Глава 17. Дымные сумерки

Встретив Новый Год, 1915-й, Государь записал в дневнике 1 (14) января 1915 года: «В 11 ч. 45 мин. пошли к молебну. Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году и о тихом и спокойном житии после неё. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги».

Но год не только не принёс победу, а начался с очередных скорбей: 2 (15) января 1915 года Анна Александровна Вырубова попала в железнодорожную катастрофу, возвращаясь из Петрограда в Царское Село, и оказалась между жизнью и смертью. На обычной железнодорожной станции местный фельдшер Жук и станционный смотритель, помогали ей как могли, пока не приехали Е.Боткин с помощниками. Перелом бедра и травма позвоночника, потеря сознания заставили медиков отказаться от перевозки Вырубовой в лазарет и надеяться на чудо. И «чудо» в лице Распутина пришло: «старец» огромным напряжением гипнотических способностей вывел Вырубову из бессознательного состояния и облегчил её страдания. Но вернуть ей здоровье полностью Григорий, конечно, не смог: Анна Александровна навсегда осталась инвалидом. Нужно добавить, что за всё время войны Распутин, вопреки расхожему мнению, был в Царском дворце всего три-четыре раза. Случай с Вырубовой стал вершиной его «старческой» славы.

Устойчивое заблуждение, будто бы Распутин «правил Россией», бытовало вплоть до последнего времени. Откуда же взялись эти рассказы о его «государственной деятельности», происходившей «в перерывах между пьянством и развратом»? Увы, всё из тех же великосветских салонов, где даже Члены Императорской Фамилии видели «всё зло» в св. Царице потому лишь, что она не вписывалась в их круг: ей простили бы роскошь, но не прощали скромность, простили бы праздность, но не могли простить трудолюбия и пренебрежения великосветскими пересудами, простили бы адюльтер, но не прощали постоянства и верности. А уж «мужика у Трона» терпеть, конечно, не собирались. По мнению А.Боханова, княгиня З.Юсупова открыто шельмовала Государыню и подговаривала своего сына Феликса убить «старца» (когда он на это решился, она назвала его «героем»). В тех условиях, когда либеральные круги называли Монархию «пережитком прошлого», подобное отношение высшего света к св. Царице было просто пагубным и заражало этой пагубой провинцию. В 1915 году Государыня со старшими Дочерьми совершила поездку по провинции, но, так же как столичному свету, она не угодила и провинциальным барышням и дамам: они увидели скромно одетую усталую женщину в сопровождении таких же скромных девушек и небольшую Свиту! Боже, да тут и посмотреть не на что, тут и обсудить нечего, кроме цвета юбок!.. Где Царский антураж? Где пышные украшения и раззолоченная Свита? ЧТО ЭТО ЗА МОНАРХИНЯ?!

Отмечу, что и в провинцию проникали через газеты слухи о «правлении» Распутина, рождавшие непочтительное отношение к Августейшим Особам и тем, кому они в той или иной степени благоволили. За примерами далеко ходить не нужно.

В 1912 году у няни св. Царевича М.Вишняковой был роман с казаком Личного Его Императорского Величества Конвоя. Однажды влюблённых застали во время свидания во дворце и доложили об инциденте Государыне, потому что свидание происходило рядом с комнатой св. Царевича. Св. Царица потребовала Вишнякову к себе и попросила объяснить случившееся, но вместо правды Вишнякова стала лгать, что её обесчестил Распутин. Св. Царица удалила Вишнякову от Двора, а казака отправили в его родную станицу в Ростовской губернии.

В том же году удалили от Двора внучку поэта Ф.Тютчева фрейлину С.Тютчеву за то, что она интриговала против св. Царицы и собирала сплетни о «Гришке», вносила в них свою лепту и старательно выкладывала всё Государыне. Когда пришли к власти коммунисты, Тютчева пошла к ним на службу и немало сделала для очернительства св. Царской Семьи. Может быть, благодаря этой «услуге», советская власть внесла Ф.Тютчева в число «разрешённых классиков», а его внучка спокойно умерла в своём родовом имении?.. Моё мнение, конечно, схоже с категоричными суждениями Боханова, но как иначе отнестись к «гражданке Тютчевой», прожившей 40 лет при советской власти без того, чтобы хоть раз попытаться заступиться за незаконно репрессируемых родственников и знакомых?

