненного долга.
Для Валерика новое утро ни чем не отличалось от предыдущих трёх. Вставал, как все жаворонки, рано, хотя ночи проходили неспокойно: приходилась часто безпричинно просыпаться, потом долго засынать. Новобранцы стояли, сидели у открытых окон вагона и смотрели на привычные глазу мелькавшие пейзажи, в ожидании конечной остановки поезда, которая вот-вот произойдёт. Все молчали, каждый думал о чём-то своём. Поднявшееся солнце уже прогрело воздух, который ветерком прорывался сквозь окна идущего со скоростью поезда, обдувая уставшие и помятые лица, освежая головы и тела.

В 9 часов утра поезд остановился. Это был город Ивано-Франковск. Рядом с железнодорожным вокзалом стояли три бортовых «130-х зилка» в ожидании новобранцев. После проверки началась погрузка. Валерик вскочил через задний борт и сел на доску – скамейку у самой кабины. Он знал из опыта, когда в строительной организации их возили на работу по району в будках-скворечниках, как закручивает воздух позади идущей на скорости машины, с которым летит не только пыль, но и песок. Всё это оседает на одежде, забивает глаза, нос и рот.
После сорокаминутной езды и пройдя через контрольно-пропускной пункт, новобранцы оказались на территории воинской части, оставив за КПП и высоким забором из колючей проволоки свою гражданскую жизнь. Они шли по асфальтовой полосе дороги, окружённой зеленью деревьев и кустарника на фоне таких же зелёных сопок. Было ощущение, что попали в парилку. Отсутствовало хоть какое-либо дуновение ветерка и чувствовалось, что природа вместе с новобранцами изнемогает от духоты под палящими лучами солнца.
То, что произошло в колонне за считанные минуты невозможно, не увидев, представить. Словно по команде все остались без рубашек, которые превратились в жилетки и распашёнки, лишившись рукавов, воротников и пуговиц. В брюках Колошины разлетались по швам, а то и на ленточки. Трудно сразу сказать, что послужило столь безобразному превращению своей одежды в лохмотья, превратив изначально нормальных людей в оборванцев. Может, повлияла жара, но скорей всего дурной пример одного из новобранцев, чтобы в дальнейшем шмотка не досталось старослужащим, как гражданка, в которой они уходили на дембель.
Полчаса понадобилось, чтобы дойти в расположение части. Усталых, грязных, пропахших потом и, в придачу, оборванных новобранцев сопровождающие сержанты построили на плацу перед одноэтажным выбеленным, с большими окнами зданием, как оказалось штабом части, своего рода контора колхоза или предприятия. Вокруг плаца стала кучковаться солдатня не по форме одетая. У некоторых были в бинтах головы, шеи, руки, были даже на костылях. От увиденного казалось, что попали в расположение госпиталя или больницы. Словом, освобождённые от службы военнослужащие пришли поглазеть на новоявленное пополнение.
– Равняйсь, смирно! Равнение на право! – скомандовал бывший в сопровождении капитан и пошёл строевым шагом, высоко поднимая ноги с вытянутым носком, и приложив правую руку к виску, навстречу идущему небольшого росточка майору. Остановившись один против одного, кэп отрапортовал:
– Товарищ майор! Пополнение призывников в количестве 80 человек для прохождения службы прибыло без приключений. Сопровождающий капитан Гризлюк.
– Вольно! – отдал команду майор кэпу, а тот новобранцам. Выйдя на средину плаца перед новобранцами, майор кинул скользящий взгляд по строю, проматерившись, как бы, сам себе, но было слышно в притихших последних рядах, заговорил:
– Это что за раздолбаи покровские, что за анархия прибыла? Что за вид, что за форма одежды, такую вашу мать? Видимо с мозгами у некоторых тоже не всё в порядке. Будем ошибку природы исправлять. Не умеете – научим, не хотите – заставим. Понятно, растакую вашу мать? Майор брезгливо сплюнул под ноги и продолжил:
– А пока всех отвезти в баню, переодеть, накормить. После столовой завести в клуб и разобраться, кто есть кто, кто на что горазд.

