Александрия. Глава 6. Прозерпина

— Не удивлюсь, если здесь замешаны христиане и их пакостные делишки, — сказал Домиций, тщетно пытаясь подавить неуместный зевок. Что поделать, если он ещё даже не ложился, а известие об убийстве сына Аттала застало его среди пьяных утех, и теперь он еле стоял на ногах.

Префект вот уже больше часу совещался с Кассием и Фестом в зале советов, куда кроме этих двоих больше никто не был допущен, а все александрийские вельможи и высшие чиновники, разбуженные посреди ночи вестью о совершенном в их городе неслыханном злодеянии, приглушенно переговариваясь меж собой с подобающими трагическому моменту скорбными лицами, ожидали в приемной, где становилось все многолюднее.

— С чего такие выводы? – хмуро буркнул ему в ответ Ганнон, но, несмотря на равнодушно-скептическую интонацию, было очевидно, что он готов скорее согласиться с этим мнением, нежели оспаривать его.

— В последнее время Макарий только с ними и водил дружбы. Я сколько раз говаривал Атталу, что приятельство с христианской гопотой до добра не доведет. Но я всего лишь главный виночерпий, кто будет меня слушать.

— А разве в том дело, с кем он водил дружбу? – пренебрежительно отмахнулся Ганнон и, отвернувшись от Домиция, обратил свою речь к присутствующему здесь же Планку. — Я вас спрашиваю, коллеги, зачем в городе ночная стража, если невозможно выйти из дому, будучи уверенным, что вернешься на своих ногах, а не в траурном катафалке?

Планк ничего ему не ответил, наблюдая в этот момент, как появившийся из совещательного зала Фест, в свою очередь, заметив главного советника, пересекая приемную, направляется к ним, попутно успев раздать несколько поручений своим сподручным, мигом скрывшихся из виду.

Кстати говоря, приемная, где в этот предутренний час в ожидании появления префекта собирались придворные, представляла собой огромный зал, наподобие базилики, с многочисленными рядами колонн, увенчанных причудливыми капителями из золоченной бронзы, как бы ведущих восторженного и подавленного всей окружающей роскошью посетителя к высокому многоступенчатому престолу гегемона.

— Вот человек, который знает все, но не расскажет ничего, — сказал советник вместо приветствия, едва Фест к ним приблизился.

— Клянусь, друзья, что знаю не многим больше вашего, – ответил Фест, озадаченно пожав плечами. — Арестовано с десяток человек, но кто из них убийца и есть ли он среди них…

— Думаю, истинный убийца давно за пределами не только города, но и провинции, — саркастически предположил Планк.

— Весьма возможно, — с готовностью поддакнул Ганнон. — Но знали бы вы сколько казенных денег расходуется в эту лавочку на содержание легиона бездельников.

— Кстати, видел там твоего бывшего фаворита, — заметил вдруг Фест, обращаясь к Планку. — Здоров, весел, что и говорить, определенно у человека все хорошо. По его цветущему, довольному виду даже не скажешь, что он покушался на жизнь главного советника в его же собственном доме.

Советник устремил на приятеля полный искреннего недоумения взгляд.

— Друзья, пора бы уже вам забыть об этом, — с мягким укором проговорил он, — если уж я давно простил его, то вам и подавно не о чем беспокоиться.

— За красоту можно все простить, верно? – понимающе усмехнулся Ганнон.

— Да, именно так. Разве можно долго злиться на столь прекрасных юношей? К тому же он победитель, а победителей не судят.

— О твоем добросердечии, о светлейший, ходят легенды, — проговорил Фест, на мгновение оскалившись своей белозубой улыбкой, но тут же поспешив стереть её.

Остальные приятели одобрительно хмыкнули.

— Ну так известное дело, о ком народ судит хорошо, тот народным добром владеет, – самодовольно улыбнувшись, снисходительно молвил Планк, но тут же, нахмурившись, добавил строго: Друзья, оставим личное, теперь есть дела поважнее. Мне не дает покоя вот какая мысль, — продолжал он, почти шепотом, — что, если тот, кто убил сына, на самом деле, намерен разделаться и с отцом?

— Что ты имеешь в виду? – спросил Ганнон.

— Заговор?! – догадался Домиций, меняясь в лице.

— Именно. Это объявление войны, и не только сиятельному, но и всем нам.

— Рано что-то утверждать, но все те, кто был схвачен стражниками неподалеку от места преступления являются христианами, — сказал Фест.

— Ну что ж, теперь ясно откуда ветер дует, — мрачно кивнул Планк.

— Ты смотри, я как в воду глядел! – ошеломленно проговорил Домиций.

— Действительно, твоей прозорливости, друг, можно только позавидовать. А вот и они, кстати, — проговорил советник, заметив, что в приемной появились христианские епископы в сопровождении своей небольшой свиты.

— Простите, друзья, но я вынужден вас оставить, — кивнул приятелям Фест.

Тем временем в зале советов командир ночной стражи рапортовал о проделанной работе. Клавдий Аттал внимал отчету, устремив на говорящего тяжелый немигающий взгляд, способный вбить в мраморную плиту под ногами кого угодно, кроме вечно невозмутимого Кассия.

