Прекрасная девушка

На грязно-белом, пыльном, деревянном столе были разбросаны мятые и рваные листы бумаги, на которых неразборчивым почерком был написан текст, больше похожий на каракули или закорючки. Жирные пятна недоеденной пищи, лежавшей на грязных тарелках, чуть ли не вываливаясь с них, и краска, стекавшая с кисточек, тоже затрудняли прочтение текста.

Неподалёку от исписанных листов бумаги стояла небольшая, чёрная, керамическая кружка, в которой был тёплый чай с молоком. Эта кружка, слегка повалившись набок, была вставлена в другую кружку, которая была выше и больше и которая, в свою очередь, стояла на белом маленьком чайном блюдце, исписанным тремя красными розами. На большой кружке тёмно-серого цвета была полустёртая надпись: «Любовь бесконечна», в которой были стёрты первые три буквы второго слова. Рядом с блюдцем лежала позолоченная чайная ложка с именем «Эраст», написанным на рукоятке. Также на столе лежали раскрытые ножницы; то поломанные пополам, то не наточенные, то хорошо заточенные карандаши различных цветов, раскиданные по всему столу, казалось, что некоторые из них вот-вот готовы свалиться с него; небольшой раскрытый блокнот, на первой странице которого была изображена не в полный рост оголённая девушка. Её длинные, закрывающие небольшую грудь волосы были синими, корни волос — чёрными. Её брови, контуры которых были обведены чёрным, были также синими, большие губы — светло-красными, глаза — изумрудными, её тонкие, недлинные ресницы — чёрными. Будто пафосно улыбаясь, показывая своей улыбкой лишь слегка передние зубы верхней челюсти, она придерживала губами белую, тонкую, зажжённую сигарету. К ней мужской рукой была поднесена зажигалка с надписью: «Твой раб». Из зажигалки шёл красно-жёлтый огонь. Голова была слегка наклонена в левую сторону. Сам фон, изображённый позади девушки, был светло-чёрным и обводил только лишь её тело. Помимо всего этого на столе валялись мятая, чёрная кофта с капюшоном, с вытащенными из неё шнурками; закрытые и открытые краски; пластиковая палитра со смешанными и с чистыми цветами; фантики от конфет, обёртки от шоколада; очки с золотыми оправами; помятая железная крышка, лежавшая рядом со стеклянной бутылкой; ещё одна кружка, но уже не керамическая, а стеклянная, на её внутренних стенках был оставлен налёт коричневого цвета от чая, из-за которого невозможно было прочитать романтичную надпись: «Моя вторая половинка».

Хаос, творившийся на столе, не оставил без внимания и саму квартиру-студию. На полу были раскиданы рукописи, вроде бы это были стихи, вроде бы письма, не понятно. Кругом пачки от чипсов, крошки хлеба, в одном из углов валялась женская, розовая водолазка, в другом — чёрные, укороченные, зауженные брюки со вставленным в него ремнём. Повсюду несколько пар раскиданных носков, которые, видимо, пролежали больше недели. Несколько пустых, пластиковых бутылок и чёрная футболка тоже валялись на полу. Один тапочек валялся под столом, второй нигде не было видно, возможно, он был под красным, кожаным диваном, который был полностью накрыт полиэтиленом.

В этом беспорядке можно было заметить небольшую, рыжую, охотничью собаку породой Сиба-Ину, которая валялась в мусоре, наблюдая за хозяином и игриво размахивая своим хвостиком.

Посреди комнаты находился мольберт, на котором стоял портрет прекрасной девушки, стоявшей вполоборота.