Размышляя о роли Распутина у Трона, сопоставляя воспоминания действительно близких к св. Царской Семье (не по рангу, а по духу) лиц, я пришёл к мысли, что «головокружительная карьера» Григория Ефимовича естественна: в глазах Государя и Государыни он был тем соединением русского православия и простонародья, общения с которыми они желали постоянно и тем сильней, чем плотнее делалась вокруг них удушливая и леденящая атмосфера великосветских интриг и празднословия. «Гришка» же был и простолюдин, и «человек Божий», а что уж он вытворял вне дворца (если вытворял), так это было его личным делом, не интересовавшим Их Величества, за которое «старец» должен был отвечать перед Богом сам. Лишь Их Величества и могли решать, быть или не быть «старцу» у Трона, а верно-подданные были обязаны повиноваться Монархам, а не заниматься пересудами. Кстати, «старец» отлично всё понимал. Он, конечно, бахвалился, что он «Царёв друг», но при этом сознавал, что его влияние существует, пока «Папа» и «Мама» желают общения с ним, причём он им ничего не навязывал, когда его мнения или совета, или утешения спрашивали, тогда он и считал себя обязанным высказываться, советовать, утешать. Чаще он утешал «Маму», говоря, что «сила душу укрепляет»; «любовь в сердце – надежда на завтра»; «ублажи раненых, БОГ ИМЯ ТВОЁ ПРОСЛАВИТ (поразительное совпадение! – Е.М.) за ласкоту и за ПОДВИГ ТВОЙ (выделено мной. – Е.М.)»; «пусть небесная сила в пути с вами ангелы, в ряды воинов наших спасенье непоколебимых героев с отрадой и победой».

Св. Царь беседовал с «Гришкой» на духовные темы, что совершенно не означает, будто он прислушивался к высказываниям «старца» по политическим и государственным делам.

Распутин оказался в довольно сложном положении: Её Величество иногда спрашивала, плох или хорош тот или другой человек, а он обязан был точно определить это, — как-никак провидец. Его «государственная деятельность» не подтверждается документами, так что он «не определял» и не «назначал» (ясно, и не «снимал») ни одно высшее должностное лицо Империи. Более правдоподобно, что он как «Царёв друг» мог по подсказке кого-нибудь из «братьев-масонов» лишь ПРЕДЛАГАТЬ или ПРОСИТЬ назначить то или иное лицо, следовательно, имел своих «протеже», из которых всего одиннадцать действительно назначены св. Царём на ведущие должности (эти люди плохо ладили между собой). Что касается документальных подтверждений, то в материалах ЧСК Временного Правительства сохранились показания младшей Сестры Государя Ольги Александровны, которая утверждала, что «никогда ни мой брат, ни Аликс не верили тому, что человек этот обладает сверхъестественной силой. Они видели в нём крестьянина, глубокая вера которого сделала его инструментом в руках Божиих, НО ТОЛЬКО ДЛЯ ИСЦЕЛЕНИЯ АЛЕКСЕЯ (выделено мной.- Е.М.). Аликс ужасно страдала от невралгии и ишиаса, но я никогда не слышала, чтобы «сибиряк» ей помог (ЧСК доказала, что всё писавшееся и говорившееся о «Гришке» даже в Думе не имело под собой веских оснований.- Е.М.)». В то же время Ольга Александровна была убеждена в природном целительском даре Распутина: «Я видела собственными глазами, и неоднократно, чудотворную силу его воздействия. Я также знаю, что самые знаменитые врачи того времени вынуждены были признать это. Профессор Фёдоров, лечащий врач Алексея, выдающийся специалист в своей области, также рассказывал мне о подобных случаях; однако все врачи очень не любили Распутина».

Ненавидели «старца» и интриговали против него его же «протеже» — или такие как, скажем, А.Наумов, сменивший на посту министра Земледелия А.Кривошеина, абсолютно лишённый преданности Монарху, хотя и не принадлежавший ни к Прогрессивному блоку, ни к сторонникам Гучкова. В мемуарах Наумов явно любуется собой, когда рассказывает, как он выгнал из своей приёмной «старца», протянувшего ему «трясущейся рукой» корявую записку с просьбой помочь зачислить кого-то в университет. Ненависть всех этих людей к «Гришке» имеет, как я думаю, элементарное происхождение: они много учились, много трудились, чтобы достичь «степеней известных», они в большинстве своём принадлежали к знатным фамилиям, а им протежировал малограмотный, косный «пьяница, развратник и хлыстовец», который занял «головокружительное» место у Трона, что называется, рук не замочив, да ещё лез к ним со своими просьбами, называя их «милаями»! Врачи не любили Распутина примерно по тем же причинам, если говорить о карьере, но ещё и потому, что его целительские способности в то время научному объяснению не поддавались и, естественно, считались шарлатанством. Тот факт, что вокруг Распутина толклись шарлатаны и прохвосты, надеявшиеся с его помощью «выйти в люди», как некий Бадмаев, который, по мнению Ф.Юсупова-младшего, выдавал себя за тибетского врача и поил св. Царя отваром из какого-то буквально сена, не имевшего совсем никаких свойств, также был на руку его противникам.

