Пожар Латинского проспекта (Глава 17)

ЧЕМ ДЕЛО КОНЧИЛОСЬ

Часть явно лишняя. Необязательная для прочтенья —
Всё меньше про Любовь здесь будет красного словца,
Всё больше эпизодов Ушаковского происхожденья
По памяти, по ходу дела до бесславного конца.

— Ну, видишь, как она сказала: «Не тереби мою душу». Значит, тоже она на тебя подзапала! — рассуждал Слава, теребя баранку руля.

Мы ехали смотреть сруб. Втроём — Джон прижимал меня на сиденье с правой стороны. Деревянный сруб, что нужно было стильно облагородить внутри, «надыбали» благодаря объявлению: людей зацепила именно ссылка на камин — его тоже требовалось положить внутри. Правда, во время первого знакомства в офисе, куда Слава с Женьком ввалились прямо в рабочих комбинезонах («Да пусть видят, что мы сами работаем»), чем немало удивили солидного собеседника, я здорово «лоханулся»: брёвна за угловым камином надо вырубать до половины и проложить в этом месте огнеупорную кладку. Дерево ведь — пожарная, прежде всего, безопасность! А я хотел отделаться лишь жаростойкой гипсоплитой и воздушной, в пятнадцать сантиметров, прослойкой, — Гаврила! Да и дружбаны мои замялись несколько с вопросом о сделанных ими объектах: «Вот, в «Кловере» — это, вот, через дорогу от вас, только что сделали целый этаж — «Империя инков»… Сходите, если что, посмотрите… Вот». Но мы чем-то боссу приглянулись — как раз, возможно, неискушённостью, — и он дал нам координаты сруба: «Съездите, посмотрите».

Ехали. С самого почти утра. Временами вьюжного, но больше — раскисающего. Хотя порой и солнышко выглядывало.

Накануне думали, решали успеть во второй половине дня вчерашнего, но я отговорил: «Куда — на ночь-то глядя? Сядем где-нибудь там — в лесу, и будем куковать! Да и там толком ничего не посмотрим — темнеть уже будет» (у меня ведь вечером был танцпол). «Плохо, — прозорливо покачал головой Слава, — плохо, что и работу, и друзей ты задвигаешь на задний план. Но, — смилостивился он, — ладно!.. Завтра, тогда, с утреца тронемся».

И я готов был его за то крепко обнять: «Ура-Ура!»

Заснеженный лес встретил нас за городом.

— Ну, ты её ещё не подтянул?..

— Блин, Слава! — скрывал улыбку я. — Кто про что, а кот про сало!

— Нет, ну так, а что? Ходишь, ходишь на эти танцы — без толку: только время теряешь!

И Джон кивнул в довольном согласии.

— Там чу-й-ства, понимаешь: чуйства! Высокие. Не те там совсем отношения. И она — не девочка для утех!

— Да кто бы она ни была — хоть королева! А это что — не чувства? — в сердцах негодовал Слава. — Это — высшее их проявление, это — высшая их степень! Секс — это высшая стадия любви. Всё к этому, в конце концов, ведёт. Каждым касанием, каждой клеточкой своего тела, с каждой капелькой пота она передаёт тебе в этот момент свою информацию… Ту информацию, которую ты никогда, — Слава очертил воздух воздетым кверху указательным пальцем, — и нигде больше не получишь! Ни в каких разговорах, ни в каких там танцах!.. А потом уж — можно и стихи писать. У людей-то — так, а у тебя почему-то всё наоборот!

— Так, а он, по ходу, к этому и не стремится, — выдал Джон.

Натурально: «сдал»!

— Слава, — миролюбиво сбавлял обороты я, — чего ты разошёлся, пуще трактора своего? Такое дело: не даёт — не даёт моя партнёрша, пока мне информации с капельками пота своего — никак! Ча-ча-ча пока только и перебиваюсь — до пасадобля ещё никак не дошли.

—?..

— Ну, ча-ча-ча — это флирт, далее, по латинской программе, румба — любовь, а потом уж пасадобль — это вот как раз то, о чём ты… Ну-ка, Женёк, подкинь ручку из бардачка!.. Это чего — чек? Можно позаимствовать?

Два минуса — в один плюс: уж коли так сложилось! Славно Слава на перо попал! Напросился, называется.

— Слухайте:

Какие славные слова сказал мне Слава,
Затронув струны потаённые моей души:
«Кто б ни была то — королева иль шалава:
Сначала переспи, потом стихи пиши!»

Парни от души рассмеялись.

— Да, — повёл головой Слава, — при всех твоих косяках — имеешь ты право жить!

Спасибо, друг, — даровал жизнь всё-таки! Только мы в лес-то ещё не приехали.

— Ты про какие такие косяки, Слава?

— Ну, что буха’ешь ты. Слушай, я вот всё думаю. — Слава глядел на дорогу. — Вот, если бы ты не бухал — был бы ты такой же жизнерадостный?

Не давал, видно, покоя этот вопрос серьёзный тому пытливому уму!..

— Я сейчас что — выпивши? Трезв, как стеклу-ушко!.. Не знаю, Слава. В какие-то моменты водка меня и выручала, но вообще-то — я сам это прекрасно знаю! — бросать пить надо напрочь! Окончательно! Не пил же совсем, когда на танцы начал ходить, — даже и забыл вовсе!.. Сам я знаю, — тяжело вздохнул я, — всё мне эта пьянка перечёркивает, всё! Все мои беды и напасти — от неё.

— Вот этим-то ты и подкупаешь, — серьёзно промолвил Слава, — что ты это сам реально осознаёшь и хочешь всё-таки бросить. А то были в моей жизни люди: «Да что — это разве я пью?»

— Да, мне кажется, — «встрял» за меня и Джон, — когда у тебя будет работа, ты и пить не будешь.

Блажен, кто верует!

