Пожар Латинского проспекта (Глава 20)

— Я понимаю теперь, почему Нахимова не могла тобой увлечься!..

Я лежал и хандрил, глядя в узкий — как белый свет мой теперь с овчинку — белый потолок. В тёщиной комнате — родители Татьяны, конечно, по субботнему утру уехали на дачу. Потолок этот набело делал я в прошлом году, так и не замазав до сих пор стыки между потолочными галтелями. Галтели эти всё не хотели ровно клеиться по кривым-то стенам, и я, помнится, психанул тогда по ходу дела, на что Иванович сказал: «Ну, надо же всё-таки сделать, чтоб по-человечески было… Давай, дочка, держи с той стороны!» И полез сам на табурет — прижимать от трубы какой-то попавшейся под руку коробочкой упрямо негнущуюся галтель. А Татьяна осталась другой край рукой прижимать — пока не схватится?

Как мне их всех жалко тогда стало! Что без меня они могли бы сделать?

А теперь?..

— Я понимаю теперь, почему Нахимова не могла тобой увлечься!..

Да уж прямо: «Не могла»!

— Она способна оценить только сильных мужчин! — зло выговаривала мне Татьяна, в домашних хлопотах снуя на лоджию и обратно — по поводу и лишний раз. — Я тоже выходила замуж за сильного и уверенного в себе человека! А не такого как!..

Некогда сильный и уверенный, а нынче «такой как», нашёл, наконец, силы морального плана оторваться от подушки и, без затей собравшись, отвалил прочь: лежать-то тоже весь день устанешь.

Почти пустой трамвай довёз меня до конечной остановки чуть не единственно оставшегося в городе трамвайного маршрута. Теперь, миновав улицу с медно-зелёной, остроконечной кирхой, можно было выйти на нужную мне автобусную остановку.

Апрельский день был свеж и весел. Солнце лилось вовсю, обещая беззаботное тепло до самого вечера. А мне уже было даже и жарко в зимних своих ботинках. «Бальные» туфли зачем-то ещё береглись, а уж про те плетёнки, в которых ступил на танцпол, и речи не шло: кощунство какое! Так и топал — по тёплому уже асфальту.

Шёл…

Всё-таки верно, что на детях природа отдыхает: отец у меня такой водитель! Всегда им был. Профессиональный шофёр. Из тех ещё лет, когда эта специальность была уважаемой профессией и шофёры — «шофера’» — выручали друг друга на трассах вполне
бескорыстно. Ни одной аварии отец не вытворил за всю жизнь. Одной чужой, увиденной в молодости, хватило: «Ну, и что, что лихача того посадили: жизней-то тех молодых не вернёшь!»

Но кручение баранки, всегда я подозревал, было делом всё-таки не первым. Поползать бы под машиной, в яму смотровую нырнуть, разобрать полдвигателя, а потом собрать — забыв прокладку какую-нибудь на место приторочить (случалось и такое). Зато двойная потом радость — после полудня беспрестанной заводки всё барахлившего двигателя причину — прокладку эту — мастерски обнаружить и профессионально устранить.

Честное слово, сдавалось — ничего другого отцу было не надо!

Счастливый он.

А мне вот счастья своего не отжалел — ни капельки. Равнодушен я всегда был к этой куче железа на четырёх колёсах. Нет, конечно, иной раз я жалел, что «безлошадный»: с одной Ушакова материалов, что за ненадобностью выбрасывались, на полдачи бы хватило. Да и по шабашкам мотаться и быстрее, и сподручнее — слов нет. Но — так или иначе… Зато абсолютно свободен от неусыпного надзора дорожной полиции; зато не тратишься на штрафы, запчасти, бензин; зато не трусишься постыдно в дорожной разборке с каким-нибудь лысым жлобом — слава Богу!

А ещё, подумалось мне как-то, а после и поверилось убеждённо — может, я тем чью-то жизнь спас… А то и не одну?

Между тем, ходок приближался к школе — той самой, трехэтажной, немецкой ещё постройки: стояла она тут — мне по дороге. Детки сновали за железной оградой — субботник у них, кажется, был. И тут я увидел Её!..

Её… В короткой демисезонной курточке, на ходу наставляющей фотоаппарат, — ударные вехи для отчёта снимала? В сектор героической панорамы попадал и я.

Я «шугнулся» с тротуара, через дорогу, в ближайшую подворотню, как гонимая дворняжка.

Но как пронзила меня, за три десятка метров, её волнующаяся под курткой грудь: даже и подумать бы не мог!

Сколько тебе лет, Гаврила, — семнадцать?!

Но, видимо, это была действительно любовь — что же тогда ещё?..

* * *
— А ты, конечно, чисто случайно по этой улице пошёл? — от души ёрничал Слава. — Логично: других-то путей сюда нет!

Мы поехали с ним докупить сорок кирпичей — не хватило бабушке на облицовку чуть.

— Да какого чёрта я должен эту улицу теперь обходить?.. Ха! Я двадцать с лишним лет по этой улице ходил, а теперь, мать- перемать, щемиться буду? Сейчас!..

Да прав я был — прав! Двадцать уж с лишним лет по этой улице ходил — пора уже и прилегающие маршруты ближайших подворотней осваивать.

А вот кирпичей мы не купили: кончились они. И когда с завода завезут — неизвестно: «На следующей, может быть, неделе».

* * *

А с Ушакова-то я парочку микроавтобусов Славиных всё же вывез — с разрешения (с Ивановичем мы сарай новый из них сладили). Потешно тогда получалось! Я отложу в стопочку в сторонке то, что к выбросу приготовилось (а то и в контейнер мусорный уж загрузилось), но мне на дачу, конечно сгодится: по-хозяйски! Гриша, увидав, подойдёт попозже, посмотрит, оценит, и велит Леше-с-Витей это, вот это, то, и вон то — обратно: в подвал!