С 8 (21) июня по 11 (24) июля 1915 года Григорий Ефимович был в селе Покровском. Обсуждение вопроса о нём в Государственной Думе сильно взволновало Марию Феодоровну, а после того, как Юсупов-младший сказал ей, что М.Родзянко готовит доклад о «старце» для представления Государю, она пригласила главу Думы к себе. Как и многие Члены Императорской Фамилии, Мария Феодоровна принимала у себя лиц разных политических взглядов и направлений, часто даже враждебных св. Царю и св. Царице, и неизбежно находилась под влиянием сплетен и слухов, подчас необоснованных. Она пожелала, как вспоминал Родзянко, просмотреть все имевшиеся у него документы о «старце» и сказала: «Я слышала, что вы имеете намерение говорить о Распутине Государю. Не делайте этого. Он так чист душою, что во зло не верит». Сама же Мария Феодоровна называла Распутина «дух зла».

Бывший генерал-губернатор столицы П.Курлов считал, что те специфические условия, в которых «оказался старец» в столице перед революцией (это приблизительно 1912-1916 годы) дали возможность думской оппозиции и революционным партиям использовать его имя как орудие, направленное против Династии. Говоря сегодня о прошлом, мы также часто занимаемся пересудами. А по-моему, уже важно не то, каким человеком был простой крестьянин Григорий Распутин, волею Всевышнего оказавшийся у самого Трона св. Царя Николая II, а важно понять, что он не влиял на разворачивавшуюся историческую драму, которая оказалась бы совершенно той же, если бы «дорогого Григория» вообще не существовало (это признавал и Ф.Юсупов-младший). Не правильнее ли из долга почитания св. Царской Семьи признать, что «старец» был ЕЙ угоден, и не нам ЕЁ судить и суесловить? Не правильнее ли, наконец, признать убийство «старца» не только уголовным преступлением, но и актом неповиновения св. Помазаннику Божию, и сказать, глядя на икону его: «Прости нас, Государь, за нас убиенный, не ведем бо, что глаголим»? Я, пожалуй, так и сделаю.

Весной и летом 1915 года русская армия участвовала в ряде кровопролитных сражений. Потери были огромными, и с конца апреля ситуация развивалась не в пользу России. 22 апреля (5 мая) 1915 года Государь посетил Ставку и застал там картину полного уныния. Вот что он писал отсюда Супруге: «Мог ли я уехать отсюда при таких тяжёлых обстоятельствах? Это было бы понято так, что я избегаю оставаться с армией в серьёзные моменты. Бедный Н. (Николай Николаевич.- Е.М.), рассказывая всё это, плакал в моём кабинете и даже спросил.., не думаю ли я заменить его более способным человеком… Он всё принимался благодарить меня.., что я остался здесь, потому что моё присутствие успокаивает его…».

Это была далеко не первая «сцена», устроенная «бедным Николашей». В критических обстоятельствах он совершенно терялся, а эти обстоятельства как раз и наступили для русской армии весной-летом 1915 года. Св. Царь должен был задуматься о принятии на себя командования всеми действующими армиями и флотами нашего Отечества. В дневнике Марии Феодоровны об этом важном событии впервые упомянуто 8 (21) августа 1915 года, когда она была «в отчаянии от ужасных сообщений с фронта» и от того, что «злой дух Григория вернулся». Мария Феодоровна тогда написала, что св. Царица «хочет, чтобы Ники взял на себя Верховное Командование вместо… Николая Николаевича». Действительно, св. Царица не раз в ходе войны писала Государю, что в обращениях к армии и обществу «Николаша» превышал свои полномочия, принимая тон Монарха. Государь смотрел на это сквозь пальцы и не вмешивался в дела Ставки, пока положение русских войск не стало критическим: в августе 1915 года немцы продолжили наступать уже на Виленском направлении. С мая по август 1915 года Российская Императорская Армия, отступая, теряла каждый месяц около 300 тыс. человек убитыми и ранеными и ещё 200 тыс. пленными. 12 (25) августа 1915 года к Марии Феодоровне пришёл Государь с Дочерьми и, как писала Императрица в дневнике, «начал говорить, что возьмёт на себя командование вместо Николаши». Она «так ужаснулась, что… чуть не случился удар, и сказала ему всё: что это было бы большой ошибкой, умоляла его не делать этого, особенно сейчас, когда всё плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это ПРИКАЗ РАСПУТИНА (выделено мной.- Е.М.). …Это произвело на него впечатление, так как он сильно покраснел».

