Месть Посейдона. Часть Седьмая (Эпилог) (Глава 7)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

В которой герои встречаются спустя десять лет после происходивших ранее событий, в которой они обретают то, о чём желает всякий смертный, а также в которой капитан Фенстер размышляет о своих годах верной службы короне.

Как бы странно то не звучало, но автор вынужден завершать своё повествование, и так уж затянувшееся на многие годы, не в Лондоне, откуда всё и началось, не в Куинсферри, где располагался дом знаменитого ныне на всю Англию капитана Фенстера (правда, в совершенно ином смысле), не в Челси, в котором также имело место быть немало любопытных сцен. Итак, нам следует, взяв непременно экипаж, отправиться из Лондона строго на север, в Манчестер, а затем проехать далее по узким, почти заброшенным тропам, ведущим в Хейвуд, известный как сравнительно небольшой пригород, правда похожий скорее на крупное село, всюду окружённое вечнозелёными полями, вдоль которых расположились одиночные пастбища; чуть далее виднеются холмистые возвышения. Представшая перед читателем картина чем-то напоминает дикие суровые края Шотландии, правда здесь было существенно теплее, и воздух был более ласков и приветлив, как и местные жители. К тому же, то был прекрасный апрельский день 1793 года, солнечный и безветренный.
Но что же, однако, привело нас в эти места, отчего читатель обязан был оставить все свои дела и тронуться в нелёгкий путь? Разумеется, в сию поездку он отправился не один: в просторном экипаже вместе с ним мимо Хейвудских долин проезжали ещё четверо, а именно капитан Беверли Фенстер, сильно поседевший и осунувшийся, ибо старость взяла окончательно власть над ним, его старший сын Ллойд, уже остепенившийся статный джентльмен, вместе со «спутницей жизни его», милой и обаятельной Сьюзан, и прелестным чадом их, малолетним сыном Эндрю, покойно сидевшим между родителями своими и глядевший с детской, всепоглощающей любознательностью через окно на открывавшиеся перед ними виды.
Через какое-то время карета свернула налево, и впереди показался расположенный в самой окраине Хейвуда дом; будучи до того обветшалым и заброшенным, ныне он точно приобрёл вторую жизнь: хорошо покрашенные в белый и тёмно-коричневый стены и крыша; на двери был установлен новый замок, и теперь она более не скрипела с невыносимым шумом; стоявшая поблизости мельница, ранее пребывавшая в совершенно безнадёжном состоянии, теперь встречала гостей из Лондона с радостью, неспешно размахивая своими длинными деревянными крылами.
Когда тройка остановилась вскоре у дома, и все принялись выходить, миссис Фенстер так и ахнула:
— Как же здесь чудно! Я и не могла представить, что в относительной близости от Лондона существуют такие прелестные живописные уголки. Не правда ли, Ллойд?
— Совершенно с вами согласен, милая, — ответил ей муж, оглядываясь также в округе, — Я и сам здесь впервые, но вот мой отец, насколько мне известно, бывал здесь когда-то.
И он обернулся назад, к Беверли, который тем временем, взяв своего ненаглядного внука за руку, неспешно направился с ним вслед за супругами; он что-то рассказывал Эндрю, а тот, заворожённый, слушал его речь широко раскрытыми глазами, при том поглядывая с каким-то испугом на мельницу. Походу, капитан увлечённо поведал ему какую-то историю про ту мельницу, произведшая однако сильное впечатление на мальчика; он боялся к ней подойти и шёл неохотно, оборачиваясь назад; Фенстер-старший же громко посмеивался.
— Боже мой, что с нашей любовью? — произнесла встревожено Сьюзан, подойдя к своему сыну, — Отчего он так напуган?
После чего обратилась к капитану укоризненно:
— Вы, верно, повлияли на него так. А он ведь ещё совсем мал!
Беверли, крепко взяв Эндрю за руку и притянув к себе, рассмеялся, как в старые добрые времена, точно в душе его пробудился на время молодой бравый капитан Фенстер.
— Клянусь честью, что я ни в коей мере не желал его обидеть. Я лишь рассказал ему одну забавную историю про владельца сего дома.
— Что же вы именно рассказали? – вступил в беседу Ллойд.
Капитан махнул рукой, как бы давая понять, что не стоит придавать столь сильное значение его выдумке.
— Речь шла об одном бывалом мореплавателе, что получил древнее индейское проклятие во время своего путешествия по Америке и который, вернувшись в Англию, вскоре сгинул, в то время как часть души его грешной перенеслась в ту мельницу, жернова которой по ночам перемалывали все его прегрешения. Ну право, совершенно пустячная история!
