Пожар Латинского проспекта. окончание (Глава 21)

Дни летели бестолковой, тянущей куда-то в недоброе вереницей. Только стограммовый «шкалик» коньяка поутру, с худющим чебуреком на закуску, радость жизни возвращал — ненадолго…

Хозяин Круглого Мангала по-доброму попенял мне, будто стал я спешить: «Не так красиво получается… Не торопись — тебя никто не гонит!»

В одном месте — в самой топке — я уже «закосячил» непоправимо: «Понимаешь, коптиться будет опилками, так что здесь решётку надо было ставить… Ну ладно — кирпичи просто поверх положи!» Свойский был ещё хозяин-то. Выходило — совсем не всё я ещё в своём ремесле знал, а и познавать уже не хотел — до отвращения. Весьма туманными контурами обозначались мне и дальнейшие хитросплетения дымоходов: как получится!

— Говорил: «За две недели успею!» Ну, чё — успел? — сквозь злой прищур цедили мне хозяйские ребята: я уже конкретно держал их с дальнейшей постройкой беседки вокруг будущей коптильни.

А, подходя к бабушкиной даче, хотелось просто отвернуться или глаза закрыть: труба, блестевшая нержавеющим металлом, своей неповторимой, во все стороны кривой загогулиной взор слепила.

Шабашник! Самый настоящий — спитой…

Хорошо хоть Ланских ещё не звонили: оставалась надежда, что по причине дороговизны они как-то обойдутся без нас… Или без забора…

* * *

— Слушай, в общем, оставили мы деньги сыну — шестьдесят пять тысяч, возьмёте! Конечно, скидочку мы чуть сделали — двадцать процентов. В общем — приступайте! Мы уехали, там домработница вам открывать будет — с ней договоритесь с режимом работы. Если будут какие-то непонятки — звони мне!

Блин: надумали всё-таки! Решились…

— Здорово! — обрадовался на другом конце мобильной связи Слава. — Да я порву этот камень!

И поехал за авансом.

* * *
— Профессор наш, когда я тогда, как только мы ещё познакомились, про тебя ему рассказала, сказал сразу: «Лет десять-двенадцать он будет отходить от прежней своей жизни к нормальной, человеческой… И не факт, что он будет тебе потом за это
благодарен». Ну, вот — двенадцать лет прошло… Видимо, ты такой сложный и… пропащий человек, что мне тебя спасти не под силу… Может, кто-то и сможет…

«А может — сможет»…

А может, кто-нибудь и сможет —
Мир не без добрых людей, всё же! —
Гаврилу к жизни возвратить?
Но тем Гавриле вряд ли он поможет,
И голову свою скорее сложит,
Чем в голову того сумеет толка вбить.

* * *

Прошло ещё две недели, пока я ранним утром не столкнулся с Адилем по пути на работу.

— Здорово, брат!

На радостях мы даже завернули в тот самый «Кловер»-центр: по чашечке кофе с «утреца» выпить — прямо, как какие-нибудь добропорядочные европейцы!

— Так, значит, они там деньги получили? — восточные глаза Адиля зажглись недобрым огнём.

— Да, аванс только…

— Всё равно! Тебе должны были дать пять честных процентов — Джон же всегда так говорил!

— Да брось ты! — великодушно отмахнулся я, в уме быстренько прикинув, что этого мизера даже на покрытие «живого» долга Славе не хватит. Я уж промолчал про те пресловутые шесть тысяч (чего это, кстати, я так много им обозначил?!) с камина у Вадима, которые я так до сих пор парням не отдал и, по-моему, уже и не собирался: «Заиграли!»

— Всё равно!..

Адиль, знал я, тоже давно сидел без денег: у бабушки веранда отчего-то не двигалась, да и на другие объекты, что нахватали парни, приходилось отбегать. Бабушка негодовала и даже позвонила мне: «Нашли бабку, что можно обманывать! Я Славе деньги не заплачу, если так будет продолжаться, — пусть так и знает! У меня уже с двадцать пятого отпуск начинается — я-то рассчитывала, что на даче его буду проводить!»

— А я, наверное, брат, ещё чуть посмотрю, да от Славы уйду.

— А куда? — Я не спрашивал: «почему?»

— Да к землякам в бригаду… Они меня давно зовут.

— Ну — тебе видней.

Но кто тогда у Славы останется?

