Попутчица

Я заметила эту миловидную, стройную лет сорока женщину в пестрой толпе отъезжающих на перроне железнодорожного вокзала нашего городка, когда садилась в поезд на Москву. А потом оказалась с ней в одном купе. Хотя и ни надолго, но шестнадцать часов пути сближают людей. Зная, что на следующий день, ты попрощаешься с попутчиком, и уже навсегда исчезнешь из его жизни, становишься откровеннее, честнее, доверяешь порой такие сокровенные тайны, которые не поведал бы даже на исповеди. Так получилось и с этой женщиной.
Мы разговорились уже к вечеру, когда соседи улеглись спать. Уютно усевшись в уголке на верхних полках, она вязала мохеровый шарф для своего сына. Ее звали Ирина Максимовна. У нее открытое доброе лицо, светлая, но очень грустная улыбка и усталые серые глаза. Возраст выдавали только руки. Они старили ее, хотя были ухоженными с хорошим маникюром. Видимо она старалась и следила за своей внешностью. Заметив мой интерес к рукам, она, как будто прочла мои мысли:
— Да, вы правы! Руки мои выдают… Морщинистые, старые одним словом… Что я только не делала с ними… Десять лет работы на стройках дают о себе знать. Да, не удивляйтесь, я обыкновенная лимитчица из Москвы. Вы знаете, что это такое?
Да, я знала, что это за унижение и дискриминация человека: лимитная прописка в городе Москва. В восьмидесятых я приехала в Москву и устроилась работать подсобной рабочей. Я знаю, что такое рабочий по лимиту. Работа – самая тяжелая, низкооплачиваемая, живешь в общежитии – койко-место. Прав никаких, зато унижений – на целую жизнь. И это длится десять лет. За малую провинность – увольнение. Местные коренные москвичи откровенно презирают лимитчиков и узнают их с пол взгляда. В лучшем случае долго ворчат: «Понаехали тут, спасения от вас нет». И все это долгих, мучительных десять лет. Только потом, если очень повезет и ты все это выдержишь за десять лет – долгожданная постоянная прописка в городе Москве и маленькая комнатушка в коммуналке на краю города. Так в этот несчастный город попало жить половина населения города. Целеустремленные умудряются как-то учиться заочно в университетах за эти десять лет, а вот с готовым высшим образованием в Москву по лимиту попасть практически невозможно. Да, лимит – позор нашей столицы останется в веках!
Тем временем наша беседа продолжалась. Я не хотела говорит о печальном, но в скользь заметила:
— Да, немного слышала о лимите. У меня есть знакомая, которая сразу после школы уехала. Она с детства хотела жить только в Москве и нигде больше, устроилась на стройку штукатуром-маляром по лимиту, проработала десять лет, получила постоянную прописку, комнату в коммуналке и живет сейчас в Москве.
— «Она с детства хотела жить в Москве».- Повторила Ирина с грустью. – А я вот никогда не хотела жить в Москве. После окончания института с красным дипломом, мне прочили блестящую карьеру на одном заводе в моем маленьком городке, но я все бросила ради того, чтобы быть рядом с любимым человеком, повторяюсь, только рядом, а не вместе.
— Вот это да! Но как вы с высшим образованием по лимиту в Москве?
— Можно все в этой стране, за большие деньги, за хорошие услуги, — при этом Ирина как-то не по-доброму усмехнулась. – Все началось с телефонного звонка, да, с обыкновенного телефонного звонка. – И она рассказала мне интересную историю своей жизни.