Так вот я ещё и материалы ушаковскому дому экономил-сберегал!

Сплошная от Гаврилы польза…

* * *
Воскресенье я добросовестно взбирался по островерхой бабушкиной крыше, со смертельным риском для свежепосаженных бабушкиных грядок неподъёмную лестницу предварительно установив. Вывести сквозь шифер трубу и изолировать отверстие жестью — без электричества — это было настоящей мукой. Даже для Гаврилы. И как старательно я ни вырубал гвоздём овальное отверстие, как ни изощрялся с листовой жестью — всё выходило чуть вкривь и слегка вкось — «по-шабашному». А ещё и лист шифера с краю покрошил. Бабушке, конечно, сюда никак не залезть, но под шквальный ветер дождевая вода может теперь и затекать — на рубероид, что под шифером лежит, теперь только и надежда. Ущерба с тебя, Гаврила, больше!

Труба, собранная из нескольких звеньев и раскреплённая проволокой с трёх сторон, изгибалась в разные стороны, как танцор ча-ча-ча, и горела на солнце, как глаз на партнёршу.

— А, — махнула рукой бабушка на непотребное это вихляние, — как мне кума в таких случаях говорит: «Тэбэ што с няё — стрэлять?»

Если только в мастера…

А свежих откликов в понедельник за субботнее ждать не пришлось: такая мишень!

— Но — тебя заметили!.. Ритка говорит, что выглядишь плохо: «Или пьёт… Или по Нахимовой скучает».

Татьяна посмеялась ещё — чуть-чуть задумчиво и очень по-доброму.

— Или… по Нахимовой скучает!

* * *

— Слушай, ну ты хоть по ряду прокладывай в день, а потом езжай, куда хочешь! — накалялся уже на другом конце мобильной связи Хозяин Круглого Мангала.

— Да, да — конечно, Сергей Олегович!

Доставалось мне теперь там! Злой нынче Слава, привезя мне как-то материал и впервые увидав круглый, в беседке, мангал уже в готовности, оценил произведение вполне:

— И ты за это взял только восемь тысяч?.. Лош-шара!

И «ш» — змеиным свистом…

* * *

«Лошара»!..
Да ладно тебе — пусть живёт это солнышко ацтековское под нашим небом, пусть!..

* * *

Утром я теперь появлялся там — прокладывал один ряд на медленно поднимающейся коптильне, а в обед ехал к бабушке — заканчивать камин.

— Да я видел, — подбадривал меня Слава, имея бабушку в виду, — тебе там одни понты остались. Сейчас вот кирпич только завезут…

При всём обилии кирпича в строительных маркетах и на базах, именно того — нужного — не было: на местном периферийном заводе его обжигали. Жди теперь!

Вот я и ждал — во вторник ли, в среду ли? — повалившись на топчан строительной бытовки, что стояла позади бабушкиной дачи. Там трудились сейчас неразлучные Адиль с «чёрным строителем».

Делать было абсолютно нечего. Разве — набраться наглости, Ланских позвонить. А чего — он же сам говорил: «Как у тебя работы не будет — может, столбы нам бы и сделал!»
А там столбов-то — два! Телеграфных, тонюсеньких — семечки!

— …А — Лёша? — Похоже, большой в городе человек тоже кемарил после плотного обеда. — Слушай: приезжай сегодня, ладно? Там ещё посмотреть кое-что надо будет! Как подъедешь — набери меня или Лену… Всё, давай, ждём!»

Вот так! Оперативно. И: «Ещё посмотреть кое-что надо будет». А я что говорил — будет работа, будет!

Веяние сочного весеннего дня, как дыхание возрождающейся жизни, неумолимо затопило открытую бытовку.

Как ты, Любовь, весною дышишь?
Навзрыд, или наперебой?
Роль идиота счастлив был играть, ты слышишь?
Ты знаешь — я всегда с тобой!

…А зелень, видимая в проём распахнутой двери, была той самой — майской, сочной, свежей, не прибитой ещё пылью, не томлёной ещё солнечным пеклом. До изумрудной, конечно, она не дотягивала, но так то ж — не север… Это в Шотландии — двад-
цать лет уж назад — поразило меня то летнее неистовство северных красок: мы в июле зашли. Изумрудные, в ярко-розовых крапинах, склоны гор — чертополох, вольно на камне поросший. То сама северная природа, оживая от долгого, сурового ненастья, спешит выплеснуть в кратко отведённые ей здесь моменты лета всё буйство красок!..

Я нигде больше не видел такого.

И значок тогда с чертополохом-символом Шотландии купил — к куче открыток в придачу. И полудюжиной отснятых плёнок подстраховался: на два фотоальбома хватило. А потом уж прознал, что чертополох был ещё и на гербах шотландских рыцарей: «Никто не коснётся меня безнаказанно!» Правильно — он же колючий. Сорняк, но — северная, для Гаврилы, роза…

Гаврила — он хоть из колхоза, но называется тот: «Прогресс»!

* * *

На дорожку к Ланских хлебнул из бабушкиного комода. Серёга, угадывалось по убывавшему нутру бутылок, тоже прикладывался: способный ученик! Прошлым летом ехал я как-то в микроавтобусе Славы, так поневоле телефонный монолог подслушал. Слава накануне своим ребятам какую-никакую зарплату роздал, и уж после полудня отряд бойцов собирал. Не все, правда, на связь выходили…

— Адиль!.. Адиль, а Серёга так и не появился?.. Ну да — и телефон отключён!.. Значит, как появится, — Слава нервно пожевал губы, — как появится, скажи ему, чтобы собирался и валил в свою деревню! Всё — пусть там церкви ремонтирует!
Закончил Слава разговор: отпустил Серёгу с Богом! С долгами вечными, надо было полагать. Подумав, верно, про то же, Слава вновь подхватил телефон.