По расставании — каждый побежал на свою работу — кофе я разбавил коньяком. Кажется, сверх меры…

— Понимаешь! — втулял я шофёру Хозяина Круглого Мангала. — И три с половиной года только одно: «Как мы уже устали!» — «Я тоже. Давайте, я уйду!» — «Нет, а кто нам тогда закончит?».

Шофёр, посмеиваясь, сочувственно качал головой. Я вдруг приплёл, что потерял намедни «по пьяни» мобильный: чтоб не теребили сегодня звонками.

— Напился до полной потери мобильника! — добродушно рассмеялся тот.

Не в силах уже ворочать тяжёлые камни под лучами жгучего солнца, я поставил кругом три маленьких камня в декоративной нише и, по нахимовской памяти, расшил между ними швы.

Получилось красиво — даже очень!

Прощальная роспись?

А когда вышел за ограду, на внезапно «нашедшемся» в кармане и вновь включённом телефоне обнаружил пропущенный звонок: Слава…

— Слушай, но мне всё-таки хочется, чтоб мы ещё вместе поработали! Помнишь, я тебе говорил — особняк, где камня много? Так вот — хозяин очень заинтересован в нас: согласен даже станок, такой как у тебя, по камню купить. Хорошо бы, ты на этой
неделе нашёл время подъехать — посмотреть!

Он говорил с уважительной осторожностью.

— Слушай, — даже спьяну встревожился я, — а у Ланских-то как?

— Ну, работаем, работаем. Там, понимаешь, какая беда: если бы мы работали до самого поздна! А то домработница только в девять туда приходит — нам открывает, а в шесть уже уходит — всё ставит на охрану. Так что мы только до шести можем там быть.

— Ладно, доеду я сегодня туда.

— Да, там Джон должен быть. Слушай, а ты альбомы свои не привёз — клиенту этому показать?

— Привёз, привёз… Джону передам.

— Слушай, они же через неделю уже приезжают! Вот мне бы хотелось, чтобы на момент приезда и ты там показался — вроде работаешь, и Адиля я подтяну: вроде как, видимость толпы…

Вот это было уже совсем плохо… Опять начиналась декорация вместо работы. Очковтирательство — чистоганом!

Но кого мы хотим там провести?!..

Свежее дыхание мая не волновало нынче Гаврилу. Мобильный телефон жёг ему руку.

— Джон, ты там? Я сейчас туда к вам приеду!

— Только не ругайся, — совершенно серьёзно, как показалось в трубке, ответил он.

— Не буду!
* * *

Но ещё на подступах к Ланских, устерёг меня по мобильной связи Вадим. Он звонил уж неделю — я и трубку перестал брать. Просил меня приехать — трубу-то, как обещал, от раствора почистить, отреставрировать. У него, вишь ты, фасад закончили, и пока леса ещё стояли: «А то потом — как ты залезешь?»

Достал он. И сегодня звонок — незнакомый номер. Жена его звонила, а он на заднем плане суфлировал; «Скажи: заплатим, сколько скажет… Нет, скажи лучше: мы очень надеемся, что приедет, и ждём!»

Знал уже, на что Гаврилу пронять!

Ну — куда мне было деваться? Пообещал: «Завтра, или даже сегодня».

Сейчас, только у Ланских появлюсь!

А здесь ещё конь не валялся! Два человека — должник Славы по «Кловеру» (ныне, как я понимал, старший объекта) и незнакомый, дружелюбный парень («Да мне главное — Слава платит пятьсот рублей в день, а остальное…») — сидели в тени гаража. Камня было разобрано пара квадратных метров, и три же больших камня уже стояли заново:

— Это Слава положил.

Да, надеяться здесь было не на кого! Надо было бы самому брать быка за рога. Вернее, самому «вставать в стойло».

Но когда? Во все стороны света я розой ветров за день не пронесусь!

Оставив альбомы с фотографиями за десять последних лет работы — большим форматом («Джону или Славяну отдадите»), я пообещал напоследок, что мозаику такую парней класть научу — проще простого! — и будут они её «бомбить» по десять метров за день — легко!

Они всё равно про себя не поверили — и правильно!

Теперь надо было поспешить в один знакомый магазинчик, торговавший красками «Тиккурила», и выбрать точно такой цвет — там машина смешает, — как обломок кирпича, что я взял у Вадима ещё зимой, когда делал камин, и сохранил в ящике
письменного стола: собирался, знать, всё-таки это дело сделать!