— Городские ворота заперты. Мне известно, что этой ночью город никто не покидал, следовательно, убийца остался в Александрии. На все последующее время, вплоть до поимки преступника, никто не сможет покинуть пределы города без соответствующего разрешения за моей личной подписью. Вот, сиятельный, список всех лиц, арестованных в непосредственной близости от места преступления, — добавил он, отдавая свиток, словно из-под земли возникшему рядом с ним, прислужнику.

— Кассий, мне не нужны твои списки, — ледяным тоном отвечал Аттал. — Мне нужен убийца моего сына. Казнь должна состояться не позже следующих ид.

— Однако, сиятельный, я настаиваю, чтобы ты глянул в этот свиток, — настойчиво проговорил в ответ Авл Кассий, смиренно склонив голову.

Подобное упорство Кассия свидетельствовало о том, что в документе, действительно заключалось нечто, достойное внимания, поэтому префект тотчас развернул свиток и пробежал его глазами.

— Гай Луций Антоний Камилл… — прочел он вслух, — ты не удивил меня, этого следовало ожидать, ведь они чуть не с самого младенчества были не разлей вода с моим балбесом. И чего он говорит?

— То же, что и остальные задержанные. С их слов выходит, что твой сын, вместе с приятелем, — Кассий кивнул на свиток в руках префекта, — участвовал в разборках между христианскими группировками.

Префект побледнел, охваченный новым приступом ярости.

— Они все уже трупы, все до единого будут казнены. А пока выкручивай их на всю катушку, но только так, чтобы ни один не избегнул казни, умерев раньше срока. Арестуй и допроси с самым жесточайшим пристрастием всех их родственников и соседей. У меня связаны руки, но это дознание должно стать самым кровавым из всех законных дознаний. Я сам буду лично следить за ходом расследования. Мне нужен убийца, Кассий. Тот, кто посмел убить моего сына заслуживает особых привилегий.

— А как быть с Камиллом-младшим? Освободить его или оставить под арестом? – уточнил Кассий, не считая нужным останавливаться на последних словах сиятельного, ибо все эти детали будущего дознания уже были не раз повторены ему за сегодня разъяренным убийством сына префектом.

— Этот пусть пока сидит у вас, — кивнул Аттал, словно очнувшись. В который раз за многолетнюю службу Кассия он не мог не отметить про себя его проницательность и ум. — Отпустишь его, но позже, я пришлю нарочного.

— Сиятельный Аттал, здесь епископ Кордубский и с ним епископ Александрийский, — доложил прислужник, которому заранее было велено сразу доложить об их появлении во дворце.

— Пригласи их обоих сюда немедля, — приказал префект.

— Я могу идти?

— Нет, оставайся и слушай, Кассий.

Вскоре перед префектом предстали христианские патриархи (в сопровождении лишь Афанасия, остальная свита осталась ожидать их в приемной).

После установленного этикетом приветствия заговорил епископ александрийский.

— Великая скорбь поразила наш город! – начал Александр, глядя затуманенным скорбью взором. — Слезы застилают мне глаза! От горя язык немеет! Словами нельзя выразить печаль, поразившую мое сердце!

— Не единожды я приказывал тебе навести порядок в епархии! — грозно обрушился, перебивая его, префект. — Не единожды приказывал разобраться со смутьянами, усмирить и унять брожение умов и ненависть друг к другу среди христиан города! Отчего же ты не внял моим приказам?! Разве не твоя вина в том, что сегодня убит мой сын?! Разве не твое преступное бездействие тому виной?!

— О сиятельный, — заговорил Осий Кордубский, в то время как Александр смолк под гнетом столь тяжелых обвинений, — я могу засвидетельствовать перед кем угодно, хоть перед самим Богом, что отец Александр делал все, что в его власти ради сохранения мира и покоя в Александрии.

— Так постарался, что вместо того, чтобы примириться, христиане начали убивать друг друга?!

— О сиятельный, — снова заговорил Александр, — это произошло стараниями другого человека, того самого хорошо тебе известного пресвитера Ария, которого ты сам, как видно, поверив его показному благочестию, одаривал своим приветом и удостаивал почестями. Несмотря на все твои приказы и все мои увещевания он не прекращал распространять свое треклятое лжеучение среди ариан и настраивать их против остальных, правоверных христиан, среди которых находился и твой сын, так стремившийся к крещению. Я утверждаю, что никто иной, как этот человек с его зловредными и злонамеренными проповедями, виновен в гибели Макария! – Александр тяжело вздохнул, пораженный горестью утраты, и продолжал, сменив обличительный тон на скорбный. — Мы были бы безмерно счастливы и горды видеть среди своей паствы столь щедро одаренного всеми возможными достоинствами, столь прекрасного, благочестивого и разумного юношу! Поверь, о сиятельный, христианская община безмерно скорбит об этой утрате, все правоверные истинные христиане любили твоего сына и видели в нем истинного брата во Христе.

Префект выслушал эту речь с видимым благорасположением, больше не перебивая епископа.

— Каких же действий вы теперь ждете от меня? – холодно проговорил он в ответ. — Милосердия? Всепрощения? Этого не будет.

