Пожар Латинского проспекта (Глава 8)

ЧАСТЬ СЛЕДУЮЩАЯ

Пыхтел уж понедельник золотистым жаром:
Роман, испанский, паспорт, сто работ.
Исправным был Гаврила кочегаром:
Жми веселей, скорее вторник наш придёт!

Раннее утро под дверьми паспортного отдела бодрило лёгким заморозком с ощутимым ещё ароматом крепкого кофе. Народ активно прибывал. Это была очередь на получение талончика очереди последующей — электронной. Как в старые добрые времена! И стоило только и постоять в толпе пять минут, уши навострив, чтобы прознать всю процедуру подачи документов на получение загранпаспорта.

У старой моей, бурокожей паспортины истёк срок годности. Ещё на Ушакова — год назад! Так что даже вдруг плюнуть из окна уходящего поезда на всех и вся последний этот год я уже не мог —\ область была, как вещали местные краснобаи, «в центре объединённой Европы»: на польско-литовской её окраине. Хотя уехать, в пору сильнейшего отчаяния и тоски безысходности, хотелось частенько: весенний ветер в плацкарте, майская зелень за окном, калейдоскоп станций, городов и местечек с простыми, весёлыми домами. Так не похожими на один особняк…

Живите здесь отныне, как хотите,
Вы — важный и надменный, в камне, дом!
Ищите, и глаза все проглядите —
Гаврилы не сыскать в нём днём с огнём!

Дабы времени не терять, я «грузил» интеллектом очередь, морща лоб под шелест страниц учебника испанского языка. А когда стыли плечи, отходил за угол. На площадку, небезупречно выложенную тротуарной плиткой. Здесь можно было тренировать шаги венского вальса, которые галопом прошли мы на прошлом занятии в оставшееся от танго время.

Не только счастьем голова кружится
Гаврилы — в космос вальса он
Пустился. Пусть очередь дивится —
Пройдя орбиты круг, он встанет на поклон.

Всё — теперь я был полностью вольная птица! «Каталонский» мангал был целиком закончен накануне. К вящей радости хозяев, расплатившихся не только целиком, но и с некоторыми даже премиальными — только бы ушёл уже! Да я бы ещё и задержался: на разделочной столешнице хотел — один в один по Гауди — выложить керамическую мозаику с сардиной-королевой в центре. Но хозяева привезли шесть напольных керамических плиток — с ремонта квартиры ещё на балконе пылились, и Гаврила их лихо в дело пристроил. Оно, в общем, и практичней — и для разделки поверхность идеально ровная, и для уборки — абсолютно гладкая.

Эх, «есть, воля ваша, что-то» чарующее в доведении последних штрихов, и даже в финальной уборке мусора вокруг, когда в верных ей руках старается чистотка-метла, в наведении мокрой тряпкой глянца на плитке и камне. И когда, озорно стреляя
искрами, весело затрещит досточками (с того самого ящика — из-под плитки) живой огонь внутри («А что — нор-рмально! Мне нр-равится — буду тапер-рича здесь жить!»), можно, по-хозяйски обстоятельно и не спеша зачистив и собрав свой инструмент, уходить. С чистым сердцем и тем лёгким, при своей весомости, чувством, что зовётся чувством выполненного долга: «Я сделал всё, что мог. Кто сможет — пусть сделает лучше».

Мангал был красив — чего там говорить! Если бы то сделал кто-то, я просто бы искренне восхитился: «Класс! Супер! Эксклюзив! Красота!» А так — скромность, понятное дело, не позволяла…

Безобразно затянуты остались сроки, но никого кроме самого себя, в конце концов, я здесь не держал, другим делам хозяйским долгостроем своим не мешая. Хоть веселей им там с Гаврилой было — над кем ещё повздыхать: «Вот связались!» Должно быть, быстро на этом поприще я смогу работать теперь не скоро — надломился, видимо, тот стержень, что верой в ремесло это был. В обозримом, во всяком случае, будущем: хватит, натворился!

Но, наконец, я был полностью уже свободен — давно пришло время заняться своими делами. Документы в море надо было делать. Вот с загранпаспорта и начал.

А почти спросонок, физиономию только ополоснув и чайник на кухне поставив, шмыгнул к письменному столу. Чего-то разложил, чем-то шелестел, что-то писал. Опять о море! Плевать, что, как говорили, это была не модная нынче тема — Её Величество Литература отрядила меня, невеликого, не благородным рыцарем, но терпеливым — из простолюдинов — ратником в свои горячие Палестины. Где вверено мне было не дать кануть в бездну забвения тем неброским морским событиям, что выпали на мою счастливую долю, не позволить стереться неповторимым людским образам, с коими имел я честь бороздить бескрайние моря просторы. В том был мой удел, моё предназначенье. Ибо однажды человек от Литературы (то был главный редактор многовекового «Современника»), как мечом рубя ладонью воздух, громогласно — на всю аудиторию — изрёк: «Вам выдаётся аванс! Не нами — Литературой. Вы просто обязаны его оправдать!»

Я помнил об этом, я старался. Не по мере сил, но по мере возможностей. Написанный за несколько лет сборник рассказов, не теряя наивно времени на бесполезные поиски спонсоров, издал за морские свои — с того самого, последнего рейса, — деньги (это
была единственная, наряду со вставленным евроокном в нашей комнате, толковая их трата). В сети книжных магазинов он разошёлся, как горячие пирожки: раздарив кому ни попадя оставленные себе экземпляры, я принялся выкупать книжицы с прилавков. Ведь каждая была сродни закупоренной бутылке Капитана Гранта: может, хоть одно слово до сердца читателя дойдёт!

А читатель попадался порой такой умный! И дотошный. Немало из тех, кому в порыве откровения об авансе поведал, пытливо уточняли: «Так, а сколько дали-то?»

…За паспортом, после подачи мной документов в желанное окошечко аж в пятом часу, велели приходить через месяц.

А вторник пришёл уже на следующий день!..

