Норманнская теория, или Авторы русской истории

Как получилось, что мы изучаем в школах и ВУЗах историю России, написанную заезжими академиками с запада? Кто первым ввел в «научный» оборот тезис о том, что цивилизацию диким славянам принесли благородные скандинавы-норманны? Кем на самом деле была княжеская элита Руси?

Сергей Цветков, автор научных и научно-популярных работ по истории России, в увлекательной лекции развенчает так называемую норманнскую теорию происхождения государства на Руси. Лектор не пощадит даже маститых историографов XIX века, так как считает норманизм — одним из столпов русофобии.

Итак, первая битва за русскую историю.

Русский народ сам о себе сложил поговорку, что русский мужик задним умом крепок. Она говорит о том. Что для нас важнее иметь крепкий, надежный тыл, чем какой-то образ будущего. Именно поэтому в нашем образованном обществе, с тех пор, как оно стало образованным, вопрос русской истории занимает первостепенное место. Нам очень важно для себя правильно осмыслять нашу историю, и знать, что с ней все хорошо, никто на нее не нападает, не извращает. Что у нас есть такой надежный идеологический тыл. Так случилось, что русская историография рождалась не как отвлеченный академический предмет, а именно в жарких спорах и битвах она отстаивала свой взгляд на самобытность русского народа и русского государства, на его происхождение. Как это случилось, мы об этом и поговорим. Форма этого сражения приняла вид научных споров, дискуссий между норманнистами и анти-норманнистами. Норманнаская теория провозглашает две капитальных вещи: утверждает то, что русская управленческая элита первоначально состояла из скандинавов, из норманнов; и второе, что самим своим происхождением древнерусское государство обязано такой цивилизаторской деятельности норманнов на русской земле, без чего русское государство и не состоялось бы. Утверждения эти для нашего национального самосознания очень болезненные. И не случайно, что именно поэтому поводу разгорелся первый жаркий спор, в ходе которого и кристаллизовалась русская историография, как наука впервые.

Кем сказано первое слово в норманнской теории – хорошо известно. Это отнюдь не Нестор, не наши летописцы. Сказавших это первое слово звали: Готлиб Зигфрид Байер, Герард Фридрих Миллер и Август Людвиг Шлецер. Три немца. Именно эти люди прочитали нашу летопись Нестора так сказать, по-норманнски. И учиненный в свое время ими скандал в русской историографической науке потом странным образом оказался забыт и приобрел даже значение научной респектабельности. Их взгляд сал ведущим историографическим направлением в древнерусской истории.

Прежде всего, выясним, как понимался пресловутый варяжский вопрос в древней Руси. В летописях мы не найдем никаких практически упоминаний о скандинавах на Руси. Весь норманнизм своим возникновением обязан одному единственному фрагменту в «Повести временных лет», где говорится о призвании варягов. Напомню, в Новгороде произошла свара, племена перессорились между собой. И дальше летописец говорит: «И послали они тогда к варягам, к Руси, ибо звались те варяги Русь, как другие варяги зовутся свеи, урманы, готи, англяне». Под англянами понимается англо-датское королевство. Как видите, перечислены все народы, осевшие по берегам Балтийского моря, и по отношению ко всем ним употреблено слово «другие». Норманнизм возник как капитальная логическая ошибка при чтении одного летописного фрагмента. Он в принципе не должен существовать. Это скандал в русской историографии. В другом месте летописец говорит следующее: «Русский язык и словенский – одни есть».

В данном случае «язык» – это народ. Это исключает любые намеки на отождествление Руси со скандинавами. Такого мнения придерживался летописец и такого же мнения придерживались русские люди вплоть до XVIII века. В других летописных списках мы найдем упоминание о варяжском Поморье, которое расположено к западу от Гданьска. Эта территория у ученых получила название «славянское Поморье». До XIII века эта территория была густо заселена западно-славянскими племенами, которые впоследствии были ассимилированы немцами в ходе германской агрессии против них. То есть, в древней Руси четко определяли и место, откуда появились варяги, и кто это такие согласно своему этническому происхождению, четко отделяя их от германо-скандинавских народов Балтийского моря.