Я выскочила замуж на четвертом курсе по любви, по крайней мере, мне тогда так казалось. Брак быстро распался, так как я сразу забеременела, а муж настаивал на аборте. Нас ведь не учили раньше предохраняться. Мы же любили так, что с головою в омут. Он оправдывался, что мы еще молодые, что надо пока пожить для себя. Позже у нас будут дети и вообще он пока не готов. Этого я ему простить не смогла. После развода я вернулась в свой маленький городок к маме. Потом маму ударил инсульт, и я года три ухаживала за ней. Похоронив ее, я ударилась в работу, моталась по командировкам по всему Союзу. И вот однажды на майские праздники я возвращалась из Минска. Билетов не было, пришлось задержаться в Москве несколько дней у знакомой по институту. Ее тоже звали Ириной, муж защитил кандидатскую диссертацию, и они захотели отметить это событие на даче под Москвой. Пригласили и меня. Когда они ушли в магазин, чтобы купить продуктов на дачу, меня оставили на телефоне. Звонили каждую минуту, поздравляли знакомые, родственники, друзья. Я устала отвечать на звонки. В эту минуту зазвонил телефон, я уже решила, что больше не возьму трубку. Телефон звенел и звенел, первой не выдержала я, решила, скажу, что ошиблись. Но когда я подняла трубку, не дожидаясь моего ответа, человек на другом конце провода все говорил, говорил и говорил без остановки о каком-то чудесным образом приобретенном абонементе в Дом Кино на какой-то фестиваль. Я все ждала, когда же он закончит, но видимо тот и не собирался, и тогда я резко прервала его:
— Все, хватит! Я так от вас устала. Что вы хотите?
— Ирина, это ты?
— Да, Ирина, только не та Ирина, которая вам нужна.
— Это квартира Рябининых?
— Да.
— Мне Ирину.
— Ее нет и Сережи тоже нет. Они скоро будут, ушли за продуктами, завтра уезжают на дачу. Что им передать? Кто звонил?
— Скажите, звонил Грек, буду через час.
Вскоре вернулись хозяева. Я им выдала всю информацию по звонкам и сообщила, что через час к ним придет Грек. Наверно иностранец, но по-русски говорил очень хорошо.
— Кто? Кто? – Переспросили ребята хором и переглянулись.
— Грек, — повторила я уже не уверенно.
— Димка Греков? – Еще больше удивился Сергей. – Он же на Алтае в экспедиции.
— На полгода, — подхватила Ирина. – Ты ничего не перепутала?
— Не перепутала, — я даже обиделась на них, — если этот иностранец грек ваш Дима Греков, то он будет здесь через час.
— Во, потеха! Через час… Если он появится через два дня, это будет нормально. Он всю жизнь всюду опаздывает. Он опоздал однажды на два дня даже на собственную свадьбу… Грек – есть Грек!
Раздался звонок несколько раз.
— Вот уже ребята собираются, а мы еще ничего не успели. Иришка, открой такому настырному.
Я пошла открывать… Ты представляешь и тут я увидела его…
Тут я прерву на недолго рассказ Ирины, так как надо отметить, как она это сказала. Боже! Она зардела румянцем, лицо просветлело, она улыбнулась так счастливо, что у меня в душе шевельнулось такое чувство, как зависть. Она глубоко вздохнула и продолжала.
Он стоял на пороге. Невысокого роста, густая кудрявая черная шевелюра с проседью до плеч, жгуче черные глаза блестели какой-то чертовщинкой через толстые очки, строгий костюм, галстук и эта аккуратно постриженная бородка – все это придавало ему какой-то неповторимый шарм, что я просто остолбенела. Мне никогда не доводилось видеть в жизни такого красивого мужчину.
— Привет, Ирина, если я не ошибаюсь, — он шагнул ко мне навстречу и поцеловал мою руку и все… Понимаешь, я влюбилась… сразу, с первого взгляда и на всю жизнь. Я не знаю, сколько длилось это оцепенение, но спасли меня ребята.
— Боже! Грек! Собственной персоной… Не может быть… — Дима не обращал внимания на приветствия друзей, он тоже, не отрываясь, смотрел на меня до тех пор, пока Сергей не затряс его за плечи. – Привет, друг! Откуда ты свалился?
— Кто эта очаровательная особа? – Не сводя с меня глаз, спросил он.
— О! Грек! Ты не исправим, — усмехнулась моя подруга, а мне шепнула на ушко, — не обольщайся, он у нас бабник, ни одной юбки не пропускает. – Проходи, Грек. Обещать и прийти – это непостижимо. Похоже, ты стареешь, Дима.