— Адиль!.. Не пришёл этот?.. Значит, скажи ему, как появится: пусть подъедет ко мне, я ему сначала руки сломаю, а потом уж пусть катится ко всем чертям!

Слава, опять ты за своё! Сам посреди рабочей недели пролетариям деньги выдаёшь, а потом чего-то ещё возмущаешься!

Вот и бабушка — такая же!.. Она, правда, теперь комод красной тесёмочкой повязывала, но морякам ли узлов не знать?

Лавина гонимых час-пиком пассажиров уже сошла и скрылась в предвечерних улицах, и в автобусе, везущем меня на другой конец города можно даже было усесться у окна.

Наступающий вечер вдруг нахмурился, и так же хмурно сделалось вдруг на душе. Тихая собачья грусть — неведомо откуда и зачем взявшаяся. А тут ещё на очередной остановке вошла та белокурая, с внезапно вспотевшими тогда, на танцполе, ладошками девушка.

Вошла, как ворвалась, смело, разметав распущенные сейчас по плечам волосы. В короткой кожаной куртке, чёрных шёлковых лосинах и высоких, до колен, ботфортах.
Миледи — без грима!

Заметив, кажется, меня краешком глаза, села впереди: надменно — так и хотелось сказать. Проехав лишь несколько остановок, встала, прошла мимо, кивнув на ходу и холодно, и задумчиво, и уже через несколько мгновений зашагала от меня, прислонившего голову к автобусному окошку, по брусчатке мостовой.

Ух, ты какая!

А ведь в переднюю дверь намного ближе ей выйти было.

Чего сидишь, дурак? Подорвись, догони Не графиню де ля Фер, расшаркайся, набейся в провожатые, наплети чего- нибудь высокого и романтичного: не обижай девушку! Допиши обозначенную ей страничку красиво!

Нет — это совсем из другого романа эпохи другой…

И разве она заслужила — быть жалким от Любы утешением?!

Я ехал к Ланских.

* * *
Хорошие это были люди — без купюр и оговорок. Воспоминание о которых никак теперь не позволяло мне соглашаться с чьим-то расхожим: «Все они — сволочи!» Богатство — всё же ещё не порок. Ну, то есть, не окончательный… Помнится, Олежка Длинный ещё ёрничал, когда я простодушно сообщал на Ушакова, что сегодня вечером к Ланских не пойду калымить, потому как они за грибами поехали: «Интересно, а как такие люди за грибами ходят? Впереди них кто-то идёт и грибы натыкивает?» Сельпо ты, Олежка! Нормальные это люди! И детишек у них трое. И он рыбак (не охотник, замечу!). Самолично у него, небритого, с ночной рыбалки приехавшего, как-то выспрашивал: «Ну что — взяли сома-то?» — «Да нет, — разочарованно почесал щетину он, — мелюзга одна». Так или иначе, но денег на пиво я у него тогда взял — даром, что ли, душевно так переживал да интересовался обстоятельно?

Так что, золотые это были люди! Если у них уж забор, каменную мозаику которого кроил я без всяких Альвидасов, такой замечательный получился.

Хорошие это были люди. Даже, если бы премию за пруд, что я отбегами с Ушакова шабашил, не дали.

* * *

Ещё на подходе к кованой калитке обозрел я отвалившийся фрагмент — это про него, наверное, хозяин по телефону говорил. Ерунда — поправим! Его я и делал-то в последнюю очередь — толстенный кабель проводов всё в этом месте не могли завести.

Калитку открыла сама черноглазая хозяйка.

— Здравствуйте!.. Ну, вот — смотрите!.. Так везде. Сами пока поглядите — Андрей сейчас подъедет.

И вот теперь я действительно увидел!..

Это был конец!

Вся, практически, каменная мозаика — сто квадратных метров в общем — отошла вместе со штукатуркой от столбов.

Сто квадратов кропотливой ручной работы! Сделанной-то, на самом деле, на совесть: монолитные пласты, собранные из малюсеньких камешков, местами висели просто в воздухе, не падая, не рассыпаясь.

Штукатурка всё это! Шабашники наверняка ж кирпич не грунтовали — на то они и шабашники!

Как теперь всё это снять аккуратно, да потом обратно залепить — так же творчески! — не посреди разрухи ремонта, что была тогда, а между экзотическими дорогущими растениями, заботливой рукой хозяйки под самый забор посаженными?!

Удавиться легче!

— …Видишь сам… А тут же и дети ходят — не дай Бог! — дружелюбно говорил подъехавший хозяин. — Вообще, знаешь, весь бы забор подновить! Там, видел, сзади дома тоже штукатурка кое-где отвалились — потрескалась… Дерево, вон, облезло —
выгорело. У тебя, может, есть там ребята, что могли бы с этим помочь?.. Взялись бы вы — сделали!

А на прощание, пожимая руку, он попросил — задушевно, по-человечески:

— Только ты не пропадай, ладно!

Да куда ж пропадёшь — от таких-то людей?..

* * *

Стоял тот камень за Гаврилу!
Он за Гаврилу пасть готов…

Вот Костик-то с Олежкой порадуются!

…Обрушиться на головы врагов.
Где вы, венецианские мазилы?