Но похоже, что мистер и миссис Фенстер не считали так; они лишь с беспокойством глядели на Эндрю, который продолжал разглядывать с опаской мельницу и дом.
— Для вас, может быть, она и пустячная, но не для него, — заявил серьёзно Ллойд, — Идёмте же.
И все молча последовали вперёд. В тот самый момент входная дверь отворилась, и из дому вышел высокий молодой человек с выразительными карими глазами и тёмными густыми, слегка кудрявыми волосами. Завидев капитана Фенстера, он был несказанно счастлив и, двинувшись к гостям навстречу, протянул вначале ему руку для пожатия.
— Капитан! Как же замечательно вас видеть, — сказал он с сияющей улыбкой.
Беверли и сам был вне себя от радости: он крепко обнял его, словно собственного сына.
— Юстас, — молвил он, — вот так встреча. Я вижу, вы здесь обустроились более чем прекрасно. Да, что уж говорить: Саймон бы и не узнал этот дом.
После сего примечания, сделанного Беверли, Юстас несколько взгрустнул, но спустя некоторое время вновь с оживлённостью приветствовал и Ллойда, и его жену с сыном. Тут за дверью, из прихожей, послышался очаровательный женский голос:
— Неуж то приехали?
Юстас обернулся и возрадовался ещё более, ибо то была Кэролайн. Высокая, статная, с красивыми округлыми плечами, она переменилась намного; настолько, что даже сам капитан Фенстер подивился такому существенному преображению.
— Моё почтение, капитан Фенстер, — заявила она, также не могшая сдержать восторга от встречи с ним.
Беверли с охотой протянул ей свою руку, сказавши:
— А вы, миссис Линнуэй, стали ещё прекрасней, как сама античная царица Елена, что своею внешностью пленила немало младых мужских сердец.
Подобное сравнение, конечно, было весьма приятным для Кэролайн, хоть она и считала его не совсем подходящим, ибо царица Елена тем самым стала в итоге причиной всеизвестной Троянской войны, жестокой и беспощадной.
— А вы, капитан, весьма хорошо осведомлены об истории Древней Греции, — заметил весело Юстас, провожая его и остальных гостей в свой дом.
— О да, юнга, — воскликнул с живостью Беверли, — в молодости доводилось мне брать в руки труды Гомера, которые я перечитал от корки до корки. Я придерживаюсь такого взгляда, что это – лучший историк и летописец тех веков. Так что советую и вам его прочесть, друг.
Гостиная, ранее находившаяся в запустении, теперь была обставлена, скромно, но при том весьма уютно: большой деревянный стол и стулья; подле окна стояла широкая полка с книжными рядами; в комнате пахло свежестью, будто дом этот был построен совсем недавно.
Усевшись за накрытый стол вместе с гостями, Юстас и Кэролайн принялись рассказывать о своей совместной жизни, длившейся уже десять лет после того, как алтарь связал их судьбы узами брака, и о том, сколь сильно пришёлся им по нраву Хейвуд своей тихостью и отдалённостью от давно перенаселённого Лондона, который, при этом, они желали бы посещать чаще, ибо у Кэролайн остались там её родители, мистер и миссис Линнуэй, которые после разлуки со своей любимой дочерью имели возможность лишь получать от неё письма, да и то не часто. И конечно, вовсе не в том дело, что ей хотелось оставить в прошлом свою родную усадьбу в Челси, где провела она всё своё детство и юность.
С приездом в Хейвуд ей и Юстасу пришлось крайне нелегко, ибо на выкуп старого родового поместья покойного Саймона Клефельда необходимы были значительные денежные средства, к тому же если брать в расчёт траты на его масштабную реставрацию. К тому же, путь из Хейвуда в Лондон, как мы уже знаем, не был близким, и потому регулярно выезжать туда они попросту не могли. И конечно, Джордан и Аделаида то прекрасно понимали и не расстраивались; гораздо большую значимость для них имело то, что их Кэрри ныне замужем, и теперь, встав на широкую ногу, вправе была распоряжаться собственной жизнью.
После трапезы хозяева дома принялись показывать гостям остальные комнаты: две спальни, одна из которых ныне представляла собой «обитель прошлого»: здесь было выставлено всё, что принадлежало Саймону и его предкам и по праву досталось его приёмному сыну Юстасу, включая старинные рукописи, целиком исписанные в высохших уже чернилах, бесчисленные тома книг, большие сундуки, покрытые толстым слоем пыли, и прочие вещи, свидетельствовавшие о довольно высокой просвещённости и знатности семейства Клефельдов.