— Не знаю, — пожал плечами я, — на Ушакова-то пил. Правда, иначе там было бы совсем тяжко. А так — хоть всю грязь эту с души смывал. Помнишь, Слава, рассказывал тебе, как Гриша как-то — в последнюю уже зиму — подходит: «Слушай, шеф говорит: «Может, чтобы Алексей времени не терял, мы ему обеды сами возить будем?» Ну, ты понимаешь, о чём это?». А я чего-то сразу и не въехал: «Да на кой, Гриша, — без этого вам со мной забот мало? Сам я из дома тормозок приношу — много ли мне надо?» А потом-то понял: я повадился тогда в обед шастать в чебуречную у Победки: «Гриша, я на обед — святое дело!» А он что — только руками разведёт: «Ну, только гляди — не очень там… Обедай!» Очень, не очень, а граммов двести, а то и триста, я на душу принимал — чтоб не ныла. Так это, получалось, они были согласны мне и чекушки возить — лишь бы я со двора никуда не уходил!

— Видишь, как тебя ценили!.. Только денег не платили.

— А зачем? — поддакнул Джон. — Лёха и так всё на «ура» сделает!

Надо было срочно сворачивать скользкую и опасную тему: здесь Славу могло и занести.

— Я же прихожку закончил! Коридорчик тёщин. Потолок в звёздах, трубу под пальму — ну, я рассказывал!

— Можно ещё трубу паклей обтянуть — натуральней будет! — решил подсказать идею Женя.

— Не, — отрицательно мотнул головой я, — это будет уже перебор. И негигиенично — мыть же постоянно надо.

— Тёща-то хоть довольна?

— Ну, более-менее. Прихожкой-то, наверное, но долго им всё это показалось…

— Ну, как у Лёхи — мастера всегда…

— Тёща-то у меня — суровая! Но — справедливая… Хотите, заедем как-нибудь — я вам коридорчик-то покажу.

— Ты лучше, — усмехнувшись, Слава переглянулся с Джоном, — тёщу покажи… Так, Женька, — кажется здесь, как он нам объяснял, да?

Мы свернули с заледеневшего асфальта в дивный хвойный лес. Завязли на первом же повороте, и мы с Женькой, выскочив, выталкивали грязненький наш микроавтобус. Дальше ехали без приключений, нашли и смотрели сруб за шлагбаумом будущего
гостевого дома. И не спешил я никуда — можно было ходить, смотреть, поддакивать Славе и умничать Джону: танцпол был только завтра…

Да, я пошёл в прошлый четверг на занятие.

Во-первых, нельзя было бросать партнёршу — нельзя! Моя «съехавшая» крыша — не повод, чтобы она оставалась здесь неприкаянной одна.

Ну, а во; вторых, где-то в глубине души ещё жила надежда, что…

— Андрей, не надо меня больше провожать! — хоть и волнуясь, но твёрдо отрезала мне Люба, едва мы закончили занятие.

Я ослушался. Я ждал её на улице у стеклянных дверей, надеясь хоть как-то объясниться.

— Спасибо, что пришёл! Я на девяносто пять процентов была уверена, что ты придёшь, — не останавливаясь, она просто повернула в мою сторону голову.

— Люба!..

— Не надо, Алексей! — Люба была уже впереди и обернулась полностью, упреждающе вытянув вперёд распростёртую, в чёрной перчатке, ладонь. — Не надо! Мы уже с тобой обо всём поговорили.

Приостановившись, она долгую секунду пристально всмотрелась мне в глаза, — что-то в лице её дрогнуло, — и, резко развернувшись, почти побежала прочь.

Глядя ей вслед, я понял, наконец, кого напоминает мне она своей мягкой, летящей поступью — побежкой: гордую дочь племени Апачи…

А на сруб, сдавалось мне, мы съездили сегодня напрасно: полдюжины мастеров, как со снисходительной усмешкой поведал нам подвыпивший сторож — брат хозяина, здесь уже пороги в надежде обивали.

Может, и к лучшему — сюда ведь и не доберёшься!

…Но квадратный золотой кулон внушительных размеров Люба в первый наш «холодный» танцпол не то чтобы сняла, но даже в раздевалке впопыхах и забыла — переодевшаяся девушка с предыдущей группы Артёму прилюдно передала.

* * *

В четверг был стандарт — танго.

Хоть дух переведу.

Размечтался!

Всё случилась ещё до занятия. Люба, пришедшая, как ни странно, с большим запасом (наверное, всё-таки специально акцию готовила!), стоя в некотором отдалении от меня, всеми забытого и тихо сидевшего на скамеечке, вдруг обернулась, и громко, на всю почти уже полную группой студию, с улыбкой, в которой вполне можно было заподозрить добродушную простоту, спросила:

— Как у тебя дела-то?

— Да нормально всё, — радостно опешил в первый момент я от нежданного такого внимания, лишь через некоторое время смекнув: это же она от меня, «на группе», открещивалась!

Как, мол, дела — сто лет ведь я тебя уже не видела — не говорила! Да и видеть-то, честно сказать…

И зачем так, на публику — они-то все ей кто? Ужель какие-то отношения с кем-то здесь намечались? Уж не с Андрюшей ли, центровым?

Вот ляпнуть бы сейчас, в наивном удивлении глаза округлив: «А что может за тот час, как мы с тобой… Поднялись — расстались — разве могло что-то случиться — измениться?» Весело бы было! Разбитно! Плеснул бы ты, Гаврила, радости в этот мир чуток!

Только вот с коня бы рыцарь вмиг слетел, пронзительным взглядом карих глаз, как острым копьём, сражённый. Наповал. Своей же Королевой Любви и Красоты…

Поэтому: «Рыцари пожелали биться тупым оружием!»

В общем, смолчал я.

Такой уж танец этот — танго: кто кого!

— Раз, два, три, четыре! Пять, шесть, семь, восемь!.. Пошли в диагональ!