* * *

Новобранцев на бортовых «зилах» отвезли в баню, которая находилась в военном авиагородке. Валерик долго, как и все, отмывался стоя под душем, смывая всё, что прилипло к телу за дорогу. После душа, в просторном предбаннике, получили и надели бельё, армейское х/б в виде гимнастёрки и штанов-галифе, кирзовые сапоги и портянки, ремни и пилотку. Выйдя с бани, невозможно было определить, глядя в затылок, кто перед тобой. Одинаковая форма одежды всех изменила до неузнаваемости, как наружно, так и внутренне. Тело и душа почувствовали облегчение от происшедшего.
Снятое рваньё ушло в ветошь. Оказалось, были и такие, кто сохранил свою одежду, ибо шёл в армию, как на свадьбу и был одет с иголочки. Можно было шмотки отослать дамой, но они затерялись сразу после переодевания в армейскую робу. Кому охото возиться с чужим тряпьем, оно разошлось по рукам дембелей.
После бани жрать захотелось так, что пустые кишки жалобно потренькивали гитарными струнами, а от курева на голодный желудок подташнивало, и кружилась голова, слегка штормило.
Доставив новобранцев в отряд и построив на плацу по росту, сержанты повели всех строем в столовую. Стояла она рядом со штабом и в ней могли за столами разместиться три роты одновременно, по десять человек за столом. На каждом столе уже стояли две кастрюли с первым и вторым блюдами, чайник, миски, ложки, стаканы и хлеб. Когда все разместились за столами, была дана команда: «Приступить к приёму пищи!» Надо было, чтобы кто-то из сидящих за столом взял на себя смелость разложить содержимое кастрюль так, чтобы каждый получил свой черпак, и сам раздатчик не оказался без порции. Смелых косарей за столом не оказалось. И Валерик рискнул. Щи, картофельное пюре с котлетой и солёным огурцом, стакан киселя с белым хлебом, оказались «манной небесной» и поглотились до крошки. На всё было отпущено 20 минут.
Отмытых, переодетых, накормленных новобранцев строем повели в солдатский клуб, который находился с обратной стороны столовой и под одной с ней крышей. Собравшихся призывников в клубе опрашивали и записывали, кто какой строительной специальностью владеет. По этим данным формировались строительная, хозяйственная, механическая, автомобильная роты.
Валерик о своих способностях умолчал. Сказал, что после средней школы работал на стройке, но дальше подсобного рабочего, ничего не достиг, ничему не научился. На самом же деле, он неплохо рисовал, как самоучка играл на гармошке и баяне, а работая на стройке, стал каменщиком. С детства умел держать в руках топор и им пользоваться. Деревенские парни многое умели делать. И всё же, промолчал. Уж много оказалось творчески одарённых, а конкурировать побоялся. Да и получилась странная вещь, почему-то вдруг оказались многие не только талантливыми, но и городскими, скрыв своё деревенское происхождение. Городские же драли носы перед такими: мол, он дурак деревенский и воображали из себя гениев.
– Будь, что будет! – решил Валерик. – К работе, как к лопате и лому, не привыкать. С мозолями тоже знаком. Способности и умение никому не мешают. Это не мешок за плечами, к земле не прижимает, а вдруг пригодятся. Время всех и всё расставит по местам.