Недопонимание пришло позднее, вместе со всеобъемлющим кризисом русского духа, в результате приема в больших дозах европейской учености.

Петр Первый желал непременно иметь русскую национальную историю. И в свое время поручал то одному то другому своему сподвижнику заняться этим, но дело не тронулось с мертвой точки тогда, потому что в окружении Петра и не было ни одного человека, который получил бы действительно научное образование. Поэтому за год до смерти Петр Первый учредил указ о необходимости учреждения Академии наук, в которой учились бы языкам, а также прочим наукам, знатным художествам и переводили бы книги.

Но положение было такого, что как академиков, так и студентов первого курса для этой академии пришлось ввозить из-за границы.

Среди тех, кто поселился в стенах этой Академии, был 30-летний преподаватель классических древностей в Кенигсбергском университете Готлиб Байер. Это был человек энциклопедических знаний, правда усердное занятие науками несколько повредило его здоровью, он приобрел нервные припадки и «беспричинную тоску». Он занимался восточными языками и приехав в Петербург, подналег на китайский. Но почему-то русский язык он так и не выучил и даже не хотел о нем слышать. Надо сказать, он и немецкий язык тоже презирал, он говорил и думал на латыни. Надо сказать, филология к XVIII веку сделали огромные успехи, возникла как наука. Именно это позволило ей высокомерно диктовать свои выводы исторической науке. Русской исторической науке не хватало критики источников. Байер получал 600 рублей жалования в год, по тем временам это были очень приличные деньги. Он имел казенную квартиру, совершенно не нуждался в читателях и мог заняться черновой работой, то есть, критикой слов. В русской историографии он остался как автор диссертации о варягах. В оригинале она была издана на латинской языке, а в переводе озаглавлена — «О варягах». Здесь он и высказал несколько мыслей, которые стали краеугольными камнями норманнской теории. Прежде всего, он утверждал, что варяги — это не племя, не народ, а воины благородного происхождения. Он сделал выводы, что имена князей и дружинников, известные по договорам Руси с греками, они, по его мнению, являются скандинавскими. Здесь опять он дал жизнь двум капитальным заблуждениям. Мы открываем любой из этих договоров русско-византийских, и в первых же строках читаем: «Мы — послы от рода русского». От рода. Никакие мы не разбойники, не благородные воины, мы от рода русского, то есть, мы – народ, мы некое племя, мы имеем этническую принадлежность, а вовсе не сборище каких-то воинов. И во-вторых скандинавское происхождение вот этих странно-звучащих для русского уха, имен дружинников и некоторых князей. В действительности Лидия Грот, известный историк, исследовала некоторые шведские имена, и выяснила, что все происходило с точностью до наоборот. Это шведы заимствовали славянские имена. Их популярное имя Сван является усеченным вариантом славянского имени Святополк, которое произносилось в тот момент, как Свантеполк. Примеры обратного заимствования шведских слов в русский язык — не известны. Как видим, первое слово норманнизма не имело ничего общего с летописным рассказом. Байер прочел массу источников иностранных о славянах, а что касается источников на славянском языке, он ознакомился с ними в переводе, сделанном специально для него. Но, даже знакомясь с этим переводом он не подозревал, что читает не «Нестора», а так называемый «Кенигсбергский список» нашей летописи. Это документ уже XV века, который он приял за документ XI в. При этом не имел понятия, что таких имен как Гостомысл нет в русских летописях, он имел дело в данном случае, не с летописью, а с киевским синопсисом, составленным в XVI-XVII вв, и которые не являются источниками. Это компиляция, составленная на основе источников.

Так обнаружил себя первородный грех норманнизма, который заключается в неумении обращаться с источниками. Что касается выводов Байера о скандинавском происхождении русских князей, для него есть такое историческое оправдание. Он жил в Петербурге первой половины XVIII века, в то время германские ученые уже начали вполголоса поговаривать о превосходстве германской расы. С присущей им дотошностью они изучили античные, средневековые источники, в которых упоминается о роли германцев в истории Европы. И везде эта роль была очень велика. К тому же, во времена Байера был распространен метод аналогии, когда темные события прошлого истолковывались не изучением, а по аналогии с современными событиями. И что же Байер видел, оглядываясь по сторонам в Петербурге 1730 гг.? Он видел, что с тех пор, со времен варягов ничего не изменилось: русские по-прежнему не могут управиться сами и зовут современных варягов – инженеров, офицеров, врачей и даже царей и цариц. А зовут они откуда? — Из той же Германии. Стало быть, точно так же в IX веке славяне призвали германцев-варягов, ничего не изменилось. Такой метод аналогии.