— О сиятельный, мы пришли сюда не за тем, чтобы покрывать убийц и всех, кто так или иначе причастен к столь неслыханному по своей жестокости и дерзости преступному злодеянию, — сказал епископ Кордубский, — напротив, мы так же всем сердцем и разумением желаем справедливого суда над нечестивыми преступниками.

— И мы так же, о сиятельный, со своей стороны сделаем все, чтобы проклятые Богом и людьми убийцы не избежали заслуженной участи, — заверил Александр. — Мы даже знаем и укажем дознанию, где их следует искать – они среди ариан, среди этих последователей Ария, ненавидящих Господа нашего Христа и всех правоверных христиан. Они как скверна, как сорняки, что враг рода человеческого посеял среди пшеницы. Но когда придет время жатвы, сорняки будут собраны и сожжены огнем.

— Да будет так, – припечатал префект, обращаясь ко внимавшему каждому произнесенному слову Кассию…

Лишь после того, как, выслушав все соболезнования, распорядившись насчет организации похоронной процессии, кремации и поминальных мероприятий и поручив чиновникам префектуры составить соответствующий эдикт; запретив впускать во дворец кого бы то ни было кроме ограниченного списка избранных лиц и отправив проспаться Домиция, бредившего спьяну какими-то страшно опасными христианскими заговорщиками, префект занялся подготовкой своего обращения к горожанам и указа о сумме вознаграждения за поимку убийцы, — лишь к этому времени возле кесарионского дворца появился крайне возмущенный беззаконным умыканием дочери Агапий Сабин.

То обстоятельство, что стража не пропустила его во дворец вовсе не обескуражило его, а напротив, лишь ещё пуще разъярило. Что ж, если Аттал не желает решать всё миром, пусть готовится к скандалу. Он уже направил было стопы прямо в судебную коллегию, но вдруг узрел, к своей несказанной радости, что никто иной, как сам магистр оного ведомства, только что прибывший ко дворцу и покинувший свои носилки, поднимается по широким крутым ступеням дворцовой лестницы ему навстречу. Это была несомненная удача, и Агапий не забыл шепотом возблагодарить за неё богов.

— Приветствую тебя, почтеннейший Камилл, — с показным спокойствием поздоровался он, едва судья приблизился.

— И тебе привет, почтенный Сабин, — отвечал магистр, в душе досадуя на нежданное промедление в важном деле личного характера, с которым он сюда прибыл.

Вести об убийстве сына префекта и о пропаже из дому его собственного ребенка настигли судью одновременно. После всех тщетных попыток добиться освобождения Гая из дознания и даже, несмотря на все свои полномочия и регалии, не сумев добиться свидания с сыном, Камилл прибыл замолвить слово за свое дитя к самому префекту. Он был отнюдь не чужим человеком во дворце и рассчитывал на скорое разрешение этого чудовищного недоразумения.

— Вижу, ты, почтеннейший, направляешься во дворец?

— Да, это так, друг мой.

— Не сочти за труд помочь и мне попасть туда. Стражники не пропускают меня, а меж тем у меня к префекту важное и весьма щепетильное дело личного свойства, — объяснил Сабин, и продолжал, уже не скрывая праведного негодования: — Сегодня ночью прямо из дому была похищена моя дочь, и у меня есть достаточно веские основания полагать, что сейчас она находится здесь.

— Вот как? – безучастным тоном отвечал ему судья. – Это серьезное обвинение. Но ты, верно, ошибаешься, почтенный, думаю, тебе стоило бы поискать свою дочь совсем в другом месте.

«Ох и негодяй же ты… — мысленно выругался Агапий, — ишь как спелись, рука руку моет. Скоро статься, что и в суде правды не сыщешь.»

— Впрочем, не вижу причин, чтоб не помочь тебе, — поспешил любезно добавить судья, видя, что вместо того, чтобы поинтересоваться, где именно ему следует поискать дочь, куриал все более распаляется гневом, отчетливо выражавшемся в хмуро сдвинутых на переносице бровях и метавшем молнии взгляде.

Вскоре Атталу было доложено, что пришел магистр судейской коллегии и просит принять его. Префект благосклонно кивнул докладчику – он ожидал этого визита.

— Сиятельный, я сражен и раздавлен вестью о случившимся несчастье, — сказал судья после обычного приветствия.

— Увы, мой друг. Танатос неумолим и всегда является неожиданно. Вот так растишь сына, видишь, как он взрослеет, сначала научается самостоятельно ходить, затем самостоятельно мыслить, ты уже предвидишь в нем надежную опору в приближающейся старости… — Аттал тяжело вздохнул, — но все это только для того, чтобы однажды он был отнят у тебя неумолимой волей богов. Дети не должны покидать землю раньше своих родителей, это противоречит всем законам природы, не правда ли, Камилл? – при последних словах префекта у судьи похолодело внутри.

— Наши дети были очень дружны, – напомнил он. — Для моего Гая это тяжелая утрата, он был Макарию преданным другом и любил его как родного брата.

— Знаю, друг мой, — охотно согласился с ним Аттал. — У тебя прекрасный сын, и да не постигнет твою семью злая воля богов, как это случилось со мной.

