Монпансьешечка.

Всем взрослым наверное известны эти маленькие конфетки без фантиков, раньше их фасовали в жестяные коробочки, потом в пластмассовые, а потом они начали потихоньку исчезать, и не все современные дети их видели… Но речь пойдёт не о кондитерских изделиях или их истории. История будет совсем другой, из жизни или сказки — решать самим.
Жизнь это процесс, хотим мы этого или нет, как бы нам не объясняли обратное или не уводили внимание в другие стороны. Это процесс и от этого никуда не деться, и в нём очень много переменных, которые меняются с каждым днём, в каждым вздохом в течении дня. И только когда не меняется ничего этот процесс почти останавливается. Почти потому что его неотъемлемая часть — старение, не прекращается ни на секунду. Жизнь вообще похожа на песочные часы, если кто этого не заметил. Из верхней колбы сыплется ресурс, выданный при рождении, и в нижнюю колбу попадает уже конечный, переработанный продукт. И сам переход между колбами, это и есть человек, есть его суть, человеческая, врождённая или приобретённая, не важно. Сам переход из верхней колбы в нижнюю и есть таинство жизни. В верхней колбе — время, отпущенное каждому индивидуально, а в нижнюю ссыпается то, на что ты его тратишь, это шмотки, тряпки, железки, ненужные убеждения, принципы, упёртость, ложные пути и дороги в никуда, понты, показуха и всё то, без чего прожить можно, но мало кто пробовал.
Ему уже перевалило за сорок. Казалось бы — не возраст, живи, да радуйся. Дети с матерью, казалось бы — ни забот, ни хлопот. На работе тоже всё хорошо — голова светлая, руки золотые. Копи дензнаки и делай, что заблагорассудится… И так шли год за годом. Одни интересы сменялись другими, одни увлечения проходили на смену другим. Не жизнь, а примерочная в тряпочном магазине. Пошёл, снял пальто, примерил, повернулся одним боком, другим — не понравилось, пойду примерю пиджак с карманами. Примерил, тоже что-то не то, а дай-ка примерю что-нибудь попроще, неброское, немаркое, чтоб не мялось, в плечах не жало и на животе сходилось…
Это и есть пример того, как большинство переменных самого грандиозного из всех возможных процессов — жизни, останавливаются, а песок из верхней колбы продолжается сыпаться, и сколько его там, сверху, неизвестно, а посмотреть вниз страшно, потому что там пусто. Там нет практически ничего, даже железок и понтов.
Однажды весной он брёл на работу, обычная работа обычного серого и бессмысленного человека, не дающего себе отчёта в том, что жизнь его просто застряла, её заклинило. И если на работе своими золотыми руками, включив светлую голову он мог исправить любой механизм, вдохнуть в него новую жизнь, продлить его существование для чьей-то пользы, то в свою жизнь он не пускал никого, чтоб никто не нарушил уютной затхлости, такой милой и привычной, такой однообразной и ладно, так уж и быть, бесперспективной.
Она переходила через дорогу чуть впереди него. Маленькая, в смысле невысокого роста, в каком-то светло-зелёном, весёленьком, резко контрастирующем с грязными сугробами пальтишке. Его голова стала похожа на башню танка, который прицелился и ничто не может оторвать его приборов и механические мозги от Неё. Это было похоже на кадры из компьютерной игры, когда над каким-то объектом вдруг загорается стрелочка и сопровождает его. Это было похоже на наваждение.
Но наваждение прошло, как только она скрылась в дверях учреждения, к которому торопилась. И хотя он уже прошёл это учреждение, голова так и оставалась повёрнутой в сторону дверей некоторое время. Стрелка, как в игре погасла, танк залязгал гусеницами в сторону других дверей.
И Она ему на некоторое время забылась. Как наваждение, как сон, как рассеивается утренний туман, он переключил своё внимание на железки, работу, коллег и даже не вспоминал некоторое время, если бы не весна…
Весна это весна, это расцвет, полёт, это пробуждение и оживление, это неумолимая стихия, но есть у неё и некоторые менее романтические черты. Коммунальщикам приспичило почистить двор от подтаявшего и подмёрзшего снега, и всего один километр расстояния до работы он решил проехать на машине. День пролетел незаметно, как и большинство предыдущих, среди железок, разговоров на разные темы, преимущественно о железках, так же бессмысленно и бесперспективно. Вечером он завёл машину и поехал домой, представляя двор без снега, но… Но как только он увидел на остановке Её, то тут же забыл как рулить, куда едет, откуда, зачем они вокруг неё… Снова он включился в режим прицелившегося танка, снова загорелась стрелочка, как в игре, снова началось наваждение…
И оно очень быстро закончилось. Двор оказался не чищенным, но его это нисколько не коснулось, не задело и не зацепило, в первый раз что-ли такое? Только где-то в голове, а может быть и не в ней, остался чей-то знак, как будто это маленькую, не улыбчивую женщину кто-то пометил, чья-то заботливая, но невидимая рука указала на неё пальцем, а потом этим же пальцем и погрозила, что бы не забывал. А как можно такое забыть, когда из всех, кто там стоит и ждёт транспорт, видно только Её одну, в светло-зелёном пальтишке, неулыбчивую и о чём-то задумавшуюся? Остальные лишь призраки, декорации, подчёркивающие её исключительность.