Государь мог и рассердиться («старец» НИКОГДА НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПРИКАЗЫВАЛ), но сдержался. Возможно, Марией Феодоровной руководила обида: св. Царь прежде очень любил советоваться с ней, однако потом, идя, вероятно, навстречу просьбам Супруги, он стал с таким же, если не с большим, доверием советоваться с ней, и, наверное, у Марии Феодоровны копилось недовольство Августейшей Невесткой за «отнятое» доверие Августейшего Сына, хотя серьёзных оснований для этого не было. Многие действительно считали, что замена «Николаши» вредна. Такого же мнения придерживалась и Сестра Государя Ксения Александровна, жена Великого Князя Александра Михайловича, думавшего примерно так же. Она-то и поехала 18 (31) августа 1915 года вместе с Марией Феодоровной в Царское Село ещё раз попробовать отговорить св. Царя от смены «Николаши». Государь в тот день был в Кронштадте, вернулся домой лишь в семь часов вечера, и Мама ни в чём его не разубедила, т.к. к своему решению Государь пришёл не вдруг. Вот что писала А.Вырубова по этому поводу: «Летом 1915 года Государь становился всё более… недоволен действиями… Николая Николаевича. Государь жаловался, что русскую армию гонят вперёд, не закрепляя позиций и не имея достаточно боевых патронов. Как бы подтверждая слова Государя, началось поражение за поражением (таков был масонский план.- Е.М.)… Я помню вечер, когда Императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришёл Государь с известием о падении Варшавы; на нём, как говорится, лица не было. Он почти потерял своё всегдашнее самообладание. «Так не может продолжаться,- воскликнул он, ударив кулаком по столу,- я не могу сидеть здесь и наблюдать, как разгромляют армию; я вижу ошибки,- и должен молчать!

Сегодня говорил мне Кривошеин (министр Земледелия.- Е.М.), …указывая на невозможность подобного положения».

Государь рассказывал, что… Николай Николаевич постоянно, без ведома Государя вызывал министров в Ставку, давая им те или иные приказания, что создало двоевластие в России.

После падения Варшавы Государь решил бесповоротно, без всякого давления со стороны Распутина или Государыни, стать… во главе армии…

Ясно помню вечер, когда был созван Совет Министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания… За обедом Государь волновался, говоря, что, какие бы доводы ему ни представляли, он останется непреклонным… Уже подали чай, когда вошёл Государь, весёлый, кинулся в своё кресло и, протянув нам руки, сказал: «Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел! …Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал… так: «Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня! Некоторые министры выглядели, как в воду опущенные».

…Ещё один разговор предстоял Государю с Императрицей-матерью, которая наслышалась за это время всяких сплетен о мнимом немецком шпионаже, о Распутине и так далее, и, думаю, всем этим басням вполне верила. Около двух часов, по рассказу Государя, она уговаривала его отказаться от своего решения… Я видела Государя после его возвращения. Он рассказывал, что разговор происходил в саду. Он доказал, что если будет война продолжаться так, как сейчас, то армии грозит полное поражение, и что он берёт командование в такую минуту, чтобы спасти Родину, и что это его бесповоротное решение. Государь передавал, что разговор с матерью был ещё тяжелее, чем с министрами, и что они расстались, не поняв друг друга».