* * *

После разборки в клубе, всех построили и повели в напротив стоящую казарму, что была в метрах двухстах. Можно было эти метры пройти свободно, но нет, только строем. Новобранцев, как почётный караул, встретили «деды», которые дослуживали последние месяцы своего 3-х годичного срока, и те, кто пришёл служить первым призывом на 2 года и уже отслужили по 6 месяцев.
Казарма представляла собой длинное сборнощитовое строение, на высоком фундаменте с множеством окон. Возле высокого крыльца стояли большие банки с каким-то чёрным мазутом, им то, вместо крема, смазывали обитатели казармы кирзачи. Широкий проход-коридор делил казарму на две части: спальная с одной стороны; комната комроты, каптёрка старшины, умывальник, сушилка и две большие комнаты, не доведённые до толка с другой. Проход служил местом построения личного состава казармы по любому поводу. Пол, не видевший никогда краски, был от сапог, как сами сапоги, чёрным.
Посреди спальной половины, между рядами металлических двухъярусных коек, стояли в два этажа деревянные нары. В узких проходах, по ширине двух тумбочек стоящих в торце у стенки, стояло восемь табуреток. Столько новобранцев должны занять свои места на нарах и будут здесь обитать до окончания карантина, так называемого курса молодого бойца. После чего новобранцев расформируют по другим казармам, кто-то останется.
От увиденной обстановки новобранцы стали возмущаться: дескать, с одних нар попали на другие, но кому нужен этот лепет. Это вам мужики не кровати дома с мягкими перинами, начинайте привыкать к армейским условиям. Хорошо, что на них лежат тюфяки, хоть и не первой свежести, и постельное бельё. Послужите, всё исправится.
Валерик со своим ростом 185 см., решил занять второй ярус, который ему был более удобен. А так как в казарме сортира не было, то самым большим открытием дня было его посещение каждым новобранцем. Столь важное и необходимое строение на 20 толчков находилась в метрах 50-и от подножия сопки вверх. И если бы не ведущая туда деревянная лестница с перилами, то подъём был бы не возможен. Без привычки даже ноги устали, а уж если сильно приспичит, то не успеешь, не только дойти, но и добежать.

* * *

Сегодня всё было по-армейски и впервые. В конце — концов, вечерняя прогулка, проверка и команда: «Рота, отбой по полной форме!» Это означало: быстро раздеться, сложить стопкой на табуретку х/б, заправить портянками сапоги, обмотав каждой голенище, занять своё место под одеялом. Надо уложиться во время. Вместо секундомера служила зажженная спичка в пальцах старшины. Если она сгорала, а команда «отбой» всё ещё продолжалась, то старшина ждал, когда все улягутся, и звучала команда: «Рота, подъём!» После чего он выборочно проверял, подойдя к любому: на все ли пуговицы застегнут, находиться ли при деле брючный ремень, правильно ли намотаны портянки. Любая не застёгнутая пуговица могла у старшины вызвать удовольствие поиздеваться не только над новобранцами, но и остальными. Звучали команды «отбой» и «подъём», а спичек в коробке было много. Это будет потом, но в этот вечер такого не произошло. Может старшина сжалился над пополнением в роте, ведь сегодня ступившие на территорию части и до команды «отбой» много проделали работы, и приустали.
После того, как Валерик оказался с головой под байковым одеялом в белом пододеяльнике, не заметил, как перешёл в состояние сна. Ночь пролетела очень даже быстро. Нечего не приснилось. Домашняя привычка рано вставать, сработала и здесь. Валерик просто лежал, ожидая общей побудки – первого армейского подъёма.
– Рота, подъём! – разорвал утреннюю тишину голос старшины. Если на «дедов» — дембелей команда не очень действовала, да и старшина был из тех же, то новобранцы, как горох падали с верхних ярусов нар. Надо, как можно быстрее облачиться в обмундирование и обмотав портянки, натянуть на ноги кирзачи и выскочить на проход для осмотра. Но за ночь, кем-то уже служивших, была проделана подлянка по отношению к молодым: местами поменяли и перемешали хэбэшку и сапоги. Вскочившие после сна новобранцы, надевали штаны и гимнастёрки, которые на них не лезли или были слишком велики, тоже происходило с сапогами. Каждый в этой неразберихе искал своё, а время шло. Уже начались потасовки, что вызвало удовольствие у проделавших своеобразную шутку и наблюдавших с обеих сторон за ситуацией. Кое-как разобравшись, новобранцы выходили на построение.
Валерик в эту хохму не попал не потому, что оказался хитрее других и не сложил, как все своё х/б на табуретку, а сложив, положил под подушку. Просто он не любил, когда подушка лежала ниже пяток. Так за счёт х/б приподнял набитую ватой подушку на нужный уровень, а сапоги поставил под нары.
По распорядку после подъёма шла физзарядка и туалет. С голыми торсами каждый взвод бежал за метров триста от казармы, где отходили подальше от дороги для утренней оправки. Потом опять бежали к казарме. Слегка помахав руками и попригинавшись, расходились, чтобы занять место в умывальнике.
Ещё и не служили, а с тумбочек стали пропадать зубная паста и щетки, мыло с мыльницей, сапожный крем и щётки, бумаги для писем и конверты. А про зубной эликсир, одеколон и говорить нечего. Хоть и мелочь, но каждый день не напокупаешься. Пришлось, уходя на работу, всё слаживать под подушку, прятать в койку. Но тот, кто ищет, всегда найдёт, и опять всё исчезало.
Как потом выяснилось, мыльницы и зубные щётки шли на изготовление ремешков на часы, брючные ремни и всякие безделушки, которые «деды» готовили к дембелю, как подарки и сувениры. А ещё мелко нарезанные мыльницы засыпались в ацетон и получался отличный клей для склеивания пластмасс.