— Нет, — открыто смеялся Грек, — я услышал голос в трубке: «я уже от вас устала» и не мог не прийти. Ну, раз мои друзья не хотят нас представлять, я сам представлюсь Греков Дмитрий Георгиевич.
— Ирина… Максимовна… — невнятно промямлила я в ответ.
— Мне очень приятно, — громко сказал он, а когда все прошли в комнату, вдруг наклонился над моим ухом и тихо сказал, — я только из-за вас пришел сюда. Вы мне нравитесь…
Кухня – особое место в доме москвичей. Чего только не обсуждалось на кухне в то брежневское время. Именно на московской кухне бранили нынешнюю власть и весь социалистический строй в государстве. После первой выпитой рюмки начинались жаркие дебаты на тему неправильной политики правительства по отношению к обыкновенному человеку, семье, свободе личности и слова. Боже! Сколько я переслушала этих бессмысленных споров на московских кухнях. Вот и в тот вечер долго спорили ни о чем, пока не перешли на литературу. Грек спросил меня:
— Ирочка, а вы читали Булгакова «Мастер и Маргарита»?
-Конечно. – Ответила я. Честно говоря, я действительно прочитала на днях это произведение. Оно мне не то, что не понравилось, я не поняла. Но мои собеседники не унимались, выпито было уже не мало.
— Ну, как думает провинция? – Этот вопрос задала мне Ирина, брезгливо усмехаясь. Давно ли ты сама была из этой провинции, подумала я. Мне так стало обидно за все маленькие города на свете, и я ответила.
— Провинции, я думаю, не до мистификации. Прочитав эту книгу, не зная фамилии автора, нормальный провинциал скажет, что такое произведение может написать только психически не нормальный человек.
После моего ответа воцарилось такое молчание, что я поначалу пожалела о том, что сказала. На помощь пришел Дима.
— А что, интересная мысль! Я, как доктор, вам заявляю, что Булгаков действительно был болен шизофренией. – Все молчали. – А вы молодец, Ирочка! Не каждый сможет вот так прямо высказать свое мнение. Только вы больше в Москве этого не говорите никому. Москва Больна Булгаковым. Они вас разорвут, не пощадят.
А я не отступала.
— Да, я уже поняла, что Москва вообще не любит никакой правды.
— О! – Воскликнул Сергей. – Вы не правы, глубоко неправы, провинциалы. Москва – это…
— Большая деревня. – Закончила Хозяйка. – Не пора ли нам спать. Время три. Грек, я постелила тебе в одной комнате с Ириной. Вы уж извините, больше места нет.
— Спасибо тебе, Ирочка, — Грек немного захмелел. Он поцеловал руку хозяйке и пошел в спальную, качаясь. Я растерялась, но Сергей успокоил.
— Успокойся, Грек – интеллигентный человек, он не будет приставать. Да, к тому же он пьян, сейчас ляжет и захрапит.
Когда я зашла в комнату, мне показалось, что мой сосед уже спит. Но, как только моя голова коснулась подушки, Дима тихо встал и подошел ко мне. Я сначала испугалась, но присел возле моей кровати, взял мою руку и поцеловал.
— Не пугайтесь, Ирочка, я не причиню вам зла. Я просто весь вечер ждал, когда, наконец, мы останемся одни и сможем поговорить. Вы нравитесь мне, провинциалка, больше, чем я этого хотел. – Он был казалось даже не пьян. Мы проговорили всю ночь. Если бы ты знала, сколько я слов красивых в ту ночь услышала. Как интересно он часами мог рассказывать о себе, о жене, о дочке. С каждой минутой я все больше и больше привязывалась к нему. На утро он простился со мной, поцеловал, обещал приехать на дачу и на прощание сказал:
— Я с вами не прощаюсь, мы увидимся и очень скоро. Вы прелестнейшая женщина. Я влюбился в вас, как мальчишка.