Если бы, безо всякого к людям сочувствия, я брал за свою работу реальные деньги — миллионером бы уже был!

Да-а… всё равно бы всё пропил!..

Свернув на тихую, в тени высоких тополей улочку, я увидел, что «Тиккурилы» больше нет. Кризис выгнал трудолюбивых маляров, вселив на их место продавцов стиральных порошков и моющих средств.

Реально: шило на мыло!

Придётся теперь искать машину, что смешает нужный колор, в каком-нибудь из строительных маркетов, или попадать в цвет, смешивая вручную — а это новые, пусть и небольшие, траты, новая канитель, новая беготня, новое время. А где его выкроить?

Завтра! Завтра…

И я не поехал никуда: ни к Вадиму — краски-то глянцевой для замарывания пятен раствора не было; ни к Бабушке-на-Даче — там не хватало двух десятков кирпичей до завершения; не вернулся к Ланских и к Хозяину Круглого Мангала. Не было уже сил что-то творить: «сдулся», выжался — как лимон… Ещё там — на Ушакова.

Я побрёл в направлении «гадюшника»…

* * *

«Сообщение. Входящие. Тэн. «Алексей, очень надеюсь, что ты дорожишь сыном и постараешься стать лучше для него. Он так тебя любит, даже вчера так переживал за тебя, плакал».

20/05/2010, 18:22».

Какой был повод для слёз моего сына вчерашним вечером: «Папа опять на работе»? Да, это для моей семьи уже беда — ничего не попишешь!

* * *

А когда невесело — даже зло! — шуровал домой из увеселительного своего заведения, уступил дорогу только трамваю, настойчиво мне прозвеневшему.

«А не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай?» — «А хорошо бы!»

Но тогда уж лучше — как Антонио Гауди: неужели за верность к проклятой своей работе с камнем я и такого пустяка не заслужил?

Да нет: «…Надеюсь, что ты дорожишь сыном»… Конечно! Да и жирно бы вам всем было! Езжай, давай, рогатый — не дождёшься!

* * *
— …Пойми: я не могу так больше жить, не могу!.. Я просто стану истеричкой! — В состоянии аффекта Татьяна растёрла щеку до крови. По моему приходу она хватанула меня за шею, ткнув несильно ещё и кулачком. А теперь началась истерика.

Довёл!..

— Ты — разрушитель, понимаешь?.. Да: при всём том, что ты по натуре творческий человек, по сути ты — разрушитель! А я больше не могу так жить!

И всё тёрла в исступлении щеку.

— Тань, не надо: я уйду!.. И уеду. — Я не мог видеть её уже кровившей щеки.

— Слушай, — немного успокаиваясь, схватилась за мои слова она, — а поезжай, правда!..
Всем сделаешь лучше… Всем нам это будет выход! Сами там, с родителями, решите, что делать. А здесь… Здесь ты всё равно сопьёшься!..

* * *
— Чего в душе ни коснёшься — сплошные раны!..

Ясное, солнечное утро было внезапно трезво.

— Возьми — это наши с Семёном, — она протянула мне сложенные купюры. — Кто тебе ещё поможет?.. Поезжай сейчас на вокзал — бери билеты… Денег, понятно, тех уже нет, — она глубоко вздохнула, — непонятно только, куда ты их мог деть… Но теперь уж неважно — думай сейчас уже о дороге!

* * *

Я всё врал ей, попросту всегда сворачивая разговор о деньгах: «В дело я их вложил!.. Скоро вернутся они!»

Насчёт первого — в общем-то, правду говорил. Безнадёжно лгал про второе!..

Да их и было-то: что-то около восьми, в общей сложности, тысяч долларов, положенных в рублях, евро и тех же «зелёных» («Не держи все яйца в одной корзине») на срочные вклады — чтоб больше шёл процент.

Вклады эти, снимая небольшую сумму, я переоформлял чуть не каждый месяц: симпатичные, уже знакомые девчушки в сберкассе у дома даже не удивлялись.

Это было всё, что скопило нам море. На чёрный день. Маленькое наше состояние.