Портрет прекрасной, молодой девушки лет двадцати был изображён с головы по пояс. Её распущенные, длинные, разделённые пробором, волнистые, прямые, достающие до конца небольшой груди, закрывающие уши волосы были светло-нежными, словно лучики света, которые встречают тебя летним, тёплым утром. Но если приглядеться, то можно было заметить кое-где тёмные части волосков. В общем, у неё были пшеничные волосы в прямом смысле этого слова. Каждый её волосок был светлым, но в то же время волоски могли быть слегка затемнены или у корней, или на кончиках, или посередине. Её цвет волос — это был самый красивый цвет, который тебе могла подарить природа: у неё была золотая середина между блондинистыми и тёмно-русыми волосами, они были не то яркие, не то нежно-жёлтые, как лучики солнца, не то коричневые, не то тёмные, ближе к чёрному. У неё были горизонтальные, негустые, аккуратно выщипанные брови, созвучные с её прекрасными волосами. У неё были либо миндалевидные, либо с нависающим веком глаза, которые были без складок на веках. Её великолепные глаза, пронизывающие всю мужскую душу, были словно маленькие, голубые огоньки, которые могли освещать полностью тёмную комнату, словно кристально чистая вода, в которой можно было увидеть своё отражение и в которой можно было легко рассмотреть песчаное дно. Чёрные, короткие ресницы были слегка подкрашенными. Её взгляд, воспламеняющий сердца парней и возбуждая все клетки мужского головного мозга, был мимолётным и радостным. Её ненакрашенные и небольшие губы имели флиртующую улыбку. Милое, овальное личико находилось в слегка подвернутом положении. На девушке была надета белая рубашка, заправленная в кожаную юбку. Две верхние пуговицы рубашки были расстёгнуты. На ней были беспорядочно изображены бледно-розовые, раскрытые розы и бледно-жёлтые, раскрытые тюльпаны. Рукава, слегка недостающие до запястья, имели на конце небольшой, легко завязанный бантик. Её тёмную кожаную юбку уже не было полностью видно, было видно только лишь начало юбки, на которой были расположены руки, будто трогающие или поправляющие её. Короткие, овально-квадратные ногти были покрашены в два чередующихся цвета: красный и розовый. На правой руке был надет тонкий, серебряный браслет, на левой — чёрная резинка в виде спирали, которую она носила как браслет. На шее висела тонкая, золотая, аккуратная цепочка с золотым кулончиком в виде сердца, простреленным стрелой. Позади прекрасной девушки было окно, за которым были деревья и кусты, бежевые занавески штор и белый, тонкий, прозрачный тюль.

Прекрасное тело прекрасной девушки позировало, не уставая, в одной и той же позе каждый день.

Закончив наводить последние штрихи картины, от неё отошёл молодой парень лет двадцати, проговорив: «Наконец-то она готова!». Это был Эраст, одетый в белый, длинный, хлопковый халат, запачканный краской различных цветов (он специально писал этот портрет в белом халате, чтобы он получился каким-то необычным, со своей историей), чёрную футболку, чёрные брюки, зауженные к низу, чёрные носки и в тапочки-шлёпанцы, подошва которых была чёрная, а верх — красный. Эраст был парнем с самой обычной внешностью. Лицо смазливое, овальное, тёмные короткие волосы, зачесанные набок вместе с небольшой чёлкой. Глаза зелёно-карие. По своему телосложению был похож то ли на эктоморфа, то ли на мезоморфа, то ли вообще и на того и на другого.

Прекрасную девушку, тело, которой было в форме песочных часов и которой позировало без устали, звали Ева. Эраст должен был пожениться на ней. Нет… Даже не должен был, а обязан был пожениться на ней.

Эраст и Ева познакомились год назад прекрасным, солнечным утром в парке во время прогулки со своими собаками. С тех пор они вместе проводили каждый день, гуляя в парке, по набережной, по лесу, по городу. Каждый день был для них сказкой. Вместе они выглядели очень мило: они были по-своему красивы и оба невысокого роста. У них даже было любимое место, в котором они дольше всего проводили время. Этим местом был заросший травой холм, на котором стояло одинокий, старый дуб. На самой большой ветке дерева были деревянные качели, цепи которых были ржавыми и на которых уже давно никто не качался, но они оживили их. Нескошенная трава, щекочущая светленькие пяточки Евы, давала им много смеха и радости. Солнце, восходящее с утра, ласково касалось лучиками их личика и целовало их сладко в лобик. Они встречались там рано утром и в крепких объятиях друг друга лежали в траве, прораставшей на тёплой земле. Потом Ева медленно и со скрипом качалась на качели, а Эраст сидел рядом и говорил ей, насколько она была красива и мила, а она ему в ответ милым голоском, вербующим сердца мужчин и превращающим их в своих любовных рабов, говорила ему, насколько она сильно его любит. «Нас даже смерть не разлучит?», — с улыбкой на лице спрашивала она его. «Даже смерть», — уверенно отвечал он ей.