На дачу он, конечно, не приехал, а на следующий день я уезжала. Подруга надо мной все посмеивалась:
— Ты знаешь, скольким женщина он сердце разбил. Он же, как змей-искуситель. Я ведь тоже поначалу в него влюбилась, но во время поняла несерьезный слабый, много обещает и быстро забывает…
Да, я и сама сочла прошлую ночь пьяным бредом и по немногую начала успокаиваться. Какое же было мое изумление, когда я шла к своему поезду, а он стоял у моего вагона с цветами. Мы стояли молча до отправления поезда. Он молча сжимал мою руку и смотрел в мои глаза. На прощание Дима подарил мне томик стихов Пастернака с кучей своих телефонов:
— Ты будешь писать каждый день… что я говорю… это мои телефоны, звони мне. – Сколько было любви и нежности в его словах, я лишь молча кивнула.
Вернувшись домой, я вскоре забыла о московском романе. Работа поглотила меня целиком. Но однажды я наткнулась на томик Пастернака и позвонила ему.
— Здравствуй, любимая… — и еще тысячу нежных слов неслось по проводам…
Потом были долгие письма, письма, письма, полные любви. Я потихоньку начала сходить с ума. Вскоре я взяла три дня за свой счет и поехала к нему в Москву. О! Это были самые счастливые дни в моей унылой жизни. Через месяц мы вдвоем ездили отдыхать. Поднимались вверх по течению на байдарке по реке Молома, что в Кировской области. Мы были вместе целый месяц, кругом лишь река и густой непроходимый лес. В верховьях реки мы нашли брошенную деревянную церковь шестнадцатого века. Нам не верилось, что мы можем пройти против течения столько километров, но мы смогли. Я тогда не задумывалась даже над тем, что мне двадцать пять, а ему сорок четыре. Тогда, казалось, и в жизни у нас все получится: он разведется, я приеду к нему, и мы будем вместе до конца жизни. Боже! Какая же это была красивая сказка!
Кончился этот сказочный месяц, он вернулся в Москву, я вернулась домой. Работа больше не интересовала меня, началась хандра, спасали только письма. Я сейчас гостила дома у сестры, и она вчера перед отъездом подала мне пачку его писем. Видимо, мама моя сберегла их. Хотите, я почитаю их вам.
— Но это же не удобно, это же письма… личные…
Ирина виновато улыбнулась.
— Мне сегодня, как никогда так хорошо, вы позволите? Я их не читала лет двадцать. Вчера хотела перечитать и почему-то испугалась.
-Читайте, Ирина.
Она достала из сумочки аккуратно перевязанную тесемкой стопку старых, потертых писем и начала их перечитывать. С каждой новой строкой лицо ее светлело, слеза то просилась наружу, то возвращалась обратно.
«Дорогая, милая, любимая, ты мне нужна, не сомневайся, ради бога. Ты мне нужна, без тебя все так плохо, тоскливо, тошно, ничего не ладится и все ни к чему… мне нужно видеть тебя, слышать, разговаривать, хочу ощущать тебя рядом, близко. Протянул руку и вот ты, моя… Когда же это будет наяву, что надо сделать, чтобы это было поскорее? Я разведусь – дело решенное, подам заявление на развод, но я не хочу потерять дочь. Надо все сделать не спеша. Не обвиняй меня в нерешительности, скорее это неорганизованность, не умение, сомнения в том, что все будет как надо. Скорее это естественное отвращение к такому делу, как развод, в первый раз ведь. Но решимость развестись у меня твердая. Мы будем вместе».
«Радость моя, пролетаю где-то над тобой, в районе Волги. Может быть совсем близко от тебя, все закрыто облачностью. Какая большая наша страна и как мало места, где хочется быть – хочу быть только с тобой. Чувствуешь ли ты это? Поверь, лапушка моя, скучаю, люблю и жду».
«Сгораю без тебя и почему-то, не знаю почему, верю, что и тебе без меня плохо, и ты хочешь видеть меня. Хотя меня все же иногда и мучают сомнения, что это самонадеянность с моей стороны, чем я могу заслужить твою любовь, но она мне необходима. В голове сидят все наши обстоятельства: тебе двадцать пять, а мне сорок четыре, я женат и моей дочери десять лет, но все равно, ты мне необходима».