И к тому майскому дню, когда я проработал уж год на Ушакова, облагородив камнем фасад и победно завершал столбы, денег оставалось ещё предостаточно. Потратился я, конечно, на прожектор, обогреватель, удлинитель — для нормальной работы в зимнем шалаше у столбов. Но это — считал — нормально: в своё дело надо вкладывать, чтобы потом получить. На турбинки, что «летели» через две-три недели непроходимо пыльной работы (одна только полтора месяца и выдержала), тоже деньги шли, как и на алмазные диски к ним. Главное же — в первые месяцы деньги, зарабатываемые на кропотливой, в квадратные сантиметры, работе, получались неприлично малые. Приходилось ходить домой через сберкассу, каждый раз убеждая себя, что это — в последний раз: «Скоро уж закончу!»

Тот день клонился уже к вечеру. Майский, погожий, полный солнечного света и непременных весенних надежд на лучшую жизнь: «Сейчас вот, что-то случится!..»

Сейчас!..

Дружно затеялось чаепитие в круглой комнате, что должна была скоро превратиться в кухню первого этажа угловой башенки. Вся трудовая челядь, включая и пришлых, на пару недель, фасадчиков (латали они потрескавшийся за зиму фасад, и были мировыми парнями!), пожаловала к столу из куска фанеры на перевёрнутых вёдрах. Почтил своим присутствием «файф о клок» и Гаврила, бывший в большой у тех фасадчиков чести: «Мы глядим: это ж ты с каждым камешком разговариваешь!»

Костика, только что, не было — он отбежал за себя и Олежку калымить: у них как раз были те самые, застойные с ванной, времена. Но, по-честному, никто о нём не печалился — сидели, пили чай. С халвой и ватрушками.

— О, хозяин приехал! — первым заметил я открывшуюся, тогда ещё навесную, из досок, калитку. — Надо, наверное, кружку пока задвинуть да пойти — рисануться: работу изобразить!..

По наитию Гаврила решение принимал.

Потому что — по психологии так! По чувству строительного такта и рабочего этикета. Заказчик приехал — никого из работников не видно: а они сидят чай пьют — задов приподнять по такому случаю не могут: неуважение даже. Неправильно — по ситуации. Нос, всё-таки, по ветру надо держать, и субординацию везде соблюдать. Хитрей надо быть! Чай — он подождёт: уберутся баре восвояси — хоть ты им упейся!

Разумно же?!

— Да ну, сиди — чего ты дёргаешься? — пожал плечами один из фасадчиков.

И прочие герои покивали согласно.

Пришлось Гавриле, дабы «прогиналой» не прослыть, обратно на краешек ведёрка примоститься.

«Сейчас!»…

Обойдя неторопливо вокруг, шеф с телохранителем, а где-то позади них и Гриша, вошли в дом:

— Приятного аппетита! — остановился шеф у входа в чайную комнату. — Ну что, Алексей, ты попал!.. И хорошо попал!

Он улыбался — коварно. Он смаковал слова, как мы душистый чай.

— Э-э!.. — приподнимался с перевёрнутого ведра из-под шпаклёвки я.

— Да ты пей, пей чай! — растянувшись в злорадной ухмылке, зловеще процедил Миша.

И они начали подниматься по лестнице наверх.

— Здесь ещё никому такого не говорили! — расплылся в совершенно счастливой улыбке Витя.

Не было на этом доме счастья выше, чем «косяк» товарища!

Теперь уж поневоле приходилось, чайную церемонию срочно свернув, выходить к своему столбу — одному уже из последних к завершению.

Раньше надо было — добровольно …

Вид мой не был бледным — никаких грехов за собой я не помнил. Какие уж грехи — зиму на «ура!» отбомбил! А тут — такие «предъявы»!.. Впрочем, пару дней назад, когда каркали мне под руку Леша-с-Витей («Заказчику… Заказчику»), чисто машинально я в ответ и вякнул: «Заказчику — леденец за щеку!»

Неужели передали?..

С другой стороны: чего он тоже — без сладкого-то?

Наконец, подошли они втроём — хозяин, Миша, и Гриша, вид у которого был сурово-извиняющийся: целую зиму он по-своему «тянул» со мной столбы.

— Мы посоветовались и пришли к выводу, — шеф тщательно выбирал слова, — что все вот эти царапины на заборе сделал ты, Алексей, своими балками от шалаша.

— Боковыми, — уточнил Миша.

Вот это пряники!