— Увы, сиятельный, но моему сыну в данный момент тоже грозит беда, – удрученным тоном заговорил судья. — Как истинно верный друг он сопровождал сегодня ночью Макария, и теперь угодил под арест по подозрению в убийстве, как мне сказали. Никакие мои уверения и угрозы не подействовали, я не смог добиться ни его освобождения, ни даже увидеть его.

Префект понимающе кивнул.

— Что вполне резонно, — пояснил он, — ведь твой сын оказался в числе арестованных на месте преступления, а значит в числе возможных убийц. Все они заключены под строжайший арест и к ним никого не допускают.

— Но это же вопиющая несправедливость, что мой сын оказался среди них! О сиятельный, только ты можешь её исправить, приказав освободить его! – в отчаянии возопил судья, надеясь только на чудо.

Но чуда не произошло.

— Это невозможно, друг мой, — ожидаемо услыхал он в ответ.

— Что? Но почему?!

— Камилл, мой сын убит! – взывая к совести и сочувствию, горестным тоном напомнил префект. — А тот, кто осмелился это сделать до сей поры не в преисподней, а преспокойно дышит с нами одним воздухом. Меж тем, убийца должен быть найден и понести заслуженную кару, кровь моего несчастного ребенка взывает к возмездию. Однако, если я начну освобождать из-под ареста всех, кто был схвачен на месте злодеяния, препятствуя тем самым нормальной работе дознания, мы и до скончания веков не управимся. Разве ты не согласен со мной?

Воистину сраженный и раздавленный, отринув этикет, судья заговорил без обиняков:

— Это месть? Но за что? Чем мы провинились перед тобой?

— Камилл, ты лучше других знаешь, что если бы ты в чем-то провинился, то не беседовал бы сейчас здесь со мной, — непреклонно и холодно заметил префект.

— Тогда почему ты отказываешься освободить его? Ведь ты прекрасно понимаешь, что он ни в чем не виновен!

— Он виновен уже в том, что избежал смерти, там, где Макарий был убит, — зло проговорил ему в ответ Аттал. — А тебе мой добрый совет — лучше удались с моих глаз, пока ты не наговорил лишнего.

Как только удрученный горем судья удалился, префекту доложили, что куриал также просит принять его.

— Гоните его вон, пусть приходит завтра, — не поднимая глаз от черновика с заготовкой своей речи, проговорил Аттал.

— О сиятельный, он рвет и мечет, и грозится, в случае, если ты его не примешь сейчас же, устроить скандал и привести сюда весь город.

— Что за люди… — удивился префект, — хорошо, пусть ждет.

— В приемной? – не поверив своим ушам, уточнил дворцовый распорядитель.

— Конечно нет, Давид. Зачем? Пусть ждет в карцере, — с мрачной усмешкой пояснил префект.

— Отправить его под арест? – слегка опешив, снова переспросил Давид.

— Да, — раздраженно отрезал Аттал, снова занявшись документами.

— Но… на каком основании, о сиятельный Аттал?

— По подозрению в соучастии организации убийства.

— Понял, о сиятельный Аттал, — и слуга поспешил исполнять приказ.

— А ну, стой! — вдруг остановил его префект. — Когда арестуешь куриала, отправь стражников к нему домой, пусть доставят мне сюда его дочь.

— Все будет в точности исполнено, — заверил распорядитель.

Оставшись в одиночестве, Аттал перевернул громоздкие песочные часы, возвышавшиеся посреди рабочего стола, и принялся ждать.

Супруга почтеннейшего Камилла славилась красотой на весь город и по праву считалась первой красавицей Александрии. Она, к тому же, была подругой юности рано умершей жены Аттала. Деметрия умерла в родах, оставив его вдовцом, тогда как Прискилла счастливо избежала этой злой участи, родив Камиллу здорового малыша и не расплатившись за это, подобно несчастной Деметрии, собственной жизнью. И вот сегодня новое доказательства незаслуженного благоволения богов судье: сын префекта убит в уличной потасовке, а участвовавший в ней же сын Камилла ни малейшим образом не пострадал. Когда боги так несправедливы, осыпая одного своими милостями и отнимая все у другого, то приходится самому восстанавливать справедливость. Пришла пора тебе делиться щедростью богов, Камилл.

Не успела последняя песчинка ускользнуть в стеклянную лунку, как ему доложили, что Прискилла здесь и ожидает его. Давиду было заранее велено проводить её в лучшую из внутренних комнат дворца.

По её взгляду Аттал сразу убедился, что она все верно поняла — хвала богам, в таких делах женщины всегда весьма понятливы.

— Ты должен освободить Гая Луция, — сразу сказала женщина, безо всякого предисловия и формальностей. Может быть при других обстоятельствах эта грубая фамильярность разозлила бы его, но сейчас, напротив, она была весьма кстати, ломая все условности и недомолвки.

Прискилла выглядела ещё красивее, чем обычно. Годы были не властны над этой женщиной, сменив постепенно мягкие невинные черты юности точеностью и совершенством взрослых форм. Её драгоценный убор, от алмазной диадемы, сверкавшей в черных локонах её изысканной модной прически, до витых золотых браслетов на запястьях выглядел лишь скромной оправой, меркнущей в сравнении с истинным сокровищем природной красоты её роскошного манящего тела.