Выметать из русской избы занесенный Байером научный сор пришлось не одному поколению русских историков. Но по счастью, в то время вопросами русской историографии занимался не только Байер, не только ученые –академики, но и простые русские люди. Первый научный труд, принадлежащий русскому историку, вышел не из стен Академии, а появился благодаря трудам и подвигу одного человека, который открывает собой ряд блестящих дилетантов, которые во множестве стали появляться в результате реформ Петра Первого. Начинает простым выпускником артиллеристского училища, но в петровское время человек редко заканчивает службу там, где начал. В течение жизни он побывал и горным инженером, и заведующим монетного двора в Петербурге, и астраханский губернатором. И под судом побывал. Нанимаясь на Урале поиском различных руд, занимаясь географией, он заинтересовался русской историей. И стал собирать различные книги, источники по русской истории. Позднее, когда он приступил к написанию своего труда по русской истории, он отметил, что под его рукой было более тысячи книг. По тем временам, это огромная библиотека.

Особую ценность его труду придало то, что он использовал некоторые источники, которые после его смерти пропали и до нашего времени не дошли. Мы знаем о них только из его трудов, потому что он делал из них подробные выписки. Особенно это касается так называемой

«Иоакимовской летописи» — это пропавшая русская летопись, в которой вопросы происхождения русского государства трактуются совсем не так, как в «Повести временных лет», а намного более подробно и совершенно в другом ключе. Татищев не считает, что варяги и русы – это скандинавы, но он ищет Русь на южном побережье Финляндии. После его кончины пожар уничтожил его архив, уцелело только то, что находилось у его друзей. Труды Татищева удалось издать только спустя 100 лет после его смерти.

К тому времени многие источники пропали и на Татищева нападали. Иоакимовскую летопись долгое время считали чуть ли не его мистификацией. Но впоследствии он был полностью реабилитирован.

После смерти Татищева возникает первая публичная баталия по варяжскому вопросу. Состоялась она во время правления Елизаветы Петровны.

Академия наук по-прежнему на 95 % состояла из немцев. На этот раз взялся объяснить происхождение русского народа Герард Миллер. В области изучения российских древностей это был такой же случайный залетный варяг, как и Байер. Он был тоже академиком первого призыва, в 1725 г. Когда была открыта академия, ему было около 20 лет. Это был очень честолюбивый юноша, талантливый, он втерся в доверие к библиотекарю академии Шумахеру, благодаря чему получил звание академика в 25 лет. Историком его сделала 10-летняя сибирская экспедиция. Он объехал всю Сибирь, собрал массу этнографических наблюдений, провел кропотливую работу в архивах. В результате чего появился так называемый «портфель Миллера». Это 30-томное собрание архивных документов по истории Сибири. В 1748-49 гг. вышел капитальный труд Миллера «Описание Сибирского царства». Этот труд принес Миллеру русское подданство, звание историографа и должность ректора академического университета. В качестве последнего Миллер и взялся за написание публичной речи, которую он озаглавил «О происхождении народа и имени российского». Она была написана ко дню тезоименитства Елизаветы Петровны и была представлена на суд Академии. Речь Миллера была по сути изложением Байеровских мыслей и тезисов, новшество состояло в том, что Миллер занимался вопросом, который Байер не решил. А именно, происхождением ужен варягов, а имени Русь. В его изложении возник еще одни капитальный миф, который прочно укоренился среди российских филологов: о том, что имя «русь « происходит от финского «руотси». Ход мысли здесь таков, что якобы среди скандинавов существовала лексема «ротс», которую финны преобразовали в «руотси», а восточные славянские племена, которые пришли в эту область, заселенную финнами, на Север, от них переняли термин «руотси». И он был преобразован в более короткую форму «русь». Это до сих пор, вы открываете любой словарь и читаете вот эту ересь. В последние десятилетия знакомство с западными источниками открыло такую картину: имя «русь» существует значительно раньше 8 века. Оно существует на тех территориях, где финнов не было и в помине.