21 августа (5 сентября) 1915 года русские войска сдали Гродно, в этот же день св. Императорская Чета посетила Марию Феодоровну (Государь на другой день отбывал в Ставку), и св. Царь ещё раз выслушал её настойчивые просьбы не смещать «Николашу» (очень многие верили в незаменимость Высочайшего Дяди). Из воспоминаний Вырубовой известно, что перед отъездом Государя в Ставку вся св. Семья причастилась Святых Таин в Феодоровском соборе в Царском Селе. 23 августа (5 сентября) 1915 года св. Царь сместил князя Орлова, а на следующий день – Высочайшего Дядю. Тогда же он написал св. Царице письмо (она прочитала его Вырубовой), в котором говорил, что его приезд рассердил «Николашу», но он сдержался, тогда как окружающие не смогли скрыть своего разочарования и злобы, «ТОЧНО КАЖДЫЙ ИЗ НИХ НАМЕРЕВАЛСЯ УПРАВЛЯТЬ РОССИЕЙ! (выделено мной.- Е.М.)».

В те дни в Швейцарии работала Циммервальдская конференция РСДРП, и Ленин открыто заявил о необходимости поражения России в мировой войне ради освобождения от монархического «гнёта». Западная пресса не могла не знать об этом проявлении извращённого патриотизма, но даже она публиковала материалы, где Николая Николаевича выставляли истинным патриотом, а св. Царя – жертвой германского влияния, и ведь многие этому верили! Впрочем, причина появления таких публикаций, мне кажется, проста: вера в «Николашу» лишь разъединяла русский народ в критический момент истории. Например, Великий Князь Александр Михайлович считал, что «Николаша» справился бы со смутой 1917 года, если бы оставался Верховным Главнокомандующим. Прочитав об этом, я грустно улыбнулся: «Николаша» испугался смуты 1905 года, как это вдруг он стал бы бесстрашным в 1917 года, если он падал на постель с рыданиями, когда наши войска сдавали противнику крепости, города и прочие, куда менее значительные населённые пункты?!..

От прессы много досталось и св. Царице, и Распутину. Я своими словами передам некоторые воспоминания князя В.Шаховского, которого в Госдуме считали одним из «распутинцев».

Всего четыре месяца Шаховской был управляющим Министерством Торговли и Промышленности, когда ему довелось принять Распутина у себя в Министерстве. Князь беспокоился необходимостью этого приёма, питая отвращение к «Гришке» с его скверной репутацией, вредившей престижу Монарха. Но он видел для себя оправдание в том, что «некультурного и порочного прохвоста» принимали в своих кабинетах и Витте, и Горемыкин, и Коковцев, и многие другие сановники. Однако князь решил всё же поехать на квартиру к Горемыкину на Моховой улице, чтобы посоветоваться со справедливым и мудрым человеком, спокойно относившимся к текущим событиям. Выслушав князя, Горемыкин ровным тоном спросил: «А скажите мне, князь, мало вы прохвостов принимаете в своём кабинете?» Князь промолчал. Тогда Горемыкин так же невозмутимо спросил: «А скажите мне, что от вас убудет, если вы примете одним прохвостом больше?» Потом, после паузы, Иван Логгинович пояснил, что, с его точки зрения, правильное отношение к Распутину состоит в том, чтобы «придавать ему меньшее значение, потому что его положение делается тем крепче, чем больше против него выступают». Ещё князь получил совет «как можно проще» относиться ко всем вопросам, связанным с Распутиным. Князь на деле убедился в правильности вполне верноподданнического мнения Горемыкина: он стал складывать ходатайства «Гришки» в правый нижний ящик своего письменного стола, не давая им хода, и «старец» почти ни разу не напомнил о них. «А если,- писал князь,- об отдельных прошениях он и повторял на словах, спрашивая, почему я не исполнил, то получал от меня всегда тот же ответ: «не мог», на что он, нисколько не обижаясь, отвечал: «Не мог так не мог».

Верно, можно было скорбеть в душе, что св. Царица считала Распутина святым, что министры Российской Империи оказались вынуждены принимать у себя этого малограмотного мужика с достаточно фривольными манерами. Нельзя также забывать, что «Гришка» не мог изменить давние «правила игры» в чиновном мире, и все его «протеже», исключая Н.Раева, имели большую служебную биографию и никак не были случайными людьми. Распутин называл св. Царице имена «аспирантов», она собирала о них сведения, а Государь назначал их только с учётом их предыдущей деятельности и принимая во внимание рекомендации не «старца», а авторитетных лиц из всё того же чиновного мира.

Я думаю, Распутин тоже «плыл по течению», как и Великий Князь Николай Николаевич, просто он выбрал «течение», более угодное св. Царской Чете, иначе во время принятия Государем Верховного Командования Государыня не написала бы ему в Ставку 22 августа (4 сентября) 1915 года, что это событие – «…начало торжества твоего царствования. Он («старец».- Е.М.) так сказал, и я безусловно верю этому». Григорий Ефимович был смекалистый мужик и прекрасно понимал, что именно желала от него услышать св. Царица.