* * *

На вторничное занятие я явился, как «чек» — свежеотпечатанный, только что из кассы. В новых туфлях, что купил, наконец — с «каталонских» премиальных. Не бальных, конечно, но кожаных, на каком-никаком каблуке: как человек теперь буду с него шагать! Туфли были симпатичные, приглянулись мне сразу и ценой (это было, ясно, главным), и декоративным переплетением глянцевой и кожаной полосок сбоку — всё-таки
какая-то «запендя», как черно-белый кафель танго (чуть, может, я и поспешил — в следующем, буквально, магазинчике были туфли и каблуком повыше, и ценой пониже). Обновить обувку, само собой получилось в отутюженной рубашке с коротким рукавом и брюках от свадебного костюма: джинсы и футболки Татьяна забрала в стирку. Так что Люба, как всегда опоздавшая к началу разминки, заняв место рядом со мной сзади, одобрительно повела — припечатала по воздуху — ладонью: совсем, мол, другое дело!

Артёму, правда, туфли не понравились, о чём и не преминул он во взятой паузе заметить: «И здесь ещё зависит от выбора вашей обуви: она должна быть такой, чтобы не сковывать движений стопы».

Да ладно, маэстро! Мне и так удобно! На лучшие всё равно денег не было.

«Стоя на зеркало», мы старательно гнули стопы в основных, опять, шагах ча-ча-ча…

— С них начинается всё, поэтому и уделяем каждый раз им такое внимание. Научитесь правильно их делать, и потом, поверьте, перед вами откроется такое количество вариантов!..

Мы верили. Мы старались. Получалось пока что неважнецки — у меня, во всяком случае. И от невнятного кривлянья ног своих, что беспристрастно зеркало отображало, так искренне, видимо, лицом я кривился, что та красивая светловолосая девушка остановилась наконец, не в силах сдерживать больше приступы беззвучного смеха.

Ну, хоть людей повеселил!

— Теперь изучим «алеману». Встаём друг против друга — партнёры на партнёрш. Партнёрам, как всегда, «халява»…

Слава Богу!

— Делая вот этот шаг, они остаются на месте, поднимая левую руку, под которой и совершает кружение партнёрша…

Ничего себе — халява: это ж ещё запомнить и повторить надо!

— Девушки, смотрим вашу партию…

Наши красавицы кружились напротив, и у меня была возможность любоваться достойной среди других достойных — своей партнёршей. Она была великолепна! Не будь даже так плавны и пластичны её движения и изящны линии тела её — всё равно: она была лучшей! Для меня. Всегда.

— Хорошо! Давайте попробуем сделать это в парах.

В парах («Ча- ча, раз, два, три!»), с Любой, у нас получа — ча, раз, два, три! — лось хорошо: ведь со мной была она! Я отпускал Любовь в круженье алеманы, и точкой притяжения в этот миг были лишь едва соприкасавшиеся наши ладони — моей левой, и правой её рук: здесь замыкался импульс. Влекомая им, моя партнёрша возвращалась через мгновение, и правая моя рука бережно подхватывала податливый гибкий стан.

Всё возвращается на круги своя… Но — в одну реку два раза не войдёшь: вода течёт… А при ста градусах вода кипит!

Плавное — и логичное! — течение моих мыслей под музыку свернул Артём, закончивший на этом головокружительное наше занятие.

Хотел так просто от Гаврилы отделаться! Куда там! Нет — никаких сомнений на свой счёт у меня не было, да и быть не могло: откуда, спрашивается, им взяться?.. Однако развеять их стоило.

— Скажите, Артём, — скоренько одевшись и поджидая Любу, опёрся о стойку руками я, — мне, вообще, стоит заниматься? Ну, то есть, я не…

Не успел даже «безнадёжен» произнести — так резко и раздражённо оборвал меня маэстро.

— Этот вопрос, — безоговорочно сворачивал мои сантименты Артём, явно уходя от дальнейшего рассусоливания, — задаёт мне каждый! Занимайтесь, работайте, и всё придёт! Так, ну что — встаём?..

Семичасовая группа готовно — «на бодрячке» — выходила на паркет.

* * *

— Мне сегодня сюда, — ладонью означила направленье, противоположное генеральному, Люба.

— Пойдём! — согласился я, готовый идти сейчас с ней на все четыре стороны света, тем более, что…

— Мне как раз надо в эту сторону — к другу зайти: они сейчас в «Клевере» целый этаж отделывают.

— Серёжа тоже, — кивнула Люба, — подрабатывать в магазин устроился — в «Бомбу». Пойду к нему.

Серёга в этом смысле был молодец! Да и хорошо ему было на стороне подрабатывать — сутки через трое, в наряд суточный заступая, Родине он служил. Вот и умудрялся при случае, и по желанию своему, находить в магазинах работёнку грузчика, либо теперь даже охранника. Непыльную и без головной боли: ни камень тебе резать не надо, ни выдумывать творчески чего-то, ни за результат конечный — футбольное поле по сантиметру! — отвечать. Красота! Честное слово — я ему завидовал!

Все при работе были, все делом занимались, один я… Танцами страдал.

— Парень, к которому сейчас иду, это единственный, на Ушакова обретённый друг. Он мне здорово там помогал. Отделочник. Теперь. А до этого… Э-э… Немало времени провёл в местах не столь отдалённых. Такие вот перипетии.

Бросив непонимающий взгляд, Люба неодобрительно повела бровью.

— Да нет, Любаш, просто, понимаешь, он очень грамотен во всех этих устоях… Со всеми телохранителями тамошними, бандюкующими, да и во всём том ужатнике — не знаю бы, как без его помощи разобрался. А заходило там порой далековато… А Татьяна — наивная! — на них юриста хотела нанимать!

— Ну, — качнула головой Люба, — с такими людьми так дела не решаются.

— Накажут…

— Да ещё как накажут!

Уж вам, Любовь Васильевна, конечно, лучше знать!

Улица была наполнена светом реклам и витрин и почти пуста от людей — час «пик» уже минул, час потехи полуночных лоботрясов ещё не наступил. И всё это: разноцветье и беззаботье, Люба, идущая рядом со мной, — было так сказочно — прекрасно, хрупко, тревожно в своей беззащитности пред той тяжёлой и мрачной реальностью, что твёрдо и могуче высилась каменным замком, хоть и в другой стороне города, но отнюдь не так уж далеко.