Пошли! С моей партнёршей — на край света: вдоль и поперёк! И нормально будет у меня всё — нормально!

* * *

И уже на следующий день, в пятницу, был дан мне свыше знак. Телефонным звонком с улицы Мечникова.

— А вы дымоходами, пишете, тоже занимаетесь?.. Понимаете, у нас труба на чердаке отсыревает, и течёт по трубе вниз — в комнату… Нет, сегодня, наверное, не получится, а завтра — в субботу — сможете?

Небо меня не оставляло.

* * *

Вряд ли это был тот самый дом, в котором квартировались Нахимовы. Люба же говорила мне: «Да я там не так давно была: тот особняк уже перестроен». Значит — по соседству. Главное же — на той самой улице и — у хороших людей. Хозяйка, занимавшая второй этаж со взрослыми сыном и дочерью, была учительницей музыки.
— Каждый человек имеет музыкальный слух: просто надо его развивать… Есть хороший
для этого инструмент — камертон.

— Надо будет в рейс мне взять!

Что же до трубы, то там действительно был нелёгкий вариант. Она прела от паров кухонных вытяжек — не дыма даже печей или каминов. И разобраться в хитросплетении дымоходов, не взобравшись на самый конёк черепичной крыши — к трубе, было невозможно: как водится, хозяева категорически не ладили с соседями снизу, отчего и вход в квартиру тех был заказан.

Сколько я в старых немецких домах с дымоходами ни возился — здесь всегда, почему-то, такая катавасия! Просто-таки, как правило. Которое я уже в расчёт заранее прозорливо брал, а потому и не дымился чёрной злостью: затем я сюда и пришёл, трубочист-освободитель!

— Ладно, — кивнул на то сын хозяйки, — я на неделе с друзьями договорюсь — одолжу лестницу алюминиевую. Но это, наверное, не раньше середины недели будет.

На том и порешили.

* * *

Выходные я опять бродил по дачным обществам — уже в родной стороне: за улицей Емельянова. Оклеивая придорожные столбы никчёмными своими объявлениями и бормоча, как обычно, какую-нибудь околесицу себе под нос. Но хоть наушники от мобильного телефона к ушам тянулись: встречные прохожие могли решить, что я просто подпеваю.

Укоренившаяся эта привычка была родом из трюмного одиночества, и в ушаковский период усилилась она порядочно. Внутренние диалоги, переговоры с камнем, монологи с самых высоких трибун были результатом размышлений о судьбах отечества и путях человечества и отголоском собственной своей, мелкошкурной доли. И в мутном словесном потоке порой намывалась крупица золотой мысли.

Примечали, конечно, эту мою особенность — по долгу службы.

— Правильно: отчего не поговорить с хорошим человеком! — ухмыляясь, одобрительно кивал на то Миша.

Уже и дома я заговариваться стал. Однажды, «гоняя» в голове что-то своё, шёл в прихожей. Разминувшись в её узкости с Семёном, втихомолку вроде, обозвал то ли кого-то мне насолившего — Костика, кого же тогда ещё? — а может, и себя самого —
заслужил ведь сто раз:

— Пиндюк, а!

Конечно, чуть-чуть иное словцо употребил.

— Мама! — моментом возопил Семён. — А папа меня пиндюкой назвал!

— Сёма, да это не на тебя я!..

— Сынок, ты записывай всё, что папа такого говорит, — психологически- знающе разрешила ситуацию Татьяна.

Он записал на маленьком блокнотном листике, с грибочком в уголке, вывернув букву «З» в другую сторону.

Писать ведь ещё толком не умел, а компромат на отца уже собирал…

Пиндюка!

Листочек этот я хранил, как дорогое.

* * *

За изобилием бездельного времени, во вторник я явился в студию чуть не за полчаса до начала занятия. Артём жучил совсем уж юную пару — лет по восемь-девять, если не меньше, танцорам было. В руках маэстро играл невесть откуда взявшейся бамбуковой палкой, которая была, как водится, о двух концах. Пока что он на неё опирался, как на трость.

— Скажи, — пытал он не в меру степенного для своих лет партнёра, — вот у тебя слух есть?

— Я же вас слышу, — резонно пожимал плечами тот, отвечая точно теми словами, какими отшил однажды подобный мой вопрос Артём.

Способный был ученик-то!

Другой конец бамбуковой палки, хоть и чуть осторожничая (с оглядкой, поневоле, на меня), но всё же гулко несколько раз кряду опускался на не по годам рассудительную голову.

Да, и сэнсей — ничего себе! Небесталанный.

— Если бы я сегодня не болел, Максим, я б тебе!..

Это были «спортсмены». Те, кого отдают лет в пять заниматься — серьёзно! — бальными танцами и из которых день за днём растят профессионалов, что будут выступать впоследствии на всевозможных турнирах и завоёвывать, к законной гордости родителей и данс-педагогов, кубки разного достоинства.

Мне уже это никогда не грозило… Да и ладно — я ничего не пропустил: главная мне награда была ещё только на пути в студию…

— …Сальса у нас сегодня. Ну, основные шаги — помним!..
\
Они-то помнили, а мы-то с Любой — откуда?

— Давайте пройдём сейчас крест, счёт — помним: восемь. Колени — мягкие!

Основные шаги дались, впрочем, без какого-то труда. Шаг левой назад — обратно, правой

вперёд — обратно; левой вбок, по диагонали, обратно; правой — вправо, точно так же: крест!

Лёгкий достаточно.

— И когда шагаете в сторону, то, сгибаясь корпусом, выглядываете из-за плеча своих партнёрш. Как из засады!

Начали! Особенно усердствовал Андрюша Центровой, сгибаясь натурально — пополам. Любил, верно, по жизни «засады» чинить.

Вообще это, конечно, рождало у меня живую ассоциацию: кубинские повстанцы отчаянно и дерзко появляются из зарослей сахарного тростника: «Patria o muerte!»