Да — прознают скоро: худые-то вести летят мгновенно — как
камень из пращи…

* * *

— …Слушай, ты больше не посылай Нахимовой sms, ладно? — Татьяна говорила серьёзно, но по-доброму.

Видно, такой день так только и должен был заканчиваться…

— Она сегодня Лене целую разборку устроила!.. Ну, что та передала те слова на педсовете — про идиота.

Не буду, Тань, точно — не буду!

Будет ли творимому тобой предел: зачем человека невинного, к тебе, сволочи, ещё и радевшего, продал — за четыре каких-то строчки?! Чем думал?!

А с Нахимовой и вправду — всё: от греха!..

* * *

Да, идиотом вовсе слыл Гаврила!
По жизни, прямо скажем: «Лох!»
То, что в его виденьи розой было,
На деле был чертополох.

…Но как Олежка с Костиком порадуются!

* * *

Они нашли друг друга…

— Костя-ан!..

— Олежище!..

Они нашли друг друга здесь — на Ушакова.

У одного было три «ходки» — короткими, правда, сроками. Другой два года во внутренних войсках служил, зека охраняя: «вертухаем».

В общем — они нашли друг друга!

Костик всё дивился моей морозостойкости — когда я с камнем зимой работал. Даже у дядьки своего, в море походившего, не поленился о трюме повыспросить: «Говорит, что в трюме работать — чистый ад! Тяжело, мороз!.. Теперь, Лёха, я понимаю, почему тебе здесь всё по фигу!.. А я когда служил, на вышке мёрз — в тулупе! — и мечтал тогда только об одном: о тепле-е!»

Тёплых мест он теперь всегда и искал. Поближе к теплу выдвинулся из родного города центральной полосы, где: «У меня в девятнадцать лет всё было!» Откуда, интересно, взялось? Потом Костик, как складывалось из его рассказов, пошёл по отделочно- строительной стезе, тщетно, сдавалось, пытаясь сколотить бригаду под своим началом — чтоб самому не работать: «Я был в шкуре Альвидаса, и поэтому знаю, что самое трудное — это вот такого, как ты, найти».

Порой Костик говорил неглупые вещи — подслушанные где-то. Набирался мудрости — с миру по нитке. Сказанул же как-то: «Я уменьшаю пропасть между ними, — он ткнул
пальцем в сторону ушаковского особняка, — и нами. А ты — увеличиваешь!»

Это он имел в виду, что расценки на свою работу они «лупят по полной», а я…

Верно всё! Только не договорил друг Че Гевара наш доморощенный (реально!), что сам он, попросту, до «них» — хозяев таких вот особняков — не дотянул, не добрался… А иначе!.. Вспомнили бы тут все Владимира Андреевича добрым словом: загнул бы всех Константин Батькович в рог бараний, дубил бы шкуры безбожно!..

— Вот, выгони Костика, и всё будет нормально, — говорил Альвидасу Гриша.

Прорабствущий дизайнер, однако, следовать совету не спешил: всё-таки умел Костик по отделке многое, да и душевно, конечно, они были где-то близки.

— Костик — просто гавнюк, — говорил Слава. — Окажись он среди нормальных мужиков — он сам нормальным парнем казаться будет, ну, а так как они с Олежкой снюхались…

Впрочем — настаёт однажды момент истины! — как-то их чуть не выгнал хозяин. Да — так Альвидасу с крыльца (которое для него уже трибуной стало) громогласно и заявил:

— Забирай своих грёбаных мастеров и звездуй отсюда на …! Через три дня расчёт!..

Вот как человека довели!

А как они хотели? Ещё под Новый год взяли шикарный аванс под отделку ванной и туалета «под ключ» — Костик метраж обсчитал и по-свойски оценил. Принялись друзья за работу с прохладцей. «Сколько ты в день зарабатываешь?» — почти презрительно спрашивал Костик меня в подвале, наблюдая мои основательные сборы, — я в ту зиму столбы под плёнкой ваял. «Ну, тысяча в день выходит», — стараясь сохранить спокойствие, врал я. Тот фыркал демонстративно презрительно: «Я за тысячу
рублей и с места не встану!»

Ну, ну!..

Удивительно — но зима для друзей выдалась совсем недолгой, и огромная, казалось, сумма растаяла, как тот снег. Натурально — пацаны «зависли». Уж давно надо было закончить ванную с туалетом, а они всё возились, стеная, что-де сушилку долго им везли, и молчали о том, что с ценой-то они, верно, «прошиблись».

— Да, — лишь покачивал головой на мои вести о «лучших» наших друзьях Слава, — им теперь только и остаётся: одному где-то на шабашке за двоих калымить, ну, а второму на Ушакова заканчивать.

Знакомый мне момент — только я в подобной ситуации пребывал в одиночку и калымил ночами и выходными.

А здесь летним солнечным днём, когда и без июльского солнца всё было уж накалено, подъехал злой хозяин, негромко велевший следовавшему, как тень, Мише посмотреть проблемных работников по этажам. В мгновение ока тот метнулся, а вернувшись, мотнул головой: «Нету!»

А дружбаны-то, как назло, просто в магазин за обедом ушли — совпало!

— Та-ак! — зловеще протянул хозяин стоявшему снизу, у крыльца, Альвидасу с кручинно поникшей головой. — Они мне ещё и забастовки устраивать будут!.. Полгода уже мне ванную делают! А что я — я! — с семьёй на съёмной квартире живу — это что, Альвидас? А?!.. Так, забирай своих грёбаных мастеров и звездуй отсюда на… Звездуй на … — он с удовольствием ещё раз протянул пункт назначения. — Через три дня расчёт!