Однажды Ева, поднимаясь по лестнице, увидела худенькую, молодую женщину, выходившую из квартиры Эраста, которая показалась ей очень красивой. Девушка спешно выходила из квартиры, её лица не было видно: оно было закрыто волнистыми, светло-рыжими волосами. На девушке были шорты голубого цвета, обтягивающие её упругие ягодицы, которые были, конечно, меньше, чем у Евы, но они ей сильно бросились в глаза; обычная белая блузка и серые кеды. Не поняв, что это была сестра Эраста, которую Ева видела чуть ли не каждую неделю у него дома, беседуя с ней на различные темы, шутя и попивая чай, она в слезах, ярости и истерики ушла домой.

Взяв картину Евы в обе руки, Эраст понёс её к Еве, поставив её портрет рядом со своим автопортретом, но это была уже не Ева, это была даже не та прекрасная девушка, это даже было не то прекрасное тело с восхитительной внешностью, это было тело уже мёртвого как две недели человека. Не смотря на то, что это была уже не прекрасная девушка, и её тело было уже не прекрасное, оно всё ещё оставалось изящным. Руки тела, имеющие глубокие порезы вдоль вен, были прикованы к потолку, а тело неподвижно висело в воздухе около белой стены. Волосы уже не были похожи на нежные лучики солнца, которые встречали тебя с рассветом и с любовью, это были уже не те прекрасные волосы, которые так любил трогать Эраст. Они, словно солома на крыше дома, свисали с её головы. Великолепных, голубых глаз, пронизывающих душу парней, на её всё ещё милом, но бледном личике уже не было. Шею вместо цепочки украшал глубокий порез. Её ногти уже были не такими разноцветными и красивыми, потому что они были не накрашены и обгрызены от стресса. Всё тело было покрыто синими пятнами, называющимися имбибициями, или третьей и последней стадией трупных пятен, которые образовываются уже через сорок восемь часов после смерти и которые не было видно под самым любимым нарядом Евы, изображённым на картине. Несмотря на то, что трупу было недели две, он не успел сгнить: было применено бальзамирование тела, метод который предотвращает гниение трупов или отдельных органов (это было сделано специально, потому что похороны Евы проводили не сразу). Тело было холодным, от него пахло смертью: толуолом, сообщающим едва уловимый запах растворителя краски, Пи-ксиленом, который, в свою очередь, сообщал сладковатый запах, который был неприятен Эрнасту, диэтилом сульфида, неприятный аромат которого напоминал запах чеснока, и другими веществами, которые смешавшись вместе, не давали уловить какой ещё-либо запах, и которые вызывали тошноту.

После того, как Ева встретила сестру Эраста, она вся в слезах пошла домой, приняла ванну, попытавшись успокоить свои бурные мысли и слёзы. Смотря долго в зеркало, она размышляла о том, насколько была красива та девушка и насколько уродлива она. Через день её нашли лежащей в ванне с улыбкой на лице. Вся вода была перемешана с кровью, рядом с телом плавали её глаза. Поверив в то, что Эраст ей изменил, она разбила зеркало, чтобы не видеть своего уродства. Самым большим осколком зеркала в потугах перерезала себе вены на обеих руках, выколола свои прекрасные глаза, чтобы больше никогда не видеть обмана, чтобы больше никогда не видеть людей, говорящих пустые слова, чтобы больше никогда не видеть любви. После выкалывания глаз, истекая кровью, она перерезала себе глотку, и жёстко свалилась в ванну.

Подойдя к телу Евы, Эраст поднял её голову, очень горячо и нежно поцеловал её в синие, разбитые губы, посмотрел сначала в её тёмные дырки вместо глаз, а потом на два стоящих рядом портрета и сказал с улыбкой на лице и счастливыми глазами: «Даже смерть… Теперь мы снова можем быть вместе… Всегда...».