«Как это трудно понять другого человека, даже горячо любимого. Нет ни дня, ни часа с момента нашего расставания, чтобы я не вспомнил и не тосковал по тебе. Все время вспоминаю наш поход, тебя, нас с тобой – и понимаю только теперь, как все было хорошо, здорово, замечательно – это мой самый лучший поход в жизни. У нас все должно быть хорошо. Только не делай опрометчивых поступков, ты у меня такая горячая и эмоциональная. «В замуж» — ты всегда успеешь, и за молодого, и за обеспеченного. Но только знай и помни, что никто не будет любить тебя так, как я. Давай все сделаем так, как договорились!»
«Как плохо, как грустно без тебя, если бы ты только знала. И совершенно отчетливо знаю сейчас, что мне никто кроме тебя не нужен. Стемнело, ничего не видно, кроме потрясающего розового заката. Помню, как тогда на реке Молома мы разыскивали на небе Полярную звезду и тебя… Засну – и увижу тебя, приходи, моя радость. Очень тебя люблю».
«Прочел твое письмо несколько раз и так обрадовался, что ты любишь меня. Боже! Какое ты подарил мне счастье! Не могу сказать тебе: «не тоскуй», сам по тебе скучаю и тоскую. Я тоже хочу быть вместе, но надо соблюсти правила игры этого мира, в котором мы имеем счастье жить».
«Пишу тебе дурацкие советы, а сам ловлю себя на мысли, была бы ты сейчас рядом, здесь. Хочу видеть тебя, говорить с тобой, обнимать. Как мне без тебя плохо, если бы ты знала. И все не то, и все не так, и не нужно вовсе ничего, только бы ты была рядом».
«Очень рад, что ты решилась. Я был бы самым счастливым человеком на свете, если бы ты приехала надолго, а еще лучше навсегда, но просто не знаю, как сейчас это сделать. Где ты будешь жить, где прописаться, где найти работу??? Сколько вопросов, голова трещит, но ничего путного в нее не приходит. Ведь мы живем в государстве, где столица на осадном положении. Мы придумаем что-нибудь, обязательно придумаем вместе. Буду рад до безумия свидеться с тобой даже на денек, даже на час».
Моя попутчица отложила прочитанные письма, откинулась к стене, закрыла глаза.
Господи! Я никогда не думала, что можно вот так чужому человеку просто прочитать самые сокровенные, самые дорогие строчки этих писем. Но мне так хотелось узнать, чем же все это кончилось. Может эта женщина и есть та, одна из миллиона, которой повезло в жизни с любовью ответной?!
Ирина немного помолчала и снова продолжила свой рассказ:
И я поехала к нему, в Москву, бросив все: маму, работу, дом… Приехала к нему… к счастью своему, а может быть и к беде своей…
Прошло уже двенадцать лет. Я работала на стройках Москвы десять лет, получила московскую прописку, комнату восемнадцать квадратных метров, родила ему сына. Ему уже семь лет, а наш папа так и не развелся со своей женой. Да, сегодня этого уже никому и не надо. Сына он признал, но усыновил только в этом году, когда собирали в школу. Они хорошо общаются, ладят, любят друг друга. Наверно, и я его люблю, раз столько лет чего-то жду. Спросите, счастлива ли я? Не смогу ответить на этот сложный вопрос. Знаю только одно совершенно точно: без любви мы ничто, бессмыслена жизнь без любви, какая бы она не была ответная или безответная. Надо учиться любить самому. А вот любить и быть любимым – это дар божий и не всякому он дан на этом свете. Но нет большего счастья, чем любить!
Утром поезд прибыл в Москву. Мы простились с Ириной еще в вагоне. Ее встречали невысокий седой мужчина с семилетним мальчиком. Они обнялись и всей семьей пошли к метро. Судьба или ее ирония, думала я, провожая их взглядом, но действительно, нет большего счастья на свете, чем любить и быть любимым. Иначе, наверно, не стоит жить!