Когда я упоминал о нелёгком разговоре св. Царя с министрами в Царском Селе, я не сделал акцент на одной немаловажной детали: те же самые министры, которые громогласно заявляли, что Ставка в лице Николая Николаевича «потеряла голову», дружно отговаривали Государя от «опасного», «рокового», «фатального» решения принять Верховное Командование. Чего же они хотели? Дело в том, что при всей патриотичности Горемыкина его Совет Министров был вообще-то изменническим, как и Госдума, то есть они выступали фактически коалиционно против св. Царя. Вот они, министры-изменники: «брат» Гучкова по «Военной ложе» А.Поливанов; министр Внутренних Дел Щербатов; министр Иностранных Дел Сазонов,- угодник врагов России – сделавший на заседании (уже без Государя) такое заявление: «…Бывают обстоятельства, когда обязанность верноподданных настаивать перед Царём во имя общегосударственных интересов. Надо ещё учитывать и то, что увольнение Великого Князя произведёт крайне неблагоприятное впечатление на наших союзников, …нельзя скрывать, …что за границей мало верят в твёрдость характера Государя и боятся окружающих его влияний».

Это ответ Горемыкину! Но ещё до него, когда Иван Логгинович заявил, что Монарх говорил ему о решении судьбы «Николаши», Сазонов перебил его: «Как же вы могли скрыть от своих коллег по кабинету эту опасность? Ведь дело затрагивает такие интересы, от которых зависит судьба России. Если бы вы сказали нам откровенно, мы нашли бы, вероятно, способы противодействовать решению Государя, которое я не могу назвать иначе, как пагубным».

Председатель Совета Министров сказал по-барски спокойно: «Я не считал для себя возможным разглашать то, что Государь повелел мне хранить в тайне. Если я сейчас говорю об этом, то лишь потому, что Военный министр нашёл возможным нарушить тайну и предать её огласке без соизволения Его Величества. Я человек старой школы, для меня Высочайшее повеление закон. Когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью русского Царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть. …Он, отлично понимая этот риск, …не хочет отказаться от своей мысли о Царственном долге».

Тогда-то и заговорил Сазонов, что «бывают обстоятельства» и т.д. Почему он так отвратительно себя повёл? Во-первых, он определённо знал, что «министерская чехарда», о которой так много писали, происходила под давлением «Николаши», во-вторых, ему было известно о связи изменников в Думе, «Прогрессивном блоке» и Совете Министров, не говоря уже об ускорявшем смену министров обращении части Совета Министров к Государю по вопросу о Верховном Командовании. В Думе изменниками руководил Родзянко, который абсолютно неприлично выступил по вопросу о смене «Николаши», придя прямо в Совет Министров: кричал о «недопустимости» принятия Командования Государем, требовал от кабинета коллективной отставки и, ничего не добившись, ушёл с возгласом: «Я начинаю верить тем, кто говорит, что у России нет правительства!».

Родзянко – подлинная находка для настоящих врагов Монархии, какими были Гучков, Милюков, князь Львов (есть ещё два его однофамильца, но все трое были влиятельными, богатыми людьми и масонами); Коновалов (крупный текстильный магнат, лидер партии прогрессистов и «Прогрессивного блока», товарищ председателя 4-й Думы, во Временном Правительстве – министр Промышленности и Торговли); инженер-путеец Некрасов (депутат 3-й и 4-й Думы, один из руководителей «Земгора», масон, составил черновик акта об отречении от Престола Великого Князя Михаила Александровича, во Временном Правительстве – министр Путей Сообщения). О социалистах пока речи нет, они, разумеется, прекрасно сознавали, что «русская Жиронда» расчищает им путь, и просто ждали своего часа. О самом же Родзянко есть достаточно не-добрые отзывы разных лиц, в частности, князя Шаховского, очевидца инцидента на приёме у св. Царя по случаю Нового Года: «В одной из групп стояла грузная фигура Родзянко. К нему подходит с обычной сладкой улыбкой А.Протопопов (не путать с Д.Протопоповым, автором изданного в 1915 года в Петрограде «Толкового молитвенника»). А.Протопопов – октябрист, предводитель Симбирского дворянства, депутат 3-й и 4-й Думы (с 1914 года – товарищ председателя Думы), последний министр Внутренних Дел (с середины сентября 1916 года), убит коммунистами.- Е.М.) и, поздравляя,… протягивает руку. Грубый Родзянко, не пошевеливая своим туловищем, зычным голосом произносит: «Прочь! Ко мне не прикасаться…».