Всё то несомненно вызвало в капитане Фенстере уважение к Саймону, который ныне лежал безмолвно в земле, под сенью креста.
влиянием сих размышлений Беверли вспомнил далёкий 1782 год, когда он, ещё будучи капитаном «Армагеддона», хоронил его вместе со своими верными товарищами, о которых давно ничего и не слыхивал.
И в память о нём, том славном времени, остался только мистер Бэрриел. Ни к кому более так тесно не привязался Фенстер (если не считать родного сына Ллойда), как к этому милому, благородному юноше. И вновь он был поражён тем, насколько он по характеру отличался от своего отчима: ни хитрости, ни коварства, ни излишнего самолюбия и чувства превосходства над окружающими.
В обыденной жизни был он кроток, учтив, вежлив, послушен, но ежели дело касалось необходимости оказать помощь капитану Фенстеру в борьбе за права британской монархии, здесь он точно призывал из недр своей души ту давно забытую пиратскую закалку и проворство, которым его обучал Саймон с малолетства.
И оттого на капитана накатил вскоре ветер тоски и печали, и он, не силясь с ним совладать, в безмолвии осматривал дом, в то время как Ллойд и Сьюзан с интересом расспрашивали Юстаса о ценном семейном имуществе, что хранилось в той комнате. Эндрю, вначале стоявший неподвижно и с жадностью глядевший на всё это старое, многовековое великолепие, спустя некоторое время осмелел и принялся разглядывать вблизи каждый предмет, дотрагиваясь до них своими маленькими пальчиками. Особое любопытство проявил он к небольшой коллекции пистолей, что стояли на полке.
Впрочем, миссис Фенстер вовремя успела обернуться и нагнать маленького негодника, уже потянувшегося руками за одним из них.
— Нельзя, любовь моя, нельзя! – воскликнула она, оттащив его от полки.
Мальчик указал матери на оружие, и та в испуге молвила:
— Нет, и речи быть не может. Не позволю играться с такими серьёзными штуками. Поранишься, или, чего доброго, упадёт он на твою головушку.
Юстас, видя, как дитя опечалилось тем, что ему не позволили взять в руки красивый двухствольный пистоль, украшенный по бокам позолотой, подошёл к нему и, достав его, подал Эндрю.
— Не стоит волноваться, миледи, — сказал он Сьюзан, — вашему сыну ничего не грозит, ибо он не заряжен и давно хранится в качестве антиквара. Ежели малыш желает его опробовать, то пусть такая возможность будет ему предоставлена.
Несмышлёныш, взявши с блаженством его в ручки, стал его подолгу разглядывать, затем, нажав на курок, со смехом принялся бежать по комнате, воображая, будто он мчится за кем-то в погоню.
— Настоящий отважный юнга, — заметил, засмеявшись, Юстас, — Да, в нём явно течёт морская кровь. Что скажете?
— Вполне возможно, — рассудительно вставил Ллойд, глядя с любовью на своего сынка.
Когда же он вскрикнул неожиданно: «На абордаж!», мистер Фенстер-младший дополнил:
— Ну, или же настоящий пират.
Кэролайн также не могла наглядеться на Эндрю, который с первого взгляда показался ей очаровательнейшим ребёнком, коих она ещё не встречала.
—А он и вправду забавный, Юстас, — заявила она восторженно, правда спустя некоторое время вздохнувши с тоской. Возможно, она уж о чём-то задумалась глубоко, но пока что не решалась о том говорить открыто.
Набегавшись вдоволь, маленький разбойник утомился и по строгому настоянию матери отдал ружьё мистеру Бэрриелу.
Кэролайн тут же предложила пройти на улицу и прогуляться по здешним местам, и все охотно на то согласились. Капитан же, которого охватила вдруг тоска, долгое время стоял и о чём-то усиленно думал.
Подойдя к окну, он уставился на небольшой бугорок, над которым поставлен был крест, а ниже, на каменной надгробной плите, указано: «Сэр Саймон Клефельд, отдавший свою жизнь на благо английской военно-морской мощи».
Заметив, что капитан Фенстер погрузился в печаль, Юстас молвил:
— Капитан, изволим же выйти.