ГЛАВА 5

В один день с новобранцами прибыли с учебной шестимесячной школы по подготовке младшего комсостава три сержанта. Они были назначены командирами взводов пополнения. Так Валерик оказался в 3-ем взводе 6-й роты.
После завтрака рота построилась на плацу возле штаба, вместе с другими 5-ю ротами, на ежедневный утренний развод. Он, как и всё остальное, был первым для Валерика и его сослуживцев.
– Отряд равняйсь, смирно! Равнение на середину! – скомандовал тот самый майор, который вчера встретил новобранцев, оставив впечатление мужика с крутым нравом. Музыканты заиграли какой-то марш, где главную «скрипку» вёл большой барабан, отбивая ритм. И майор строевым шагом, взяв под козырёк фуражки правую руку, пошёл идущему навстречу командиру части с рапортом о построении личного состава отряда на развод.
Это была своего рода утренняя рабочая планерка для военных строителей с подведением итогов дня прошедшего и производственных задач на день наступивший. Кого-то нахваливали, кого-то хулили, давали замечания и указания. После окончания развода, под звуки того же марша, роты стали расходиться по местам их работы. Только новобранцы в этот пятничный день, чтобы окончательно войти в армейскую колею, должны были, уже в третий раз, пройти в госпитале медкомиссию, каждый должен был обязательно побыть в секретном отделе части. Значит, повезут в военгородок. До обеда надо уложиться.
Чего-то сверхъестественного на медкомиссии не открыли и никого не комиссовали. Ещё бы! По кабинетам врачей промчались галопом. Затем в «секретке» получили указания, как вести себя в расположении части и за её пределами с местным населением, что в никакие контакты с ними не входить. Держать в строгом секрете сведения о построенных на территории части объектах сроком на 10 лет. О чём каждый, в подтверждение услышанного, поставил свою роспись в представленных документах. Валерик забежал в магазин «Военторг» и купил комплект белых подворотничков, опять зубную пасту и щётку, щётку сапожную и чёрный крем для сапог. Надолго ли хватит, но без этого не обойтись. После обеда новобранцам было дано свободное время в расположении казармы. Каждый мог заниматься чем угодно, но все получали в каптерке рабочую робу и телогрейки без воротников, шерстяную парадную форму и шинели, пришивали ко всему чёрные погоны с эмблемами строительных войск. С внутренней стороны, разведенной хлоркой, каждый писал свою фамилию и инициалы.
Кстати, об эмблеме. У военно-строительных войск, как и у других родов войск, есть свои знаки, отличая: погоны чёрного цвета и эмблема, где на фоне морского якоря, в кругу дисковой пилы изображён гусеничный трактор-бульдозер. Вверху дисковой пилы, между двух изогнутых электрострел – звёздочка. Только Валерику было не понятно, почему-то большинство стройбатовцев на погонах носили эмблемы шоферские, связистов, музыкантов, даже эмблемы врачей, но не свои родные.
В каждом взводе заучивали слова песни, которая станет для его состава строевой. И уже на вечерней прогулке 3-й взвод горланил:
А для тебя родная,
Есть почта полевая,
Прощай, труба зовёт:
Солдаты в поход…