А у меня было почти: партнёрша или смерть! Пока что я ещё поспевал за Любой, и алеману с поворотом и захлёстом ноги, в общем, освоил. Но, когда пошли ещё дальше — в дебри сальсы тростниковые, я сдался…

Нет, на сей раз я не бросил Любу, не убежал постыдно. Я просто отступил к стойке, обвив её стальную колонну, как ствол пальмы, — хорошо хоть ногу на ногу не заложил. Так и стоял. С таким пытливо-вдумчивым выражением лица, что Артём, взглянув на меня, не смог сдержаться от доброго смеха.

Ну, хоть маэстро болезного чуточку развеял.

А Люба опять танцевала одна. Ей было всё нипочём — танец она схватывала на лету. Вот с партнёром её непутёвым вечно — засада!

* * *

С Мечникова позвонили в среду вечером: «Я лестницу привёз — с чердачного окна её до конька должно хватить. Сам я только во второй половине дня смогу подъехать… Да — сестра дома будет с самого утра».

Ну, что же — четверг, так четверг: до танцев надо успеть!

* * *

Сырое утро лежало серым пористым снегом по краям дороги. На остановке у рынка, откуда до школы, где учился мой сын и преподавали жена с Любовью, было рукой подать, в полупустой автобус залез кудлатый забулдыга. Не явный ещё бомж, но вполне уже пропащий бродяга. Прозевала его вторжение на ходу спящая около шофёра кондукторша — зимний авитаминоз. Маргиналу повезло вдвойне: мигом он углядел знакомого и с ходу на того набросился:

— Ты куда?

— Да к Санычу, на дачу, — отвечал люмпен лет тридцати. — Подделать там кое-что надо. Поехали со мной — поможешь!

— А обедом покормишь? — заволновался бродяга.

— Так, оплачиваем проезд! — неприязненно вклинилась между ними подошедшая, наконец, кондукторша.

Кудлатый стащил с давно немытых волос грязную вязаную шапку с застрявшим в ней пуховым пером и суетно перекрестился:

— Господи, Христе!

— Так, выходим! Саша, останови, Саша!

— Заплати, а то меня сейчас высадят! — воззвал гонимый к знакомцу.

— Выходим, выходим!

— Заплати ты, ну! — изгибался уже с подножки бродяга.

— Давай, давай, — глядя в противоположное окно, едва заметно махнул рукой его знакомый.

Дальше поехали. Твоя, Гаврила, следующая. Не ровен час, и ты скоро так ездить будешь: дойдёшь, с танцами-то своими!..

А на заиндевелую черепичную крышу надо было карабкаться по лестнице, на честном слове установленной у чердачного окошечка. Привязать её было абсолютно не к чему, и в любой момент алюминиевая грозила соскользнуть с ненадёжного черепичного уступа.

Ну чего ты трусишься? «Здесь вам не равнина, здесь климат иной!» Вот, не пел бы ты таких песен — можно было бы спасовать: какой дурак туда сейчас полезет? Но: «Надеемся только на крепость рук… И молимся, чтобы страховка не подвела!»

Полез!..

Да ещё крыша такая островерхая! Чтоб снег не лежал.

Лестница, скрежетнув под небольшой тяжестью моего тела, приникла к черепице.

Мне б до конька только добраться: там-то я захваченную верёвочку к трубе подвяжу.

А упаду, если что, я прямо под забор — хорошо не на него.

Вообще-то, Гавриле не привыкать — летал он однажды с крыши: в том самом дачном городке, где стоял теперь мангал «Каталонский». Но там такая же островерхая крыша переходила сразу в покатый автомобильный навес — как трамплин, получалось. Хозяева, поневоле пронаблюдавшие полёт, так и поняли: «Во — молоток с мастерком прилетели!.. Вот, ведро с раствором — следом: сейчас и Лёха должен появиться!»

Но — то летом дело было. И сам на разогреве был!..

Затаив дыхание, добрался до конька. Долез до трубы. Но, конечно, нужный канал был самым дальним — теперь надо было ложиться на ветхую, разваливающуюся кирпичную кладку трубы и тянуться внутрь него. Пока что, не видя — на ощупь.

Интересно, труба на известковом растворе положена? Не буду я к ней вязаться — за этим занятием скорее сорвусь!

А чего, Гаврила, ты, собственно, струхнул? За обед, у кого придётся, работать жаждешь? Может, и не стоило до этого славного дня доживать? Тем более, студию-то софито-искрящуюся памятуя! В которой ты партнёрше — лишь обуза… Свалишься — разобьёшься. Отважно! Там, где Она когда-то жила. Для хороших людей — тягу выправляя. В тот самый день, когда дух не от высоты — от любви своей сумасшедшей захватывает — по-настоящему! И святых своих домашних перестанешь мучить…

Я залез рукой в отверстие нужного дымохода. Он был замурован. Хорошо, что наспех — халтурщики тоже, видно, на острие крыши мандражировали.

Да нет — Семёну-то я, как раз таки, и нужен. А, и с такой высоты — разве убьёшься?

Изогнувшись и потянувшись до предела, одной рукой я сорвал первый черепичный ломоть. Другой рукой пришлось придерживать свободно нависшие теперь оставшиеся кирпичи и черепицу: ничего не должно провалиться в дымоход! А ведь ещё надо было,
притянув к себе, аккуратно уложить под ноги, на ступень лестницы, сорванный кусок.

Воздух держал меня — Небо. Оно только и ведало, как это удалось в десять минут разобрать и спустить вниз обломки черепицы и кирпичи, зачем-то преграждавшие путь кухонной вытяжке. Не уронив внутрь ни полкирпича: «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится»! В дымоход, надо было правильно понимать, тоже…

Злосчастная прелая труба в квартире высыхала на глазах.

А и дел-то, оказывается, было — четыре кирпича убрать!