— Приказываешь мне?

— Нет, прошу.

— Когда-то ты отвергла меня.

— Это было ошибкой.

Она не проявила ни малейшей заинтересованности, но этого и не нужно было, достаточно было её покорности и податливости, с которыми она позволила избавить её от мешавшей одежды и овладеть ею. Она не была его наложницей и искусно ублажать его не было её обязанностью. Она была богиней, снизошедшей до его желания, позволившей простому смертному насладиться её дивным телом, о котором он так давно грезил.

— Можешь ни о чем больше не беспокоиться, — проговорил он, когда, удовлетворив страсть, заметил её слезы, — твой сын уже дома.

Тем временем, Сабина, доставленная по приказу префекта во дворец, поднимаясь вслед за стражником по дворцовым ступеням к широкому, словно городская площадь, портику, склонив голову, старательно прятала от окружающих радостную улыбку — несмотря на все безотчетные страхи и опасение того, как бы её не заставили отвечать за злодеяние, которого она не совершала, она была теперь очень счастлива. Как счастлив любой в тот миг, когда исполняется его самая заветная мечта. Да! Она все же оказалась здесь, в кесарионском дворце, в этом величественном и самом прекрасном в городе здании, которое всегда притягивало к себе все её помыслы. Пусть даже и в качестве арестантки. Подумаешь! Если бы её и впрямь подозревали в чем-то ужасном, то, конечно, отправили бы сразу в дознание, а значит все не так плохо, и значит — значит сама Фортуна сейчас направляет её! «О, клянусь, я не обману твое благорасположение ко мне, великая богиня удачи!»

Внутри оказалось совсем не так нарядно и красиво, как снаружи. За блестящим, ослепительным в солнечных лучах фасадом Сабину встретило уныние пустующей гнетущей громады уходящего ввысь и вдаль за ряды бессчетных колонн пространства. Раздававшиеся душераздирающие стенания и рыдания плакальщиц, перемежавшиеся скорбными причитаниями, заскребли по сердцу словно сто злобных кошек. От веющего отовсюду здесь холода девушка очень скоро почувствовала озноб, а от запаха траурных воскурений, которыми был наполнен воздух, сразу разболелась голова. Всюду вокруг сновали женщины в пугающих черных покрывалах, и слуги, со скорбными печальными лицами проскальзывали мимо, словно тени, опустив глаза в пол, будто боясь не только говорить, но и ступать. Вся эта тоскливая обстановка немного омрачила её радость, но: «Это всего лишь траур, так будет не всегда» — сказала себе мысленно девушка, решительно отметая охватившую её было тревогу.

«Дочь куриала. Дочь куриала. Дочь куриала…» — повторяли, то и дело сменявшие друг друга, её провожатые, всякий раз заставляя Сабину проклинать тот день, когда она родилась в этом позабытом всеми богами семействе. Они прошли часть приемной и, свернув, сквозь ряды колонн дошли до одной из внутренних лестниц, затем поднялись на несколько пролетов и оказались в большой, освященной лучами утреннего солнца комнате, где девушка предстала пред очами сиятельного. «Совсем старик!» — тут же мысленно вынесла она свой вердикт.

— Подойди, — бросил ей сидящий за рабочим столом префект, просматривая уже готовую речь, и затем убрал документ в сторону.

Девушка послушно приблизилась.

— Итак, Лидия… — заговорил он.

— Но я не… — начала было Сабина, однако вынуждена была смолкнуть, поскольку префект продолжал громко говорить, не слушая её.

— …твой отец арестован по подозрению в убийстве моего сына, Макария Аттала…

«Вот так дела, – удивилась Сабина. – А разве не я его убила?»

— …Ты доставлена сюда как свидетель, – продолжал говорить префект, как бы отвечая на её мысли. — И если ты искренне и правдиво ответишь на все мои вопросы, то возможно не только сама избежишь общения с палачом, но и поможешь своему отцу. Тебе понятно?

Сабина быстро кивнула — она и думать забыла перечить, услыхав про палача.

— Расскажи, где вы познакомились с Макарием?

— В христианской школе, — с готовностью отвечала девушка.

— Как давно ты посещаешь эту школу?

— С полгода.

— Чему вас там учат?

— Христианским законам, — бойко ответствовала Сабина на этот простой, очевидный вопрос.

— Каким? Хотя бы один назови мне.

— Ну вот… любить людей это плохо, а вот любить бога — это хорошо, — и тут не растерялась Сабина, припоминая все, что говорила сестра.

— Понятно. А что вам говорили про еретиков?

У Сабины екнуло сердце – она не поняла, о чем её спрашивают. Однако она не подала даже виду, что испугалась, держась все так же уверенно.

— Про кого? – спокойно переспросила она.

— Про ариан, — терпеливо пояснил Аттал.

— Не знаю, – Сабина равнодушно пожала плечами. — Ничего не говорили.

— Но ты ведь знаешь, кто такие ариане?

— Впервые слышу.

— Это всё ваша христианская братия, — не без некоторого раздражения пояснил префект.

— Но я пока не христианка, — решительно отреклась Сабина. — И у меня нет братьев.