* * *

Распорядок дня в субботу не изменился. Выходной день и все в казармах, кроме тех, кто на хозработах в столовой и подсобном хозяйстве. Обязательным мероприятием всех рот является изучение воинского устава и строевая подготовка, но больше всех доставалось новобранцем с 6-й роты. Новоиспечённые взводные командиры с их вили верёвки, выжимая все соки, гоняли по всем заученным в учебке правилам.
Ещё никто из молодых не знал, почему местонахождение части называют «гнилой долиной», но каждый всем телом чувствовал, как здесь печёт июньское солнце, от которого не было спасения. Только вечером, вдруг опустившийся за сопки солнечный диск приносил прохладу, а внезапное его утреннее появление, с первой же минуты, приносило жару. Бывали частые случаи, когда на плацу, будь-то на строевой или разводе, солдаты падали в обморок.
Все здания, сооружения, склады и другие объекты на территории отряда охранялись «летунами», которые располагались в военгородке, они же были заказчиками строящихся объектов. Они стояли на двух КПП вооруженные «калашами», могли быть с овчарками, лай которых доносился с питомника до «гнилой долины» в утренней прохладе. «Летуны» дежурили круглосуточно возле десяти истребителей МИГ-15, которые стояли на краю огромной площадки, вымощенной бетонными плитами, у подножия сопки, и могли каждого, кто соизволил приблизиться к самолётам очень близко, положить на землю. «Деды» говорили, что «Миги» стояли без моторов, а значит, исполняли роль макетов. Вот на этой бетонной площадке, липовом аэродроме и такими же «МИГами», Валерик с товарищами отрабатывал строевой шаг, стирая, как на наждаке, каблуки кирзачей.

* * *

В «гнилой долине» жили когда-то гуцулы, чей разговор совсем не похож на украинский. На вершинах сопок сохранились места их проживания, как единоличников. Если учитывать, что с осени до весны вершины сопок находятся в облаках и оказавшись в это время на сопке, попадаешь в сплошную серость тумана с изморосью, то невольно возникает вопрос, что загоняло людей в такие непростые условия для проживания. Там было обилие дичи. Но как жить вдали от людей, в сырости, понять было немыслимо.
Гуцульское кладбище совсем не похожее на православное кладбище. У нас крест основной атрибут захоронения, где можно прочесть всю историю деревни или города, где нет вымысла, и как правило, всегда указана точная дата рождения усопшего, и абсолютно точная дата смерти. Там же стояли плиты без надписей, но с множеством резных фигурок людей из камня по надгробию. В этом тайна захоронений.
Здесь нет привычных для каждого деревенского колодцев, зато много обложенных камнем родников, дающих прозрачную, холодную до ломоты в зубах воду. Весной сопки утопают в белизне цветущих яблонь, груш, черешни. На золотом фоне осени появляются, как в замедленном кинокадре олени, косули, лани, а заяц, лисица и дикий кабан – самые распространённые обитатели сопок.
У подножия сопок бежит, извиваясь и перекатываясь через камешки, где можно пройти десять метров от берега до берега, не замочив косточек ног, ручей. Сильные дожди и таяние снегов на сопках превращают этот безобидно журчащий ручей в бурлящий и ревущий, с грязной водой поток, под мощью которого не сможет устоять никто и ничто.
О событиях Великой Отечественной войны напоминает братская могила погибших воинов в боях с немецко-фашисткими захватчиками. Их имена написаны на обелиске, который стоит у дороги в военный городок.
В этих местах шли ожесточенные бои партизанского соединения под командованием генерала С.А.Руднева с фашистами, который 4 августа 1943 года погиб около посёлка Делятино. В 60-х годах в посёлок выселили жителей «гнилой долины», который располагался за КПП и забором из колючки. После войны в этих местах многие годы орудовали националистические банды бандэровцев, которые вели подрывную деятельность против советских, партийных и государственных органов, убивали тех, кто строил послевоенную мирную жизнь. Ведь не зря в «секретке» предупреждали новобранцев о возможных неприятностях с местным населением, где неприязнь к «москалям» сохранилась, и были случаи избиения военнослужащих стройбата.
* * *