* * *

На обратном пути ноги сами завернули к хорошо знакомой кафешке на рынке: сто лет я уже здесь не был, а сто граммов никто не заметит!

Получилось, правда, двести пятьдесят.

— …Так: сегодня у нас стандарт, — клонясь порой в циркульном полушаге в сторону, Артём гнул сомкнутые ладони рук. — Сегодня — венский вальс.

Оживление тронуло всех: загорелись глаза, послышались радостные вздохи. Паша чего-то проблеял в предвкушении!.. Я один оставался чужим на этом празднике жизни — заведомо.

С венским вальсом совсем уж неважно у меня дело обстояло. Одно лишь помнил занятие, да пару раз ещё сталкивался на субботних практиках. Оступался даже в одиночку. А сегодня — в этой группе, с Любой, «подшофе»!..

Да ладно — трус не играет в хоккей! Не убегать же опять — ещё до начала!

— Помните: начинаем движение лицом в центр зала, но поворачиваемся по линии танца! Первый шаг — в линию зала. Два шага — спиной в центр зала, и на втором, здесь, шаге доворачиваемся… Диагональ всегда в линии танца! Ну, давайте попробуем пока без музыки.

— Да, давайте сразу — под музыку! — хорохорился Паша громче всех.

Артём милостиво согласился — то ж не спортсмены! В конце концов, кто платит, тот ведь и музыку заказывает.

Зазвучала прекрасная мелодия венского вальса. Пары пустились в своё движение.

— Смотрим только вперёд, через плечо партнёра!

Нет, я никак не успевал! Я не мог перестроиться с медленного вальса, с его волнами спусков и подъёмов. Здесь же не было места промедленью — мы стремительно неслись в гладкой узкости канала.

…А в канале, с его «тяжёлой» стоячей водой, удержать судно на курсе не так-то легко!

— Вперёд двигаемся широко, а назад чуть поменьше — чтоб партнёр мог нас обойти!

Как Люба в медленном вальсе недовольствовала: «Ты меня обходишь!» Пожинай теперь — в венском вальсе всё норовлю «в тебя» шагнуть!

В итоге, мы ушли с дороги других: я сел на пуфик, Люба готовно стояла на прямой ноге, другой вперёд шагнув, скрестив руки на груди. Глаза её горели, улыбка играла на щеках, порой она принималась аплодировать танцующим. Тогда я мужественно подкидывался и смело вёл свою партнёршу в танец. Пока не запутывался опять…

Впрочем, не одни мы «сползли на обочину»: лишь седовласый ветеран со своей возрастной партнёршей, Паша с неизменной танцевальной спутницей, да Андрюша со Звездой оставались на овальной орбите танца. Последние, однако, тоже сбивались, не поспевали, останавливались и, «прохалявив» порядочно тактов, пристраивались в число чемпионов вновь.

— Так, хорошо! — уже даже и не глядел в сторону отступников Артём. — Давайте пройдём по времени — как на турнирах!

Сколько сможем.

Зазвучала знакомая мелодия. Да это же из прекрасной экранизации «Мастер и Маргарита»: «Вальс Штрауса! Си-би-моль: «Весенняя гроза»!

Сегодня Гаврила не сдаётся!

Я опять увлёк партнёршу в вальс, я честно старался, поспешал! Но не было сегодня на свете силы, могущей мне помочь… На полтора круга меня только и хватило.

— Учи!.. Шаги! — широко улыбнулась, скрывая явную досаду, Люба, и больше времени терять не стала, полностью переключив своё внимание на танцующих.

А ветераны действительно вальсировали замечательно. Так до конца мелодии и
докружились!

— Ну, вот — минута, тридцать одна. Отличный результат!

«Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!»

* * *

А в пятницу, наконец, «подкатила» настоящая работа.

— …Ну, давай, в половине четвёртого жди нас у Королевских ворот — у въезда на новостройки. Мы с Джоном подъедем… Да — целая квартира под отделку. Двухкомнатная.

И когда мы втроём катили на Славином микроавтобусе закупать стройматериалы, розовеющий закат уже дышал приближением весны…

* * *

Это была двенадцатиэтажная новостройка, уместившаяся, вместе с длинным «муравейником», на клочке абсолютной, заболоченной пустоши у ручья.

Молодцы — начали хоть строить! Строили теперь в каждом уголке и закутке, «отжимая» у горожан порой и милые скверы, и любимые поляны. Высотки росли, как грибы после дождя. Но цены на жильё в них были всё так же неподъёмны простому человеку.

Вид с девятого этажа, где и располагалась доверенная нам под отделку двухкомнатная квартира, открывался великолепный. За месяц надо было сделать её под ключ.

— Хозяйка на восьмом месяце. Хотят ребёнка уже в новую квартиру привезти, — поведал мне Джон. — Тебе отдаём под отделку самую большую комнату — зал. Только материалы придётся в ней складировать — тут уж, извини!

— Слушай! Шпаклёвка-то — это ерунда: в два счёта я справлюсь. А с ламинатом — поможете?

— Поможем! — весело кивнул Слава.

— Да за полдня ты его соберёшь! — заверил Джон. — Ну, а с обоями уж я подключусь… Да — у тебя ещё тут потолок двухуровневый — короб надо будет собирать.

Я не возражал — чем больше работы, тем лучше!

* * *

Зал остался за мной. Детскую взял Володя — щуплый паренёк с умным, прозорливым взглядом, ходивший в «Кловере» в тюбетейке с узорами. Прихожая досталась его «лепшему» другу и земляку Сане — оба они были переселенцами из Казахстана. На кухню отрядили неунывающего Адиля, в ванную загнали непробиваемого Серёгу — «чёрного строителя».