Да, забор и впрямь (как не обратить на это было мне своего внимания — вплотную я у него работал) был кое-где поцарапан, посечён, «покоцан». А это был уже готовый фрагмент — прошлой осенью нанятые «специалисты» его фактурно, опять же,
замазали — оштукатурили, вольными мазками грубой макловицы по сырой штукатурке проведя: получилась «композиция». Нечто вроде непрерывной, вольно пляшущей волны, что, по замыслу Альвидаса, должно было символизировать отставшую штукатурку (опять?!). Смешав найденные в подвале краски, шоколадно-сиреневым они забор и замалевали.

— Тут уже цвета не подберёшь, — авторитетно заверял Витя, — более пятидесяти оттенков.

Поцарапали, конечно, забор за зиму и демисезонья. Постарались и плиточники, что трубу у оголовка облицовывали: обрезки, а иногда и выскользнувшие плитки летели вниз, рикошетя точно в забор. Внесли лепту и мои друзья — кровельщики, точно таким же макаром черепицу майная. Приложилась и пацанва, нанятая Альвидасом на разовую уборку территории: те просто друг в друга камешками пуляли, в забор преимущественно и попадая.

А Гаврила теперь отвечай — «за всех пыхти!»

У него, конечно, тоже иной раз из-под кирки камешки мелкие отлетали — кое-где и посекли едва видимыми глазу царапинками. Но именно поэтому он один забор и берег: сколько столбов было пройдено, и ни капли раствора — всё губкой, с водичкой смывал. И шалашные свои жерди он опирал на оголовки столбов, обмотав их тройным слоем войлока и плёнки: «Не навреди!» А сбоку два слоя полиэтилена каждый Божий день он просто кирпичиками внизу подпирал — не ленился: специально, царапин насчёт. И кровельщикам кулаком грозил… И на пацанов шипел!.. Опасался, конечно, что на него всех собак повесят: на этом доме только так!

— Э-э, нет, Владимир Андреевич! — поэтому уже вполне уверенно и веско заговорил я. — Сбоку у меня не было балок — как раз-таки из тех соображений, чтобы забор не
повредить! По бокам у меня просто плёнка висела, кирпичами я её на земле подпирал! — уже победно закончил я.

А истинных виновников «сдавать» не стал — среди них же и свои были!

— А чего-то мне казалось — ты тогда боковые рейки прибивал, — краснея, явно «включал заднюю» Миша. — Ну, извини!

— Так, ну тогда, — быстренько «съезжал» уже и шеф, переключаясь на разговор о дальнейших планах на работу, и её завершение, и…

Я уже не слушал. Зачем? Кого? Я им сквозь зиму столбы ладил — с душой… Не бросил их с этим камнем, не ушёл, а они!..

А если действительно что-то наискось случится: и на старуху бывает проруха! Разве с ними потягаешься, поспоришь?.. Нет — отсюда надо уходить, и только!

Вечером, уже со двора своего дома, я затеялся sms-перебранкой с не на шутку встревожившимся Гришей: благо, семилетний Семён охранял меня («Он почему-то решил, что ты драться пошёл!»). Я резонно задавался вопросом, как мне работать дальше при таком вот отношении. Гриша в свою очередь увещевал, что есть две, по Эйнштейну, бесконечные величины — вселенная и человеческая глупость. Успевал при этом ещё и Мише мой протест переправить: «Ну, что: вот его текст — придерись хоть к слову! Он сейчас «свернёт рубероид» и уйдёт!»

После моего третьего послания Гриша позвонил:

— Алексей, пойми, Миша — он за перевалом взводом командовал. И, говорят, всех своих живыми привёз… Это у него оттуда — моментально принимать решения: жизнь чья-то от
этого зависела! Ну и сегодня он, не разобравшись, шефу пулю и подкинул — когда тот забор разглядел… Да шутил это шеф, считай!.. А Миша — он же перед тобой извинился, а это для него — я тебе скажу!..