Эти положения Миллера и вызвали бурю. Поползли слухи, что в своей речи Миллер опозорил русский народ. Создали академическую комиссию, которой поручили исследовать, что там на самом деле произошло, что это за речь. Комиссию составили два выдающихся представителя русской культуры и науки Ломоносов и Тредиаковский. Последний занял более толерантную позицию, в то время как Ломоносов, со всем свойственным ему темпераментом, обрушил на Миллера всю мощь. Он нашел речь немца «ночеподобной», что Миллер упустил случай возвеличить имя России, русскую историю и наоборот, допустил такие вещи, которые, как сказано в заключении «Миллер во всей своей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может. А именно, как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнем и мечом опустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили». Ломоносов недоумевал, почему, когда Миллер писал все это, никто не поднес к его носу нашатырь, от которого он бы очнулся. Экспрессия действительно была употреблена не к месту. Потому что из памяти людей еще не выветрилась «бироновщина» и любое такое неосторожное упоминание немцев и их роли в русской истории сразу рождало отторжение. А во-вторых, Елизавета только недавно закончила русско-шведскую войну, и что она должна слышать в день своего тезоименитства, что шведские бродяги дали имя как Руси, так и самому русскому государству. Это нонсенс. Миллер очнулся простым адъюнктом с жалованием в 350 рублей вместо прежней тысячи. Но более всего его тревожило то внимание, которое отныне Ломоносов уделял его трудам. Впоследствии Миллер признал свои ошибки, но судя по всему, не искренне. Норманнизм во второй половине 18 века в глазах русских людей был все еще дикой нелепостью, с которой они не собирались мириться. Общественное возбуждение достигло и двора, и там посчитали, что для предотвращения подобных скандалов в будущем, необходимо кого-то засадить за написание патриотической русской истории. Поручили Ломоносову написать эту историю. Он около 10 лет работал, проделал гигантский труд. Но, к сожалению, успел выпустить только первый том. Но как раз тот, который касался происхождения русского государства. Ломоносов гениально уме предвидеть пути развития науки. Он написал, что история народа обычно начинается раньше, чем становится известно его имя. И позднейшие историки полностью это подтвердили. В источниках имя славян впервые встречается в 6 веке, в византийских источниках, в то время как археология, антропология, лингвистика говорят о том, что возникновение славян относятся к VI тысячелетию в рамках индо-европейского этноса. О славянах в собственном смысле можно вести речь с III тысячелетия до нашей эры. Археология со своей стороны несколько уменьшает это время, первые достоверно археологические находки, которые моно связать со славянами, относятся к V веку до нашей эры. Они находятся на территории средней Польши. Ломоносов высказывает мысль о смешанном типе славянских племен.
И антропология полностью с ним впоследствии соглашается. Он так же пишет, что всех славян объединяет славянская мифология. И современная наука подтверждает эпоху всеславянского единства, когда не только речь всех славян была примерно одинаковой, но и все они придерживались примерно одинаковых верований. Так же и в варяжском вопросе Ломоносов безошибочно указал, что варягов нужно искать на южном побережье Балтики. И позднейшая наука их там и нашла.

Норманнизм воскрес с приездом Августа Людвига Шлецера. С юности привык грызть гранит науки, причем грыз настолько успешно, что овладел классическими языками и в 10-летнем возрасте уже давал платные уроки. Однако, вместе с эрудицией он приобрел нервную меланхолию, другими словами, у него было чрезвычайно распухшее самолюбие. Русская история поразила Шлецера размерами своих подмостков. В отличие т Байера он приналег на русский язык, и это язык привел его в совершенный восторг. Для того, чтобы заявить о себе, он принялся за составление грамматики, в которой слово «боярин», допустим, производилось от слова «баран», не в смысле животного, а в смысле дурака. И т.п. И Ломоносов, который имел обыкновение с некоторых пор проверять все, что пишут о России немецкие ученые, взял эту грамматику, волосы встали у него дыбом, и он написал, что нужно Шлецера немедленно отставить от всяких занятий по русской истории. «ибо их сего заключить можно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная к ним скотина». Шлецер этих слов заслуживал, надо сказать. Шлецер вернулся в Германию и там написал работу «Нестор» о летописце и о «Повести временных лет». Сейчас уже трудно сказать, почему она в свое время наделал столько шума, потому что современная наука не удержала из нее практически ничего.