А Альвидас был перед хозяином в долгах, как в шелках, — это мы все прекрасно знали.

Хозяин уехал, а тут и ребята подошли. Леша-с-Витей с удовольствием просмаковали им детали серьёзного разговора, ссылаясь в подробностях на меня.

— Да, так и сказал: «Звездуй на …!» — насупясь подтверждал я.

Я-то от начала до конца сидел на кирпичном парапете крыльца — в самом эпицентре разыгрывающейся драмы, с суровым видом меняя истёршиеся щётки турбинки — дело нужное! — и покидать своей ложи ни за что не пожелал: с какого перепуга такое действо пропускать?

Олежка был убит.

— Ну, — обернулся ко мне Костик, — теперь ты счастлив?

—?..

— Ты же всё хотел отсюда уйти.

— Ему-то никто не говорил, — резонно «подъяснил» Витя.

— Если бы мне так сказали, — с чувством вздохнул я, — уже бы во-он за тем поворотом только вы меня и видели! И инструмент бы здесь, на радостях, бросил.

Вправду — я завидовал им! Эх, меня бы так!.. Вприпрыжку бы понёсся — оленем северным! Но нет — мне таких благословенных слов было не дождаться!..
— Так, ну и чего мы добились? — быстро пришёл в себя Костик, — Пока ничего!

— Не надо сейчас раскачивать лодку! — втулял появившийся из-за угла Альвидас.
Некоторое время он хвостом ходил за Григорием, убегавшим от него уже за дом: «Гри-иша, ну, мы же столько делали для этого дома!.. Гриша, ну, позвони!» — «Сейчас я ему звонить не буду: это бесполезно — я его знаю».

— Жизнь — сплошные шахматы, — подавленно заключил, явно больше для меня, Олег.

«Вам мат, товарищ гроссмейстер!»

Впрочем, к концу этого же дня Гриша примчался с накропанной от руки сметой на дополнительные работы — доделки.

— Просто, Альвидас: шеф договаривался «под ключ», в его понятии это значит — всё, до конца. Какие ещё дополнительные работы?

На какие-никакие двадцать тысяч дополнительной сметы они всё же потянули.

Дожали всё-таки партию измором, вымогатели отделочные!

Правда, те слова шефа я им однажды напомнил — пришлось…

* * *

Пришлось! Напросились. Нарвались…

Хотя, конечно, кто ещё напросился да нарвался!..

В один из последних студёных дней последней, по существу, ушаковской моей осени, когда послеполуденное солнце сразу уж валится в закат, это и случилось. Взагиб, как обычно, на четвереньках мостил я «палубу» — немало ещё оставалось, когда выгребли из подвала Костик с Олежкой на перекур. Они уже сделались непревзойдёнными мастерами венецианской мазни — штукатурки, словечки «отточенто», «караваджио» и «рафаэлло» сыпались из них, как из рваного мешка, а Костик скромно, утверждал, что: «Сейчас мы лучшие в городе мастера… А, пожалуй даже, и в Европе». Конечно — он же на три дня в Италию летал: пиццы поесть. А «макаронникам»-то куда до наших двух парней, один из которых и шпатель увидал только на Ушакова, а второй про «венецианку» прознал почти уж два года назад! Но не всё, знать, в их мире ренессансного разноцветья было так радужно — никак они не могли мимо меня, каменотёса убогого, спокойно пройти, чтобы чего-то обидного и колкого не сказануть: чёрной завистью тлели пацаны. Без этого, сказанного, верно, вдохновение великих европейских мастеров не охватывало. Как пояснял Гриша: «А ты в ответ ведёшься! Ты не ведись — не обращай внимания!»

Легко сказать — когда у тебя над душой стоят, буквально.

Даже сторонний охранник, что дежурил теперь во флигельке у ворот, мне однажды не сдержался:

— Да они тебя, с твоей работой, к хозяину ревнуют Но, и вправду, посмотреть: у всех «косяки» в работе случаются, а у тебя — ни одного!

— Так пусть становятся рядом да шабашат — камня на всех хватит.

Кишка тонка! Костик в первую осень попробовал: на половине столба и «сдулся». А Олежка отмазывался, что эта работа никакого интереса в нём не вызывает.

Конечно — только если за другим подсмотреть!

А Костик ещё и телохранителя хозяина боялся пуще огня, от страха на других «жути» пытаясь нагнать:

— Не переживай — Миша на тебя делянку в лесу уже выделил! — кривил свои пухлые губы в усмешке он.

Можно было б, конечно, по случаю невинно у лицензированного «лесничего» спросить — вправду ли так. «…Да нет, я то что — Костик говорит». Но я же — не Костик!

Вот и в тот день. Выползли эти крысы подвальные во двор ненадолго, постояли, покурили. Костик чего-то вякнул, Олежка презрительно покивал. Я вяло огрызнулся. Тогда говнюк мне и заявил:

— Мы уже отсюда уйдём, а ты всё ещё гнить здесь останешься!

Но этого ему ещё было мало, сволочи!

— Я-то тут деньги заработал, а ты десять штук профукал!

И, затоптав окурки, они убрались в подвал. Спрятались — от холода.

Не тут-то было!..

Не смог сего стерпеть Гаврила: упоминание о потерянных деньгах было невыносимо. Да и время, верно, уже пришло подорваться: всё равно бы достали — рано или поздно!

Лавиной скатился он по ступенькам да и высказал то самое: «Да, но это вам, а не мне шеф говорил: «Звездуйте на …!»