Этот ответ понравился Атталу.

— И про Ария не говорили? – спросил он, но уже не так холодно и строго, как раньше.

— Нет, – как бы сожалея, но все же решительно отрицала девушка.

— Так, — кивнул префект. – Однако же, полагаю, что вас учили тому, каких людей, по христианским законам, следует считать хорошими, а каких — плохими?

— Да, разумеется, — не раздумывая, согласилась Сабина.

— Расскажи мне.

— Христиане — это хорошие люди, а язычники — плохие, — с легкостью отвечала она на вновь очевидный вопрос.

— И как же следует поступать с плохими людьми?

— Учить и наставлять в правилах, чтобы они тоже стали хорошими.

Что ж, девушка выглядела наивной и глуповатой, но вполне искренней.

— Вижу, ты прилежна в учебе, – на лице префекта промелькнула тень улыбки. — И что, твой учитель хвалит тебя?

— Увы, нет, — с сожалением вздохнув, отвечала Сабина. — Наверное, он мною недоволен, раз до сей поры не пускает меня в храм. Все, кто хорошо учатся — становятся христианами, а я, по всему, для этого слишком глупа. Скоро меня выгонят из школы и придется мне все дни просиживать за ткацким станком.

— Это самое достойное занятие для порядочной девушки, — заметил префект.

— Знаю, – смиренно согласилась Сабина. — Отец так же говорит.

— А зачем же он тогда разрешил тебе посещать христианское училище?

— Он и не знал о том. Я посещала школу в тайне от него, — смущенно потупив очи долу, призналась девушка.

— Зачем же ты туда ходила, да ещё в ослушание родителя?

— Из желания стать христианкой.

— Зачем же тебе понадобилось становиться христианкой?

— Сама не знаю. Просто из любопытства.

— Твоим родственникам следовало бы внимательнее присматривать за тобой, – строго проговорил префект. — Скажи, а к моему сыну в жены ты тоже набивалась из любопытства? – вдруг холодно добавил он.

— В жены к твоему сыну? – удивленно вскинулась Сабина. — Я и не думала ни о чем подобном! – сверкнув на мгновение высокомерным взором, но тут же вновь смиренно потупясь, молвила девушка.

«Она не так глупа, как кажется» — отметил мысленно префект.

— Макарий вынашивал вполне определенные намерения по поводу тебя, — сказал он, мельком оглядывая статную, на диво и не по годам ладную фигурку стоявшей перед ним, по-христиански скромно одетой девушки, — и ты не могла об этом не знать.

— Но я ничего не знала, — упрямо повторила Сабина, глядя в пол. — Если у Макария и были какие-то намерения, то мне он о них позабыл сообщить.

— Зачем ты лжешь? – нахмурившись, проговорил Аттал. — Женщины всегда знают о таком.

— Значит я не женщина! Потому что, клянусь благодатной Исидой, я ничего об этом не знала! – чуть не плача, горячо воскликнула Сабина. – Мы были очень хорошими друзьями. Нет, даже не так! Я сказала, что у меня нет братьев, так вот, у меня был брат, потому что Макарий был мне как названный брат! Я счастлива, что была знакома с ним и не могу поверить, что его больше нет среди живых! Мне так жаль! – добавила она, горько всхлипнув и утирая неудержимые слезы краешком головного покрывала. – Я никогда не забуду его…

— Макарий видел в тебе не сестру, а свою невесту, — сказал Аттал, с видом благодарного ценителя наблюдая за ней.

— Твои слова больно ранят меня, — с укором проговорила Сабина.

— Отчего же?

— Оттого что, если бы Макарий открыл мне свое сердце, мне пришлось бы отказать ему. А мне тяжело даже подумать о том, что он мог затаить обиду на меня.

— Хочешь сказать, что сын префекта для тебя не подходящая партия?

— Нет, конечно, я совсем не это хотела сказать. К тому же у нас в школе нет ни сынов префектов, ни сынов простых рыбаков, мы все на равных.

— Так чем же он тебе не угодил? Может он был недостаточно красив для тебя или плохо воспитан?

— Макарий был красивый, добрый и прекрасно воспитанный юноша, а я, так же как любая александрийская девушка, и не мечтала бы о лучшем муже для себя, если бы не… — выразительно глянув на него, она тут же покраснела, и вновь смущенно потупилась.

— Если бы не что?

Дверь открылась и в комнате появился дворцовый распорядитель.

— О сиятельный Аттал, — с поклоном доложился он, — граждане Александрии собрались на площади и ждут тебя.

Прихватив со стола документ, Аттал приблизился к девушке.

— Так что же ты хотела сказать, Лидия? Договаривай.

От обилия золота и драгоценных камней на его богатой выделки одеянии у Сабины перехватило дух и закружилась голова.

— Если бы я не искала любви другого человека… — глядя на него с искренним восхищением выдохнула она.

— И этот человек — я, не так ли? – усмехнулся он и, прихватив за подбородок её красивое лицо, внимательно посмотрел ей в глаза, читая в них лишь совершенно искренний восторг и обожание. — Может, пожелаешь остаться у меня во дворце? – стерев усмешку, уже серьезно сказал он.