На следующий день я с Ушакова не ушёл — через два с половиной года. Всё заканчивал столбы, придуманную Альвидасом следом полоску внизу забора, пруд, парадное крыльцо, круглый вход в подвал, палубу, бордюры, кусок тротуара с улицы. За это время пытался нанимать и помощников, платя из своего кармана такие деньги, которых и сам-то не зарабатывал: быстрей бы лишь дело двигалось, скорей бы только закончить да уйти. Первый — знакомец по морю — продержался около месяца, десяток квадратных метров положив. Потом вдруг запел про возможное «кидалово» — это его тесть (конкурент — тоже: печник-каминщик) науськал: зависть, верно, старого задушила. Это при том, что рассчитываться я готов был хоть подённо. Но, знать, мало ему тысячи евро в месяц, что я ему окладом положил, показалось… Второй, нанятый тут же, на объекте — мастеровой и знавший толк в камне малый — на второй неделе запил с непонятной грусти («Подруга — она меня на семнадцать лет старше, — подарила ноутбук… За сорок четыре тысячи… А с чего отдавать — не знаю!»). Этому и вовсе — в лета и «палубы» разгар — пятьдесят тысяч в месяц оговорено было. Нет худа без добра — пропал помощник через десять дней…

Нашлись они оба скоро — как только грянул кризис: «Я хочу именно с тобой работать!» Видать, и впрямь оба были без мозгов: неужели, думали, я теперь их обратно возьму, да ещё на те же самые деньги?! Впрочем, не их одних: великое множество зажравшихся строителей кризис «прищемил» и расплющил.

Но тут уж даже Гаврила не растрогался, хоть напрямую таких верных только ему подмастерий и не отрезал, «нет» — не сказав: все по-восточному!

Буду в виду я иметь вас,
Так что надейтесь, звоните —
Много ведь дней впереди…

Коварным Гаврила стал здесь азиатишкой! Но ведь — по делу!

Но дело это растянулось на годы. В середине второго года я отшучивался: «Считай, в армию второй раз сходил!» Потом, констатировал уже грустно: «Не-е — в морфлот!» Пока однажды Костик, в запале собственных ушаковских неурядиц, не выпалил и мне: «А у тебя, Лёха, здесь будет настоящая… Рекрутская… Служба!»

— Я не понимаю, почему ты не можешь уйти оттуда? — недоумевала Татьяна. — То ли ты денег там взял?

Нет — вложил… К исходу работы — всё, без остатка.

Станок мой замечательный — один под «штуку» потянул. Зато с чистым сердцем таскал я его по всему двору и в зной и в стужу («Моя вещь — на кровные купил!»), не дрожа над ним! Горы — натурально! — камня перерезал, загробил его — с такой-то романтикой! — под конец почти, и другу отдал. А возьми я на то у них деньги — только бы пылинки с него сдувал, а на работу бы и времени не оставалось…

«Ты попал, и хорошо попал!»

Знать бы мне тогда, что цена работы той «заборной» была лишь две тысячи долларов (это мне потом как-то встреченный на городской улице исполнитель сказал)!.. Да отдать бы
эти деньги, да «свалить» бы к чёртовой матери: дешевле бы вышло!..

Но разве они бы взяли? Им ведь не деньги — им руки Гаврилы были нужны…

А царапины забора — случались они потом по ходу работы, — я без затей замарывал одолженной у Семёна краской по батику — в «художке» детки такими рисовали. Пятьдесят первым оттенком — так что даже Витя отличить не мог…

Случилось всё это в понедельник — после Пасхи. Накануне которой я Любу до дому провожал…

* * *

И что же ты, Гаврила Неблагодарный, всё заладил: «Каторга… Каторга!» — как ворона каркаешь! Тебе здесь творить давали! Значит: давали свободу — творчества! А он всё недоволен!

Такой уж человек!..


А ведь двор — уже в последнее моё лето, когда всё уже почти обрело завершённость, был прекрасен! Тихо журчала в камнях каскада вода, выливаясь в большой пруд с керамическими лягушками и красивыми цветами по краям: плавное течение жизни? И камень на «палубе», нагретый солнцем, лежал здесь словно уж сто лет. И весь, в камне, двор, под сенью высоких тополей, дышал спокойствием вечности.

…И ещё — чуть не забыл — там были паучки, всегда. Теперь они плели свою паутину по столбовым углам, скрываясь, конечно, в стыке камня и забора. А когда развалы камня грудились ещё во дворе, они селились там — в расщелинах. И, поднимая очередной пласт камня, я частенько видел удиравшего со всех своих многочисленных ног паука. «Да беги ты спокойно: никто тебя не тронет!» А и вправду — когда даже паучок оказывался вдруг в ведре с водой, — отмывая, мог я нечаянно стряхнуть насекомое с другой стороны камня, — я непременно выуживал бедолагу — пусть себе живёт! Вольно… Точно как в «Калине красной» — когда увидели паучка в банной бочке: «Как он сюда попал?» — «Попасть — это дело нехитрое, вот, как вылезти?» — «Вылезет!»