А Слава там, на Ушакова, действительно проявил себя однажды. Героем — без купюр! Или, вернее, «без базара». Первым моим тамошним летом сидели они, чаёвничали душевно: и Слава с Олежкой — вместе они ещё тогда работали, и Лёша-с- Витей, и отец хозяина, Степанович, именовавший сына не иначе как «заказчиком» и подряжавшийся на посильную в строительстве дома помощь. Он только что привёз полдюжины мешков клея в багажнике шестисотого «Мерседеса», ну и присел «с пацанами» чайку, за панибрата, хлебнуть. Всю жизнь он шоферил, а вот теперь стал отцом олигарха. «Ну а что, — говорил мне Слава, — вырастил хорошего сына!» Досужая болтовня за строительным, заменяющим стол козликом в тот раз перекати- полем доползла до одиозной фигуры Миши — телохранителя хозяйского. Тут и замерла — в страхе. Потому как у самого Миши разговор был короткий: «В лес, в лес — всех в лес!» Степанович здесь высказался, что имеет право — как на придомовой территории, так и внутри строения — Миша стрелять, и даже без предупреждения: он же охранник, и лицензия у него есть! На что Слава, давясь своей любимой халвой вприкуску с пряником, схохмил: пусть, мол, лучше в бетономешалку, пока её со дня на день не увезли, Миша запрыгивает, а то потом, на ходу догоняя, сложнее ему это проделать будет.

Неведомо зачем, но Степанович, бывший со Славой по особым «корешам» и даже наколку на руке имеющий («Да, это — по малолетке, скорее всего, выколол», — объяснял мне её происхождение знающий Славян), Мише всё передал слово в слово. Слава потом говорил: «Да специально — чтоб показать Мише, какой он муфлон». И на следующий день, едва войдя с шефом на территорию, гроза морей и океанов — а главное, лесов! — опрометью вбежал на второй этаж.

— Этот вот, этот! — подзуживал поспешавший сзади папашка.

— Ты!.. — остановился в дверях комнаты телохранитель.

Не выпуская из рук шпателя с жирным, как сметана, слоем шпаклёвки, Слава неспешно обернулся.

Долгую секунду они смотрели друг другу в глаза. Слава — с едва заметной, непременной в таких ситуациях (профессиональной?) своей ухмылкой.

— А ты знаешь, — краснея, надувался грудью Миша, — как из бетономешалки пальцы выковыривают?

Слава степенно кивнул.

— Хорошо, — сдувался на выдохе, только ещё зло щурился телохранитель, — что мы оба об этом знаем!

Да чего ж хорошего? Разве только, что Славу он теперь обходил, по возможности, сторонкой, а если и приходилось столкнуться нос к носу, то пожимал тому руку крепко и наскоро — никто чтоб особо момента не запечатлел. Впрочем, Слава достаточно скоро отсюда ушёл: на фига ему такие пряники? Олежку, снюхавшегося тогда с появившимся Костиком, за себя оставив. Ушёл в ремонт своей квартиры — с головой. «А он — как линия горизонта: сколько ни иди, край всё там же». Только по случаю теперь Слава на Ушакова и приезжал, да и то — поздним вечером: пару-тройку мешочков шпаклёвки и клея, по старой памяти, в микроавтобус свой забросить. Чтоб ремонт домашний всё-таки продвигался. Не разорится, чай, заказчик!

Вот это я понимаю — Робин Гуд! Да, Миша, тут лесом не пройдёшь!..

— Люба, Люба, а ну-ка слазь с дуба!.. — тихо произнесла она.

— Что? — очнувшись, не понял я: что ли, тоже из Шервудского леса?

— Дразнилка такая есть: «Люба, Люба, а ну-ка слазь с дуба!» — «Ни фига не слезу, ещё выше полезу!» — с задумчивой улыбкой промолвила она. — Вот и я про то же…

Мы вышли на людную площадь меж двух торговых центров.

— Ну, что — прощаемся? — уже начинал грустить я. — Вообще-то, давай я тебя ещё через дорогу переведу — спокойней мне будет.

— Конечно! — засмеялась Люба. — Сама-то я не умею.

А то нет? Намедни как-то перебегали уже на мигающий зелёный: «Думаешь, успеем?» — «А куда мы денемся, если уже пошли?»

Провокаторша!

— Ну, пока, — клонился к поцелую я, — а то ещё Серый увидит! Если что — вали всё на меня!

— Сейчас, конечно! Татьяне с Семёном привет!

Всенепременно! Но раньше получилось поприветствовать друга.

— Славян, привет!.. Значит, я в трёх минутах ходьбы от «Кловера», хотел бы очень тебя видеть — отдать тебе уже полторы тысячи: спасибо, выручил!

Собрался, по сотне-другой, очередной должок другу. Последний уже…

— Похвально! Подходи к центральному входу, я сейчас выйду.

Вышли они вдвоём с Джоном — на широкую, абсолютно пустую лестницу огромного бизнес-центра. В котором магазинов с очаровательными продавщицами и скучающими охранниками было намного больше, чем залётных покупателей (точнее — любопытствующих).

— Здорово, Алексейка-воробейка! С танцев, наверное?

— В рубашечке, смотри, белой! — завистливо кивнул Джон.

— Ботинки сегодня прикупил — для танцпола, — выуживая обновку из пакета, предъявил алиби я.

— Уважуха! — искренне кивнул Славян.

— Ну, а у вас как дела?

— Да как у нас дела, — развёл Слава руками, — работаем всё, трудимся. Денно и нощно. К семнадцатому декабря должны мы этаж сдать. На минутку вот только к тебе и выскочили.

— Что там с Вадимом у вас? Развязались? — из приличия спросил я.

— Ушли мы оттуда, — вздохнул Слава. — Денег там оставили-и!.. — Он только и покачал головой.

— Ну, не из-за меня, нет? — Ещё бы из-за тебя! Мы бы тебя сразу подтянули!

Шутник…

— Вадим, кстати, про тебя спрашивал, — замолвил слово Джон, — про камин.

— Забудет пусть мои имя, фамилию и адрес! — в сердцах отмахнулся я. — Пусть ищет, кого хочет!

Друзья одобрительно кивнули.

— Ладно, парни, не буду тогда отвлекать — удачи, побёг я. Созвонимся, как что. Покедова!

Мы расстались крепкими рукопожатиями.

* * *

А Татьяна действительно, на четвёртый уже год работы, ошарашила меня как-то:

— Разговаривала я с мужем одной нашей учительницы — он юрист. Рассказала ему ситуацию, он говорит: «Пусть приходит, обсудим, как лучше сделать. Случаются нередко такие случаи»… Ты же знаешь — я не могу, когда ситуация не под моим контролем.