И Беверли, обернувшись к нему, поспешил выйти с ним во двор, откуда направились они к могилке. В это время на Хейвуд налетел восточный ветер, вероятно, принесённый с Блэкпула, и оттого стало прохладнее.
— Столько лет прошло, Юстас, а он всё стоит, — сказал отстранённо капитан, вздохнув. Потом через некоторое время добавил, — А тело, что там лежит, уж истлело давно.
Дойдя до надгробия, они, перекрестившись, молча глядели на надпись, в которой оба нашли бесценный источник самых различных воспоминаний: тягостных и счастливых, безрадостных и безмятежных. И что примечательно, каждый находил ныне в них нечто новое, не ведомое ранее.
Где-то ощущалась вина и раскаяние, где-то напротив, понимание того, что именно так стоило было поступить, и соответсвенно, одобрение.
«Все мы вольны совершать ошибки. Главное лишь то, умеем ли мы извлекать из них пищу для собственного ума».
В этой простой, казалось бы, мысли и заключалась вся суть человеческого бытия; к такому выводу пришли и Юстас, и Беверли. Ещё давно: мистер Бэрриел – в тринадцати колониях, будучи рядовым в армии генерала Линкольна, в то время как капитан Фенстер – на протяжении всей своей долгой службы королю.
И вот к чему ещё пришёл он (возможно, не без помощи свыше): «Все те годы я, даже когда попал в немилость и был отстранён от своих священных обязательств, по-прежнему преклонялся только перед одной страной. У меня отняли многое (хотя, в том исключительно мой грех), но я сказал, что во имя Господа должен отслужить достойно его величеству, назначившему меня командовать «Куин Элизабет»; народу, что боготворил меня однажды.
И я отслужил. Где бы мне ни приходилось бывать, я всё так же беспристрастно исполнял собственный долг. И плыл мой фрегат средь знамён Альбиона, пересекая моря Атлантики».
Кажется, блеснувшая в голове его идея показалась ему столь впечатляющей, что он готов был сию секунду поделиться ею с Юстасом, однако тот опередил капитана.
— Где же он погиб? – спросил его мистер Бэрриел.
— В бою у Флиссингена, — ответил коротко капитан, глядя всё на крест, — То было страшное зрелище, Юстас. Мы, надо сказать, были на грани разгрома, и будь оно так, то стало вторым и неисправимым позором для меня. Но в дело вступил Саймон и его отряд; он-то и спас положение. Вот только до возвращения в Англию старина так и не дожил.
Перед своей кончиной завещал он закопать тело его на Хейвудской земле. То мы и сделали: я и мой экипаж.
И сказав так, Фенстер подумал:
«Что ж. Походу, я и в самом деле своё отслужил. Хасселрит и все его дружки преданы наказанию. Да и Кентс тоже».
Несмотря на то, что поведал ему Юстас об истории Джеральда, капитан, хоть и проникся некоторым сочувствием к молодому рабовладельцу, но посчитал, что тем не менее, это не умаляет его отвественности перед королевским законом, а идти против его воли – то же, что отстрелять себе ногу из-за какого-то малозначительного известия. И Юстас, конечно, понимал его соображения, исходя из которых он отказал в такой милости Кентсу.
Постояв ещё какое-то время в безмолвии, капитан Фенстер, похлопав мистера Бэрриела по плечу, направился к дому; вслед за ним простился с могилкой и Юстас.
Ветер уж стал стихать, и вновь становилось теплее; весна в Хейвуде осторожно вступала в свои права.
Отставной (теперь уж на весь остаток своей жизни) капитан, наслаждаясь причудливым местным пейзажем, окончательно ныне удостоверился в том, что его благая миссия окончена с достоинством, и теперь ему более ничего не мешало уйти на покой, лелея и воспитывая собственного внука, который, кто знает, когда-то сумеет стать таким же выдающимся мореплавателем, как и сам Фенстер, а быть может, его и превзойдёт. И не исключено, что читателю доведётся о том узнать, но только спустя ещё десять лет, когда из обыкновенного проказника и шалуна вырастет взрослый, смышлёный, крепкий телом и духом юноша. Пока же то был самый простой озорной мальчишка, мчавшийся по поляне и звонко смеявшийся, ибо за ним бежала, так же беззаботно посмеиваясь, Кэролайн. Родители же его, глядя на их весёлую игру, переглянулись меж собой с улыбкой.
«Славный паренёк!, — подумал капитан, наблюдая за ним, — И при том нисколько не похож на моего Ллойда. Верно, в мать пойдёт».