Вот такая «личность» руководила Думой и немало содействовала распространению в салонах, кабинетах и даже на фронте клеветы на св. Царскую Чету. Публицист-историк И.Солоневич (1891-1953) с обычной для него прямотой писал о главе Госдумы: «…М.Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора,- писал о том, что с революцией или без революции, — Россия всё равно была бы разбита».

По словам народного социалиста С.Мельгунова, решительные действия св. Царя в отношении «Николаши» «никакими посторонними влияниями объяснить нельзя», а Великий Князь Николай Михайлович говорил, что «Царь уже в начале войны стал считать назначение Николая Николаевича «неудачным».

Как бы там ни было, Г.Шавельский, слышавший «откровения» Высочайшего Дяди и князя В.Орлова, очевидно, не ошибся, говоря, что, взяв на себя Верховное Командование, св. Царь отсрочил смуту на целых полтора года: В.Фредерикс, придя кнему заступиться за «Николашу», услышал от Государя, похлопавшего рукой по папке: «Здесь накопилось достаточно документов против Великого Князя Николая Николаевича. Пора покончить с этим вопросом». Но с «вопросом» покончили достаточно гуманно: 23 августа (5 сентября) 1915 года, взяв с собой Янушкевича как помощника по военной части и, с позволения Государя, бывшего начальника Императорской Военно-Походной Канцелярии В.Орлова как помощника по гражданской части, «Николаша» отбыл из Ставки наместником на Кавказе (с этого поста ушёл на покой граф Воронцов-Дашков). В тот же день Государь отдал следующий приказ:

ПРИКАЗ ПО АРМИИ И ФЛОТУ 23 АВГУСТА 1915 ГОДА

Сего числа Я принял на Себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами, находящимися на театре военных действий.
С твёрдой верой в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим Земли Русской.

Николай

Добавить ко всему сказанному я хотел бы лишь, что Высочайший Дядя был на «ты» с М.Алексеевым, которого Государь из командующего Северо-Западным фронтом сделал начальником Штаба Ставки Верховного Главнокомандующего. По этому поводу многие острили – он получил повышение, сдав все крепости. Новое назначение Алексеева объясняли личной симпатией св. Царя, но все были единодушны во мнении, что он необыкновенно трудоспособный человек. Так или иначе, но главные действующие лица смуты 1917 года заняли свои места уже в августе 1915 года.

Императорская Ставка располагалась в Могилёве на берегу Днепра, в небольшом губернаторском доме, где Государь занимал несколько аскетически обставленных комнат: в «спальной» стояли шкаф для белья и обмундирования и две походных кровати, на которых спали св. Царь и часто приезжавший к нему св. Царевич Алексей; в «кабинете» находилось лишь самое необходимое для работы, а остальные три-четыре комнаты, включая «столовую», занимали самые близкие лица Свиты. Среди них был и Е.Боткин, в уцелевших письмах которого к детям есть приятные воспоминания о вечерних чаепитиях, когда можно было побыть в спокойной, избавленной от всегда тяготившего св. Царя этикета, незабываемой атмосфере непринуждённости и дружелюбия, исходившей от Его Величества. Государь сам разливал чай и каждый раз непременно спрашивал, предлагая колотый сахар: «Можно пальцами?» Для Боткина это всегда было счастьем и умилением, но невольно возникает вопрос: а такой ли мягкий и деликатный Верховный Главнокомандующий был нужен в ТО время? Ведь летом 1915 года св. Царь рядом своих решений уже в известной мере предопределил дальнейшее торжество изменников и ярых врагов России. Но ни на миг нельзя забывать, что этот человек ВЕРИЛ в способность врагов и предателей раскаяться. В 1915 году у св. Царя ещё были возможности стать диктатором и «вешателем», но он не хотел брать на себя эти функции, не хотел братоубийства.