Серьёзность намерений подтвердил и сын несколькими днями спустя, когда я отводил его на тренировку.

— Папа, а ты им скажи: мы на них в суд подадим, и всё! Они испугаются…

Что уж тут было сказать! Только молитву Гриши («Заканчивай скорее, Лёха! Заканчивай — и уходи») повторить?

Правда — я старался!

Честно — я спешил…

«Гриша, видит Небо, я делаю всё, что могу!»

* * *

Теперь надо было ждать загранпаспорта, который был необходим для получения морских документов — без него и соваться куда-то нечего. Дальше надо было сменить свидетельство квалифицированного матроса на «корочки» нового образца. Никак не
поспевал этот документ за стремительно меняющейся жизнью — только на моей памяти, я менял свидетельство три раза. К тому же, надо было заново (и за деньги, само собой) отучиться на вахтенного матроса и на специалиста по шлюпкам и плотам — полуторанедельный цикл лекций, раз в пять лет.

Что делать: многочисленной капитанской касте, осевшей по пенсионному возрасту и нехватке судов в береговых инспекциях, комиссиях, коллегиях и курсах повышения, надо было чем-то кормиться. Притом, что аппетиты здесь были всяко больше матросских.

В общем, надо было теперь месяц этот просто-напросто выждать — до получения стопорившего все дела загранпаспорта. Пересидеть. Не связываясь больше ни с какими халтурами — баста, нахлебались! Хорош раствором руки марать — будем «таперича» бумагами шуршать. Хорошо бы, конечно, найти какую-нибудь работёнку со свободным графиком: когда хотел пришёл, когда захотел — ушёл. Чтоб отбегать по делам — по тем же документам. Ну и на танцы — танцы! — конечно: теперь это было святым. Но где ты такую работу, да ещё и в кризиса самый разгар, найдёшь?..

А ведь предупреждал я там, на Ушакова: «Что-то будет обязательно. В ближайшее время. Обвал ли, как в девяносто втором, дефолт ли, как в девяносто восьмом — вот увидите!» — «С чего это?» — пучили глаза Лёша-с-Витей. «Да потому — вот смотрите:
вы сегодня сделали фиг да ни фига. Понятно — гипсоплиту не подвезли. Просидели, прокалякали, прокурили. А сорок тысяч в месяц вам отдай! Так и этот хрен уже за мясо не считаете: «Мало!» Получается — деньги вы работой не обеспечили. Это вы — а шалавы из офиса за забором?! Целыми днями только курят на крылечке, хохочут да растрандыкивают! А зарплаты наверняка у них немалые. Вот и получаются — дутые деньги: деньги, не обеспеченные товаром. Так что грядут какие-то потрясения — вот
увидите! Рухнет этот колосс новорусский на глиняных ногах».

И, махнув на неверующих рукой, я шёл во двор и принимался за камень: денежную массу продуктом наполнять.

— Одно, Гриша, радует — инфляцию я здесь сдерживаю! Как говорят англичане: «Каждая туча серебром оторочена».

— Конечно, — спешил отвернуться, скрывая улыбку, он. — Только двое вас её и сдерживают: ты и Путин.

А когда всё-таки мы с Владимиром Владимировичем — атланта два — не сдержали её, проклятущую, — треснул хребет (очень уж туч грозовых на небе сгустилось!), и грохнула она кризисом экономическим, то один из слаботочников дружески утешил меня, бессребреника:

— С твоими расценками ты ещё десять кризисов переживёшь — не заметишь.

Так хотелось ему поверить! Уж ладно десять — один бы этот, очередной…

* * *

Долгожданный четверг начался с проводов сына на тренировку: свободным я теперь был художником — на хозяйстве. И лучшего начала дня нельзя было придумать! Никогда Гаврилу это не тяготило («Не тяготило то Гаврилу!.. Гаврилу то — не тяготило!»). Мы преодолевали тротуары с сонными ещё пешеходами и проезжие части улиц с проспавшими куда-то автомобилями: на переходах я оперативно крутил юному борцу руки, пряча его, по ходу движения, за себя, начиная уже настраивать бойца на ратную тренировку:

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф.

Мы миновали мостик с радующей в этот утренний час рябью воды в реке и делово грохочущим трамваем, встречавшимся нам неизменно: это, когда надо — его не дождёшься!

— Испытай, завладев ещё тёплым мечом,
И доспехи надев — что почём, что почём!
Разберись, кто ты — трус, иль избранник судьбы.
И попробуй на вкус настоящ-щей борьбы!

Всё по делу!

Мы догоняли и перегоняли, или пытались догнать, ведущих в том же направлении своих чад родителей — в школу или в детский сад. Но громкость вещания никогда не снижалась от баллады к балладе:

— И скрываются до срока
Даже рыцари в лесах:
Кто без страха и упрёка,
Тот всегда не при деньгах!

Воистину!

— Знают все оленьи тропы,
Словно линии руки,
В прошлом слуги и холопы,
Ныне — вольные стрелки!
Здесь того, кто всё теряет,
Защитят и сберегут.
По лесной стране гуляет
Славный парень — Р-робин Гуд!

И сам уж в такие минуты начинал надуваться храбростью и бесшабашной отвагой.

— Как песня, сынок? — Для него же, всё-таки, всё пелось.

— Класс!

Очень любил Семён и песенку попугая из «Алисы в Стране чудес» (Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему: «Паша, салам!»), оценил песню про загадку гибели Кука у австралийских аборигенов, на «ура!» шла и военная тематика творчества Высоцкого. Но когда я в одно утро (шуруй подряд, без разбора!) завёл: «Глуши мотор, он говорит, Пусть этот «маз» огнём горит!» — то Семён, казалось, и не слушавший даже, по окончании шофёрской истории лишь мотнул головой:

— Нич-чего не понятно!

Пришлось, «включив заднюю», разобрать по частям и деталям.

А однажды прошлой осенью, когда тянул я что-то такое героическое, Семён вдруг потянул меня за рукав:

— Папа, смотри!

Клин журавлей летел над нами. Ровный, спокойный, неизменно волнующий сердце. Невозможно было оторвать от него взгляд. И Семён, задрав голову, смотрел мечтательно и восхищённо.

Мой сын глядел в Небо!

Это он увидел журавлей.

А я, давно уж не поднимавший взора ввысь — нет.