И снова он забыл про наваждение, про стрелку из игры, его танковую башню расклинило и жизнь не остановилась и не продолжилась, она двигалась лишь в те мгновения, когда он проезжал мимо.
Спустя неделю или около того, он поехал куда-то на автобусе. Про наваждения не помнил, стрелка не загоралась, башню не заклинивало. И снова на остановке он увидел Её. Это было как удар током, разряд, прошивший его от макушки и расплавивший снег под подошвами ботинок, это было молнией, но без грома, да оно и понятно, не лето ведь дворе, ранняя весна. Она стояла на остановке, полной народа, но он снова не видел и не слышал никого, они, другие, просто не существовали в тот момент. Не было даже их призраков, они словно дематерилизовались и их сдуло лёгким мартовским ветром, то, что от них осталось — недавние выдохи, обрывки слов, чей-то прокуренный кашель. Она просто прекрасна — единственное, что звучало в его мозгу, но звучало не тонким писклявым голоском или скрипучим шепотом, это грянуло симфоническим оркестром, слаженно, выверено, грандиозно, громко и безапелляционно. Она прекрасна и невозмутима.
Обычно у людей, если к ним присмотреться, все эмоции в той или иной степени нарисованы на лице. У некоторых из них постоянное гримасничество и есть та из немногих составляющих грандиознейшего из всех процессов- жизни, которая никогда не останавливается, даже когда почти всё уже заклинило и заржавело.
У Неё на лице в тот момент не было никаких эмоций. Обычное выражение на очень красивом лице с огромными бездонными глазами, тёмными, почти как ночь, и от этого ещё более прекрасными. Царевна-несмеяна — так он назвал Её про себя и был поражён тем, как такая маленькая и хрупкая женщина может обладать такой огромной внутренней силищей, что бы на таком красивом, удивительно красивом и незабываемом лице могло ничего не отражаться. В автобусе он ехал на задней площадке и смотрел на Неё, правда видел лишь причёску, и то только сзади. Коротко подстриженная белобрысенькая женщина небольшого роста сидела впереди и смотрела наверное вперёд, куда же ей ещё смотреть? Перед своей остановкой Она встала на ступеньку передней площадки и смотрела в окошко двери. Он снова увидел Её в профиль. Ни один мускул не дрогнул на её лице, ничто не привлекало её внимания снаружи. Она казалась инопланетянкой, нет маленькой хрупкой инопланетяночкой, оказавшейся вдали от своего дома, в этом оттаивающем от зимы, переполненном сугробами и безразличием друг к другу мире.
Месяц пролетел незаметно, он видел её не раз и не два, несколько раз разговаривал с Ней, ни о чём, стараясь не наломать дров, не сказать лишнего, не напугать. И однажды он понял, что эта маленькая женщина, такая красивая и незабываемая — Монпансьешечка. Конечно, у неё есть имя и он его знает, простое русское имя, какое — не важно. Важно то, что её имя для него стало подобно песне или заклинанию. Вспоминая Её, и называя по имени, не вслух, конечно, чтоб никто не услышал, он понимает, что его покрывают мурашки. Тоненькие, невесомые, едва прикасающиеся, но такие приятные и незабываемые. А Монпансьешечка появилась лишь потому, что это самое нежное название, которое выдал его мозг, застрявший точно так же, как и вся жизнь в целом, в одном и том же месте, без движения и каких-либо изменений.
Монпансьешечка… Маленькая конфеточка.
И ради Монпансьешечки он готов теперь на многое. То, что застрял и остановился — он понял, что дальше так продолжаться не может — тоже понял, не сразу, с трудом, со скрипом, с натугой, но разобрался.
А она, миниатюрная, глазастая Монпансьешечка, о которой он не знает ничего, кроме имени, возможно даже и не подозревает, ради кого теперь лязгает гусеницами по улицам этот танк, готовый свернуть горы. Он даже готов засунуть обратно свой ранее высыпавшийся в часах песок обратно. А если не получится, сыпать его ей под ноги, превращая его во что угодно, лишь бы эта инопланетяночка понимала, что она здесь не одна, что она очень нужна, что она здесь дома.
И иногда, когда они разговаривают и Она ему улыбается, вокруг не существует никого и ничего, песок в песочных часах перестаёт перетекать из одной колбы в другую, а танковая броня, под которую он давным давно никого не пускал раскрашивается цветами, узорами, восторженной абракадаброй, на ней поют птицы и начинают вить гнёзда, всё лишь потому, что такой искренней улыбки он никогда раньше не видел. От Её улыбки, от Её нежного голоса, проникающего так глубоко, как никакой голос раньше, он перестаёт быть ржавым танком, он становится обычным человеком, влюблённым по уши и готовым совершить любое чудо, даже самое невозможное. Ему Она улыбается — для него это главное.