На третий день работы, когда мы уже вовсю малевали, мазали, жужжали, Джон привёз делово набранный на компьютере прейскурант, от которого все малость сникли: любой квадратный, или погонный метр шпаклёвки, покраски ли, выравнивания стен стоил ровно пятьдесят рублей. Во столько же были оценены укладка ламината, оклеивание обоев и всё прочее, кроме, разве, грунтовки: та стоила вполовину меньше. Мне, на самом большом объёме, по окончании работы причиталось шестнадцать с половиной тысяч рублей. Парням, соответственно, меньше. Лишь «чёрный строитель» «выгребал» на своём ванном кафеле девятнадцать тысяч.

* * *

— Ну, ты её отшпилил? — по-братски откровенно интересовался Адиль.

— Не, Адиль, — честно сознавался я, — всё как-то никак… Не пришлось. Пока…

Зачем убивать в друге надежду?

— А я вчера в кухне шпаклевал, так вон, в том окне на шестом этаже — в доме напротив, девчонка такая — ничего себе! — в халатике у плиты чего-то готовит. Немного погодя чудак появляется, прямо у плиты — халат на фиг, и в комнату её!.. Вот я полночи кухню и шпаклевал!

У меня же шпаклёвка, к стыдобе моей, шла медленно и коряво: словно и не брал я никогда в руки шпателя! Словно и не шпаклевал — на не последних в городе особняках — двухуровневые потолки и развёрнутые откосы без единой царапинки и неровности. А сейчас царапал я бедные стены, натурально — как курица лапой.

Хоть сиди до полночи — сцену кухонно-эротическую в окне напротив карауль! Дожидайся сил прилива…

* * *

— Да нет сейчас таких цен! — горячился, сидя на мешке со шпаклёвкой и попивая остывающий чаёк, Саня. — Ты посмотри, везде по городу, на каждом столбе и подъезде объявления расклеены: шпаклёвка — от 90 рублей за метр.

— От девяносто — от! — кивнул, поддерживая друга, Володя. — Значит, девяносто — самая хламовая цена.

— Да, мутят чего-то, ясное дело, — покачал головой Адиль. — Джон — он вообще мутный! И Слава тоже таким стал… До того, как он начал с Джоном работать, он, клянусь, таким не был!

— Ну, — надо было вставить своё слово и мне, — свои деньги здесь они тоже должны получить. Другой вопрос — как много?

«Чёрный строитель» в чаепитии и обсуждении отсутствующих боссов участия не принимал. Занавесившись в дверном проёме клеёнкой, он без устали пилил турбинкой керамическую плитку, лепил её на стены, отрывал и выбрасывал её сам или по приезду Славы. Вихры его стояли от пыли жёсткими проволоками, лицо серело, как у шахтёра.

— А ты, Лёха, чего думаешь — так со Славой и работать? — откровенно (наши отношения «учитель — ученик» позволяли) спросил меня как-то во время своего перекура он.

— Ну, да — пока…

Вихрастый ученик выпустил струю густого дыма изо рта.

— А я сейчас вот, с этой ванны — отдам Славе долг, да и всё: уйду, наверное, от него, на фиг!

— А сколько ты ему должен? — поинтересовался я.

— Шестнадцать.

Три тысячи рублей, за вычетом долга, получалось, Серёга должен был тут заработать. Неширокий был у моего ученика коридор, чтоб от Славы ушмыгнуть.

— А куда пойдёшь?

— А-а, куда-нибудь — найду! Со Славой больше нечего ловить. Они только обещают!

— Короче! — итожил между тем Саша. — Надо будет у хозяина, по-тихому, вызнать, сколько он им заплатить должен.

Саша — он на юриста учился. Заочно. В «Кловере» ещё курсовой работой шуршал. Ему, конечно, видней было, как правды дознаться!

* * *

— Да, двести пятьдесят тысяч, — на следующий же день простодушно поведали нам приехавшие хозяева. — Всё вот, что от покупки этой квартиры осталось.

— Ну, да — сейчас квартиру купить — такая дороговизна!

— Так вы что думаете: мы сами? Какой! Сложились все — что было: наши деньги, моих — её родителей деньги, — только так и смогли наскрести! А сами бы!.. — Хозяин махнул рукой.

В искреннем сочувствии бессребреникам мы позабыли уточнить: двести пятьдесят — только за работу или с материалами?

Если с материалами — не так уж много Славе с Джоном остаётся: тогда напрасно на них бочку катим!

— Слушай, а где они сами целыми днями пропадают? Здесь ведь — и не появляются!

— Ага! Славе за день надо материалы заказывать — к следующему вечеру только и подвезёт!

— Да, взяли, наверное, квартиру под отделку втихую от нас.

— Слушай, а ведь точно!..

А весна в считанные эти дни уже официально — с листом календаря — вступила в свои права, и дни, уходящие в розово- закатные вечера, становились всё длиннее.

Восьмое марта близилось: надо было что-то сочинять!
* * *

— Самба!.. Это — первый танец в латинской программе. Самба — это знакомство. Потом уж идёт флирт — ча-ча-ча…

Ча-ча-ча для меня так и было — ярко красного цвета. А самбу я почему-то сразу увидел в гамме светло-коричневого с болотным: Бразилия, сельва…

— Очень часто, кстати, после соревнований говорят танцорам: «У вас сегодня было два ча-ча-ча: сам ча-ча-ча и самба». Это к тому, что очень это распространённая ошибка — шагать в самбе шагами ча-ча-ча. Но здесь природа шага иная. Шаг самбы — присест. Бёдра всегда идут вперёд. И очень активная работа туловища на сгибе — во время шага. При этом, пресс расслаблен. Давайте посмотрим самба-ход: одна нога стоит на месте, другая шагает вперёд, в сторону, назад и — меняем ноги… С правой — шагаем вперёд, с левой — назад!..

Со стороны, да грамотно русскоязычно, послушать: тафтология! Одна нога стоит, другая шагает, и меняем их потом: одну вперёд, другую назад. А ведь, как по-танцевальному верно и понятно!

Артём показал, как. Да, в общем, не так уж и сложно.