– Взвод, слушай мою команду! Рабочий инструмент на плечо! На место работы, шагом марш! – пропел взводный. Вооружившись лопатами, ломами и кирками, которые получили на складе, которые будут в руках новобранцев в течение карантина, а в дальнейшем и всю службу, взвод направился в район котельни, где предстоит копать траншею.
Каждому, как дневное задание, был отмерян кусок земли, где к концу дня должна появиться одна длинная траншея, с соответствующими параметрами – глубиной и шириной.
Капать землю не просто, если ею оказалась глина, которая лежала не тронутой сотни лет, а может и с момента сотворения мира, и превратилась в камень. Её с трудом берёт кирка, тем более лом. Затрудняло работу безбожно палящее солнце, но деваться некуда и за чужой спиной нет возможности затеряться, не сачканёшь, поэтому каждый потеет сам за себя. Пот заливает и щиплет глаза, его капли на теле. Лом и кирка переходят из рук в руки. Глину лопата не берёт и ею можно только выбросить с траншеи то, что надолбалось.
Сходили на обед в столовую и опять на траншею. Говорят, после вкусного обеда полагается поспать, чтобы жирок на животе завязался. Дело хорошее, только не в армии. На строевых занятиях ремни проверяют, чтобы не висели бляхой вниз. Каждый новобранец меряет ремнём окружность головы, от подбородка до макушки и, получившаяся длинна окружности, фиксируется бляхой ремня. Это размер талии. Ремень сильно пережимает и даже в этом месте немеет. Трудно приходится тем, у кого голова меньше живота. Если кто-то ремень, всё-таки, отпустил и попался, то взводный, положа пряжку на что-нибудь твёрдое, ударял каблуком своего сапога так, что ремень больше не отпустится, по крайней мере, на время карантина. В дальнейшем такое на стройбатовцев не могло действовать, принося неудобства. Всё завесило от привычки: кому-то ужиматься ремнём нравилось, а кто-то его носил пряжкой на ширинке. И ещё. При помощи ремня можно защищаться, захлестнув одним взмахом его на ладонь. Тогда пряжка со звёздочкой в умелой руке гуляет с большой скоростью, и попасть под неё нет резона. А пока новобранцы, немного расслабив ремни, шли докапывать проклятую траншею. Свою работу сопровождали матом и каждый выброшенный слой приближал к финишу. У того, кто никогда не держал в руках такой инструмент, но был в рукавицах-спецовках, появились на ладонях покраснения. Зато у тех, кто посчитал, что спецовки из-за своей грубости только мешают работать и не посчитал нужным их надевать, на ладонях пузырились кровяные мазали. У кого-то они лопнули и долго будут болеть. И всё же, поблажек на имевшие мозоли не будет и под освобождение от работы не попадут.
(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)