И попал, надо сказать, в самое сердце Константина Венецианского. Костика Мента в миру Ушаковском. Надменный и невозмутимый доселе, тот сам перешёл на площадную ругань, послав внезапного посла недоброй воли всё по тому же, известному адресу. А получив зеркальный ответ, уже не имея иных аргументов, ринулся в бой…

Вот тут вышло скверно — он-то ударить успел. И тут же между нами встал подскочивший Олежка:

— Сука, я тебя убью! — Это я Костику…

— Не смеши! — Это Олежка мне. — Вообще, ты домой хотел идти — вот и иди!

Тоже испугался.

Собрался, пошёл, напоследок обозвав обидчика многократно и по делу и пожелав напоследок:
— Чтоб ты сдох!

— …Нельзя так говорить! — скрывая улыбку, однако покачал головой Слава: по экстренной ситуации я добрёл до его объекта. — Что ты его «козлом» назвал — это нормально: он им и служил, и по жизни остался. И тот же Олег где-то в глубине души понимает: сейчас-то они вместе, но было время, когда они были по разные стороны колючей проволоки… Да, — печально вздохнул он, — жалко только, что ты не успел ему хлестануть!..

— Да, такое дело, — Я и сам скорбел об этом больше всего — с камнем этим, с работой такой неспешной, тягомотной, реакции совершенно не стало! Надо будет опять заняться — для таких вот моментов. — А Олежка, слышь, — уже смеялся я, — когда я этому сказал: «Убью на хрен!» — «Не смеши!»

— Молодец, Олег!.. Но, видишь — нет худа без добра: теперь они от тебя хотя бы отстанут, лезть больше не будут. Всё равно бы, сам понимаешь, с этим гадьём это должно было случиться. Ну, а если Костик ещё чего-то обозначится — тогда уже я с ним поговорю.

— Ладно, чёрт с ними, дай сто рублей взаймы!

— Не надо!.. Сам знаешь: придёшь домой с бланшем и с запахом — жена не поверит…

Спрыгнувши с подножки микроавтобуса Славы и пройдя десяток, буквально, шагов, я тогда ещё нос к носу столкнулся с Ланских — они по пятничному вечеру в ресторан «Разгуляй» подъехали.

— Ну, ты когда у нас-то появишься — столбика бы те два сделал: обещал ведь! — весело пожимал руку хозяин.

— Да ещё не закончил я объект, Андрей Алексеевич. По весне появлюсь, обещаю!

— Как долго вы там работаете! — посетовала хозяйка, приглядываясь в уличном свете к моему левому глазу.

Там уже наливался приличный синяк.

Самое интересное, Татьяна моей басне, которую, впрочем, я прочёл уверенно и ничтоже сумняшеся («Да камень от станка отскочил»), поверила сразу, с некоторым даже позитивом: «Ты сейчас точно такой, как тогда, когда я тебя в рейс провожала».

За что её и любил!

— Лёха, так, а может, камню этому — в ответку?! — долго ходил в понедельник вокруг меня Гриша, пока не решился, наконец, поднять тему (субботу я нахально прогулял, заложив основание камина на даче у Седова: Алла к моим синякам под глазами была ещё привычней Татьяны).

— Да, Гриша, точно тебе говорю — камень!

Увидала и Наталья Алексеевна, как я от неё ни отворачивался. Вздохнула — душевно и искренне, просто руками всплеснув:

— Быва-ает!

Слава Богу, она ничего не слышала — орали-то мы в подвале, как оглашенные!

Хозяин, увидев только на второй день, вскинулся, как мальчишка:

— Кто?.. Так давай накажем!

Натурально — даже притопывать на месте начал. Реально — кровной местью зажёгся!

Может, и вправду Гаврила был здесь уже почти родным?

— Да не надо Владимир Андреевич!.. Сам я там…

В счёт зарплаты же посчитают!..

— А, ну понятно — похулиганили! — свойски кивнул он. — Но, если надумаешь!..

Последним заметил деформацию моей внешности телохранитель Миша.

Но я же не его подопечный!

— Кто это тебя так отработал?

— Камень от станка отскочил.

— Не гони!

— Точно говорю! — нахально улыбался я.

— Молодец! — внезапно оценил он.

Знали бы, какой!..

А что мне было — «пожалиться», как последнему слюнтяю: «Ко-остик побил! Нехороший!» Мужиком надо быть — и так до бабской склоки с полным убожеством опустился! Хозяин их не «напнёт», не выгонит — венецианскую штукатурку заканчивать внутри надо. Значит, ещё лишняя напряжённость на доме возникнет.

А куда уж больше?

Так что, пусть мои дружбаны заклятые работают: сильно жирно им до срока отсюда свалить будет! Пусть тянут ту же лямку!

Костик-то, кстати, в понедельник появился лишь после обеда — когда Олежка ему отзвонился: «Всё, вроде, тихо».

Срамец!

И присмирели — до самого конца. Даже Альвидасу через раз огрызаться стали. Так что ещё и на хозяйскую мельницу я воды полил: за дело, выходило, пострадал.
Молодец, Гаврила!

В следующий год мы, само собой, не обмолвились с «друзьями» ни единым словом. А потом я с Ушакова ушёл. Они ещё остались.