Но занимаясь филологическим разбором «Повести временных лет», Шлецер высказал несколько таких комментариев, которые сделались на долгое время оракулами российского норманнизма. К Баейро-Миллеровской аргументации он прибавил только одно, но это была жирная точка в идеологии норманнизма. Он развил тезис о том, что призвание скандинавских викингов, конунгов приобщило русских к цивилизации и заложило основы русского государства. Цитата: «Дикие, грубые, рассеянные славяне начали делаться общественными людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбой в северо-западном и северо-восточном мирах первые семена цивилизации». Это норманнизм, который является на самом деле одним из кирпичиков русофобии.

Вдруг в течение 30 лет после отъезда Шлецера из России взгляды русских историков кардинально меняются. И норманнизм воцаряется так в русской школе, так и в университете. Он становится фактически частью национального самосознания. Причем ворота норманнизму распахнули сами ведущие русские ученые того времени, первой половины XIX века. Я как раз говорю о Карамзине, о Полевой и о Соловьеве, каждый из которых написал многотомную историю России. Все они такие разные эти труды и эти ученые, но все они смыкаются в одном: когда заходит речь о возникновении русского государства, все они снимают шляпу перед учеными норманнской школы.

Под влиянием эпохи Просвещения, русские историки стремились рассматривать русскую историю, как часть всемирной истории. Это, может и хорошо, но тогда это принесло печальные плоды. Занимаясь историей средневекового запада, русские историки видели, что в раннем средневековье повсюду: в Англии, Нормандии, Франции, Италии, Сицилии – возникают норманнские княжества. Логично предположить, тем более, что об этом пишут такие солидные ученые, которые составляют гордость тогдашней русской историографии. Плохо то что в русском образованном обществе идеи норманнизма стали очень ощутимо отдавать «смердяковщиной». Это характерно во многих трудах как публицистов, так и историков.

Гедеонов пишет: «Открываем первые русско-византийские договоры и что там читаем? Что греки клялись именем Христа, а руссы клялись оружием своим и Перуноми Велесом, богом своим. Гедеонов спрашивает: объясните, как скандинавы клянутся Перуном и Велесом, а потом продолжайте все остальное рассказывать. О совершенно ненормальной обстановке в ученой среде свидетельствовал в 1899 году профессор Загоскин: «Вплоть до второй половины текущего столетия учение норманнской школы было господствующим. И авторитет ученых Шлецера со стороны немцев, Карамзина со стороны русских — представлялся настолько подавляющим, что поднимать голос против этого учения считалось дерзостью, признаком невежественности и отсутствия эрудиции. Объявлялось почти святотатством. Насмешки устремлялись на головы, которые позволяли себе протестовать против учения норманнизма. Это был научный террор, с которым было очень трудно бороться». То есть, норманнизм господствовал не потому, что он верен, а потому что в ученой среде сложилась не нормальная обстановка. Вот так и получалось, что поколение за поколением студенты покидали университеты, убежденные в том, что Рюрик — это скандинав. А варяги – это скандинавские дружинники, викинги, которые пришли на Русь и образовали здесь первое государство. И еще одно характерное признание Ключевского, он нашел в себе мужество сказать: «Надо сказать, что наша скромность создавала странное положение в науке гипотезы норманнистов.
Мы чувствовали, что в ней много нескладного. Но не решались сказать что-либо против нее. Открывая свой курс, мы воспроизводили ее, украшали заученными нарядами и ставили в угол как ненужный, но требуемый приличиями, обряд и потом мы рассказывали, как будто и нет спора о варягах». Подобное отношение было характерно и для советской историографии.