Сабина молча кивнула, сердце её бешено колотилось от радости.

— Давид, проводи Лидию в женские покои, — приказал Аттал.

Приказание было исполнено незамедлительно. Распорядитель привел Сабину в довольно пространную, но уютную комнату с расписными стенами и полами, красиво устланными шкурами диких зверей.

— Вот это и есть женские покои? – спросила Сабина, с любопытством оглядываясь, – А где женщины?

— Это покои госпожи Деметрии. Она умерла родами почти двадцать лет назад, — отвечал слуга.

— Умерла? Здесь?

— Да. Там. – Давид указал на кровать в небольшом алькове, скрывавшемся за колоннами.

— Ты сам это видел? Можешь рассказать?

— Я не присутствовал при этом, — поспешил отрезать слуга. — У госпожи будут какие-то пожелания? – учтиво поинтересовался он.

— Нет, – обидевшись, холодно бросила в ответ Сабина, мечтая, чтоб он уже ушел. — Хотя постой! – спохватилась вдруг она. — Нельзя ли отправить кого-нибудь ко мне домой, за моей служанкой?

— Не вижу никаких препятствий к тому, — вышколено поклонился Давид. — А пока твоя служанка не доставлена сюда, если пожелаешь, могу прислать тебе в услужение нескольких дворцовых девушек.

— О нет, мне не нужны чужие рабыни, — поморщила носик Сабина.

— Как скажешь. Это все пожелания? – уточнил Давид.

— Да. Можешь идти.

Ещё раз учтиво поклонившись, слуга удалился.

Оставшись одна, Сабина закружилась в ликующем танце по комнате, а после, исполнив все известные ей благодарственные гимны богам, смеясь от переполнявшей её радости, упала на кровать, устланную подушками и шкурами, но, не успев вполне насладиться её ласкающей мягкой негой, тут же снова оказалась на ногах, вспомнив об одной вещице, которую она заприметила, как только вошла. То был искусной работы, довольно громоздкий с виду резной ларец из слоновой кости, украшавший собой бронзовый столик под зеркалом, неподалеку от кровати. Открыв его и оглянувшись, не видит ли кто, она с благоговением извлекла алмазную диадему и, немедля примерив, замерла, зачарованно глядя в серебряную гладь на представшую перед ней красавицу с сияющей диадемой в волосах. «До чего же она прекрасна, и до чего же прекрасна я! Воистину я так хороша, что достойна всех сокровищ мира!» Сабина принялась открывать другие шкатулки, поменьше, которыми был уставлен столик. Забыв обо всем, она с усердием примеряла витые и плетеные, унизанные самоцветами браслеты; тяжелые и грузные, почти достающие плеч и легкие, тонкие, словно перышки, серьги; сверкающие и переливающиеся огнем ожерелья. Не оставила вниманием ни дивно выточенные камеи на тончайших серебряных цепочках, ни бриллиантовые застежки, ни жемчужные украшения для волос… Время будто остановилось или вовсе исчезло. «Драгоценности любят меня, благоволят мне, они всегда будут со мной, они лучшие возлюбленные, потому что никогда не опостылеют и не предадут, и никто никогда не сможет разлучить нас!» — с нежностью и благодарностью думала она, любуясь своим изукрашенным дорогим убором отражением. Примерив все, до последнего перстенька, она аккуратно разложила украшения обратно по шкатулкам, до поры распрощавшись с этими новыми друзьями, нежданно обретенными взамен тех, что были отняты отцом.

Оглядевшись внимательнее вокруг, она заметила уходящую наверх вдоль одной из стен лесенку, и, взбежав по ступеням, оказалась на плоской открытой площадке над комнатой. Резкий налетевший порыв ветра чуть было не унес с собой головное покрывало.

Подойдя к краю площадки, она увидела внизу дворцовый атриум и сад. По дорожкам сада и рядом с бассейном прохаживались, переговариваясь, и возлежали рабыни в траурных одеждах. Флейтистки исполняли для них мелодию, которую Сабина не могла расслышать, как ни прислушивалась — звуки флейт из атриума заглушал доносившийся с другой стороны городской гул и шум морского прибоя, всегда бурного в это время года. Несколько женщин играли в мяч, бросая его большому черному псу, который охотно, с веселым лаем носился за ним по атриуму, а когда мяч упал в бассейн, то не медля сиганул и туда, достал любимую игрушку, ловко выскочил вместе с мячом в зубах обратно на дорожку и, отряхнувшись, поспешил с добычей к хозяйкам.

Наскучив наблюдать за рабынями, Сабина перешла к другому краю площадки. Здесь открывался красивый вид на набережные и гавань, завладевший на некоторое время вниманием девушки. Пристани были малолюдны, а гавань без почивших на зиму в порту морских судов выглядела водной пустыней. Тщетно пытаясь заглянуть за горизонт расстилавшихся перед ней темных беспокойных вод, Сабина вдруг подумала в каком-то смутном волнении о том, сможет ли она когда-нибудь, хотя бы раз в жизни преодолеть эту невидимую грань горизонта и, оставив родной город, побывать в неведомых заморских землях. Но вскоре эти вздорные мечты ей надоели, и она решила вернуться в комнату.