* * *

Дождливеньким апрельским денёчком, когда переезжал я, положив полагающийся ряд камней медленно воздвигающейся коптильни Хозяина Круглого Мангала, к Бабушке-на-
Даче, пришла вдруг мысль заехать — по пути! — в школу: Семёна встретить. Толкнуло что-то. Кажется, у него сегодня пять уроков, и, по-моему, Татьяна чего-то такое вчера говорила, что тесть, вроде как, не сможет внучка домой проводить. А и с Ней не столкнусь — по вторникам она всегда выходная, это я на танцполе усвоил. Так что сделаю хоть одно доброе, действительно нужное, за день дело…

Прочие дела мои были не то что плохи — отвратительны. И никчёмны — всё теперь сводилось к тому, что абы как до их окончания дотянуть. Глядя сквозь окно автобуса на рябящие мелким дождиком лужицы, просто хотелось обо всём на свете забыть. Но куда было деваться от Бабушки, которой позавчера, в старых добрых традициях бессонных ночей, впотьмах выложил обрамление каминной топки из мелкой гальки. Самое главное — очень симпатично получилось: даже самому понравилось. А вот Бабушка позвонила: пару камешков надо поменять — цветовая гамма, видишь ли, не вполне гармонирует.

— Вот, ты выложил — всё: камень стоит! Не нравится по цвету — меняйте сами, — вполне резонно разъяснял мне Слава.

И на коптильне было не лучше — песок теперь закончился. Здесь вообще постоянно чего-то не хватало. То цемента — и мне пришлось дёргать Славу, чтоб привёз мне дюжину мешков. Когда мы их выгружали, обычно приветливый Слава, не думая даже здороваться, только зло обернулся на хозяйских парней. Чутьём бывшего бандита соперников-«спортсменов» учуял? Потом занадобилась печная арматура — дверцы, поддувала, колосники и большая дверца для коптильни, которую почему-то я должен был заказать у сварщиков-кустарей и за которой уж «поехал» на тележке — благо, гаражная мастерская умельцев была в двух автобусных остановках. Теперь же кончился песок, и хозяин переложил на мои плечи «сказать ребятам». «Ну, не знаем — как-нибудь, может, время найдём на карьер заехать». Пришлось финансировать эту поездку уже из своего кармана — иначе ведь дело встанет.

— Не вздумай даже!.. Ты меня слышишь? Не смей платить им ни копейки! Они должны обеспечить тебя материалом! — чихвостил меня Слава по телефону.

Да поздно уж было…

Всюду свои Олежки с Костиками!

Зайдя в здание школы, я сел в вестибюле у раздевалки. Возвышающийся через пролёт лестницы охранник меня хорошо видел, но от вопросов воздержался. Правильно: ребёнка я жду!

Ждать пришлось считанные минуты.

— Лёша, привет!
Она явно была меня рада видеть. И повела разговор легко и просто — вроде бы, ничего такого и не было…

Гаврила же принял вид смиренного и великодушного всепрощения, ясно, впрочем говорящий: «Было, бы-ло! Всё помним, не заиграешь!»

Она говорила, он сбрасывал звонки, по закону подлости начавшие теребить один за другим. «Ну ответь уже, наконец!» — «Не могу терять такие минуты». — Он был искренен.

— Ну ладно — мне уже надо идти, — возможно, она до последнего надеялась, что вот-вот появится Семён, и мы пройдём вместе хотя бы до остановки, — А за то… Ты не обижайся — то был просто выхлоп!

И она опять прижала привычным своим движением сжатый кулачок к груди.

А Семён, оказывается, уехал за полчаса до моего прихода — чего-то я во времени совсем потерялся…

* * *

Навязчивая мысль меня нередко, с самого начала танцпола, стала вдруг посещать: а если бы дело было за Любу — одолел бы я всё-таки Костика?

«Убил бы, гада!»

Он бы и тогда целым не ушёл — если бы дружбан его грудью не прикрыл.

* * *

Под вечер ехали мы со Славой и Джоном к Ланских. Были там днём накануне: не заходя внутрь, я показал снаружи сотоварищам развалины забора. Не успели мы толком камешек пальцем поколупать, как на обочине возникла машина охранной фирмы:

— А-а, ребята, вы строители, да? Всё нормально!

Так что: «Всё по-взрослому»!

И сейчас мы ехали уже предметно — на «разговор».

— А сколько ты за такую мозаику сейчас бы взял — реально? — спрашивал меня Джон.

— Не знаю, — покачал головой я, — евро сорок за метр, не меньше. Но здесь же этого не зарядишь — переделывать придётся.

— Да какая разница? — Джон заговорщицки обернулся на меня. — Банковский счёт-то тебе пополнять надо!

Какие уж теперь счета!

Но всё же, выходит, думал кореш про меня.
— Слушай, — говорил между тем Слава, — тут заказ один наклёвывается — человеку из камня весь двор, опять же, надо делать. Дорожки вокруг дома мостить, и цоколь дома — минимум, а там уже фотографии твои покажем — глядишь, и пруд с барбекю захочет.

«Опять же»!..

— Не знаю, — покачал я головой, — это опять мне в долгострой влезать. — В море надо, в море!

— Да сейчас сезон только начинается — работа!

— Да, — махнул рукой я, — что с той работы-то? Доработался уже — до ручки… Сейчас вот долги раздам — тебе же шесть тысяч должен, — да и в море. Давно бы уже ушёл!..

Слава вдруг резко ткнул верный старенький «Фольксваген» в бордюр обочины.

— Да вылезай, на фиг!.. Вылезай!.. В долги его, смотри-ка, загнали!

А у Ланских, спрашивалось, «косяк ровнять» кто будет?

Пришлось попыхтеть — промолчать.

Двинулись дальше.

— Вроде, нормально же всё было! Сидели — разговаривали, — подал голос притихший Джон.

Конечно, Славян блефовал, но момент для воспитания поймал хорошо — никуда не денешься! Молодец!

Когда мы зашли во двор Ланских и хозяева начали разговор по рукописной смете Джона (составленной, угадывалось, «на колене»), я безучастно присел на мраморные ступени лестницы — в стороне от их разговора.