* * *

«И скрываются до срока
Даже рыцари в лесах:
Кто без страха и упрёка,
Тот всегда не при деньгах».

Миша! Плевать я на тебя хотел! А деньги — деньги свои я восстановлю!..

* * *
Она не отрывала взора от глаз моих…

— Раз, два, три!.. Раз, два, три!..

Увлекаемы водоворотом вальса, мы легко, шагая с правой, вливались друг в друга. Как в потаённую бухту корабли. Почти идеально — Любу изредка глазомер подводил. Может оттого, что глядели мы только друг другу в глаза.

Удивительное было занятие!

— Так! — досадливо остановил круженье пар Артём. — Теперь про взгляд. В отличие от латинской программы, здесь, в вальсе, наш взгляд направлен не в глаза, а чуть выше плеча партнёра. Любоваться друг другом вы будете там где-нибудь — на улице, где угодно, только не в вальсе!

Высмотрел, зоркий сокол! Углядел. Мог бы и «попустить» счастье моё мимолётное — жалко, что ли, ему было?

В конце занятия, когда готовы мы были уже, дружно похлопавши себе в ладоши, разбежаться, минутку внимания взяла Татьяна. Вышла на первый план.

— Двадцать седьмого декабря — это будет воскресенье — в Доме культуры моряков состоится турнир. Областной. На кубок области по бальным танцам. И там, наряду со спортсменами и хобби-классом, будет программа и для любителей. Обычно это три-четыре танца. Пока мы знаем, что обязательно будет медленный вальс, скорее всего, ча- ча-ча, и ещё что-то: чуть позже оповестят. Что?.. Да, я тоже надеюсь, что румбы не будет. Так что готовьтесь — мы тоже будем принимать участие, заявки можно подавать мне хоть сейчас.

Не было печали! Нужен он мне сейчас — турнир этот?!

Уже одевшись и переобувшись на лестничной площадке, я вернулся в зал: настал миг мести. Я сегодняшнего маэстро так не оставлю — всё по латине!

— Скажите, Артём, вот вы нам объясняли, что румба — это любовь и ревность. А ча-ча-ча — это что? Я просто потому спрашиваю, что мне важно дух танца постичь.

Глаза маэстро вмиг оживились.

— Ча — ча- ча, — встав из-за стойки, он обвил колонну кистью руки, — это флирт.

Предшествующий румбе танец: сначала, как водится, флирт, а за ним идёт любовь.

Понятно.

Знай наших!

А тут и Любовь, походкой своей летящей, пришла — из раздевалки. Надо было подсуетиться, чтоб успеть дверь перед ней распахнуть — сама же не замедлит.

— Спасибо, Артём! — только и успел выкликнуть я, исчезая вслед за ней в дверном проёме.

На улице довелось открыть свой замечательный зонт — с тёмного неба сеялась лёгкая морось. Люба, шагнув под него, просто взяла меня под руку.

— Чего с турниром будем думать?

Она задумчиво повела бровью.

— Не знаю… Чтобы на него идти, надо хоть какую-то хореографию иметь. Допустим, в школе даже у нас, когда я с выпускниками вальс репетирую, мы какие-то фигуры ключаем, повороты, кружения. А так — большой и малый квадрат с поворотом пройти — стоит ли и участвовать?

— Да, — искренне посетовал я, безотчётно завидуя в душе её ученикам, — и времени мало совсем — на какую-либо путёвую, более-менее серьёзную подготовку. Да и одёжу какую-то особую на турнир надо будет…

— Я лично ничего покупать не собираюсь, — категорично заявила Люба, — у меня есть платье вечернее, туфли на каблуке — вот в этом и пойду.

Ну и мне, значит, «париться» не надо будет: отделаемся, если что, свадебными брюками, рубашкой белой — «богатой», с коротким рукавом, да и туфлями теми, в которых танцую сейчас, — они с блёсточками! Эконом-класс!

— Пить хочу. — Она кивнула на громоздкую «Викторию» через дорогу: — Зайду, куплю.

— Я тебя подожду?

— Если ты не спешишь, конечно.

— Да куда мне спешить?

— Ну, мало ли! — довольно улыбнулась она.

А на прощание, угостив леденцом с мятой, ещё и живот под расстёгнутой курткой, пощипала.

Эх, Гаврила, ловелас! Как стремительно и бурно роман-то развивал!


* * *

Гаврила счастлив был по уши,
И от души благодарил он
За вечер дивный, самый лучший —
Тот, что партнёрша подарила.

Гармония дождём стекала
Под зонт, где верною рукою
Его, блаженного, держала
Та, что меняла мир собою.

А мир вокруг был полон счастья —
Они его теперь творили сами.
И та рука, что у Гаврилы на запястье —
Владыка ох как многого под Небесами!

* * *

Последняя суббота ноября была тиха и солнечна, с небольшим даже, вырвавшимся из ночных заморозков, температурным плюсом. Я взял, да и пошёл запросто на субботнюю практику — а ну как надо к турниру готовиться. Ангажировал, ясно, партнёршу по телефону ещё в пятницу: «Я не смогу — у меня в половине второго только уроки заканчиваются». — «Если всё-таки надумаешь — буду ждать: ну и запоздаешь чуть-чуть — ничего страшного». Ещё как раз в эту субботу должны были прийти мастера — вторые двери устанавливать. Но я отпросился у Марии Семёновны: чем, особенно-то, помогу? Мешаться тут, под ногами у них путаться да колкости её (о чём промолчал,
конечно) на свой счёт выслушивать?

В студии было полдюжины человек — ни одного из нашей группы. И когда время настало уже выходить на паркет, ко мне вдруг, открыто улыбаясь, мягко приблизилась Женечка — та самая!..

— А Люба сегодня не придёт? — Она глядела на меня серьёзным, но и добрым взором серо- голубых глаз.

— Наверное, нет — работает ещё, в школе.

— Тогда давайте вместе, в паре танцевать!

Лазоревая кофточка плотно обтягивала высокую грудь, не сковывающая движений полупрозрачная газовая юбочка оставляла лишь чуть простора воображению довершить линии облачённых в чёрное трико ног.

Мы встали в пару. Сдавалось, оба были чуть взволнованы и непривычны друг другу. Отчего сразу возникла ненужная боязнь лишний раз сблизиться, коснуться, ошибиться. Я не чувствовал единой с собой нити её тела. Хоть и захватывало дух от присутствия такой красавицы совсем рядом. Польщён был, конечно, Гаврила!