Не так уж и сложно,
Попробовать можно,
Знакомство свести вновь
с партнёршей моей…

Да, и здорово как! Одной ногой на месте стой, другой шагай на все три стороны!

Одной ногой на месте стой,
По трём путям иди другой!

Как витязь на распутье.

— Счёт самбы — полная восьмёрка!..

Нет, мне самба определённо приглянулась — с первой минуты знакомства!

— Хорошо, давайте посмотрим шаги виста!.. Встаём напротив друг друга… Так, партнёры — руки сгибаем пополам, ладони обращаем кверху! Партнёрши — согнутые в локтях руки — ладонями вниз, в ладони партнёра. Хотя, в принципе, здесь вы можете танцевать, держась и одной рукой, и вовсе без рук — самба это позволяет вполне! Но сейчас давайте попробуем так… Смотрим шаги: а шагаем мы здесь в сторону! Шаг — захлёст. Допустим, партнёр начинает движение вправо: левую ногу первым шагом
захлёстывает за правую, а потом — потом уже шаг вправо правой ногой. Шаг неширокий! … Партнёрша, соответственно, наоборот — правую захлёстывает, с левой шагает — у неё-то будет движение влево… Семь шагов — и на восьмом счёте делаем обратный захлёст, и пошли обратно!.. Давайте попробуем!

Я балдел! Вот это был танец по мне! А что — футболом я в юности просто фанател, и финты бразильские, так с вистом самбы схожие, крутить любил: к вящему негодованию партнёров.
— Ну, я вижу, вы поймали кураж — давайте, под конец, пройдём и двойку. Двойка — это кружение, когда партнёр идёт вокруг партнёрши по внешнему кругу… Шаги — абсолютно те же, что и в висте. Руки! Левая рука партнёра вытянута вперёд параллельно полу. Правая лежит на бедре партнёрши. Левая рука партнёрши ложится на левую руку партнёра. Вот так — правильно!.. Давайте — под музыку!..

И это было легко и красиво!..

— Так, подождите — партнёры! Вы сейчас все, буквально, оббегали своих партнёрш — вот так! — Артём карикатурно изобразил. — Зачем? Вы — вы! — её ведёте!.. Вы задаёте орбиту её кружения!.. Давайте пробуем заново!..

Моя рука, вопреки установке маэстро, лежала на талии Любы: не решался ниже сползти, отношения наши нынешние-то учитывая! И здесь Люба с глубоким вздохом отлепила, наконец, мою клешню от талии и, безоговорочно приладив себе на бедро, чуть ещё и прихлопнула — для гарантии.

Нет, вообще-то я и до этого момента балдел — от самбы!..

Очень уверенно я теперь партнёршу вёл, по своему шагу определяя ей орбиту кружения. Жаль, занятие длилось лишь час — как обычно…

Но всё ж, безнадёжно
Той самбе балдёжной
Вернуть тот безумный кураж
прошлых дней.

Да, ну его: «пресс расслаблен»!

* * *

— Если, как говорят, тебе не хочется работать третий день подряд — значит, сегодня среда.

В среду эту разговор с боссами и состоялся. В моём плохо прошпаклёванном зале. Кому хватило места, расселись на мешках с клеем и шпаклёвкой, я облокотился на подоконник, Джон упёрся в дверной косяк. Слава сидел, почему-то, вполоборота ко всем — лицом в угол, указательный палец воздевал в потолок:

— И даже не перезванивают!.. Позвонят по объявлению, цены спросят, и даже не перезванивают! Хотя цены мы объявляем — сами видите, какие… Но даже их люди не хотят платить!

Или — не могут… Мы могли бы с Джоном взять, вон, квартиру на двоих, да и делать.

— Я, вот, может только Лёхе, по камню, уступлю, а так-то — я каждого из вас в любой работе сделаю, — уверенно кивнул Джон.

— Но, потому что мы уже сработались там — на «Кловере»… Всё-таки не хочется своих бросать!

— Кстати, о «Кловере», — солидно подал голос Саня, — кто-то нам премиальные, вообще-то, обещал!

Слава непроизвольно вздохнул, но тут ему на помощь пришёл Джон.

— Вы же знаете, что последних денег москвичи нам ещё так и не заплатили… Вот, посмотрите — вы же получали там по тысяче рублей за день!.. Вместо пятисот, на которые договаривались.

— Так мы и работали там — сутками!

Повисла пауза тяжких вздохов и напряжённого молчания — ситуация была патовая.

Время было подключаться Гавриле. Друзей-боссов надо было как-то «отмазывать», а с другой стороны, с парнями-пролетариями я ведь сейчас бок о бок работал.

— Да ладно, парни, — хоть и невпопад, но стал «разруливать» я, — сейчас уж, главное, до тепла нам додержаться, а тут осталось-то: всего — ничего! Будет работа! Будет ещё и такой завал, что не будем за заказами этими успевать! Сейчас — по камню обязательно что-то выстрелит!.. И объявления — в газете, по столбам… Проеду ещё по старым клиентам — в почтовые ящики им от себя весточки побросаю: может, кому-то, по старой памяти, надо чего-то ещё сделать: а так и будет!.. Во — у Ланских надо два столба телеграфных камнем обрамить — он давно хотел, да только я с Ушакова вырваться не мог.

— А это кто?

— А это, Слава, помнишь, я тебе фотографии дли-инного такого забора показывал, богатого! Вот, это работа у Ланских. Добрый дядька! Солидный! Сейчас ещё и депутат. У него денег — мешками. Так что, парни, будет работа — даже через меня будет!.. Чуть-чуть только и потерпеть!.. Ну, попали мы так — в такое время: кризис этот хренов, да ещё и зима непролазная. Но — прорвёмся: куда денемся?! Надо всё-таки как-то
по-человечески нам выгрести…

Золотые, Гаврила, слова!