Спустившись, она увидела только что вошедшего и оглядывающегося в поисках её слугу.

— Сиятельный Аттал зовет тебя разделить с ним трапезу, госпожа, — сообщил он, увидев её.

***

Просидевший большую часть дня под арестом Агапий Сабин оставался, пожалуй, единственным человеком в городе, который ещё не знал о ночном убийстве. Наглость учиненного над ним беззакония буквально сводила его с ума, он кипел от возмущения и ненависти, сыпал проклятиями и молил богов, чтобы негодяю, мерзавцу и подлецу-префекту, а равно и его ублюдочному щенку воздалось по заслугам. Упечь под арест главу городского совета на основании каких-то нелепейших обвинений? А тем более уничтожить его без суда и следствия? — сиятельный не может не понимать, что за такие дела ему самому не поздоровится. Многое можно замять, о многом можно договориться, но горожане никогда не потерпят открытого беззакония. Такого не бывало в нашем городе никогда и, хвала богам, никогда не будет. Нет, негодяи, вам никуда не деться от расплаты!

Однако, как говорят философы, ничто не длится вечно, и страдания куриала так же завершились неожиданно распахнувшийся дверью узилища, из-за которой появился смущенно кланяющийся и рассыпающийся в извинениях слуга.

— Почтенный, прошу простить за то, что по моему собственному недомыслию произошло злое недоразумение… Ты ни в чем невиновен, обвинения оказались ошибочными. Сиятельный Аттал ожидает тебя.

— Что?! Недоразумение, говоришь?! Ты у меня ещё попляшешь, висельник! – свирепо проскрежетал Агапий, кипя праведным гневом и угрожая бедняге кулаками. – Живо веди меня к своему господину, негодяй!

Префект встретил его весьма благорасположительно.

— Привет тебе, почтенный Сабин, — с искренним дружелюбием молвил он, вежливым жестом приглашая к разговору, — ты о чем-то хотел говорить со мной, как мне сообщили? Итак, слушаю тебя.

«Э нет, показной любезностью ты точно не отделаешься, нашел дурака» — угрюмо помыслил куриал.

— Да, сиятельный, нам есть что обсудить, не так ли?! – не скрывая бурного негодования, заговорил он, — и ты сам хорошо знаешь, о чем я пришел говорить с тобой! Потому ты и упек меня трусливо под арест, предъявив через рабов какие-то нелепые обвинения, не имеющие под собой абсолютно никакой почвы.

— Ты жестоко ошибаешься, почтенный, уверяю тебя! – изобразил удивление префект. – Как видно, здесь чистой воды недоразумение. И более того, клянусь тебе Юпитером Всемогущим, что все виновные понесут наказание, можешь не сомневаться.

— А я и нисколько не сомневаюсь в том, – мрачно согласился с ним куриал. — Беззаконие свершилось и теперь нельзя сделать вид, что его не было. И если ты вдруг вообразил себе, что вместо того, чтобы разобраться честь по чести и все уладить должным образом, как это принято между достойными людьми, можно вот так запросто избавиться от меня, возведя ложные обвинения, и дело шито-крыто, то говорю тебе — это ты жестоко ошибся, а не я! – После этого вступления Агапий повел обличительную речь, дав полную волю своей ярости. – Как видно, сиятельный, ты так и остался в нашем городе чужаком, хотя и являешься здешним наместником уже больше двадцати лет, но за все годы своего наместничества ты так и не научился уважать ни нас, ни наши обычаи. Ну а с чего бы тебе уважать нас, ведь все помнят каким образом ты стал префектом, и как ты чуть не спалил весь город вместе с жителями. Никто до сей поры не забыл тебе этого. Теперь ты щедро задабриваешь наших богов, устраиваешь богатые праздники и увеселения, раздаешь хлеб черни, но все это меркнет и не имеет никакого значения, когда ты открыто демонстрируешь презрение по отношению к самым уважаемым людям города – демонстрируешь тем самым, насколько ты лицемерен с нами, насколько ты чужд нам. И в том же неуважении к александрийцам ты воспитал и своего сына, которому ничего не стоит выкрасть приглянувшуюся ему девицу, даже если она дочь одного из самых почтенных горожан, опозорив достойное семейство. А может статься, что ты, сиятельный, и в самом деле предполагаешь, будто никто в городском совете не замечает ни махинаций твоих чиновников, ни беззаконий прикормленных тобой вигилов, ни твоих собственных злодеяний? Завтра же… нет, слышишь Аттал!, сегодня же я подам против тебя судебный иск. И, можешь не сомневаться, очень скоро к моему иску присоединится множество других. Тебе припомнят все, что накопилось против тебя в совете за все эти годы, у каждого из членов совета найдется что тебе предъявить. Скандал прогремит не только на весь город, но и на всю империю, можешь быть уверен! Твои беззакония, Аттал, достигли своего предела, пришло время расплаты!

— Десять тысяч золотом, — предложил префект, когда куриал замолчал, гневно таращась на него в ожидании ответа.

Что ж, цена была назначена вполне добрая, даже более чем.

— Согласен, — мигом остыв, не торгуясь, кивнул в ответ Сабин.