Но это была не моя партнёрша!


А тут ещё ремень начал вдруг капризно выбиваться свободным своим концом, так, что беспрестанно по ходу танца его поправлять приходилось.

— Да вы остановитесь, сделайте, что вам надо! — тактично улыбалась она.

На втором часу занятий дошли мы, наконец, до румбы, в изучении которой группа Евгении ушла от нас порядочно. Засим я и откланялся: дальше, Евгения, шагайте — основные шаги, и прочие — одна. К этому моменту и она уже не была против — как бы с таким партнёром самой не разучиться. Так что закончили занятие мы поодиночке — половина студии была таких.

Но всё равно — это было здорово!

Едва взошёл Гаврила трудною дорогой
В арт-студию, как сразу уловил
Взгляд умный, добрый и не очень строгий
На вензеля, что на паркете он творил.

И солнечной осеннею субботой
Та девушка так просто подошла,
И, за отсутствием её партнёра за работой,
Пустились они парой в вальс, с обеих ног Гаврилиных спеша.

Уверенностью грудь её дышала,
Дыхание струилось чистотой.
«Давайте, мы опять начнём сначала!»
Мы начинали — стопы по «шестой».

Чуть меньше часа действо длилось —
Терпенья Женечки, его старательных потуг.
Ремень его и ноги напрочь сбились,
Зато собрались мысли в ровный круг.

Теперь наврёт Гаврила смело —
И в россказнях, и в прозе, и в стихах,
Как девушку тургеневскую в вальс водил умело,
Как счастье — целый час почти! — держал в своих руках.

Поэтичней бы, конечно: «Носил он на руках», — но чего не было, того уж не было, врать не станем.

Эх, пусти меня в огород!

* * *

Мы встретились с ней на мосту — со святой моей Татьяной. Так было уговорено по телефону — сразу после практики. Она издали распростёрла мне объятия, и я — надо было счастливо оканчивать вечер — ринулся в них, как рыцарь на ристалище.

— Сегодня Нахимова девчонкам вдруг разоткровенничалась: ничего у неё сейчас, кроме танцев, в жизни нет. Сказали мне: «Таня, следи за своим мужем!»

После Татьяна купила своему мужу в супермаркете, несмотря на настойчивые его отнекивания, зимнюю куртку («Ты должен здорово выглядеть!») и синий контейнер для бутербродов — «тормозков».

А вот это действительно нужная вещь!

* * *

В воскресенье я ушёл из дома — так было надо. Тёща, включив маленький телевизор, стоящий на холодильнике в тесной нашей кухоньке, заводила тесто, собираясь приготовить что-нибудь воскресно-вкусненькое. Старалась побаловать нас, оглоедов, она каждый выходной. И надо было не помешать послушать Марии Семёновне по радио «Калину красную» — единственная отдушина человеку за целую неделю заключения с нами в двухкомнатной квартире. Семён в нашей комнате уже засел за компьютер,
насмерть рубясь компьютерными рыцарями. Татьяна, укрывшись одеялом на диване, смотрела канал «Histori». Привычный воскресный расклад. А так как мне ехать на работу нынче было некуда, то пришлось искать повод умыкнуть — срочно занадобилось отдать фотоплёнку в печать. «А тебе точно надо? — допытывалась Татьяна. — Посидел бы сегодня дома» — «Да я — одна нога здесь, другая там! Сейчас вернусь».

Отдав плёнку в уголочке «Kodak» огромного супермаркета на привокзальной площади, я свернул к автовокзалу. Но ехать сегодня никуда не предполагалось — на билеты тратиться, да и времени нет. Поэтому побрёл за трамвайное депо, через железнодорожный мост, туда, где стояли в отстое товарные вагоны и не было ни машин, ни людей. Зачем? Подумать не о чем, высматривая под ногами брусчатый, уложенный когда-то и кем-то камень.

В последний год часто случалось так. Уходя в воскресенье из дому, я честно собирался ехать на работу, но, придя на остановку (а порой уже и по пути на Ушакова), вдруг садился (пересаживался) в автобус другого маршрута. И ехал куда-нибудь: в другой конец города или за край его — частенько к своему «Мальборку»: коснуться кирпичей, почувствовав вечность, и потрогать заодно, крепко ли они, год назад положенные, ещё стоят. Бесцельно побродив, пусто поразмышляв, так и дотягивал время до второй дня половины: теперь уже можно было ехать домой. Ни с чем.

Ну, не несли на Ушакова ноги!

А в последнее время сделалось совсем худо — ехать стало некуда! Во всех, куда ни кинь, направлениях что-то да напоминало уже об Ушакова, о незавершённой там работе, о вечном — нескончаемом: «Надо успеть!.. Надо заканчивать!.. Надо!..» И я прекрасно знал: чтобы разорвать этот круг, чтобы опять увидеть все четыре стороны света — надо стать свободным. А значит, надо замкнуть этот каменный круг — только так…

И вот теперь я сделал это.

Пришло время жить, дышать полной грудью, идти на все четыре стороны — идти в море. И что держала теперь какая-то бумажка стоимостью каких-то пару тысяч (копейки!) — сущая ерунда! Добуду, сделаю — я же теперь вольная птица, и вольный же каменщик — всё в моих руках! А жить, дыша полной — до головокружения — грудью я уже начал.

Любви спасибо!

* * *

Вторничное занятие опять сулило мне одиночество: Люба не могла прийти — родительское в школе собрание («…А оно только начнётся в семь, так что, Лёшечка, иди один»). Жаль — не будет ни её счастливого пришествия (в середине, как водится, разминки), ни проводов. Ладно — с ней в сердце пойду («…Ты что — иди, даже не думай!»). Надо гнуть стопы и тянуть мысок, приседать и выпрямляться, шагать размашисто вперёд и отступать назад — надо тянуться за своей партнёршей. Замечательной. Лучшей. Единственной.

Да неужели же я не смогу, при Гаврилином-то трудолюбии, старании, терпении и сноровке, научиться танцевать не хуже, хотя бы, того пижона с бородкой — «эспаньолкой»? Ведь ты, Гаврила, Ушакова одолел! Давай так же — по камешку, по фрагментику, — создай себя в танце: ведь не тяжелее же того будет!