* * *

А Ланских действительно были хорошие люди — и хозяин, и хозяйка. И работа у них, шесть лет назад, шла легко и радостно. Забор с «канарским» — тем самым, невиданным здесь узором, получался такой, что проезжающие машины, случалось, приветственно сигналили, а проходящие старушки зло грозили: «Посмотрим ещё, как зиму простоит». Приехали мы с Альвидасом серым декабрьским днём на просмотр — пару лет спустя: стояла мозаика! Работа Альвидасу, видимо, понравилась, потому что хаял он её потом при каждом упоминании, обзывая не иначе, как «народное творчество». Так и говорил, кивая на своё «гениальное»:

— Но, согласись, это совсем не то народное творчество, что ты мне показывал.

Ушлёпок, чего с него взять?!

На его-то замысел на Ушакова своя бабушка нашлась:

— Вот хожу я, смотрю, сколько ты мучишься: взять бы того, кто это придумал, да прибить!

А к Ланских я ещё в первое ушаковское лето по выходным отбегал — тайком друг от друга: «серьёзные» люди ревнивы. Личная хозяина просьба была: подпорные стенки камешком облагородить, и «лужу» — совсем уж небольшую — уложить.

Хозяйка мне, заслышав по окончании мою цену («Да это мало!..»), чуть не на сто евро больше дала: они, видимо, обвыклись уже, что все тут беззастенчиво три цены — как три шкуры! — драли.

В общем, хорошие это были люди! А Гаврила всегда заявлял гордо: «Хорошая работа — только для хороших людей!» Всем, причём, подряд он это говорил.

Хозяйский угодник!

Но ведь и делал!..

* * *

— Вон, смотри, объявление: требуется посудомойка, два через два, оклад — восемнадцать тысяч… Не фигово, да — тарелки себе мой — за тысячу с лишним в день!

Володя шелестел талмудом «Из рук в руки», дожидаясь Славы, — чего-то ему для работы не хватало.

— Так, Вован, там надо медкомиссию с санминимумом — неделя беготни и половина того заработка. Тоже всё — не так просто: я бы и сам пошёл сейчас тарелки мыть!.. Я уже, вон, полдюжины агентств этих, по трудоустройству, обошёл, где-то даже и деньги заплатил. И ничего путного насчёт временной, или ночной, работы — всё какую-то шнягу подгоняют, за восемь, а то и за шесть тысяч в месяц.

— Да, — откладывая шелестящий талмуд, вздохнул Вовка, — если бы литейка не развалилась, я бы оттуда не ушёл. Там нормально было.

— Чего не развалилось?

— Литейка: цех литейный.

— А где это у нас такая металлургия?

— На территории домостроительного комбината — литейный цех. Ты чего — не слышал, что ли: шум вокруг него постоянно идёт! Жители тамошние возмущаются: дым-то ядовитый. А этим всем — по фигу! Я из-за чего и ушёл — хозяин новый появился. Жлоб
такой! Два метра ростом. Москвич. Мама там где-то — по госдуме депутат! Охраны пять человек. Начал там свой террор наводить! Девчонка-бухгалтерша по ошибке на замороженный счёт два миллиона перевела, так он её так приложил — сотрясение мозга!
А там — девчонка, двадцать пять лет… И платить перестал.

— А чего с прошлым хозяином? Грохнули?
— Да нет! Тот-то хорошо платил: тридцать — сорок тысяч в месяц выходило постоянно. Но он изначально в компаньонах с венгром был, а тот борзеть начал: за счёт литейки домой ездить каждый месяц… В общем, стал хозяин его прижимать, а этот венгр в Москву, уже головному боссу настучал: мол, деньги ворует. Ну, оттуда, не разбираясь: продавай литейку, не колышет!.. А полтора лимона евро в месяц доход был!

— А как фамилия-то хозяина?..

Володька назвал без запинки.

Да — мир тесен, а все пути приводят на Ушакова! Точно, та пацанва, что Альвидасу меня подсуетила, я их уже и как звали-то забыл — они-то и говорили, когда, заранее осторожничая, я о хозяине дома осведомлялся: «Серьёзный. Металлами занимается». Я ещё потом и думал: какие, к бесу, металлы? «Попутали», наверняка, утырки! А оказалось — правда. И с деньгами, припоминаю, как-то ощутимо однажды напряжно стало: Альвидаса начали ревизовать, считать дотошно принялись… Вот оно, оказывается, что!.. Понятно — не единственный это источник дохода шефу был — дочернее, всего лишь, предприятие. Но, если полтора «лимона евриков» в месяц!.. Вот, выясняется — хорошим хозяином-то шеф был! Деньги людям платил. Не жлобствовал, не быковал. Растратчиков щемил. Дело умело вёл… Умный, конечно, мужик — чего говорить!.. А твоего, Гаврила, ума дело — к Восьмому марта что-нибудь вдохновенное сочинить.

Да и не что-нибудь: нечто!

Но что-то, воля ваша, всё не то в голову лезло!

Наш Женя был на стройке мэтр,
И труд строителей он почитал!
А потому он каждый метр
В полтинник щедро обсчитал!

— …Сань, Сань, иди скорей сюда, послушай! — кричал в прихожую Вовка. — И в тему всё так!

* * *

А Вовка — он ведь был начитанный! Знал толк в литературе. Рассказывал, как он одно время книги продавал. «Дорогие такие, подарочные. В школах учителя часто брали — надо было только под зарплату попасть. Ну, ещё что хорошо — и сам их читал».

Молодец — всё с толком. Так ведь не каждый ещё сможет ходить вот так, предлагать.

Помню, набранное на компьютере объявление на облупленной двери череды офисов серой четырёхэтажки «делового центра»: «Распространителям парфюмерии, косметики, деятелям сетевого маркетинга и прочим коробейникам вход воспрещён!»

«Коробейникам»!

Вот как тут осмелиться — товар-то свой, в заплечной суме несомый, продвигать?

Впрочем — жизнь заставит.