А народ в большинстве своём, не считая отдельных личностей, всё более отходил от своей исконной веры и слабел духом. В книге «Крестный путь» Ф.Винберг подробно описал достойный внимания случай: «Я ехал… на извозчике по Невскому. …Мы с ним разговорились, конечно, о войне (стоял август 1914 года.- Е.М.). …Почти сразу он моё воинственное настроение огорошил неожиданной… фразой: «Всё это кажется хорошо, как народ сегодня ведёт себя и шапка-ми врага закидать собирается. А всё равно – из этой войны ничего путного не выйдет. …В нынешнее царствование воевать нам совсем не полагается. При нынешнем Государе никакое дело не выходит и выйти не может: несчастливый он Царь, и царствование его несчастливое (хорош народ-патриот! – Е.М.). …Да и то сказать следует – нынче такой народ пошёл, что такого ли им Царя надобно… Их ух как в железной рукавице зажать следовало бы, чтобы только пищать могли, да просить помилования. А тут у нас всё добром, да лаской, да любовью управлять хотят. …А нешто этот народ можно любовью пронять! …Царя я очень почитаю и жалею. Крепко его жалею… Ведь душа у него – чисто херувимская. Настоящая христианская… А только – не по нонешнему времени и не по нашему народу такая душа…». «Откуда ты всё это придумал?» — спросил я его. Книжки священные мало читаются у нас, барин: а в них всё написано и всему толкование дано. Вот почитайте-ка их сами и многое постигнете. А кое до чего и сам додумался…».

И всё же, вопреки «неблагоприятным» прогнозам «верных» министров Империи, «умного» председателя Госдумы, «милых» Родственников св. Царя и «представителей народных», со сменой Верховного Главнокомандующего положение на фронтах не ухудшилось: войска начали получать толковые директивы, которые дали им почувствовать конец паникёрского настроения в Ставке и подняли боевой дух, позволив постепенно перехватить у неприятеля инициативу. Конечно, России дорого обошёлся «полководческий талант» Великого Князя Николая Николаевича, но мы не потеряли способности бить врага, просто нашим войскам целый год явно недоставало спокойствия, здравомыслия и твёрдости св. Царя. В Ставке установилась атмосфера уравновешенной деловитости, что было на пользу армии и помогло М.Алексееву, составлявшему почти все директивы и инструкции, обманом заслужить Царское доверие. Однако вот что писал об Алексееве перешедший в новую Ставку капитан 1-го ранга Бубнов: «…Он не обладал даром и широтой взглядов полководцев, записавших своё имя в истории и… находился в плену… узких военных доктрин, затемнявших его кругозор и ограничивавших свободу его военного творчества».

Вторым по близости к генералу Алексееву после генерала Борисова (о нём шла речь раньше) Бубнов считал полковника Генерального Штаба Носкова, а также генерал-квартирмейстера Ставки Пустовойтенко. Носков сходился с Борисовым в политических взглядах, после революции пошёл служить коммунистам и «играл некоторую роль в Красной Армии», а Пустовойтенко при Алексееве был такой же безликой фигурой, как генерал Янушкевич при «Николаше». К ним присоединилась группа недовольных сменой Главнокомандующего и удалённых из Ставки генералов и офицеров, среди которых был и генерал-квартирмейстер прежней Ставки Ю.Данилов («Чёрный»), при «Николаше» фактически руководивший всеми крупными боевыми операциями. Этот человек тоже считал себя военным гением и затаил злобу именно на св. Царя, хотя Государь к его увольнению никакого отношения не имел, а причины этой жестокой обиды в том, что ни Высочайший Дядя, ни Алексеев при смене командования не захотели взять этого «гения» к себе, поэтому ему предложили командовать дивизией, но он отказался (всего-навсего дивизия!), ему самому удалось выпросить командование корпусом, которого тоже показалось мало, и Данилов ждал удобного момента отомстить за себя (ждать пришлось до 1917 года).

Место Данилова в Ставке занял генерал Генерального Штаба Пустовойтенко, который имел вполне заслуженное прозвище «Пустоместенко»: привыкший делать всё сам Алексеев совсем не умел и, видимо, даже не пытался подобрать талантливых помощников. Генерал же Борисов официально был назначен состоять при начальнике Штаба Царской Ставки, чтобы скрыть его роль действительного помощника и советника Алексеева. Государь так и не увидел Борисова во всей его «красе»: смесь опасений, шуток и острот по отношению к Борисову, конечно, дошли до св. Царя, но генерал Воейков, лучше других знавший Борисова, привёл его в такой вид перед представлением Государю, что после св. Царь заметил: «Я ожидал гораздо худшего».

(Продолжение следует.)