Как говорил заклятый мой ушаковский сотоварищ — неглупый, при всём, Олежка: «Зато, когда ты отсюда уйдёшь, тебе ни-че-го уже страшно не будет».

А было ча-ча- ча. Совсем теперь мне не страшное, почти уже и любимое. И светловолосая красавица — Оксана, и улыбчивая смуглянка через плечи своих партнёров тихонько справлялись во время пауз: «А где же ваша партнёрша?»

Но долго солировать мне не пришлось.

В студии с самого начала появилась девица с носом горбинкой — сдавалось, ломаным, с невыразительным пучком русых волос, похоже, тысячу раз обесцвеченных, и неясным, мутноватым взором карих глаз, словно плавающим в каком-то опьянении. Татьяна сразу взяла новенькую в обучение, показывая основные шаги в сторонке от основной группы. Наконец, когда уже мы проходили под музыку основные танго шаги, а за ними файф-стэп, Татьяна призывно поймала, перехватила мой взгляд.

По доброте душевной, поспешил я и её выручить, и новенькую одну не бросить — стесняется, верно, человек. Даже помогать, как старший товарищ. Начал:

— Да вы не волнуйтесь! Вот теперь вы шагаете с левой назад, а я иду на вас.

— Я занималась бальными танцами вообще-то, — с изрядной хрипотцой в голосе поведала девица, — сейчас кое-что забыла, вспомнить только надо.

До половины занятия я добросовестно ей в этом помогал, а после откровенно стал «рожу воротить». Погорячился я, конечно, со стеснением её: жеманство красавицы к тому моменту стало уже полностью базарным.

— Ой! Ты мне на ногу наступил! — оглашала чуть не всю студию писком она. — Ай! Ты ж держи меня!

Да, у Любаши пред ней было стоическое терпение!

Ощутимо — в студии появилось что-то чужое и чуждое, из мира, что находился сейчас за стеклом. Инородное, от чего так старательно и негласно оберегали все мы этот наш космос.

К счастью, занятие всё-таки кончилось.

— Ну как вам новая партнёрша? — с улыбкой спрашивала меня на лестничной площадке Оксана.

— Да ну! — отмахнулся я, добавив тише: — Какая-то торговка семечками! Чего ей тут надо?

— Зато, — опять улыбнулась она, — будет теперь с чем сравнить.

— А я никогда не сомневался, — поспешил заверить я, — моя партнёрша — лучшая на свете! Для меня, конечно… До свидания, Оксана, удачи вам!

Как сказал бы Миша с Ушакова: «Отстрелялся — зачёт!»

А на улице уже стояла в дорогой — по-моему — шубе сегодняшняя моя случайная партнёрша и, жадно куря (насилу, верно, дождалась), говорила кому-то в трубку:

— Да!.. Нормально всё! Да — и партнёр тут есть… Дома, приеду — расскажу!

Кому это, интересно, она расскажет? Бандиту какому-нибудь низкопошивному, с которым сейчас живёт?.. «Партнёр тут есть»! Не про вас — уж прощевайте!..

* * *

На протяжении всего танцпола,
Гаврилу теребила мысль одна:
Ещё разок пропустит Любонька арт-школу —
С партнёршей новоявленной шагнёт он из окна.

* * *

В среду, дождавшись, пока все разбегутся из двухкомнатной нашей квартиры по работам и школам (и в том, под ногами не путающимся, была моя им помощь), выбрался я из постели. Времени — до 18.00 четверга — было целый вагон, а дел, как сказал бы Булгаковский Коровьев: «Самая малость». То есть, буквально никаких, кроме как картошку к ужину пожарить, да себя, неприкаянного, занять.

Я пошёл в церковь. По островкам свежевыпавшего и вовсю уже тающего снега, минуя, по возможности, непролазь грязных проплешин. Надо было разбодяжить эту унылую серость светлыми красками радости, нужно было разогнать беспрестанно наползающие на солнце снеговые облака, нагнав внутрь себя бодрости духа.

Надо было пролить хоть толику тепла — а может, и счастья! — ей на душу. В это неуютное, неприкаянное утро. Посему я набирал по ходу на телефоне: «В самом воздухе вечера, казалось, витала светлая грусть — танцпол без тебя скучал. Все тебя хватились».

Прости, Господи, грешного!

Теперь надо было подгадать под перемену — отправить. Душе страждущей.

Вообще-то, друг мой европейский — и брат славянский! — Томек, говорил: «Тебе у церкув ходить теперь не надо!» — «Почему?» — «Так ты ж на коленках тут столько отползал!..» Я тогда хохотал от души — прав был поляк! В наколенниках своих фирменных, «палубу» ушаковскую камнем мостил — всё ведь на четвереньках. Год с лишком отстоял! Вспоминая, правда, при этом не «Отче наш», а Альвидаса мать — к слову…

Телефон вякнул о прибывшем sms:

«Спасибо» — мысленно сказала,
Улыбку скрыв от сотни глаз.
«Спасибо» — тихо прошептала —
Придёт, придёт наш звёзЗный час!»

Счастье безудержной волной хлынуло внутрь, затопив всего меня без остатка. Она ответила мне — стихами! В порыве души (и урока, судя по тексту, по ходу) она спешила, не ту буковку тиснула даже впопыхах!

Впрочем, телефон тут же затревожился ещё одним принятым sms: «В слове: «звёзЗный» читать: «звёздный»!»

«Растележила»! А то я бы не понял! Любашечка, ну не на подиуме же — свои люди!

Надо было выручать партнёршу. Дабы не перечеркнуть пустячной этой ошибкой-опиской барышне счастья «звёзЗного» хотя бы миг.

«Гаврила всё прочёл, как нужно!
Гаврила — вумный человек!
Описке милой непотужно
Счастливой sms испортить ввек!

(К слову: «милой» ставить вопрос: «какой», а не «чьей»).»

Отключив мобильный телефон, я вошёл в церковную ограду Храма, в котором крестился — одиннадцать всего-то лет назад.

* * *

— …Плечи ровные! И во время разворотов в файф-стэпе верхняя часть туловища должна сохранять всё ту же замкнутую рамку плеч и рук. Вот, как будто, верхнюю половину тела заковали в гипс.

Мы жучили танго. Любимое моё — в программе стандарта!