Прямо, как я!..

Но, может, тебе это всё было надо?

* * *
Смог бы тогда уйти, не закончив? Большой ещё вопрос! За Ушаковским забором ждала тебя свобода, — так думал ты, — но выйти к ней можно было лишь через центральные ворота: сигануть через забор было бы совсем не то! Тогда как сам ты здесь отгораживался всё это время от пошлости нынешней жизни с её безоглядным, круговым стяжательством, от ежедневного убеждения мира в твоей никчёмности и ненадобности таких, как ты: здесь ты был нужен, здесь ты был незаменим. Здесь ты был богом камня. И, по сути — как бы ты от того не открещивался! — на этой твоей Ушаковской каторге случились твоя истина, твоя вера, твоё преодоление, а в нём — и твоё счастье, и твоя жизнь: такой ты человек!

Ты сам создал ту свою несвободу. Чтобы настоящую свободу познать?

* * *

— Возвращайся к своим истокам!.. Если что — лучше мы к тебе туда приедем!

Чтобы отсюда — да туда?.. Это уж полным идиотом быть надо!

Они пришли проводить меня на вокзал — Татьяна и Семён. Больше никого не было. Да больше о моём отъезде и не знал никто — иначе, кто бы пустил? Убили бы гада!..

Я уезжал — предателем.

— Ничего: сейчас заляжешь на верхнюю полку, отоспишься!.. Время будет писать: ты же в последнее время совсем не писал… Не грусти, не падай духом — думай о том, что через несколько дней будешь уже дома — с родителями!

Забегая вперёд паровоза: как только я вернусь домой, все sms Татьяны, что чутко сопровождали меня всю дорогу, тотчас прекратятся.

Было противно и тошно — скольких людей я подставлял и бросал!.. Это ведь только говорят, что незаменимых нет! Никто им так, как я, не сделает… Но — какой с меня теперь прок?..

Сыну я ещё нужен… Для него только и начну всё сначала.

Только — без кирки и кельмы отныне!..

Бежал, как крыса! Правда, ничего в зубах не прихватив, а ещё и шерсти клок оставив…

«Уходил в потери».

Спрыгивал!

Насовсем — сюда мне больше не вернуться…

А Слава тебе, сволочь, всегда на водку ссужал — «без базара»!..

Да, это-то я им всем отдам — когда будет с чего…

— Слушай, а ведь ты уезжаешь в день Святого Николая Угодника — хороший тебе в дорогу знак! Тут я вспомнила — Нахимова как раз сегодня приезжает: они с Риткой детей по Золотому кольцу возили. Так что… Никак вы с ней не разлучитесь!

Я уезжал — изменником.

И возвращался домой — блудным сыном.

Ушаковское моё безумие выплеснулось латинским пожаром — смелым, честным, безоглядным и безрассудным: как сама настоящая любовь! Иначе, наверное, не могло и случиться…

Без «наверное» — не могло!

* * *

Без ностальгии и без боли
Воспоминанья льются ясны и легки
Осенним бликом по паркету на танцполе,
Куда попал я с чьей-то лёгкое руки.

«Сообщение. Исходящие. 89114559809. «Не проезжайте мимо (мы встренулись, но только поездами)!» 22/05/2010, 16:29».

Если былых случайных встреч судьбы капризной
С лихвой хватало мне на столько лет,
То, никаких теперь сомнений нет:
Танцпола хватит на сто жизней!

«Сообщение. Входящие. 89114559809. «Ты в моря за миллионом?». 22/05/2010, 16:31».


Воспоминания струятся, так светлы и тонки:
Шагнув не с каблука, откуда же я знал,
Как дороги мне будут простенькие те плетёнки,
В которых первый в жизни вальс свой танцевал.

«Сообщение. Исходящие. 89114559809. «Как получится, Любаша, как получится». 22/05/2010, 16:47».

Одной ногой толкнувшись от воспоминаний,
Тропой октябрьской снова я пройду.
Другой же шаг приставив чистыми мечтами,
Где в танце неизбежно Ту партнёршу я найду!

Поезда стремительно и неумолимо разнесли нас в разные стороны.