Всё равно — от меня уже ровным счётом ничего не зависело…

Сумму Женя насчитал такую, что и у хозяев, привычных к солидным расходам, глаза на лоб полезли. Правильно — чего мелочиться? В известной степени, они тоже были в том положении, которое солидный ушаковский хозяин в запале просторечья именовал: «раком». Действительно — кто, кроме нас, такую кропотливейшую работу потянет? Не то чтобы эту мозаику из камня положить — но сначала аккуратнейшим образом, экзотические растения под ногами не повредив, её снять.

— Нет, камешек мы весь отчистим и положим заново, — несколько успокоил разволновавшуюся от четырехзначной долларовой сметы и тихо уже негодовавшую хозяйку («Так, но давайте смотреть — что — за что: непонятно!»). — Каждый столб —
каждый! — мы прежде сфотографируем и точно так положим!

Хозяйку, ясно, можно было понять: «десятка зелени»! Разве ей деньги с неба падали?!

— А, ну это уже лучше — что камень снова покупать не надо будет!
— Да ты пойми, — подключался уже в нашу пользу хозяин, — в эти же деньги входят и реставрация деревянных фрагментов — они всё зачистят, зашкурят и заново покрасят. И штукатурку кое- где подновить — не забывай!

Джон, ничтоже сумняшеся, «зарядил» за всё дело — двести пятьдесят тысяч рублей!
Наверное, столько эта работа и стоила. Только я в своё время сделал её по цене керамической плитки. А на такую огромную сумму хозяева, скорее всего, не согласились бы. А теперь им деваться некуда…

Получался обман, получалось — вымогательство. Строительное.

Хотя, со своей стороны, Слава с Джоном правы: вот сумма, за которую они возьмутся за работу. Не подкопаешься!

А я — в преступной схеме. Я — таран.

— Но ведь в том, что камень отвалился, есть и Алексея вина! — насмелилась наконец хозяйка.

С твёрдым видом Слава отрицательно мотнул головой…

— Камень, видите, стоит даже сейчас — клей везде есть, всё поклеено добротно. Штукатурка от столбов отошла. Наверное, те, кто штукатурили, не грунтовали.

— Да, наверное, — согласилась хозяйка, — и ещё вот, видите, — она указала рукой на керамическую плитку на оголовках столбов и в обрамлении забора, — плитку положили до камня, и она его не перекрывает.

Действительно, так было: края плитки выходили как раз на середину толщины камня: дождевая вода, вместо того чтобы по плитке стекать за пределы столбов и забора, затекала точно под камень. А всё из-за того, что плитку эту положили до моей работы — ничего я уж тут поделать не смог.

Одного этого могло хватить, чтобы камень однажды отстал!

— Плитку мы тоже переложим, — заверял Слава.

— Да, чтобы уже сделать наверняка, а то этот забор пару лет только и простоял.

— Шесть, — единственный раз подал голос я.

— Ну, в общем, договорились, — живо подытоживал хозяин, — значит, мы даём предоплату… Сколько?

— Ну, мы обычно треть берём, — сказал Слава.

— И вы начинаете! Мы тут семьёй на отдых собрались — на три недели: хорошо, если бы вы за это время успели!.. Ну, а ты чего там сидишь как неприкаянный?

Похоже, он был даже отчасти доволен.

— Понимаете, — уже по-свойски объяснял он напоследок, — можно было бы этот забор оштукатурить да покрасить. Но что это будет? Как в тюрьме! А тут — глаз, конечно, радует!

— Ну, вот видишь — договорились, — обращался ко мне Слава, когда ехали мы уже обратно. — А то — сел там, как потерянный… Нет здесь твоей вины — даже не думай! Видел, как только она попыталась тебя виноватым выставить, сразу мы её и обрезали!.. Так, ну, сейчас надо ждать, когда они аванс дадут и, по ходу, уже объявление давать — людей набирать.

— Да, Слава, надо! У меня пока руки не дойдут. Приехать — показать, это — конечно, обязательно!.. Берите этот объект полностью — это теперь ваши деньги.

— Не, ну ты-то там тоже поучаствуешь!

Обнадёжил! Не забыл…

И сам заставил себя поверить, что незнакомые ребята, коих сейчас Слава будет с улицы набирать, смогут сладить это дело.

* * *

— Нет, ей очень нравилось с тобой на танцы ходить — я с ней про это разговаривал, — разубеждал меня в этот вечер Семён, когда я, по пьяной лавочке (что открывалась под вечер теперь мне, как по расписанию) обмолвился невзначай о судьбе своей латинской,
несчастной. — Просто ей Серёжей-маленьким надо было заниматься, и из-за этого она не смогла успевать, — поэтому.

Он «с ней про это разговаривал»! И причину какую, меня непутёвого щадя, нашёл убедительную! «Серёжей-маленьким» — что был на четыре года старше его самого.

Какой замечательный у меня сын! Просто сердце щемило — от собственного предательства.

* * *

Второй раз меня уже Слава школил. Вот так с ним и работай — всё равно не будешь на равных: они с Джоном — начальство, ты — согласно неписаному, но мудрому простонародному правилу, — дерьмо… А ещё если он такие выволочки постоянно
будет затевать!.. К тому ли ты, Гаврила с Ушакова рвался?

* * *

Какая нелепая случайность порой судьбой заправляет! Ну вот, скажи я тогда Ланских, что мне совсем не нужно, чтобы штукатурку на забор наносили — настоял бы я на этом! — не было бы сейчас этой боли головной, неразрешимой! А так…

Хотя, по нашему климату — дождь со снегом, а следом же и мороз, — камень порой «вырывало» и с обломками кирпичного основания: бывало такое!