— Когда подставились в файф-стэпе — взгляд у обоих через рамку рук — как пулемётный прицел, помним, да? А стопы в этот момент — по одной линии. Так, что если приставить вплотную друг к другу, получилась бы шестая «стэповая» позиция.

О, эти пять шагов в диагональ! Шагал бы их без конца и шагал — с партнёршей, конечно, только своей!

Своей, и только своей!

— Та-ак, дошли, подставились, и вот в этот только момент взглянули друг другу в глаза!
Теперь резко — чик! — передёрнули голову взглядом на ту же стену, и опять — краткий только миг! — взгляд глаза в глаза.

Вот! Вот из-за этих мгновений я и готов шагать, как заведённый!

— Колени, когда подставляем бедро, полусогнуты внутрь — вот, как будто, держите ими мячик… И когда бедро подставили — партнёры! — вот тут вы должны сообщить движением рук — вот этим, почти незаметным со стороны, некий импульс партнёрше!
Дёрнуть её — и тотчас на место возвратить. Вы передаёте ей свою энергию, вашу внутреннюю экспрессию!

Дёрнуть — и на место возвратить. Как это: «Увести чужую жену несложно, сложно вернуть её обратно».

— Вот эта вот, видишь, — шепнул я в паузе, только что экспрессию свою сообщив, Любе. — Какая-то торговка семечками, скажи!

— Ну, — чуть склонила голову набок Любаша. — Мамы разные нужны!

И, исподволь оценивающе оглядев сквозь зеркальное отражение вторничную мою партнёршу, заметила с некоторой, как показалось, долей зависти:

— Но туфли у неё бальные.

Вот эти вот, что ли, чуть не детские, блестящие босоножки, только что на каблуке?!

— Хорошо! Теперь смотрим следующие пять шагов!.. Давайте встанем партнёры на партнёрш!.. Вставайте тут рядом со мной, не стесняйтесь!

И он увёл зардевшуюся Любу по правую свою руку…

Мы дотанцевали программу занятия до конца — пока круглые часы, идущие своей минутной стрелкой в обратную сторону, не показали пяти минут восьмого(значит, было без пяти семь).

— Подожди минуточку, — упредила Люба мой широкий распах двери пред ней. — Татьяна, а что, вы говорите, надо для регистрации и участия в турнире?

— Ксерокопия первой страницы паспорта, квитанция об уплате пошлины на все сборы турнира — там что-то около ста тридцати семи рублей с человека. Ну и — если захотите — после турнира возвращаемся сюда, на вечеринку, это по четыреста рублей с человека: на шампанское и торты.

— Всем пока! — Это вторничная партнёрша, по-свойски весело махнув рукой и Татьяне, и Любе — как будто была с ней сто лет знакома! — на ходу ущипнула мой далеко не могучий торс в распахе куртки.

Шуруй себе мимо!

А Люба лишь улыбнулась ей вслед радушно.

* * *

— Вот видишь — ты уже и один ходишь, а раньше говорил: «Без тебя — никуда!» — улыбалась она.

Ленинский проспект горел всеми цветами неоново-электрического спектра.

— Я так понимаю, что на турнир ты всё-таки пойдёшь?

— Мы, — задорно поправила Люба, — пойдём! А как ты хотел: назвался груздем — полезай в кузов!

— Да я ж не против!.. Единственное, что — партнёр тебе никудышный попался.

— Но-ормальный! Ты посмотри, как день ото дня у тебя всё лучше получается! Думаешь, я не вижу, как ты стараешься! А до турнира ещё почти месяц!..

— Ну, вообще-то, да! — воспрянул было духом я. — Если в жизни сейчас, как су-урьёзные люди говорят, не потеряюсь, то уж в ногах, наверное, не запутаюсь.

— Но ведь, кажется, — очень осторожно начала Люба, — в твоей жизни сейчас всё нормально… Татьяна говорила, что вы собираетесь на будущий год в церкви венчаться… Что хотите ребёнка ещё одного — девочку.

— Ну да, всё, вроде, так, да только теперь я… Тебя…

— Не надо, Алексей! — Умоляюще сдвинув брови, она упреждающе подняла ладонь в чёрной перчатке. Точно, как учил Артём, должна обозначать партнёру партнёрша опасность столкновения сзади. — Я всё знаю!

«Хорошо, — «сдулся» я про себя вслед за Мишей Ушаковским, — что мы оба об этом знаем!»

Мы прошли немного молча.

— Да ладно… Скорей бы в море уйти — море всё спишет!

— Будешь там, где-нибудь в Рио-де-Жанейро, в белых штанах на дискотеке класс показывать, — с грустинкой, как показалось, улыбнулась она.

— Да куда там! — Я не хотел, чтобы она печалилась хоть чуть: не для того к ней был приставлен! — С кем? Без партнёрши-то своей — первой!

— Ты у меня тоже — первый партнёр…

Вот так да!

— Как, а когда ты в школе танцевала?

— Но это было давно так! Там был Дима — лучший Сергея друг. Как оказалось потом, он был тайно очень в меня влюблён.

— А чего же не признался?

— Не хотел дорогу Серёге переходить — дружба! Не смог через это переступить.

Мне оставалось лишь покачать головой — да ладно: «давно так» — так давно!

* * *

Любовь бы Гавриле в юности такую — уж он бы смог! Шаги основные, не спотыкаясь, проходить.

* * *

Ты видела, как всё с твоим приходом озарилось?
Артём на радостях рукою — правою! — к себе пригрел.
Каким там снобам значимым такое снилось?
Нести, напастям вопреки, в мир этот счастье — твой удел!

Вот так вот! И шелуху чтоб строго в урну сплёвывали!

* * *

— Слушай, Тань, а что это обозначает, если особа женского пола тебя — вот так — за живот щипанёт?

— Заигрывание сексуальное — явное, причём! Нахимова, что ли?

— Да не, не! Не со мной, вообще — с другим, там, одна…

* * *

— Ну что, Гаврила, в сине море отплываешь?
— Отбываю. Пусть смоет всё за мной солёная волна,
Оставив лишь одно: «Сама всё знаешь!»
— Да — знаю всё! — за горизонт кивнула вслед ему она.

И-э-эх, красиво бы было! Романтично — жуть тебя берёт!

До мурашек по коже!

Эх, но когда то ещё будет?

И кто её будет тогда с танцпола провожать? Чья рука в танце стан её свойски подхватит?!

С ума сойти!

* * *